Текст книги "Лонтано"

20

Остальные ничего нового не добавили. Двое были тихонями, третий задирой, четвертый молчуном. Все пребывали в состоянии шока, как сомнамбулы, которых резко разбудили во время приступа. Внезапно вырванные из незаконченного обряда инициации, они больше не знали ни где они, ни кто они.

Предположение, что подозреваемым может быть один из них, не выдерживало никакой критики (Эрван на всякий случай поинтересовался у каждого, есть ли у него опыт управления судном). Что до палачей с их масками и оскорблениями, то ни один из них не выбивался из общей массы. Кроме того, кто повторял: «Вы все пальцем деланные!» По поводу Виссы все были единодушны: смелый парень, который воспринимал посвящение как первое испытание из длинной череды. Предвкушение войны. Зато никто не мог сказать, в каком направлении он побежал во время круга охоты.

В 19:00 Эрван отослал последнего курсанта и вышел на галерею. Дождь все не утихал, но Бретань приготовила ему сюрприз: сквозь морось серебристый свет заливал двор, в то время как золотистая аура с очертанием многоцветным, как перламутр, пламенела над крышами.

– Неплохо, а?

Он обернулся: Крипо сворачивал себе сигаретку двумя пальцами. Маленькое чудо лютниста.

– А ты что добыл? – поинтересовался Эрван.

– Ничего особенного. Все ребята твердят одно и то же, кто с улыбкой на губах, кто со слезами на глазах, но, похоже, ни один не затаил зла ни на Лис, ни на армию. А еще, похоже, ни один не связывает все это дерьмо со смертью мальчишки.

Эрван был согласен: этим парням промыли мозги.

– Техники только что приехали, – предупредил Крипо.

– Где они?

– Энтишник ждет тебя вместе с Верни. ТИС уже пашет в комнате Виссы.

– Начнем с компьютерщика, – бросил Эрван, уходя с галереи.

Они зашли в класс, где еще стояли пресловутые школьные стулья Mullca с металлическими перекладинами. Рядом с жандармом переминался невысокий паренек с жабьей физиономией. Хотя на нем был форменный свитер с нашивками на плечах, от него на сто километров несло контркультурой. Щуплый, сутулый, плохо выбритый, глаза налиты кровью и вылезают из орбит, как будто он выкурил лишний косячок.

– Меня зовут Бранелек. – Он повторил громче, засунув руки в карманы. – Бра-не-лек! По-бретонски это означает «тот, кто ходит на костылях».

Не слишком многообещающее начало.

– Не волнуйтесь, – ухмыльнулся он, заметив выражение лица Эрвана. – Ваша железяка мне на один зуб.

– Сколько нужно времени, чтобы все из нее вытрясти?

– Зависит от того, что у нее внутри. Через двадцать четыре часа будет понятно.

– Даю тебе двенадцать, начиная с данного момента.

Бранелек засмеялся:

– Мне придется работать здесь?

– Никто не выйдет с базы.

– А оборудование можно сюда доставить?

– Разберись с Верни. Никаких контактов с бойцами. Первый отчет жду сегодня ночью.

Парень по-военному, но вполне иронично отдал честь и устроился в углу комнаты с ноутбуком Виссы под мышкой.

– Идемте посмотрим, как там технари, – приказал Эрван Верни.

Второй этаж. Под потертым линолеумом потрескивают балки. Дождь хлещет по стеклам. Ощущение, что плывешь в открытом море.

В комнате Виссы парни в черных бумажных пижамах, перчатках, капюшонах и масках вкалывали вовсю. Знакомое зрелище. Туда и шагу не ступишь, пусть даже там все давно затоптали.

Один из них поднялся и подошел к порогу.

– Тьерри Невё, – объявил он, опуская пылезащитную маску. – Я криминалист-аналитик и координатор группы.

– Как продвигаетесь? – спросил Эрван, представившись.

– Никак. Тут все остыло, как в морозильнике. Слишком много времени прошло. И слишком много народа. На мой взгляд, комната служила придатком офицерской столовой. Мы почти повсюду обнаружили частицы марихуаны. Косячки тут дымились каждый вечер.

– Браво, пилоты! – заметил Эрван, обращаясь к Верни.

Штангист состроил озабоченное лицо:

– Я… Мы допросим его соседа по комнате.

