Текст книги "Век моды"

Предисловие

Жан Филипп Ворт, написавший эту книгу, хотел оставить письменное свидетельство участия его отца, Чарльза Фредерика Ворта, и своего собственного в развитии моды в течение последних ста лет. Он не имел намерения рассказать о своей частной жизни или каких бы то ни было сплетнях о клиентах, избегая всякой «портретности», как это называется у парижан. В наши дни, когда столь распространены биографии-исповеди, эта сдержанность вызывает уважение.

Ведущий кутюрье своего времени имел свои представления о пошиве одежды и свою концепцию моды, полагая, что для всякой моды следует принимать во внимание время, место, возраст и уместность. По его мнению, величайший недостаток в современной моде заключается в том, что она не удовлетворяет этим требованиям.

Дом Ворта спонсировал множество новшеств, от кринолина до прямых линий переда платья, но господин Ворт признался мне, что он не верит, что мода обязательно улучшает женскую красоту, и что он иногда вводил крайние проявления моды по принуждению.

Жан Филипп Ворт был человеком огромного достоинства, художником, знатоком и ценителем редких и прекрасных вещей. Его дом на авеню Эмиль Дешанель, где я беседовала с ним об этой книге, был полон коллекциями мебели, картин и фарфора. Дж. П. Морган[12]12
  Морган, Джон Пирпонт (1837–1913) – американский предприниматель, банкир и финансист. – Здесь и далее прим. ред.


[Закрыть], который привез своих женщин в Дом Ворта, чтобы заказать им одежду, был другом господина Ворта и хотел купить этот дом вместе с его содержимым.

Подобно многим чувствительным и интуитивным характерам, Ж. Ф. Ворту было приятно думать, что его внешний вид внушает робость, а тяжелые черты лица и взгляд сквозь огромные очки вызывают страх, что все, начиная от герцогинь до мидинеток[13]13
  Молодые парижские портнихи.


[Закрыть], дрожат при его приближении. На самом деле все, от слепого, которого он содержал, до знатных дам, кому он создавал восхитительные платья, – обожали его, потому что в нем жил «послушный ребенок».

Подростком Жан Филипп мечтал стать художником и, хотя забросил холст и краски, всю жизнь создавал картины из тканей, кружев и драгоценностей. Каждое его произведение было настоящим предметом искусства, как будто было написано в цвете, а не в мягких и мерцающих материалах. Очень жаль, что он не дожил до появления этой книги – последнее произведение закончено. Он умер в декабре 1926 года, когда книга еще находилась в процессе перевода. Когда умер Жан Филипп Ворт, на Париж опустилась тьма, и склонные к драматизированию парижане утверждали, что это затмение было символичным. Быть может, так оно и было.

Рут Скотт Миллер,

15 июня 1928 года

Глава 1
Парень из Линкольншира

Более шестидесяти лет я был увлеченным зрителем нескончаемой драмы, главным действующим лицом которой была Мода. Когда я впервые встретился с ней, эта героиня появилась на сцене в роли наивной портнихи. Она знала атлас как разновидность люстрина[14]14
  Тонкая шерстяная и полушерстяная ткань, путем специальной обработки приобретает блестящую, глянцевую поверхность.


[Закрыть], используемого в оформлении коробок для конфет и обтяжки пуговиц, но не знала, что эту красоту можно смять и превратить в пышный бант. Теперь Мода, эта капризная богиня, легким шагом проходит перед рампой, не обращая внимания на искусство, ведо́мая случаем или чаще всего, как назвал Эдгар Аллан По[15]15
  По, Эдгар Аллан (1809–1849) – американский писатель, поэт, литературный критик, представитель американского романтизма. Наибольшую известность получил за свои «мрачные» рассказы. Он создал форму современного детектива. Его творчество способствовало появлению жанра научной фантастики.


[Закрыть], человеческой – чтобы не сказать женской – испорченностью. Ее главная цель: «Я должна иметь что-нибудь новое!»

Индустрии производства одежды еще нет и ста лет. Лишь через некоторое время после революции 1848 года люди пожелали иметь более элегантные наряды, и их воображение пробудилось к восприятию грации и красоты, скрывающейся в рулоне ткани. Этим пробуждением они были обязаны кутюрье, которые вдохнули в свое ремесло новую жизнь, свежие идеи и чаяния.

