Текст книги "Без поцелуя на прощание"

Глава тринадцатая

Следующим утром мы отправились к нам домой. Машина Марка припаркована почти у самой двери. В глубине души я испытываю облегчение, что Марк вернулся домой. Меня всю ночь преследовали видения, как они с Николь вместе нежатся в кровати нашего номера в отеле. По крайней мере, теперь стало на одну ужасную проблему, с которыми мне придется столкнуться, меньше. Но я все еще нервничаю из-за конфликта, который, уверена, тут же разгорится, стоит мне оказаться по ту сторону входной двери.

Адам помогает мне выбраться из машины, и когда мы подходим к дому, я начинаю нервничать еще сильнее. Дверь слегка приоткрыта, и я понимаю, что Марк ждет нас. Меня захлестывают странные эмоции. Мой основной инстинкт – страх, но множество более мелких чувств копошатся внутри меня, правда, я слишком сильно боюсь, чтобы осмыслить их. Это похоже на сцену из старого черно-белого фильма ужасов. Сумасшедший мужчина с топором терпеливо поджидает жертву за дверью. У меня впечатление, что Адам тоже нервничает, когда толкает мою коляску по полосе газона, ведущей к двери. Он не специально идет на цыпочках, но его туфли не издают ни звука, соприкасаясь с землей. Эйва плетется в хвосте. Если Адам прав и Николь и Марк не представляют угрозы, то почему нам всем так не хочется заходить внутрь?

Со стен в коридоре пропали семейные фото. Присутствие редких полотен с пейзажами, занимающих те места, где должны сиять улыбки детей, кажется чужим и непристойным в моем доме. Мне хочется сорвать их со стен. Аккуратно составленные картонные коробки теснятся под лестницей: на каждой из них имеется ярлык. Я читаю те, что могу разглядеть. «Чердак» ― написано на одной. «Детские игрушки» ― нацарапано на другой. «Одежда Кэти» ― аккуратно написано на третьей коробке.

Страх сменяется замешательством, когда я в спешке несусь на кухню. С холодильника исчезли сувенирные магнитики? Горы стиранного белья, убрать которое у меня не дошли руки, аккуратно сложены в большой чемодан, открытый на столе. Я чувствую, как по спине пробегает холодок. Дом очищен ото всех воспоминаний.

Я перехватываю взгляд Эйвы. Она в таком же недоумении, как и я. Марк вернулся домой не для того, чтобы дождаться меня. Он вернулся, чтобы уйти от меня.

Я слышу шаги на лестнице.

– Марк? – зову я, снова бросаясь в коридор.

Марк молча спускается по ступенькам, неся еще коробки.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я, не в состоянии скрыть отчаяние в голосе.

Он игнорирует меня, проходя мимо груды коробок с новыми контейнерами в руках.

– Ты уходишь от меня?

– Я ухожу из этого дома, – наконец отвечает он.

– Но это наш дом… дом детей. Как мы справимся без тебя?

– Это всего лишь здание, Лаура. Оно уже давно перестало быть домом. Мне нужно убраться отсюда, пока у меня еще остались хоть какие-то приятные воспоминания об этом месте.

Его голос звучит холодно, в нем нет любви. Он говорит со мной, как с незнакомкой на улице, у которой спрашивает время. В его голосе не слышно ненависти – только безразличие. От этого больнее всего: безразличие означает, что ему теперь все равно. Он не просто больше не любит меня – ему уже все равно, что когда-то любил.

Я понимаю, что он уже все решил. Нет смысла спорить, ведь это ничего не изменит. Я потеряла его. Понятия не имею, каким образом все так ужасно расстроилось, но мы стали совсем чужими. Я не стану бороться за наш брак, но я не дам ему забрать у меня детей.

– Я хочу видеть детей, – требую я.

– Нет, Лаура. Мы не будем обсуждать это снова, – протестует он.

– Мы ничего и не обсуждали. Мне просто было сказано, что я не могу их видеть. Теперь я говорю тебе, что могу. И я хочу, прямо сейчас, – зло процеживаю я сквозь плотно сжатые челюсти. – Я хочу видеть детей сегодня. Я еду к твоей матери, и даже не думай пытаться помешать мне, – предостерегаю я.

– Я не стану тебя останавливать. Но ты только зря потеряешь время. Их там нет.