Невё продолжил – тон нейтральный, лицо непроницаемое:

– То же относится к органическим фрагментам. Придется брать пробы ДНК у всех курсантов базы, не считая офицеров, солдат, технического персонала и прочих. Вы уверены, что оно вам надо?

– Мне нужны полные данные. Есть частная лаборатория на примете?

– Я знаю ребят в Кемпере, работают быстро и хорошо.

– Тогда вперед.

– Кто будет платить?

Вопрос вырвался у Верни. Кажется, отчет о расходах был его пунктиком. Эрван правильно сделал, что привез с собой Крипо, лучшего казначея Угро.

– Проблем не будет.

– Тогда уже вечером прогоним пальчики по автоматизированной базе, – добавил Невё. – А ДНК завтра утром по базе генетических отпечатков.

Полицейский чувствовал себя куда легче с этими следователями, – конечно, тоже жандармы, но такие же охотники за убийцами, как он сам.

– А что именно мы ищем?

– Узнаем, когда найдем.

Невё неопределенно махнул рукой – «Вам виднее» – и снова натянул свой намордник.

– Первые результаты в полночь. Если я вам скажу: «Время поджимает», то только потому, что у меня бедный словарный запас.

Они оставили координатора и вернулись в свой класс-комиссариат. Крипо уже установил компьютеры, разложил документы, прикрепил на стены карты. Портрет Виссы занимал самое видное место, чтобы каждый помнил: их головоломка изначально была молодым человеком с персиковой кожей и стальной волей.

Быстрый отчет Верни: жандарм ничего не нашел ни среди старых дел, ни среди недавно освобожденных в этом регионе.

– А психиатрические заведения?

– Есть одно спецзаведение в сорока километрах отсюда…

Спецзаведение: на пятьдесят процентов больница, на пятьдесят – тюрьма, на все сто – способ устрашения. В глубине мозга Эрвана вновь замигала гипотеза: убийца в ландах, не имеющий ни малейшего отношения к школе.

– Я с ними связался: ничего, что могло бы нас заинтересовать, – добавил Верни.

– Как называется заведение?

– Институт Шарко.

– Продолжайте копать в этом направлении.

Офицер неожиданно повел плечами, словно собственный свитер раздражал ему кожу:

– В каком направлении? Может, я что-то пропустил, но, по последним сведениям, мы ведем расследование по делу курсанта, спрятавшегося на…

– Я говорил с патологоанатомом. Висса был уже мертв, когда взорвался снаряд.

– Мертв?! Но как?

– Скорее всего, его пытали и изувечили.

Верни оттянул пальцем ворот свитера. Недоверчиво перевел глаза с одного копа на другого, ища объяснений.

– Придержим пока что эту информацию, – просто сказал Эрван.

– Пытали и изувечили…

– На причале ничего нового?

– А? Нет. Мы опросили людей по соседству и прочесали всю набережную. На побережье постучались в каждую дверь. А еще связались с управлением порта: они ничего не знают.

Он говорил глухим голосом, с ошеломленным видом.

– Ле Ган?

– Он копается в прошлом и окружении Виссы, – ответил жандарм. – Скоро будем знать больше.

– Аршамбо?

– В дороге, возвращается. Пытали и изувечили… нужно предупредить штаб.

– Нет. Отчет о вскрытии еще не составлен. У нас в запасе ночь.

– Но… для чего?

– Для того, чтобы избежать помех: я не хочу, чтобы кто-то болтался у меня под ногами, особенно высокопоставленные чины со своими советами и пустозвонством. Продолжайте искать все, что может быть связано с жестокостью такого масштаба в этом регионе. И найдите мне следы судна, которое было на Сирлинге!

Верни беспрекословно повиновался. На пороге он остановился, обернулся и, конечно же для самоуспокоения, по-военному отдал честь.

Эрван не ответил. Эта зашоренность начинала на него давить. Слишком маленькая база, слишком затянутые мундиры, слишком зацикленные мозги… А главное, с самого утра он не видел ни одной женщины. Даже в Угро, который отнюдь не был дамской парикмахерской, всегда мелькали аккуратные попки, на которые можно облизнуться.

Он глянул на часы и сделал знак Крипо:

– Вернемся к опросу.