А до этого времени перемена стилей от года к году была едва заметна. В рукава, лифы и юбки не добавлялось ни новой линии, ни новых оборок, платье носилось годами и никогда не выходило из моды. Но в начале второй половины XIX века революционно изменились не только манера ношения одежды, но и сам материал и процессы производства тканей. И эта метаморфоза, если мне будет дозволено сказать не без гордости, произошла при энергичном и упорном руководстве и стимулировании моего отца – Чарльза Фредерика Ворта[16]16
  Ворт, Чарльз Фредерик (1826–1895) – французский модельер XIX века, первый всемирно известный дизайнер, создатель мод Haute Couture. Одевал самых богатых и влиятельных женщин своего времени: представительниц королевских династий и жен американских миллионеров. Ворту принадлежат немало изобретений в сфере модного бизнеса. Первым использовал манекенщиц для примерок, в 1868 году создал Синдикат Высокой моды, объединивший салоны, где одевались высшие круги общества.


[Закрыть].

Более подробный рассказ об этом деспотичном гении, который был моим добрым отцом и одновременно обожаемым кумиром, как мне кажется, даст полный ответ на вопрос: «Как случилось, что вы, который учился у Коро[17]17
  Коро, Жан Батист Камиль (1796–1875) – французский художник и гравер, один из самых успешных и плодовитых пейзажистов эпохи романтизма, оказавший большое влияние на импрессионистов.


[Закрыть] и мог бы быть художником, стали кутюрье?» Будет недостаточно сказать, что я выбрал эту профессию из любви к отцу, хотя это чистая правда. Желание стать художником, к чему у меня были наклонности, осталось неосуществленным. Скрытые амбиции, думаю, возникли у меня, несомненно, благодаря обучению у великого мастера, чьей кисти, среди многих других шедевров, принадлежит «Танец нимф»[18]18
  Картина Камиля Коро.


[Закрыть].

Чарльз Фредерик Ворт родился 13 ноября 1826 года в Боурне, графство Линкольншир, Англия. Его отец был юристом, а мать – благородной дамой, рожденной в Куинси. К несчастью, мой дед по отцовской линии отнесся к своему семейному долгу легкомысленно и по прошествии нескольких лет обрек свою жену и троих детей на лишения, проиграв все свое состояние. Из всех детей старшему повезло больше всех. Достигнув взрослого возраста еще до разорения отца, он получил отличное образование, что дало ему возможность стать юристом и пользоваться прекраснейшими преимуществами, которые в начале 1800-х годов полагались юноше, воспитанному как джентльмен. Дочь умерла в детстве, и остался младший сын – Чарльз Фредерик, именно ему пришлось переносить последствия легкомысленности своего отца. Чарльзу Фредерику было всего одиннадцать лет, когда ему пришлось бросить школу и начать зарабатывать на жизнь. Кто был знаком с ним в более поздние годы и восхищался его шармом, уравновешенностью и блестящим талантом вести беседу, с трудом могли поверить, что этот человек, чьи познания в области искусства, литературы и красоты казались неисчерпаемыми и чей безупречный вкус устанавливал портновские стандарты во всем мире, после одиннадцати лет не учился в школе и практически был самоучкой.

Мать Чарльза Фредерика Ворта, дагерротип, 1850

Его первой работой после ухода из школы была типография; это место нашла ему мать, которой самой пришлось наступить на свою гордость благородной дамы – леди, как говорили раньше, – и стать экономкой в доме своей богатой родни. Мой отец никогда не думал о своих собственных трудностях и тяжелом детстве, но так и не смирился с унижением матери и не простил моего деда, допустившего это. Даже по прошествии многих лет, помогая материально этому расточителю, он отказывался встретиться с ним или просто увидеться. После того как Чарльз Фредерик проработал в типографии двенадцать месяцев, он пришел к моей бабушке и сказал: «Мама, я больше не могу оставаться на этом месте. Если я оттуда не уйду, то умру. Я ненавижу эту работу, эту жизнь и все, что с этим связано. Я не собираюсь становиться печатником. Пожалуйста, разреши мне уйти с этой работы и уехать в Лондон. Я пойду в какой-нибудь магазин, в «Lewis and Allenby» или любой другой, где повезет. Пожалуйста». Моя бабушка устало улыбнулась и сказала: «Я подумаю». Позднее, с помощью каких-то родственников, она устроила его в торговый дом «Lewis and Allenby» в Лондоне, и, чтобы приехать на новую работу, молодой человек двенадцати лет совершил свое первое путешествие по Темзе.