Лицо Марка – пустой холст: на нем нет ни намека на эмоции. Как будто он репетировал эту самую беседу и может повторить ее как хорошо заученное стихотворение.

– Где они? – мягко спрашиваю я. – Прошу, скажи мне, – я понимаю, что унижаюсь, умоляя его, но я не могу вынести неведения.

– Лаура, прекрати: ты только расстраиваешь саму себя, – раздается голос позади меня.

Я разворачиваюсь и вижу позади себя Николь. Кэти спит у нее на руках: ее маленькая головка покоится на плече Николь.

Я протягиваю руки, чтобы взять свою малышку. Николь идет вперед и уже готова отдать мне Кэти, но Марк качает головой. У меня обрывается сердце.

Из-за ног Николь весело и жизнерадостно выглядывает Бобби. У него в руках маленькая игрушечная машинка, и он садится на корточки на ковре в коридоре и начинает возить ее вперед-назад вдоль узорчатых линий.

– Вжух-вжух, – выкрикивает он, находясь в счастливом неведении относительно разворачивающейся вокруг него ссоры.

– Привет, Бобби, – говорю я.

Я застаю его врасплох. На какой-то миг он поднимает взгляд наверх, а затем снова переводит его вниз, туда, где его ждет машинка.

– Не хочешь со мной поздороваться? – спрашиваю я его.

Он качает своей маленькой головкой. Мои глаза наполняются слезами. Я очень скучаю по детям, но Бобби чувствует себя прекрасно и без меня.

– Бобби, это я, твоя мамочка. Прошу, поздоровайся со мной.

– Привет, мамочка, – говорит Бобби, словно маленький робот.

Он не смотрит на меня и даже не улыбается. Просто ведет себя как хороший мальчик и делает то, что ему сказали. Ему явно неинтересно со мной общаться.

– Теперь мы можем идти в «Макдоналдс», Никки? – спрашивает он с воодушевлением.

Его ярко-голубые глаза светятся, когда он смотрит на нее. Мне знаком этот взгляд. Я вижу его каждый раз, когда забираю из дошкольной группы. Он слишком мал, чтобы понимать слова «я тебя люблю», но его глаза ежедневно говорят мне эти слова. Сегодня они говорят их Николь.

– Бобби, я могу отвести тебя в «Макдоналдс». Хочешь пойти со мной? – спрашиваю я, и мой голос звучит уже менее располагающе и более нервно.

– Нет, я хочу пойти с Никки, – он бросает машинку и встает, чтобы взять Николь за руку.

Меня переполняет разочарование.

– Бобби, иди сюда, – командую я.

– Нет, – кричит Бобби, пятясь и прячась за ногами Николь.

– Бобби, иди сюда сейчас же, – сердито говорю я.

Бобби начинает плакать и звать отца. У него обильно текут слезы, и я вижу, как подрагивает его тельце, когда он прижимается лбом к бедру Николь. Кэти начинает хныкать: окружающая суматоха беспокоит ее. Я отчаянно хочу подойти к ней и поцеловать мягкий лобик, но когда я начинаю двигаться вперед, Николь быстро увеличивает дистанцию между нами.

Марк так отстранен, что даже не осознает, как расстроены дети. Он не берет Бобби на руки и не укачивает, как делал раньше. В этот миг я ненавижу Марка, но мне все же хочется, чтобы он обнял нашего маленького мальчика. Я хочу, чтобы Бобби чувствовал, что он в безопасности и его любят, но Марк ведет себя холодно и безучастно. Он игнорирует детей, как будто их вообще не существует, и я понимаю, что они ему не нужны – он забирает их, только чтобы причинить мне боль.

– Иди к машине, я буду через минуту, – инструктирует Марк.

Николь кивает, и дети уходят вместе с ней.

– Пока, дорогой, – говорю я, в последний раз пытаясь добиться того, чтобы Бобби меня узнал, но его рыдания только усиливаются.

– Ты ведешь себя пугающе, – сердито настаивает Марк.

– Я не специально, – протестую я.

– Ну конечно, нет. Твои крики и оры – это всего лишь теплый дружеский жест, – Марк режет меня без ножа своим сарказмом.

– Николь занимает мое место. Как думаешь, что я должна чувствовать? – плачу я.

