Текст книги "Дагестанская сага. Книга I"

Жанна Абуева
Дагестанская сага. Книга 1

© Абуева Ж. Н., 2011

© Серия «Современная дагестанская проза», 2011

© Издательский дом «Эпоха», 2011

Профили эпохи

Творчество Жанны Абуевой, отличающееся широтой жанрового и тематического диапазона, уже заняло своё место в дагестанском культурном поле. Читательской аудитории известны её рассказы, поэтические произведения, публицистика. Обращение к крупной эпической форме – роману – не случайно. Оно подготовлено темами, идеями, мотивами её текстов, опубликованных в республиканской печати, а также изданных отдельными сборниками. Надо заметить, что каждый такой сборник вызвал и вызывает активный отклик читателей. Реакция на творчество Жанны Абуевой неоднозначна, порой противоречива, но это свидетельство того, что её тексты интересны, они «цепляют» и есть в них что-то, заставляющее внимательно вчитываться и принимать либо отвергать прочитанное. Они живые и населены людьми, которых мы встречаем практически ежедневно.

Как в стихах, так и в прозе письму её свойственна целомудренность выражений, каких бы крайних состояний души человеческой они ни касались. Добавим сюда и манеру изложения – сдержанную и интеллигентную, что также немаловажно, учитывая особенности дагестанского менталитета, и лёгкость пера, и культуру слова. Всё это и ещё многое другое, о чём писали маститые критики и литературоведы К. Абуков, С. Ахмедов и другие, составляет характеристику произведений Жанны Абуевой.

Роман «Дагестанская сага» написан в жанре семейной хроники и наполнен особым содержанием эпохи, ознаменованной войнами и революциями, репрессиями и выселением целых народов, историческими катаклизмами невиданного размаха. Весь традиционный миропорядок, охваченный глубоким кризисом ценностей и норм жизни, оказался разрушенным. Конфликты, как отзвук больших исторических коллизий, в которые вовлечены персонажи романа, жестокий кризис, переживаемый семьёй Ахмедовых, стали типичными для всего дагестанского общества.

По событиям, описанным Ж. Абуевой, вполне можно составить представление об исторической ситуации первой половины XX века, когда разворачивается действие романа. Автор вновь и вновь обращается к реалиям времени, вводя их в текстовый ряд и придавая тем самым художественному произведению черты хроникальности. Включение в повествование имён и фигур реально существовавших исторических деятелей выполняет здесь сразу несколько функций, создавая исторический фон, придавая произведению определённую жанровую окраску и участвуя в развитии сюжета и организации композиции.

События эпохи тесно сопряжены не только с социальной, но и с духовно-этической сферой жизни героев романа. Революция несла дагестанцам не только светлое будущее, но и трагедию, отразившуюся в судьбах самых разных людей, представителей всех слоёв общества. Осмысление судьбы одной семьи в свете нового социального опыта, радикально изменившего ход жизни каждого из героев, и составляет событийную основу произведения.

В романе получают развитие несколько сюжетных линий: линия старших Ахмедовых – Ансара, Айши, сестры Айши – Шахри и её мужа Манапа, всех тех, кто родился и прошёл процесс становления ещё до революции.

Второй, новый, уровень сюжета связан с детьми Ансара – Маликой и Имраном, с сыном Шахри Далгатом, а также многими, с кем свела их жизнь на своих перепутьях. Все герои хотят лишь простого человеческого счастья, но дорога к нему длинна и трудна, и к желанной цели, которую они заслужили по праву, Ахмедовы придут через испытания и лишения, через горечь и разочарования.

Прототипы отдельных персонажей романа уже были описаны под другими именами в автобиографической книге Жанны Абуевой «Для меня мой Буйнакск – столица». Конечно, здесь многое изменено, но всё равно ясно, что именно через своё, близкое, родное и родовое писательница решает проблему «человек и время». Решает по-своему, уходя от многих стереотипов описания событий периода 30–40-х годов. Рассказывая о трагических как для всей страны, так и для семьи Ахмедовых 30-х годах, она не страшится эпатировать читателя и умеет доходчиво, без всякого пафоса излагать собственные мысли.

Она никак не комментирует события, сломавшие жизни людей рода Ахмедовых и их близких, не предаёт анафеме советскую власть и Сталина, как это наблюдается в современной литературе. Она кратка, но кратка по-своему. Её простой, внешне беспристрастный и лишенный эмоций рассказ создаёт порой эффект подлинности, а одновременно и стилизации под хроникальные тексты, фиксирующие те или иные события. Автор описывает своих героев на крутом изломе жизни. В романе слились трагедия исторических обстоятельств и трагическая судьба личности, и эта коллизия Жанной Абуевой успешно решена.

Одной из задач романа является показ зарождения семьи Ахмедовых: любовь Ансара и Айши, пошедших наперекор воле родных, тяжёлое расставание Айши со своей семьёй, бегство молодых в город и, наконец – как утешение и успокоение – их Дом.

