Текст книги "Бессмертным Путем святого Иакова. О паломничестве к одной из трех величайших христианских святынь"

Дикарь в городе

Пока я спускался, начал моросить дождь, и вскоре Сан-Себастьян был окутан пеленой мелких капель, которая лишь увеличила его очарование. Увы! Эта добавочная красота принесла с собой более земную заботу: мне нужно было достать из рюкзака одежду для дождя, надеть ее и впервые испытать на себе ее недостатки. В этот первый день беспокойство торопило меня вперед, и я не делал остановок ни для еды, ни для питья. Увидев город, я мгновенно вспомнил об этих потребностях. Прошло немного времени, и желание сесть за стол заставило меня забыть о восторге перед открывшимся зрелищем – мой живот оказался сильнее глаз.

По этому поводу я хотел бы рассказать о первом происшествии, случившемся со мной в дороге. Мне неловко говорить, но все же я это сделаю, поскольку для меня оно представляет собой важный этап в процессе приспособления к образу жизни паломника. Пеший странник скоро становится похож на бродягу. Каким бы деликатным и культурным человек ни вышел из дома, под влиянием Пути он очень быстро теряет стыдливость и достоинство. Он не превращается полностью в животное, но он уже не совсем человек. Эти слова могут быть определением понятия «паломник».

Дойдя до середины бесконечного спуска к Сан-Себастьяну, я почувствовал – может быть, оттого, что меня беспокоили эти пищеварительные мысли, – непреодолимое желание, легко объяснимое тем, что в предыдущие дни я страдал от запора. Каждый мой шаг отдавался в животе мучительной болью. Я дошел до места, где склон превращен в настоящий общественный парк с деревьями редких пород, аллеями и бассейнами. Дождь продолжал лить, и вокруг не было видно ни одного человека. Что делать?

В других обстоятельствах я, несомненно, проявил бы героизм и продолжал бы спускаться, сдерживаясь. Но, к моему великому удивлению, паломник, который уже присутствовал во мне, приказал мне поступить совершенно по-другому. Я поставил рюкзак на каменный стол, предназначенный для семейных пикников, перешагнул через подстриженные кусты живой изгороди и сел на корточки на клумбе.

Когда я возвращался к своему рюкзаку, мне вдруг стало страшно, что кто-то мог меня увидеть. Парк не был огорожен ни с одной стороны, а склон был крутой и потому сверху был виден весь до самого низа. Что будет, если меня схватят и отдадут под суд за то, что я облегчился в общественном парке в Стране Басков? На секунду представил себе, какой скандал это вызовет в историческом здании на набережной Конти, где находится академия, рассмеялся, забрал рюкзак со стола и продолжил путь, не оглядываясь назад. Потуже натянув капюшон на голову, я скрылся с места своего преступления – серая тень среди печальных деревьев, окутанных дождем.

Именно по таким случаям паломник измеряет свою новую слабость, которая является большой силой. Ты больше ничто и никто, ты только бедный паломник, чьи поступки не имеют никакого значения. Если бы меня обнаружили, никто не отдал бы меня под суд. Меня просто прогнали бы, пнув ногой, как ничтожного бродягу. Таким бродягой я уже и стал.

Возможно, это и есть одна из причин ухода в паломничество. Во всяком случае, со мной было именно так. По мере того, как жизнь лепит вас и загружает внутрь чувство ответственности и опыт, вам все больше кажется, что невозможно стать кем-то другим, снять тяжелый костюм, скроенный из ваших обязательств, успехов и ошибок. Но Путь совершает это чудо.

В течение предыдущих лет я примерял на себя один за другим манящие и почетные наряды, которые получал от общества. Но я не хотел, чтобы эти пестрые лохмотья из яркой мишуры стали роскошным саваном для моей свободы. И вот посол, которому в его резиденции прислуживали пятнадцать человек в белых куртках, академик, которого принимали в академию под старинным куполом, под бой барабанов, докатился до того, что бежит между деревьями общественного сада, чтобы скрыть самый незначительный и самый отвратительный из проступков. Можете мне не верить, если не хотите, но это был полезный опыт, и я был бы не прочь дать совет некоторым людям повторить его.