– Нет! – рычит Марк. – Она всего лишь ведет себя как хорошая подруга. От этой должности ты явно уже давно отказалась.

– Что это значит? – огрызаюсь я. – Я бы жизнь отдала ради твоего счастья.

– Не так давно именно это ты и попыталась сделать.

Я смотрю на Марка, почти не находя слов:

– Что, черт возьми, ты такое несешь?

– Прекрати, Лаура! Я больше не могу притворяться, – говорит Марк. – Ты отняла у нас все. Отняла все. К чертовой матери!

Тон его голоса изменился. Всего несколько мгновений назад он был зол, но теперь у него в глазах блестят слезы.

– Это был несчастный случай. Тебе это известно, – запинаясь, произношу я. – Я не видела, как приближалась другая машина.

– А теперь видишь? – смягчается Марк.

– Что? – я мотаю головой.

Он совсем меня запутал. Неужели он делает это специально?

– Теперь ты видишь другую машину? Может, так тебе удастся найти ответы на некоторые вопросы.

– Перестань говорить загадками. Я не понимаю, о чем ты, – мне с трудом удается выдавить хоть слово, так сильно я плачу.

– Ты не единственная жертва, Лаура. Разуй свои долбаные глаза.

– Мои глаза широко раскрыты, и мне не нравится то, что я вижу, – поспешно произношу я.

– Ты видишь лишь то, что хочешь видеть, – шепчет Марк, и его покрасневшие глаза наполняются слезами. – Хотел бы я, чтобы для меня все было так же легко.

Марк сдерживает свои эмоции, это ясно. Он скрывал от меня что-то. И теперь мне известен его секрет.

– Ясно, вы с Николь пытались меня убить.

Внезапно наступает тишина. Я сканирую коридор на признаки присутствия Эйвы. Теперь, когда Марк знает, что мне известно о его плане, я боюсь, что он может впасть в жестокую ярость и причинить мне вред.

– Если ты и правда так считаешь, ты нуждаешься в помощи даже больше, чем я думал, – отвечает Марк. Его плечи настолько ссутулены, что мне кажется, он может упасть на пол.

Он сломлен. Но это всего лишь актерская игра. Он удручен тем, что мне известно о его грязных планах избавиться от меня.

– Прекрати мне лгать! – ору я.

Его беспомощная фигура выглядит просто жалко. Он не сможет убедить меня в том, что не лжет.

– Ты сама себе лжешь, – мягко шепчет он, понурив голову и тяжело вздыхая.

– Давай, уходи! Мне будет лучше без тебя, – плачу я. – Я тебя ненавижу.

– Я знаю, но этим ты не сможешь меня оттолкнуть. Я всегда буду возвращаться, – произносит Марк, не поднимая головы.

Я тут же улавливаю скрытую угрозу в его словах. Это предупреждение. Если я попытаюсь пойти за ним, чтобы забрать детей, он завершит работу, начатую вчера вечером.

Боль разливается по моим внутренностям. Она сжимает мне желудок, пульсирует в голове. Каждый раз, когда Марк заговаривает, он становится все менее похож на себя. Он жутко изменился: я не знаю того, кем он стал, и мне не нравится этот человек. Он причиняет мне боль и пугает. В теле моего мужа прячется незнакомец.

Я выглядываю из окна на крыльце. Николь ждет на пассажирском сиденье моей машины. Через тонированное стекло на заднем сиденье я не вижу своих малышей, но надеюсь, что они крепко пристегнуты и пребывают в блаженном неведении относительно ада, разрывающего их семью на части.

Марк все еще говорит со мной, но я не слышу ни слова. Меня захлестывает душевная боль.

В следующие несколько мгновений все разворачивается в невероятно замедленной съемке. Я чувствую, как меня накрывает потеря самоконтроля. Безумная ярость пронзает все тело. Для меня это не в новинку. Я уже испытывала подобные вспышки гнева, и мне знакомы тревожные признаки. Я знаю, по какой схеме будет разворачиваться приступ ярости. Я знаю, что теряла контроль над собой, но на этот раз я принимаю это чувство. На этот раз мне нравится бунтовать. Гнев придает мне сил, и я позволяю поглотить меня полностью.