Он так хорошо использовал предоставленные Лондоном возможности, что, когда ему было всего тринадцать лет – представьте себе, – он получил повышение в должности и стал кассиром всего торгового дома. К тому же его рвение, желание и кроткие манеры помогли получить разрешение господина Алленби изучать данные предприятия, связанные с продажами, а также ткани, материалы, шали и готовые платья, изготовленные из них.

Каждый момент, не занятый работой у Алленби, он проводил в музеях и художественных галереях, изучая шедевры живописи. Картины, где персонажи щеголяли в детально разработанных костюмах, интересовали его более всего. В особенности один портрет королевы Елизаветы в бархатном платье, вышитом рисунком, состоящим из глаз и ушей: это означало, что она все видит и слышит, – именно этот узор стал любовью всей его жизни (см. первую вклейку, с. 1). Несмотря на молодость, он понимал смысл странного рисунка и был настолько поражен его причудливой символикой и роскошью бархата, что воскликнул, даже не мечтая, что это может осуществиться: «Если я когда-нибудь стану богатым, я закажу его копию. Я сделаю материю с таким же рисунком “глазками и ушками”». К концу своего ученичества в качестве продавца и клерка Чарльз Фредерик поработал во многих магазинах Лондона, в том числе в «Swan and Edgar» на углу Пикадилли. Наконец он почувствовал в себе силы подумать о своей карьере. И с благословения и с помощью матери, которая скопила небольшую сумму денег, данных родственниками на это смелое предприятие, мой отец покинул Лондон и поехал в Париж. Ему тогда не было и двадцати лет.

Несмотря на то что его спонсоры были весьма богаты, выделенная сумма была столь мала, что, когда молодой человек приехал в Париж, даже после самой строгой экономии в кармане осталось всего сто семнадцать франков – в это время это было около двадцати пяти долларов. Нужна большая смелость приехать завоевывать Париж со ста семнадцатью франками, не зная ни одного слова по-французски!

Однако Чарльз Фредерик вскоре нашел место в маленьком магазине тканей – был ли это «Ville de Paris» или другой, я не уверен. Это была хорошая фирма, одна из лучших по тому времени, хотя и не сравнимая с теперешними торговыми домами, как «Galeries Lafayette», чей оборот исчисляется миллионами. Тем не менее именно в этом магазине произошло удивительное событие, взбудоражившее его унылые будни. Вдове прежнего владельца удалось выдать замуж свою дочь за человека безупречного положения. И хотя брак дочери владельца магазина с аристократом вовсе не считался таким уж скандальным фактом, но стал кратковременной сенсацией. В магазине, отмеченном этим мезальянсом, отец начал работать и днем и ночью. Приходя туда к восьми часам утра, он снимал свое изящное пальто и шляпу, надевал старый жакет и подметал помещение. Покончив с этим, он протирал полки и наводил на них порядок, снова надевал свою изящную одежду и стоял, безупречно опрятный, готовый с девяти часов принимать покупателей. В восемь часов вечера его работа заканчивалась, и молодой человек был свободен, развлекал себя, изучал очаровательный штат магазина, продолжал свое образование, и, если оставалось время, спал. Двенадцатичасовой рабочий день! Представьте себе крик ужаса современного клерка при таком рабочем дне!

Некоторое время отец работал в этом торговом доме, а затем перешел в фирму «Maison Gagelin», знаменитую в то время и располагавшуюся на улице Ришелье. Это был первый торговый дом, который занимался кашемировыми шалями и готовыми пальто, и именно там Чарльз Фредерик начал свою работу, готовя революцию в моде.