По-прежнему под мелким дождем я прошел через Сан-Себастьян с его широкими прямыми проспектами и добрался до берега моря. Первый этап Пути продолжал просвещать меня насчет моего нового положения. Я понял, что паломник никогда никуда не приходит. Он проходит где-то, и только. Он одновременно погружен в жизнь того места, где находится (передвигаясь пешком, он вступает в непосредственный контакт с местностью и ее жителями), и невероятно далек от этой жизни, потому что его судьба – уходить отовсюду. Даже если он старается шагать медленно, все в его внешности показывает, что он торопится уйти. Паломник не похож на туриста: турист мчится бегом от одного памятника прошлого к другому, так как пришел сюда, чтобы увидеть их. А причина присутствия здесь паломника находится в другом месте, там, где закончится его путешествие, – на крыльце собора в Компостеле.

В аристократическом Сан-Себастьяне с его роскошным приморским бульваром, шикарными виллами, прекрасными магазинами я сразу же ощутил всю свою незначительность. Здесь я был так мал, что меня почти не было видно. Паломника не видят, его не принимают в расчет. Его мимолетным присутствием можно пренебречь. Люди на улицах занимались своими делами. И даже те, кто гуляет или занимается бегом, как будто не замечают уже довольно грязного и плохо выбритого святошу, который идет мимо них, согнувшись под тяжестью соскользнувшего вбок рюкзака.

Дойдя до идеально круглого залива Де-ла-Конча, я спустился на песчаный пляж. Дождь прогнал прохожих с берега моря, и пляж был пуст. Однако прояснившееся небо обещало передышку. Дождь прекратился. Горизонт окрасился в изумрудные и индиговые тона, которые резко контрастировали с зеленым цветом островов и берегов. Я поставил свой рюкзак на песок, снял башмаки, подошел к морю и окунул ступни в его теплую воду. Потом вернулся к своим пожиткам и лег на песок. Между моими босыми ступнями, покрасневшими от ходьбы, я видел, словно картину в раме, окрашенный в прозрачные тона морской горизонт. На пляже снова появились гуляющие люди, и их собаки-компаньоны снова стали возиться в песке. Ни люди, ни животные не обращали внимания на случайно попавшего на пляж жаке в одежде совершенно недостойной такого шикарного курорта. Но паломник – как те отбросы, которые вынесены на берег морем и которые никто не дает себе труд убрать, потому что все знают, что море скоро унесет их обратно. Хотя паломник и неуместен среди этого пейзажа, это не беспокоит местных жителей: они уверены, что скоро он уйдет. Я так и сделал, тем более что дождь снова начал капать. Я шел вдоль длинных пляжей, мимо туннелей и вскоре оказался на другой стороне города, у подножия горы Игельдо. Затем я зашагал по дороге, которая извивалась между домами элитных жилых кварталов. Поскольку сезон еще не наступил, все окна были занавешены. Постепенно я выбрался из города.

Хотя в Сан-Себастьяне есть несколько гостиниц для паломников, я же собирался в этот первый вечер разбить палатку среди природы.

Первый незаконный привал

Этот этап уже был долгим, и, поднимаясь по склонам горы Игельдо, я чувствовал легкую одышку. Когда передвигаешься пешком, всегда нужно много времени, чтобы оказаться за пределами города. Хотя с этой стороны Сан-Себастьян достаточно быстро уступает место полям и диким песчаным равнинам побережья, пешеходу все же необходимо пройти мимо последних примыкающих к нему жилищ – мимо маленьких поселков, которые благодаря соседству с большим городом разбухли за счет новых домов.