Марк смотрит на меня странно. Возможно, он видит, как в моих глазах бурлит гнев. Он выглядит почти напуганным. На какой-то миг я начинаю подозревать, что он тоже видит тревожные признаки. Возможно, он знает, что его ожидает. Он не двигается с места, но взгляд говорит об отчаянном желании отступить.

Я наклоняюсь к краю коляски и с невероятной силой яростно бросаюсь вперед, сбивая беспомощно стоящего Марка на землю. Несколько мгновений он лежит тихо, придавленный весом моего безжизненного тела. Он кричит. Я вижу, что его губы шевелятся, но решаю отгородиться от звука, с силой проникающего мне в уши. Сейчас вся власть у меня в руках. Я начальник и командир. Сейчас он не может причинить мне боль.

Мой пузырь иллюзий неожиданно лопается. Я ошибаюсь. Разумеется, он может причинить мне боль. Из нас двоих он явно более сильный противник. Без каких-либо угрызений совести он хватает меня своими большими руками за плечи и грубо сажает ровно. Мне с трудом удается перевести дыхание, но прежде чем я успеваю отреагировать, он подхватывает меня за одеревеневшую талию и стряхивает со своего поверженного тела.

Не знаю, какое выражение я ожидаю увидеть на лице Марка, съежившись в углу, куда он меня отшвырнул. Я жду, что в усталых морщинках, залегших вокруг его глаз, отразится ненависть, но вместо этого вижу грусть – невыносимую грусть. Мне знакомо это выражение лица. Оно разрывает мне сердце. Выдержать его ненависть было бы легче.

У Марка все еще есть секреты, что-то еще, чего я пока не знаю. Это нацарапано на изогнутых морщинках его лица. Ему исполнится тридцать три в следующий день рождения, но в последнее время у него уставшее лицо человека на двадцать лет старше.

Своими измученными руками я притягиваю к себе ноги, сворачиваюсь аккуратным клубочком и кладу подбородок на колени. Я остаюсь дрожащей кучкой лежать в углу, наблюдая, не отступит ли Марк. Я так сильно хочу, чтобы он опустился на колени рядом со мной и сказал, что это всего лишь недопонимание. Что он любит меня и что мы со всем справимся. Но я понимаю, что это несбыточная мечта.

Марк подходит ко мне, и я прижимаю колени к груди еще сильнее. Я начинаю звать Эйву. В этот миг я осознаю, что было потеряно гораздо больше, чем я сначала думала. Мы не двое людей, которые разлюбили друг друга. Мы двое людей, которые доводят друг друга до ручки.

Я зову и зову, но Эйва не появляется. Марк подходит ко мне так близко, что я могу видеть, как тяжело вздымается его грудь с каждым тяжелым вздохом. Я поднимаю руку к голове и локтем защищаю лицо. Сколько я знаю Марка, он всегда был против насилия, но в этот жуткий миг мне кажется, что он собирается напасть на меня, а у меня нет желания сопротивляться. Однако я никогда не подозревала, что он использует кого-то еще, чтобы сделать за него грязную работу.

В моей голове не отложились тихие шаги, прошумевшие по лестнице несколько секунд назад. Я так сильно сконцентрировалась на Марке, что сбросила со счетов шум, как только услышала его. Доктор Хэммонд достигает последней ступеньки, как раз когда я поворачиваюсь к нему лицом. Огромный шприц в его руке выглядит ужасающе, и я кричу так громко, что у меня начинают болеть уши. Уже слишком поздно. Острый, холодный металл иглы проникает мне в шею, и свет перед глазами меркнет.

Глава четырнадцатая

Я потихоньку открываю сначала один глаз, а затем другой. Свет больно жалит, проникая в мои расширенные зрачки. Я лежу на спине с согнутыми коленями. Пытаюсь разогнуться, но не нахожу пространства для маневра. Все тело онемело, и мне неудобно. Мне почти ничего не видно, и я не могу понять, где нахожусь. Кажется, я напугана, но в моей голове столько мыслей, что я не позволяю эмоциям захватить меня. Я чувствую резкие толчки, из-за которых меня качает из стороны в сторону. Неспособность сосредоточиться раздражает мой сонный мозг.