Чтобы понять всю грандиозность этой задачи, необходимо знать, что собой представляла индустрия изготовления одежды в 1850-е годы, когда линкольнширский парень стал служащим у Гажлена. По правде говоря, как промышленность, или отрасль деятельности, или вообще занятие, достойное иметь название, она просто не существовала. В середине XIX века, если кто-то желал сшить пальто, он покупал материал в каком-нибудь торговом доме, вроде «Maison Gagelin», нес его к портнихе и заказывал пальто по образцу того, которое носил последние десять лет, ставил подкладку из старого платья, и проблема пальто была решена на следующие четыре или пять лет. Во времена юности моего отца это называлось изготовлением одежды «на заказ» или, как теперь иногда говорят «высоким штилем», «искусством дизайна костюма».

Тогда о тонких, нарядных материалах и речи быть не могло, в особенности о парче или жаккардовых тканях. Все костюмы были изготовлены из простой ткани, обычно оттенков синего, черного, коричневого или красного цветов. Отделки, которые теперь используют, были неизвестны. Какому-нибудь клиенту или портнихе никогда не приходило в голову, что немного фестонов, сборок или гагатовой пряжки достаточно, чтобы нарушить однообразие обычного кроя. Мода была шаблонной и избитой. А поскольку портниха заботилась лишь о том, чтобы изготовить платье как можно быстрее, покрой был не только небрежным и лишенным элегантности, но порой от него хотелось плакать.

Выгода от такой работы была до смешного мала. Из-за конкуренции цены домашнего пошива были очень невелики. Поскольку не было ни фасонов, ни идей для привлечения заказчиков, низкая цена была единственным способом, в чем бедные портнихи могли превзойти друг друга, пока, в конце концов, чистые доходы модисток, многие из которых работали самостоятельно или с небольшим числом помощниц, достигали нулевой отметки.

Торговля экспортными товарами находилась в еще более жалком состоянии. Вместо того чтобы планировать заранее и закупать большой запас ткани, заведения экспортировали, быть может, дюжину моделей в год – таких похожих друг на друга, что поразительно, как покупатели могли их различать. Фирмы закупали материалы по мере надобности изо дня в день у таких предприятий, где работал мой отец. И порой модели на экспорт были так небрежно скроены – портные рассчитывали на то, что их вывезут из страны! – так плохо сшиты из самых обыкновенных тканей и имели настолько банальные фасоны, что в наши дни редко кто захотел бы показаться в них. Как легко можно себе представить, прикрытие человеческой наготы не стало изящным искусством в дни, когда мой отец впервые появился у Гажлена.

Даже реклама наиболее известных кутюрье того времени отличалась тем же отсутствием инициативы, что и вся индустрия в целом. Крупнейшие из них просто констатировали: «Мадемуазель Фове, ученица м-ме Викторины Пьерар и м-ме Росколь, портниха придворной и городской одежды, отправляет все предметы, сопутствующие женской одежде, в провинцию и за границу».

Так выглядели платья в начале XIX века

А вот другая реклама, заимствованная из Альманаха Боттен (выпуск за 1850 год, с. 693): «М-ме Роджер & Ко, женская портниха. Единственный дом в Париже, где можно найти готовое платье для женщин и детей. 26, ул. Националь, Сен-Мартен». Несомненно, настало время для революции в портновском деле! Первый шаг к такой долгожданной перемене был сделан женщиной. М-м Роджер, женской портнихе из приведенного выше объявления, пришла в голову достаточно простая мысль – не только шить платья, но и поставлять материал и таким образом получать прибыль от розничной торговли материалом. Однако ее идея не пошла дальше покупки материала оптом у тех фирм, чьи предложения были для нее выгоднее, и продажи его в розницу своим клиентам. Ей никогда не приходило в голову изменить или полностью отступить от привычной модели с плотно прилегающим лифом и объемистой юбкой, в которых материал и его метраж не изменялись годами. В то время как мадам Роджер занималась своей скромной реформой, отец стал ценным работником у Гажлена и встретил там мою будущую мать. Она тогда работала в должности «девушки в магазине»: слова «манекен», «манекенщица» тогда еще не придумали, и даже если бы они и были, то считались бы оскорбительными. Семейные неудачи, такие же, как и у моего отца, заставили ее зарабатывать себе на жизнь. И почти так же, как в семье отца, где старший брат воспользовался годами семейного процветания, у моей матери была старшая сестра, до наступления семейных неприятностей успевшая выйти замуж за архитектора – ученика Виоле-ле-Дюка[19]19
  Виолле-ле-Дюк, Эжен Эммануэль (1814–1879) – французский архитектор, реставратор, искусствовед и историк архитектуры, идеолог неоготики.