21

Лисы тоже ничего нового не добавили. Они даже не были теми неприятными фашиствующими молодчиками, какими Эрван их вообразил. Такие же двинутые, как и первогодки, они цеплялись за ценности своей школы и армии в целом. Они держались сплоченно не из солидарности или чувства вины, а чтобы сохранить собственную идентичность.

Обнаружить среди них одного или нескольких палачей, способных запытать до смерти молодого парня, представлялось невозможным. Точно так же Эрван отправил в мусорную корзину те побудительные причины, которые, можно сказать, являются классическими для оперативника: кража, преступление на почве расизма, любовное соперничество, патологический сексуальный порыв… Еще не найдя объяснения, он нутром чуял: это убийство напрямую связано с мучением в чистом виде – и с самим духом дома, то есть школы.

Единственной информацией, которую ему удалось вытащить, была последовательность запланированных действий – если бы смерть Виссы все не оборвала. По уровню садизма и бессмысленной жестокости планка оставалась высокой. После круга охоты (цветные отметины от пейнтбольных пуль служили залогом трудностей, уготованных их носителю во время учебного года) утро предполагалось посвятить кругу моря. Километровый заплыв, который Крысы должны были совершить, увешанные камнями и ожерельями из водорослей и медуз. Эрван хорошо представлял себе, как курсанты, измотанные, с зудящей кожей, пытаются преодолеть дистанцию с камнями на спине и жалящими медузами.

День должен был закончиться загадочным испытанием, неким «беспределом», также называемым «круг крови». Многообещающе. Но на эту тему Лисы особо не распространялись. Одни утверждали, что этот этап был сугубо добровольным. Другие – что сам курсант решал, до чего он готов дойти. В одном все Лисы сходились: круг крови был задуман и подготовлен самим ГП (главным палачом), неким Бруно Горсом, лидером Лис этого выпуска. По их словам, он был самым энергичным (читай: самым отвязным) и самым авторитетным (читай: самым жестоким). Эрван понял, что речь идет о том психе, который орал: «Все вы тут пальцем деланные!» Волею случая он был последним в списке допрашиваемых.

Полицейский должен с настороженностью относиться к скоропалительным суждениям, но на глаз Горс полностью соответствовал своему амплуа. Та же выправка, что у остальных, та же стрижка ежиком, то же лицо, лишенное выражения, но под бровями, сросшимися, как два звена якорной цепи, мерцал дополнительный огонек. Он приблизился к столу, одетый в форменную куртку камуфляжной расцветки с оранжевым шейным платком, заправленным под ворот. Поднес руку к виску, прищелкнув каблуками и вытянувшись в струнку.

– Лейтенант Бруно Горс, КОШПАМ третьего курса школы морской авиации «Кэрверек-76», глава школьного совета и Ассоциации офицеров-контрактников…

– Садись.

Горс скривился от обращения на «ты». После двух часов стрижек ежиком и расписывания прелестей «прописки» Эрван созрел для допроса по-жесткому. Главный Лис представлялся идеальным кандидатом. Тот устроился на стуле, сидя так прямо, будто продолжал стоять. Он казался затянутым в корсет уверенности.

– Так это ты тот самый ГП?

– Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать: главный палач. Я хочу сказать: говнюк продвинутый.

Выбитый из колеи, Горс выдавил:

– Это я.

– Расскажи о «беспределе».

Тот бросил на Эрвана косой взгляд. Он, конечно же, ожидал более формального разговора, касающегося Виссы Савири и «несчастного случая».

– А нечего рассказывать.

– Почему?

– Потому что в этом году «беспредела» не было.

– Можешь рассказать, что было намечено.

– Нет никаких установленных правил, – пояснил тот напряженным голосом. – Ему предлагают – Крыса располагает. Это он поднимает планку, насколько хочет.

– Планку мучений?

Молчание.

– Где этот «беспредел» должен был происходить?

– На «Нарвале».

– Это что?

– Заброшенный крейсер, на краю ланд.

– Вы устроили там специальные декорации?

– Не понадобилось. Место и так… идеальное.

Эрван представил себе проржавевший корпус со свисающими цепями и крюками. Он так и видел хлысты, тиски, доски с гвоздями… Он усилием воли отогнал это видение из фильма ужасов, чтобы вернуться к реальности.

– Когда необходимо принять решение по «беспределу»?

– После круга моря.

– Обычно курсанты его проходят?