Какой-то шум. Голос или голоса. Кто-то со мной разговаривает, но слова разлетаются слишком быстро. Предложения, произнесенные отрывистым стаккато, сливаются у меня в голове в негромкое жужжание. Шум двигателя тихо урчит на заднем фоне. Я молча лежу и прислушиваюсь. Прислушиваюсь довольно долго. Я в машине. Я явно лежу на заднем сиденье. На краткий жуткий миг я начинаю волноваться, что пара в передней части машины – это Марк и Николь, но постепенно понимаю, что голоса, которые я слышу, звучат нервно и обеспокоенно. Они напуганы не меньше моего.

– Эйва, – зову я.

Затаив дыхание, жду ответа.

– Я здесь, – мягко отвечает Эйва.

Она сидит на переднем сиденье, но кажется, что ее голос преодолевает километры, прежде чем достичь меня. Мне приходится напрягаться изо всех сил, чтобы отличить одно слово от другого, и я чувствую, как мозг пульсирует у меня в затылке.

– Спасибо, – шепчу я, закрывая свои уставшие глаза. – Спасибо… тебе…

Я понятия не имею, куда мы едем, но знаю, что, должно быть, далеко.

– Прости, – извиняется Эйва, расталкивая меня и прерывая беспокойный сон.

– За что? – бормочу я с закрытыми глазами.

– За то, что не поверила тебе.

В голосе Эйвы слышно такое раскаяние, что это печалит меня. Она не должна чувствовать себя ни в чем виноватой. Она вела себя более чем чудесно, а я чуть не оттолкнула ее от себя.

– Не нужно извиняться, – настаиваю я, открывая глаза и глядя в потолок, пока говорю. – Начнем с того, что я и сама в это не верила. А кто бы поверил? Даже сейчас я продолжаю надеяться, что найду какое-то доказательство, что я неправа.

– Не думаю, что ты ошибаешься, – говорит Эйва. – Понадобилось больше двух часов, чтобы прошло действие того, что вколол тебе этот жуткий доктор. Но сейчас ты в порядке. Ты с нами. Ты в безопасности.

Эйва старается изо всех сил, но ее слова приносят мало утешения. Все, что я когда-то любила, жестоко отняли у меня, и я боюсь, что никогда не смогу это вернуть.

Мои глаза снова закрываются, и впервые за целую неделю я сплю, не боясь, что мне будет отказано в возможности проснуться.

– Мы на месте, – гордо объявляет Адам, останавливая машину возле здания, смахивающего на амбар.

– Это то, о чем я думаю? – спрашиваю я, потирая заспанное лицо.

– Кажется, да, – отвечает Эйва, и ее голос звучит так же удивленно, как и мой.

Я сканирую взглядом небольшое, стоящее в отдалении здание на окраине старинной деревушки. Оно вовсе не похоже на полицейский участок. Спереди припаркован очень старый джип без заднего бампера. Попытки Адама убедить нас, что это полицейская машина без опознавательных знаков, с треском проваливаются, но разряжают атмосферу.

Я слишком нервничаю, чтобы войти внутрь. Я понятия не имею, что нужно говорить. Я была настроена очень решительно последние полтора часа, обсасывая мысль о том, что Николь жаждет крови – моей крови. Эйва поддакивала, и я знаю, что она мне поверила. Адам, однако, был настроен более скептически. Но я наивно полагаю, что он изменит свое мнение об этой теории. В конце концов, это он предложил нам спрятаться под защитой старого домика его бабушки на западе Корка[12]12
  Корк – город и одноименное графство в Ирландии.


[Закрыть]. Он считает мое психическое состояние неустойчивым и думает, что пара дней отдыха в деревне – это то, что мне нужно. Подозреваю, что Эйва всячески ему угрожала, чтобы убедить предложить свою помощь, но я не в том положении, чтобы обижаться.

– Ты пойдешь со мной? – умоляю я, набравшись наконец смелости, чтобы открыть заднюю дверь машины.

– Не думаю, что это такая уж хорошая идея, – говорит Адам, прежде чем Эйва успевает хоть что-то ответить.

– Почему? – ощериваюсь я, мгновенно вставая в защитную стойку.

Если бы взглядом можно было убить, Адам оказался бы в двух метрах под землей, а сверху красовался бы венок, ведь Эйва пронзает его глазами словно двумя острыми клинками.

– Да, Адам, почему это не такая уж хорошая идея? – эхом отзывается Эйва. – Я не отпущу ее одну.