[Закрыть], который отвечал за большинство работ в соборах Эвре, Тулузы, Реймса и других местах. Отцом этих двух сестер, везучей и невезучей, был сборщик налогов Оверни. Обязанности матери у Гажлена были похожи на работу современной манекенщицы. Она носила шали, пальто и платья, чтобы потенциальные покупатели могли посмотреть и решить, подходят ли они им. В этом она исключительно преуспевала не только потому, что была грациозна и красива, умела двигаться и носить вещи, но и потому, что была наделена огромным обаянием и умела улыбаться.

Основной работой моего отца было продавать модели, которые она демонстрировала, и таким образом весь долгий рабочий день они проводили вместе. Даже в самом начале они служили прекрасным дополнением друг другу и как команда были бесценны для Гажлена. Редкий покупатель не поддавался их молодости и заразительному энтузиазму.

Привычный тип платья, когда Чарльз Фредерик Ворт начал свою творческую деятельность

Тем не менее иногда даже ее любезность или продуманное мастерство отца не могли повлиять на клиента в принятии нужного решения. Когда это случалось, отец всегда прибегал к маленькой хитрости, безобидной, но чрезвычайно эффективной. В наши дни это, наверно, можно было бы назвать примером прикладной психологии. После того как вся коллекция была показана и мама, перемерив все шали, чуть не падала от усталости, отец внезапно останавливался, смотрел задумчиво на свою жертву, а затем бормотал как бы себе под нос: «У меня есть замечательная шаль, совершенный шедевр, но я не знаю, устроит ли вас столь высокая цена». После этого клиент, сильно разгневанный, что продавец считает его не способным заплатить любую цену, обязательно просил показать эту шаль немедленно. Тогда отец принимался суетиться в поисках нужной шали, брал ту, которая была показана среди первых, драпировал ею плечи матери немного отличным образом и показывал своей жертве великолепным жестом почтения и торжества.

Потенциальный покупатель смотрел на нее, слегка наклонял в сторону голову с видом знатока и затем восклицал: «Теперь это похоже на то, что мне надо. Именно то, что я искал. Почему вы не показали мне ее сразу, вместо всей этой чепухи?» Такая хитрость была простительна, ведь когда человек смотрит на большое количество предметов, картин или одежды, или красивых женщин, способность улавливать разницу пропадает, и все они кажутся одинаковыми. Прибегая к такой хитрости, отец помогал клиентам принять решение. Со временем отец стал компаньоном фирмы «Gagelin et Opige», последний был родственником Гажлена. Чарльз Фредерик женился на «девушке из магазина», которая носила шали так прекрасно и улыбалась так очаровательно. После того как они поженились, он еще больше проникся любовью к ней и не мог остановиться, чтобы не дарить ей красивые вещи. И отец начал делать эскизы прекрасных платьев на ее фигуру и очаровательных шляпок, чтобы обрамлять ее милое лицо. Он создавал их у Гажлена и сам руководил примерками. И когда люди видели их на ней в магазине, они восклицали: «О, мадам Ворт, где вы раздобыли это прекрасное платье? Мне необходимо такое же».

Любимый стиль Чарльза Фредерика Ворта

Таким образом, первые модели от Ворта создала сама любовь. После этого неожиданного успеха стало очевидно, что покупатели платьев будут только приветствовать новые фасоны.

Мой отец, вспомнив об успехе мадам Роджер, пришел к своим работодателям и предложил: «Почему у вас нет коллекции готовых платьев, подобной коллекции пальто? Закажите их из муслина в различных стилях. Я уверен, вы найдете покупателей для них. Вы уже продаете ткани и оптом и в розницу, почему бы не последовать примеру мадам Роджер и не превратить их в готовую продукцию? Почему бы вам не создать отдел изготовления платьев и получить тройную прибыль, а именно от оптовой и розничной торговли плюс изготовление одежды?» Но Гажлена и Опижа брала оторопь от одной мысли превратить их почтенный торговый дом в отдел по изготовлению платьев, и некоторое время они отказывались даже обсуждать подобное предложение. Но постепенно отец одержал верх и получил разрешение изготовить несколько моделей платьев и пальто из муслина.