На узкой дороге, у выхода из одного из этих застроенных особняками пригородных поселков, я с удивлением и удовольствием обнаружил нечто вроде дружеского привета. Кто-то поставил у стены маленький стол для паломников. На нем стояли кувшины с водой, из которых можно было наполнить пустые фляги. Рядом лежала, защищенная навесом, книга записей, в которой пешие странники могли оставить свои комментарии. Здесь же висел плакат с пожеланием удачного паломничества и сообщением – трудно сказать, жестоким или милосердным, – что им осталось пройти «всего» семьсот восемьдесят пять километров до Сантьяго. И главное, здесь был прикованный цепочкой к своей подушке штемпель, которым паломник мог отметить, что прошел этап. В Сан-Себастьяне мне не удалось поставить печать на креденсиаль: когда я проходил через город, туристическое бюро было уже закрыто. А я, паломник-новичок, не имел еще опыта, который позволяет более информированным странникам ставить печать на их паломнические паспорта в аптеках, барах и даже полицейских комиссариатах. Поэтому я ушел оттуда с пустыми руками. А на безвестном участке дороги, чуть ли не посреди безымянного «нигде», я сам с волнением в душе поставил первую печать на моем бумажном счетчике маршрута штемпелем, изображавшим красивую красную раковину. Я написал в книге горячую благодарность незнакомцу за этот подарок, и сделал это с такой же признательностью, как Брассенс для своего «жителя Оверни». (Жорж Брассенс – французский поэт и композитор, шансонье. В одной из его песен нищий благодарит за помощь уроженца Оверни, который дал ему немного дров, чтобы он согрелся. – Пер.) Потом я продолжил свой путь.

Была уже вторая половина дня. Снова выглянуло солнце, и вместе с ним вернулась влажная жара, от которой с меня градом лился пот. Я пошел быстрей: надо было торопиться, чтобы найти подходящее место для «дикого» лагеря.

Я несколько раз замечал пригодные для этого участки, но, подойдя ближе, обнаруживал, что они находятся слишком близко от фермы, слишком хорошо видны с дороги или недостаточно ровные. Наконец, уже перед наступлением вечера, перешагивая через проволочную ограду, увидел участок поля, который показался мне удобным. Отсюда открывался, если глядеть поверх живых изгородей, вид на море до самого горизонта. Вдали, в открытых водах, по нему плыли большие грузовые суда. Я поставил палатку, разложил по местам все вещи, необходимые на привале, и приготовил себе обед на плитке.

Когда стемнело, я долго любовался ночью, перед тем как лечь спать. За один день я потерял все – знакомые географические ориентиры и глупое достоинство, которое мне давали мое положение в обществе и звания. Это была не игра в путешествие, как поход на природу в выходные, а совершенно новое состояние, которое будет продолжаться долго.

Я покорялся неудобству этого нового состояния и предчувствовал страдания, которые оно заставит меня перенести. Но одновременно я был счастлив чувствовать себя обобранным, понимая, как полезно все потерять, чтобы найти главное. В этот первый вечер я осознал безрассудство своего предприятия и его необходимость и сказал себе, что в конечном счете я хорошо сделал, что отправился в дорогу.

* * *

При минимальной физической тренированности человеку не очень трудно выдержать дни паломника. Другое дело – ночи. Все зависит от того, способен ли он спать где угодно и рядом с кем угодно. В этом отношении природа очень несправедлива к людям. Одни, как только положат голову на подушку, глубоко засыпают, и даже проходящий рядом поезд их не разбудит. А другие, в число которых вхожу и я, привыкли проводить бесконечные часы без сна на спине, с широко открытыми глазами, шевеля ногами от нетерпения. А когда после этого долгого ожидания они в конце концов засыпают, бывает достаточно скрипа двери, шепота беседующих соседей, чьего-то легкого случайного прикосновения, чтобы их разбудить.

Конечно, можно прибегнуть к снотворным. Но увы! Я так много проглотил их за свою жизнь, что теперь они не приносят мне никакой пользы, только добавляют к бессоннице мигрень.

В таких обстоятельствах ночь становится не отдыхом, а испытанием. А во время такого долгого и рискованного предприятия, как Путь, бессонные ночи не должны повторяться слишком часто, иначе они станут для паломника грузом тяжелей, чем его рюкзак.