– Лаура, ты собираешься вынести очень серьезные обвинения, – объясняет Адам. – Не думаю, что стоит вмешивать еще кого-то.

– Почему, черт возьми, нет? – спрашиваю я, хотя меня и не удивляет отсутствие поддержки со стороны Адама.

– Ну, во-первых, нет никаких доказательств.

– Какие еще доказательства тебе нужны, Адам? – рявкаю я. – Мой труп?!

– Давай без драмы, – огрызается он. – Я всего лишь говорю, что ты достаточно взрослая, чтобы самой сражаться в собственных битвах – тебе не нужна ничья помощь.

Я правда ценю попытки Адама защитить Эйву. Я даже почти впечатлена. Эйва, однако, смотрит на него с отвращением. Она сама мисс Независимость, и так было всегда, сколько я ее знаю. Ей нелегко выполнять чьи-то приказы.

– Это не просто спор из-за того, кто оставил свет на крыльце включенным на всю ночь, – парирует Эйва. Она даже не пытается скрыть, что напряжена. – Любовница мужа пытается убить ее.

От слов Эйвы желчь начинает бурлить у меня в желудке. Хотя я уже давно подозревала Марка в неверности, услышать это из чужих уст означает, что я больше не могу прятаться за отрицанием.

– Он правда пытается от меня избавиться, Адам, – пытаюсь убедить его я.

Адам даже не смотрит на меня, когда я говорю. Он упрямо глядит в окно. Его поведение кажется мне до жути фамильярным, и меня переполняет подозрительное чувство. Если мне тяжело убедить, что я в опасности, того, кто стал свидетелем странного поведения Марка, то как я могу ожидать, что мне поверит незнакомец? Может, Адам прав, может, мне не стоит вмешивать полицию? Но сейчас я всего лишь какая-то глупая женщина в грязном бальном платье воскресным днем, рассказывающая безумную историю о злобном муже.

Я не могу перестать думать о детях. Я знаю, что Марк не причинит им вреда, но я помню времена, когда была уверена, что он и мне не причинит вреда. Я скучаю по ним. Я так скучаю по ним, что это причиняет мне физическую боль. Я скучаю по запаху мягких детских волосиков Кэти. Я скучаю по липким поцелуям Бобби. Но больше всего я скучаю по тому, как мне нравится ощущать себя мамой. Сейчас я не чувствую этого. Я плохая мать, потому что не могу их защитить. Я понимаю, что обязана спасти их даже больше, чем саму себя. Я должна поговорить с полицией.

Взгляд Адама стеклянный, а глаза заплаканы. Он подает мне противоречивые знаки, и это чертовски сбивает меня с толку.

– Я действительно не думаю, что это хорошая идея, – снова повторяет он. Похмельное выражение лица не придает веса его аргументам. – Давай ты просто отдохнешь несколько дней, а там посмотрим, как ты будешь себя чувствовать.

– Отдохнет? – бормочет Эйва с отвращением. – Давай, Лаура, пошли.

Эйва вытаскивает свои измученные ноги из машины и направляется, чтобы помочь мне.

– Спасибо, – улыбаюсь я, копошась в попытках пересесть в коляску, сократив при этом неловкие движения до минимума.

– Без проблем, – оживленно щебечет Эйва с напускным энтузиазмом. – Можно поделиться с тобой секретом?

Я киваю и пытаюсь выдавить из себя улыбку.

– Мне страшно, – говорит она.

– А мне не страшно, – совершенно неубедительно лгу я, когда мы подходим к видавшей виды деревянной двери. – Я просто хочу покончить с этим и убраться отсюда к чертовой матери.

– Добрый день! – кричит Эйва в кажущееся пустым пространство участка.

На веранде прямо у входа одиноко стоит стол из красного дерева. Он расположен по центру, и хотя для этого нет никаких оснований, мы с Эйвой проходим мимо стола настороженно.

– Здесь никого нет, – разочарованно произносит Эйва.

– Что будем делать? – спрашиваю я, начиная паниковать.

Я понимаю, что это нерационально, но жутко боюсь, что Марк мог тайно следить за нами. Кажется, я пересмотрела фильмов ужасов и мои нервы натянуты словно проволока.

– Добрый день! – наконец произносит хриплый голос.