Проектируя последние, он отказался от моделей пальто, бывших тогда в моде, и разработал дизайн каждого манто с учетом материала, из которого оно будет сшито. Если этим материалом был бархат, он использовал одну выкройку, если шерсть – другую. Одним из первых его изменений был крой рукава: он должен был не только улучшить женский силуэт, но и придать большую свободу движений. Более того, Ворт потребовал от изготовителей тканей из Лиона создать и прислать ему материалы, больше отвечавшие нуждам и назначению повседневной жизни, чем неизбежный кашемир.

Мадам Ворт, супруга модельера, ок. 1860 года

Новые модели принесли ему такой успех, что Гажлен вскоре позволил ему создать большой отдел, полностью предназначенный для изготовления платьев. Важной особенностью этого эксперимента был зал продаж, предшественник современного салона кутюрье, куда могли приходить заграничные покупатели, рассматривать и заказывать из коллекции модели, задуманные, а затем изготовленные для каждого вида материи, таких как шелк или газ, бархат и шерсть, отделанные известными к тому времени материалами – галуном, басоном, бисером; отец использовал это ежедневно и многообразно.

Придумывая свои платья, Ворт следовал тому же методу, который оказался столь успешным при изготовлении манто и плащей. Он изучал женскую фигуру и понимал, как лучше пригнать лиф, при этом следил за направлением нити в ткани для различных частей одежды и кроил либо по прямой, либо по косой так, чтобы складки всегда проходили в направлении главных движений тела, что придавало фигуре максимум элегантности. Он убеждал женщин броской внешности и с ярким характером носить новые фасоны, и вскоре они стали популярными, женщины их приняли.

В создании нового стиля мадам Ворт была главным союзником отца, хотя иногда делала это неохотно. Единственные разногласия, когда-либо случавшиеся в их счастливой семейной жизни, были тогда, когда мой отец просил жену надеть что-нибудь новое. Для женщин, каждая из которых в дальнейшем заплатила бы любую цену, чтобы сам Ворт создал для нее платье, позиция матери показалась бы необъяснимой. Но для чувствительной мамы с ее застенчивостью и боязнью оказаться смешной подобная честь приносила лишь внутренние муки. И мой бедный отец всегда выдерживал ожесточенную схватку со слезами и упреками, чтобы убедить ее надеть новую модель, созданную для нее. Это вовсе не означало, что она не любила новых вещей, но представлять их должен был кто-нибудь другой. Мать не любила, так сказать, вводить новые модели. Императрица Евгения, для которой Ворт создавал платья в течение многих лет, вплоть до ее смерти в изгнании, была точно такая же, и сколько любезных схваток произошло между этой королевой-красавицей и ее кутюрье, которые обычно заканчивались победой отца.

Императрица Евгения. Фото Диздери из коллекции Роми, ок. 1868 года

Но самая известная его стычка с матерью случилась из-за платья, которое он сделал для ежегодного бала, устраиваемого в честь императрицы и ее двора. Высший свет боролся, чтобы получить приглашение на эти балы, всегда исключительные и прекрасные, и мадам Ворт была среди счастливиц, имевших такое приглашение.

Платье, которое мой отец создал для этого случая, было очень красивым, из розового тюля, с очень широкой юбкой, но с ровным и изысканно-простым лифом. Ее талию он обвязал фиолетовым бархатным бантом, а в волосы поместил – и в этом как раз была трагедия! – маленький букетик анютиных глазок. В наши дни такая невинная вещь никакой сенсации не произвела бы, но когда мать увидела себя в зеркале, она начала рыдать, как будто наступил конец света, и причитать: «Я не пойду на бал с этим деревом в волосах!» В начале лета 1856 года мамино отчаяние, вызванное тем, что она пала жертвой непреклонного гения-мужа было на время забыто. Доктор беспокоился из-за ее слабости в течение последних месяцев, строго рекомендовал покинуть Париж – тем летом особенно ужасный – и уехать в Дьепп. Она послушалась, и в приморской деревне, двадцать пятого июля, задолго до положенного срока родился я.

Мадам Ворт в платье покроя без пояса, ок. 1860 года