Вдоль всех дорог, ведущих в Компостелу, в особенности на испанской земле, для паломников устроены особые гостиницы, которые называются альберг. Они – наследницы средневековых «постоялых дворов для паломников», и их привлекательность – крайне низкая стоимость пребывания. За несколько евро постоялец получает в свое распоряжение постель, общий душ и угол, где он может приготовить еду и подкрепиться. Помещение, в котором предоставляются эти услуги, обставлено скупо, примерно как молодежная гостиница или временное убежище для пострадавших от природной катастрофы. Некоторые из этих гостиниц для паломников расположены в монастырях, другие имеют более светский характер и находятся в муниципальных зданиях. А третьи принадлежат частным лицам. Мне ничто не противно в этих местах – ни теснота, ни запах тел, ни весьма малая любезность хозяев-«странноприимцев». Только одно мешает мне чувствовать себя в них хорошо: едва переступив порог такой гостиницы, я уверен, что найду в ней кров и, возможно, стол, но не сон. И что еще хуже, я знаю, что в этих местах, которые сводят вместе самых разных людей, я снова болезненно почувствую вопиющую несправедливость природы, которая посылает сон одним, в то время как другие не могут сомкнуть глаз. Одного этого преимущества было бы достаточно, чтобы возненавидеть тех привилегированных людей, которых боги наделили способностью засыпать повсюду. Но к этому еще добавляется их склонность, едва они засыпают, издавать храп, который лишает других всякой возможности заснуть. Причем не всегда бывает легко определить, кто создает эти звуковые помехи, и поэтому, выбирая себе место для сна, ты никогда не можешь быть уверен, что находишься далеко от них. Действительно, храпунами часто бывают мужчины плотного телосложения, настолько же тихие и молчаливые днем, насколько шумные ночью с первого мгновения, когда гаснет свет. Но, к моему несчастью, мне встречались ни в чем не повинные маленькие женщины, хрупкие, с легким дыханием, которые, как только засыпали, начинали трубить в свой нос как в рог, причем трубили с такой же силой, как Роланд в Ронсевальском ущелье. Я ясно чувствовал, что в конце концов сделаю с кем-то из этих храпунов что-нибудь непоправимое, и потому решил как можно реже оказываться в такой опасной ситуации, предусмотрительно взяв с собой в дорогу палатку.

Как мне известно по собственному опыту, высокогорные приюты для альпинистов подвергают человека тем же испытаниям, что гостиницы для паломников. Поэтому я уже давно решил разбивать лагерь под открытым небом, чтобы избавить себя от этих трудностей. Когда-то для этого мне приходилось носить с собой тяжелое снаряжение. Сегодня существуют горные палатки, очень хорошо сконструированные, которые весят чуть меньше килограмма. Если добавить к этому спальный мешок, рассчитанный на использование под открытым небом, и коврик вместо пола, получится снаряжение хорошего качества, которое весит меньше трех кило. Но если бы пришлось нести и десять килограммов, я посчитал бы этот труд ничтожной платой за покой по ночам. Кроме того, я люблю спать под открытым небом. Воздух движется через палатку, и благодаря ему спящий в ней человек, даже проснувшись, дышит глубже; это дыхание природы. Можно ворочаться на полу или улечься поудобней, можно петь, читать вслух стихи, зажечь свет: ты не беспокоишь никого, кроме случайно подошедших к палатке животных, шаги которых ты иногда слышишь совсем рядом.

В Испании строго запрещено ставить палатки где-нибудь, кроме как на специально предназначенных для этого площадках. Это касается даже ночевок (когда палатку устанавливают на время от заката до восхода солнца). Разумеется, запрет очень трудно соблюдать. Ничто не приносит так много радости, как нарушение неприменимого закона: ты чувствуешь себя умнее общества. К тому же это крошечный акт сопротивления.

И как всякий такой акт, он делает людей братьями. Вы очень скоро обнаруживаете, что население Испании очень снисходительно к тем, кто разбивает лагерь в запрещенном месте. Испанцы не только терпят нарушителей, но даже помогают им.

Часы и несчастья паломника с палаткой

Первые этапы Пути, от границы до Бильбао, были для меня как удары для осьминога, которого рыбаки бросают на камни набережной, чтобы его мясо стало мягче. Даже без соседей-храпунов я медленно засыпал на жесткой земле; но утренняя жара не обращала на это внимания и заставляла меня выбираться из мешка уже с восходом солнца. Впрочем, я быстро обнаружил, что вышеупомянутый мешок, купленный для пиренейского Высокого Пути, был слишком теплым для конца весны в Испании.

Едва встав, оглушенный нехваткой сна, я должен был идти вперед до тех пор, пока не найду открытое кафе. Обряд приготовления еды на плитке слишком угнетает сознание по утрам, и совершенно незачем испытывать удобства, словно находишься в пустынных просторах высокогорья.