– Добрый день, сэр! – отвечает Эйва, беря на себя контроль над ситуацией, несмотря на дрожь. Очевидно, что она хорошая, законопослушная гражданка. Одно только нахождение в полицейском участке заставляет ее трястись несмотря на то, что она одета в очень модные и теплые угги.

Я замечаю, как ее глаза расширяются от восторга, когда из небольшой комнаты в задней части участка выходит высокий привлекательный полицейский.

– Сегодня прекрасный день, – говорит он. – Что привело вас в эту часть света?

Эйва слегка поворачивается ко мне и закатывает глаза. Неужели так очевидно, что мы напуганные горожанки, отправившиеся на денек в деревенскую глухомань?

– Мы хотим заявить о покушении на убийство, – говорю я, и меня одолевают сомнения, прежде чем слова срываются с губ.

– Да, – жалостливо подтверждает Эйва, слишком активно кивая.

Поведение полицейского совершенно меняется, и он внезапно начинает вести себя на удивление официально и профессионально.

– Покушение на убийство? – эхом отзывается он.

– Да, – отвечает Эйва, и ее речь становится невнятной.

Полицейский быстро оглядывается и кивком просит о помощи своего коллегу.

– Хорошо, мне нужно, чтобы вы дали свидетельские показания, – доброжелательным тоном объясняет он. – Вы пострадали?

– Нет, – быстро отвечаю я. – Он пока еще не успел ничего сделать.

– Ага, но он собирается, – быстро вставляет Эйва.

– Кто? – спрашивает сбитый с толку полицейский.

Я киваю:

– Мой муж.

– Ваш муж покушался на убийство? – спрашивает второй полицейский, приближаясь к нам.

Всем своим видом он напоминает пародийный образ полицейского из глубинки с большой выслугой. Он крепко сбит, но имеет несколько заметных лишних килограммов. На воротнике его формы видны свежие желтоватые пятна. Я чувствую запах жареных яиц: виновница, начатая булочка к завтраку, лежит у него на столе. Из-за неряшливого вида трудно воспринимать его всерьез.

Полицейский стоит рядом с красивым юным офицером, и его лысая голова почти вровень с плечами молодого коллеги. Комичная парочка. Они выглядят так, будто только что вернулись с конкурса двойников Лорела и Харди[13]13
  Лорел и Харди – британо-американский комический актерский дуэт.


[Закрыть]. Очевидно, что в их участке редко заявляют о серьезных преступлениях, ведь они оба, кажется, испытывают не меньший дискомфорт, нежели мы.

Я перевожу взгляд на Эйву, чтобы проверить, не заметила ли и она, как необычно они выглядят, но она слишком занята тем, что пускает слюни на Офицера Мечты. Я грустно улыбаюсь сама себе, осознавая, как сильно скучаю по Марку. Он бы молча посмеялся вместе со мной. У меня сжимается сердце, когда поражает мощное осознание того, что мы больше никогда не сможем вместе смеяться над шутками. После всего уже нет надежды на то, что мы когда-либо станем прежними. Никому бы не понравилась шутка, которая начинается со слов: «Эй, помнишь тот раз, когда тебя арестовали за покушение на убийство…»

– Хорошо, милая, – произносит невысокий офицер после долгой неловкой паузы. – Итак, не могли бы вы сперва назвать свое имя?

– Лаура Кавана.

– Приятно познакомиться, Лаура. Я сержант Дэвид Клэнси, – улыбаясь, он протягивает мне руку.

Я нехотя пожимаю его жирную ладонь. Его глаза лучатся добротой, и мимолетная улыбка немного успокаивает мои расшатанные нервы.

– Хорошо, Лаура, не могли бы вы назвать свой домашний адрес?

– Бэлливью Роуд, 146, Лукан[14]14
  Лукан – пригород в Южном Дублине, Ирландия.


[Закрыть], Южный Дублин[15]15
  Южный Дублин – графство в Ирландии.


[Закрыть].

– Лаура Кавана? – произносит молодой офицер, зачем-то переспрашивая мое имя. Он повторяет его еще по меньшей мере дважды, как будто пытается избавиться от застрявшего в груди кашля. Его глаза прожигают меня насквозь, и я чувствую себя жутко поглощенной самой собой.

– Да, – подтверждаю я, раздраженная тем, что своим подходом он доставляет мне дискомфорт.