На губах Горса заиграла улыбка.

– Большинство – да.

– А ты сам прошел?

– Конечно.

– Планка была высоко?

– Очень высоко.

– Думаешь, Висса стал бы кандидатом?

– Откуда мне знать?

– Когда салажонок соглашается на «беспредел», он получает какой-нибудь знак отличия?

– Нет.

– Ему не обривают голову?

– Нет. А зачем?

Отступление на шаг.

– Насколько я понял, посвящение в К76 является одним из самых жестких во Франции.

– Так точно.

– Как ты это объясняешь?

Горс сделал глубокий вдох. Его слова, как и мысли, исходили из груди – именно того места, куда ему однажды навесят медаль.

– Мы военная школа. Наше предназначение – пилотировать истребители, использовать оружие массового поражения. Наше ремесло – убивать, разрушать, побеждать. Но также и оказаться в плену, подвергнуться пыткам, проиграть. Когда кого-то из нас возьмут в заложники шииты или в плен талибы, будет поздновато звать маму. Если КОШПАМы сегодня не могут выдержать пару испытаний, пусть лучше вернутся по домам.

Машина набирала ход.

– Посвящение здесь не имеет ничего общего с «уик-эндом интеграции» в гражданских школах. Эти два дня служат тестом. И инициацией. По прибытии большинство пилотов – просто важничающие ботаны. До этого они только и знали что свою математику, дипломы и гражданскую авиацию. Вот мы и заставляем их приземлиться. Они должны умереть, чтобы воскреснуть: только тогда они будут готовы стать настоящими истребителями!

Горс был поэтом. В его устах извращенная преданность школе приобретала мистический, почти шаманский размах.

– И кто ваш вдохновитель? – по наитию спросил полицейский.

Курсант покачал головой с таким видом, будто хотел сказать: «Наконец-то речь пошла о серьезных вещах».

– Здесь только один хозяин: адмирал Ди Греко.

Второй раз при Эрване заходила речь об этом офицере. Истина оказалась прямо обратной тому, что ему попытались подсунуть как очевидность. Полковник Винк был простым служакой, который занимался матчастью. Настоящим шефом был невидимый адмирал, истинный создатель, носящийся где-то вдали на «Шарле де Голле» по морским просторам.

– Значит, это Ди Греко покрывает все ваши мерзости?

– Аккуратней в выражениях.

– И он не возражал против пыток и издевательств над новичками?

– Вы ничего не поняли.

– Это ты ничего не понял. У тебя встает на твои фантазии о стойком солдатике, но на этот раз погиб человек.

– Я помню, но смерть Виссы никак не связана с теми выходными.

– Что ты об этом знаешь?

– Висса сбежал. Огонь его накрыл. Таков закон войны. Он не был достоин стать пилотом.

Про официальную версию давно уже можно было забыть, да и Горс казался достаточно хитрым, чтобы самому в нее не верить. Особенно если он замешан в убийстве мальчишки.

– Судя по свидетельским показаниям, на Виссу это не похоже.

– Какие еще свидетельские показания? Пока не побывал на фронте, никто не может судить о мужестве коллеги.

На этот раз Эрван был согласен. Он испытал соблазн сообщить парню сенсационную новость – пусть только ради того, чтобы глянуть на его физиономию. Но предпочел вернуться к обстоятельствам исчезновения Виссы:

– Расскажи мне о круге охоты. Было пять групп охотников. Которой руководил ты?

– Номером два.

– Ничего необычного на протяжении ночи?

– Ничего. Крысы всегда прячутся в одних и тех же местах.

– Ни одна группа не исчезала на несколько часов кряду?

– С чего такие вопросы?

– Отвечай.

– Ни одна. Каждая команда привела за ночь одного или двух Крыс, через равные промежутки.

Без перехода полицейский атаковал с фланга:

– У тебя есть мореходный опыт?

Горс вскочил. Эрван отодвинулся вместе со стулом.

– Вы подозреваете, что это я перевез Виссу?

– Сядь и отвечай на мой вопрос, – бросил Эрван, вновь обретя привычное хладнокровие.

– У меня есть права на вождение любых судов. Я родился в Вандее и с шестилетнего возраста умею управлять судном. Я был шкипером на самых знаменитых парусниках и выиграл кучу регат. Это вас устраивает?