Единственная трудность в этом случае – несовпадение тех мест, где возможны «дикие» остановки, с теми, где можно найти кафе. Несколько километров, которые отделяют участок поля, выбранный для ночлега, от места, где можно выпить стакан кофе со сливками, странник каждое утро проходит в глубокой коме. Раньше он не знал, что она совместима с ходьбой. Как правило, Путь выбирает именно это время, чтобы углубиться в лес или пройти по очаровательным тропинкам, которыми странник охотно полюбовался бы, если бы не 6 часов утра и не пустой живот.

То там, то здесь путевые знаки указывают паломнику на родники и ручьи, чтобы он смог напиться и умыться. Тот, кто не имел возможности принять душ в гостинице, должен использовать такой случай, когда он есть. Иногда я утром окунался в ледяную воду, если в это время Путь еще не соизволял провести меня мимо бистро. То, что в другое время могло бы считаться удовольствием, теперь только усиливает изнеможение. Когда, наконец, на пути оказывается деревня и вам удается что-нибудь съесть, усталость, отсутствие отдыха, ощущение, что вы паритесь в грязной одежде, делают вас нечувствительным к подхлестывающему удару кофеина, и весь день проходит словно в тяжелом похмелье.

В Эускади (название испанской области Страна Басков на баскском языке. – Пер.) Путь идет вдоль побережья. Приморские курорты с непроизносимыми именами чередуются с пустынными участками побережья. Мои воспоминания об этих местах смутны из-за тошноты – постоянной спутницы ходока-новичка, и на поверхности памяти плавают лишь бессвязные образы. Кафе для туристов на очень изысканном приморском бульваре, по которому гуляют пары с собаками, едут беспечные велосипедисты и ходят англичане, которые с плохо скрываемым нетерпением ожидают, когда наступит час первого стакана. Дороги, протянувшиеся вдоль моря, и валуны, из которых сложена местная дамба. Роскошные дома курортного города, гордого тем, что он породил великого кутюрье Баленсиагу. Ярко-зеленые долины, на дне которых, как в гигантской ладони, стоят кокетливые белые домики.

Нужно всегда остерегаться зеленых мест. Такая свежая и сочная растительность, такой резкий и блестящий оттенок зелени могли возникнуть лишь по одной причине, и эта причина – дождь. Пейзажи этой недели остались в моем уме расплывчатыми, зато я очень хорошо помню ливни, которые обрушивались на мою спину в Стране Басков. В городе Деба я был вынужден остановиться в гостинице, чтобы высушить свое снаряжение. Благодаря этому случаю я нашел ритм, в котором прошел весь Путь, – два или три дня в палатке, потом один день в маленькой гостинице. Против своей воли я уже был связан обетом бедности, который дают паломники, и мне пришлось успокаивать себя по этому поводу. Поразмыслив, я подсчитал, что плата за комнату в обычной гостинице примерно в три раза больше, чем в альберге, а значит, я буду тратить не больше, чем «нормальный» жаке.

Именно на этом отрезке Пути мне пришлось выбрать для ночевки самые необычные места. Например, я спал в маленькой бухточке между двумя утесами, где многослойные скалы, сглаженные ударами моря, погружаются в волны, как зубья гигантского гребня в пряди волос. Параллельные ряды розовых и серых камней тянутся от берега к горизонту. Когда на море отлив, человек может пройти по этому священному Пути, вымощенному камнями. В этом месте мне было дано увидеть роскошный закат. Последние лучи дневного светила начинали путь от горизонта и достигали меня, скользя по этим каменным рельсам, проложенным на поверхности моря. Небо было чистого синего цвета. Мое сознание почти пришло в норму: накануне я один раз поел в гостинице, и эта пища придала мне сил. Я был настроен почти оптимистически. Моя палатка была аккуратно поставлена у края скал, на поле, с которого, когда стало смеркаться, ушли крестьяне, унося на плечах длинные грабли, которыми сгребали сено. Ночь, похоже, будет тихой, значит, если мне немного повезет, я смогу уснуть.

Увы, через час разразилась гроза и дождь стал хлестать берег с неслыханной силой, а я всю ночь удерживал палатку, которую ветер мог унести.

С первыми лучами нового дня я отправился в путь – снова мокрый, страдающий от тошноты и обессилевший от усталости. Знакомые камни под дождем стали серыми и казались когтями, вцепившимися в море. По моим расчетам, до ближайшего кафе было четыре километра.