– Я где-то слышал это имя, – говорит он.

Сержант не произносит ни слова, переводя внимание с меня на молодого полицейского.

– А, ну да, теперь я припоминаю, – заявляет молодой офицер.

Чересчур широкая улыбка, в которую растягиваются губы, не добавляет шарма его внешности. Я внезапно перестаю считать его привлекательным в принципе.

– Я помню, что не так давно читал вашу историю в газете. Мне очень жаль, что вы столкнулись с такими трудностями.

– Спасибо, – удивленно отвечаю я.

Я не знала, что об аварии писали. Должно быть, тот день был небогат на события. Я поворачиваюсь к Эйве и вижу, что она качает головой. Подозреваю, что была в коме, когда настала моя минута славы.

Сержант сужает глаза, и его лицо приобретает кислое выражение. Затем он без слов дает понять молодому офицеру, что сам всем займется. Молодой полицейский понимает не такой уж тонкий намек и уходит.

– Прошу прощения, милая, – говорит сержант, снова поворачиваясь ко мне лицом. – Клянусь, этот молодчик слишком много работает. Прошу, продолжайте. Расскажите, почему вы так беспокоитесь за свою безопасность.

– У моего мужа роман с нашей соседкой, и они пытались отравить меня, – выпаливаю я, не успев перевести дыхание.

Сержант сочувственно кивает.

– Хорошо, – мягко произносит он. – Это очень серьезный случай.

– Я знаю, – с жаром соглашаюсь я.

Краем глаза я замечаю, что Эйва флиртует с молодым полицейским. Она трется ногой о заднюю часть икры другой ноги и наматывает мягкий завиток волос на свой детский пальчик. Сейчас ее поведение прямо противоположно представлениям о помощи. Вместо этого она только отвлекает.

– Регулярно ли ваш муж в прошлом демонстрировал признаки жестокого поведения? – продолжает сержант Клэнси. – У вас на руке жуткий шрам.

Я инстинктивно прижимаю одну ладонь к другой.

– Нет, Марк не такой… – на секунду я замолкаю и спрашиваю себя, почему после всего, что случилось, я все еще инстинктивно защищаю своего мужа. Что я здесь делаю?

– То есть нет, это первый раз, когда он попытался навредить мне. Но ранее я подслушала, как он говорил, что хочет меня отравить.

– Вы тогда подали заявление? – спрашивает сержант.

– Нет.

– Могу я спросить – почему? – вновь встревает в разговор молодой офицер, забавно раздражая этим своего начальника.

В его тоне слышится обвинение, и сейчас мне это очень сильно не нравится.

– Я не уверена, что он именно это имел в виду, – объясняю я.

– Вы не уверены, хотел он вас отравить или нет? – спрашивает сержант Клэнси. Доброта в его глазах потихоньку гаснет, уступая место досаде.

– Он не сказал напрямую, что хочет меня отравить… но… но… но я знаю, что он говорил именно об этом.

Я смущена тем, как жалко звучит моя история. Если мне самой с трудом удается воспринимать себя всерьез, как я могу ожидать этого от кого-то другого? Я понимаю, что моя паника становится заметнее, когда зубы начинают стучать друг о друга.

– Хорошо, Лаура, – говорит сержант Клэнси. – Нужно будет составить отчет по токсикологии, чтобы определить, с какими ядами мы имеем дело, после чего подадим официальное заявление, – он все еще улыбается, но уже не так по-доброму, как раньше.

Я отчетливо осознаю, что ни один из полицейских не верит мне.

Я ничего не отвечаю, как и Эйва. Она слишком усердно наблюдает за молодым офицером, который несколько мгновений назад громко фыркнул и отошел.

– Вас это устраивает? – спрашивает сержант.

Он, очевидно, заметил, что я отвлеклась.

Я смущенно опускаю голову, прежде чем продолжить. Я понимаю, что моя теория и без того кажется безосновательной. Если я признаюсь, что на самом деле не принимала яд, то потеряю всякую надежду на то, что меня воспримут всерьез.

– Милая, – громко произносит сержант Клэнси. Теперь его голос звучит жестко и недовольно, – вы не против сдать анализ крови?

– В этом нет смысла, – опережает меня Эйва.

Сержант смотрит на меня невидящим взглядом.

– Я пролила его, – признаюсь я.