Полицейский сделал пометку в своем ноутбуке. И позволил молчанию затянуться.

– Что у вас на уме? – не выдержал Лис.

– В ту ночь ты со своими парнями мог захватить Виссу и устроить маленький предварительный «беспредел».

– Чушь!

– Вы могли слегка увлечься пытками, пока он не умер.

– Чушь! Висса умер в тобруке.

– Вы могли погрузить труп на лодку и отвезти его на остров, пока остальные вас покрывали.

Горс снова вскочил и заорал:

– ЧУШЬ!

Эрван вновь рефлекторно отпрянул. Лис источал безграничную и нездоровую жестокость. Полицейский постарался, чтобы голос его звучал ровно, и пошел в лобовую атаку:

– Как стало известно, Висса был уже мертв, когда в него попал снаряд. Известно, что его пытали и изувечили. Ему обрили голову – безусловно, чтобы еще больше унизить. Его голгофа длилась добрую часть ночи. Он, безусловно, умер от мучений.

Лейтенант больше не шевелился, по-прежнему нависая над Эрваном. На лбу у него проступили капельки пота. Под кожей ходили желваки. Полицейский ощущал его обжигающее дыхание с легким мятным запахом. Если этот тип разыгрывал удивление, то очень убедительно.

– Ничего не хочешь сказать? – продолжил он, рискуя нарваться.

– Да пошел ты!

Горс вышел, изо всей силы хлопнув дверью. Эрван уставился на перегородку, которая вибрировала на своих штырях. Он осознал, что в комнате раздается привычный звук: скрип его зубов. Один из его нервных тиков: ему даже приходилось надевать на ночь специальное зубное приспособление.

Заметив в углу раковину, он встал и сунул голову под холодную воду. Закрыв кран, он услышал, как снова хлещет ливень. Сквозь подрагивающие стекла проступала уходящая ночь.

Он схватил мобильник и набрал номер Верни:

– Вы можете организовать мне посещение «Шарля де Голля»?

– Вы хотите встретиться с ответственными за ведение огня?

– Плевать мне на огонь. Я хочу допросить адмирала Ди Греко.

22

Красные бархатные кресла и золотисто-коричневый потолок. Стоя прямо под огромной люстрой, из которой лился слишком белый свет, Грегуар Морван терпеливо ждал в одной из гостиных Министерства иностранных дел. Его к восемнадцати часам срочно вызвал Эрик Деплезен, госсекретарь правительства Олланда.

Сначала он испугался, что вызов связан с самоубийством журналиста Жан-Филиппа Маро, но Деплезена это никаким боком не касалось: набережная Орсэ далека от внутренних дел. И ни малейших оснований связать его, Грегуара Морвана, с этим исчезновением – если только убрано было на совесть. Скорее всего, Деплезен захотел проконсультироваться с ним по какой-нибудь африканской проблеме, в чем Морван считался специалистом.

В любом случае дело затягивалось.

Он тут маринуется уже полчаса. Можно было б наорать на секретаря, но он не желал доставлять такого удовольствия Деплезену. Морван помнил его еще мальчишкой, когда тот был ламбертистом[47]47
  Пьер Ламбер (1920–2008) – французский троцкист, лидер международного коммунистического течения в Партии труда.


[Закрыть] и бил морды крайне правым, орудуя железным прутом. Он видел, как мальчик обуржуазился и стал одним из заправил в MNEF.[48]48
  MNEF (Mutuelle nationale des étudiants de France) – Национальный фонд социального страхования студентов.


[Закрыть] Когда разразился скандал[49]49
  Знаменитое «дело MNEF». Администрацию фонда обвиняли в том, что она использовала средства фонда для финансирования социалистической партии.


[Закрыть] – социалисты жили, как набобы, за счет студентов, – он замял дело и спас задницы мошенников из этой банды.

Заставляя его ждать, Деплезен давал понять, что нынче всем заправляет он. Не важно: Морван не спешил увидеть эту мерзкую рожу с напомаженными волосами – в команде его прозвали Лакированным Козлом, по ассоциации с уткой по-пекински, иначе называемой лакированной.

Решив терпеливо нести свой крест, Морван полистал записную книжку. Заметки для книги, нечто вроде инвентарного списка самых абсурдных или несправедливых смертей в истории. «Обширная программа», сказал бы де Голль. Едва у него выдавалось пять свободных минут, Морван вписывал новый пример, который приходил ему в голову, или же просматривал уже исписанные страницы – так он проникался тщетой судеб.

Во время похорон Гийома Аполлинера, в ноябре 1918-го, люди кричали, когда мимо провозили гроб: «Смерть Гийому!» На самом деле они имели в виду Вильгельма II, германского императора, который в тот самый день подписал отречение. 1958 год: Рубен Ум Ниобе, революционный камерунский лидер, был убит и изуродован французскими солдатами после долгого преследования в джунглях. Все, что нашли рядом с телом, был маленький ранец, в котором находился только блокнот, куда он записывал свои сны… Морван любил также историю Сида Вишеса, басиста из «Sex Pistols», подозреваемого в убийстве своей невесты, а потом умершего от передоза в Нью-Йорке. Легенда гласит, что его мать, приехавшая забрать прах сына в Хитроу, была под таким кайфом, что выронила урну в баре аэропорта. Останки панка исчезли под тряпками уборщиц и в растворе хлорки. Such a life, such a death…[50]50
  Какова жизнь, такова и смерть (англ.) – намек на песню «Такая прекрасная жизнь, такая прекрасная смерть» («Such a Beautiful Life, Such a Beautiful Death»).


[Закрыть] Другие примеры: пуля, убившая Ганди, была найдена в его пепле после кремации; история Ринальдо ди Капуа, оперного композитора восемнадцатого века, который всю жизнь бережно хранил свои партитуры, а сын после его смерти продал эти партитуры как макулатуру; мозг Эйнштейна, украденный проводившим вскрытие, или же история с Уолтом Уитменом, чей мозг выскользнул из рук ассистента в морге, разлетелся на куски и был отправлен в мусорное ведро.

Морван закрыл записную книжку и принялся разглядывать потолок: много золота, лепной орнамент, академическая живопись. После двух веков демократии и права на забастовки ничто не изменилось: напыщенная помпезность королевской роскоши. Как Дядюшка. Тот всячески поносил пышность президентства, а как только его избрали, он уже и в самолет сесть не мог без двух рядов почетного караула республиканской гвардии.

Вспомнив о Миттеране (интересно, с чего французы прозвали его Дядюшкой), он заодно подумал и о Маро, пожелавшем раскопать его прошлое. Что он нарыл на самом деле? Имело смысл за это умирать? В очередной раз Морван попытался вообразить иное развитие собственной биографии. Вторую часть, которая могла бы последовать за беспутной молодостью и африканскими подвигами.

Вернувшись во Францию, Морван стал знаменитым полицейским и эффективным тайным агентом. Два рода деятельности вовсе не были несовместимы. Скорее наоборот. Довольно часто он оказывался в первых рядах, чтобы уничтожить собственные следы.

При Жискаре он оказал немало услуг. Убрал архитектора из департамента Вар, который имел неосторожность переспать с супругой одного африканского президента. Замял – или, по крайней мере, свел к минимуму – скандал с бриллиантами Бокассы. Это дело стоило Жискару второго семилетнего президентского мандата, но главного удалось избежать: предания гласности настоящих масштабов незаконной торговли между Францией и Центральной Африкой.

Когда к власти пришел Миттеран, Морван удостоверился, что никто не копает в направлении набережной Бранли, где проживает внебрачная дочь президента. В восемьдесят пятом он отправился «убеждать» Шарля Эрню, тогдашнего министра обороны, взять на себя ответственность за фиаско с «Rainbow Warrior».[51]51
  «Rainbow Warrior» («Воин радуги») – судно Гринписа, потопленное в 1985 г. французскими спецслужбами. В результате разразившегося политического скандала ушел в отставку министр обороны Франции Шарль Эрню.


[Закрыть] В девяносто четвертом он бросился к Гроссувру после его самоубийства, чтобы помочь любовнице промышленного советника президента быстренько собрать вещи. Он также организовал все прослушки в Елисейском дворце – а видит бог, при Дядюшке кассеты так и крутились… К концу второго семилетнего мандата пришлось арендовать два гигантских мусоросжигателя, чтобы, прежде чем передать ключи Шираку, уничтожить все документы, досье и прочую осведомительскую канитель. Морван смотрел на дым, поднимающийся к небу, и думал о дыме над Ватиканом, означающем избрание нового папы. Сходный принцип, но несколько в ином духе…

При Шираке он продолжил свое дело. Именно его усилиями «затерялась» кассета неофициального казначея президента Мэри, и именно он умудрился устроить так, что пресса была озадачена единственным вопросом: куда подевалась кассета? Кто ее потерял? Между делом были забыты те разоблачения, которые она содержала, относительно финансирования Республиканской партии. Шираку, который поздравил его с успешным запутыванием следов, Морван продекламировал, пародируя монолог из Мольера: «Моя кассета! Кто украл мою кассету?»[52]52
  «…Деньги у меня украли! Кто украл? …откройте, кто украл!» (Мольер. Скупой).


[Закрыть] Президент вымученно засмеялся.

Были и другие дела – и куда более кровавые. Он больше не вел счета пожарам, которые потушил, и сточным трубам, которые прочистил. Самыми блистательными его победами были те, о которых никто никогда не слышал.

Морван всегда оставался неподкупным. Он не голосовал, ни разу не принял ни одного официального мандата и ни одного сантима от правительства за выполнение политических функций. Как и тот, кто служил ему примером для подражания, – один из создателей современных спецслужб, Жак Фоккар, – он сохранил независимость, получая только обычную зарплату полицейского и доходы от своих африканских дел.

Но в одном он потерпел поражение: несмотря на стремление оставаться холодным и безразличным, сохранять безупречный нейтралитет, жил он в гневе и ярости. Это началось в шестьдесят восьмом, и с тех пор он спокойней не стал. Его внутренним двигателем не был ни патриотизм, ни обособленность, только ярость.

Он ненавидел высокопоставленных функционеров, выпускников Национальной школы администрации, белых воротничков. Всех, кто забыл, что история, прежде чем стать главами в учебниках, была всплесками гнева, уличными стычками, махинациями низкого пошиба.

Он не выносил все эти группировки, кланы и корпорации. Всех тех, кому необходимо оказаться среди многих, чтобы ощутить себя кем-то. Политические партии, масонов, расистов, антирасистов, экологов, профсоюзных деятелей, лоббистов, судей, шпиков, военных – а еще евреев, католиков, мусульман и педерастов… Всех этих убогих, всех до единого. Такое же отвращение он питал к наследникам, которым не пришлось ничего никому доказывать, чтобы стать тем, чем они были, а еще более сильное – к парвеню, которые добились всего слишком быстро и слишком успешно. Это же относилось и к тем, кто вообще никуда не лез и плыл по течению: к угодникам всех мастей, уклонистам, любителям вылизывать задницы.

Но более всего он ненавидел журналистов. Вот они были хуже всех, потому что вообще ни в чем не участвовали. Они цеплялись к ошибкам политиков, но сами никогда решений не принимали. Они тыкали пальцем в коррупционеров, но продали бы мать родную за лишний выписанный чек. Они обличали тех, кто предавал свою партию, но сами меняли мнение каждое утро ради передовицы в своей газетенке. Журналюги не должны были приближаться к Морвану, и знали это. Бывали попытки раскопать про него что-то или макнуть его в грязь. Самые влиятельные – советники по связям – пытались даже заполучить его голову. Привет от мальчиков из церковного хора. В том, что касалось лоббирования, рычагов влияния и линчевания, он был мастером.

А главное – его боялись физически. У него были не длинные руки, а тяжелый кулак. Одно дело нарваться на налоговый контроль, другое – лишиться глаза или ноги.

На сегодняшний день уже не было нужды ни нападать на него, ни угрожать. Само время отбросило его, как старую бесполезную пишущую машинку. Он устарел – вместе со своим гневом и дикими выходками. Он был сыном эпохи более жесткой, более крутой, той, когда де Голль уворачивался от покушений, а Помпиду носил в кармане список тех, кто пытался уверить, будто его жена участвует в групповухах. Времени сжатых зубов, быстродействующих методов, жестоких столкновений. Отныне президенты кушали творог и собирали кабинет, прежде чем вымолвить самое простое слово.

– Господин Морван?

Секретарь стоял перед ним, при фраке и крахмальном воротничке.

– Господин Государственный секретарь готов вас принять.

Морван с трудом выбрался из парчового кресла. Шарманка снова завертелась.