Дом, кропотливо возведенный Ансаром для любимой жены и детей, является у Ж. Абуевой архетипическим понятием, символом надёжности, оплотом семьи и стабильности. Для семьи Ансара дом – это убежище, надёжное пристанище, то место, где сохраняется чувство относительного покоя и безопасности. Это мир тепла и постоянства, куда тянутся все герои книги. Все они рано или поздно приходят к Дому. У каждого есть заветная мечта, и каждое желание в конечном счёте сводится к обретению устойчивости в этом мире, в защищённости, а это даёт именно Дом.

Для последующих поколений – это мир детства, символ устоявшегося домашнего уюта, и именно здесь проявляется отчётливо, что жизнь человека сопровождают сакральные события: Любовь, Деторождение, Смерть.

Для каждого из Ахмедовых и их близких единственный оберег – это семья, отчий кров. Какие бы ни бушевали вокруг них разрушительные силы, хаос и дисгармония, какие бы чувства одиночества, забытости и заброшенности они ни испытывали, каждый противостоит этой беде по-своему. А все вместе они пересиливают её – и жизнь в доме продолжается: пекутся любимые пироги, пыхтит самовар, появляются новые члены семьи – зять, а затем и невестка, внуки… И люди не забывают дороги к дому Ахмедовых, где их всегда ожидает радушный приём и где им помогут, чем и как сумеют.

Ансар, построивший свой дом и созданный для жизни в семье, внезапно оказывается выброшенным из неё на целые десять лет. Постепенно надежда увидеть свою семью сменяется в нём отчаянием, а когда всё-таки он возвращается к своему родному порогу, то все оказывается намного сложнее, чем представлялось. Десять лет ссылки не прошли даром. Недоверчиво-подозрителен Ансар, страдает от вспышек мужа верная Айша, нет понимания между отцом и сыном.

Женщины этого дома – Айша, Шахри, Малика – во многом схожи друг с другом. Беззащитность, обаятельность и беспомощность – отличительные черты героинь романа «Дагестанская сага». Они не вырывают у судьбы своего счастья, а принимают то, что посылается им судьбой. Даже в годы тяжких испытаний, когда исчез в застенках НКВД муж Шахри, крупный партийный деятель, а позднее по ложному доносу на долгие десять лет выслан в Сибирь Ансар, когда Малика узнаёт, что значит быть дочерью репрессированного, женщины выдерживают всё. Растерянные, но не озлобившиеся и не утратившие способности помогать ближнему, они поддерживают людей в дни испытаний и делят вместе с ними радость. Под стать им и Юсуп, позже ставший мужем Малики, чуткий, добрый и душевно щедрый интеллигент.

Так, морально-психологические драмы и кризисы в личной жизни не могут перечеркнуть надежды на радость бытия и торжество разумного жизненного начала.

Следует отметить ту тщательность, с которой Ж. Абуева выписывает детали быта. Приметы национальной идентичности здесь точны и лаконичны. Сначала это атрибуты статуса ханского дома родителей Айши в Кумухе, затем приметы быта буйнакского дома Ахмедовых, а также множество примет окружающего мира, маркирующих эпоху, традиции, уклад жизни дагестанцев.

Монологи и диалоги героев романа несут информационную нагрузку, создавая при этом ощущение достоверности исторического знания событий, о которых идёт речь в произведении.

Давно наметившаеся в творчестве Ж. Абуевой тенденция описания городской жизни находит продолжение в её романе. Сначала это уютный Буйнакск 20–30-х годов с его неутраченными традициями, интеллигентами старой формации, семьями «бывших», ставшими тихими рядовыми обывателями. Затем действие переносится в Махачкалу, ставшую культурным центром республики. Здесь хоть и контурно, но вполне достоверно очерчен круг учёных, артистов, музыкантов, передана атмосфера города, даны эскизные наброски характерных для своего времени событий.

Всё это вместе взятое и составляет историю семьи, историю людей, объединённых одной судьбой – простую историю.

Зулейха Магомедова,

доктор филологических наук,

ДНЦ РАН

Книга 1
Время и судьбы

Часть I
(1916–1920)
На изломе времени

Наступившее утро первым делом осветило высокие макушки гор, а уже потом плавно залило всю горную цепь, посреди которой, возвышаясь над стремительно бегущим потоком реки Койсу, расположился древний Кази-Кумух, который все справедливо называли городом и который сейчас мирно спал, готовый, впрочем, вот-вот пробудиться от солнечных лучей и от зазывных утренних криков петухов, не заставивших себя долго ждать и уже принявшихся оглашать округу своим задорным кукареканьем.

Нежные лучи раннего солнца озарили собою и сам город Кази-Кумух, и всю горную страну, жители которой, постепенно пробуждаясь, готовились начать день, обещавший им благодать в виде солнца и тепла, которым Всевышний щедро одарил этот край.

Один из лучей озорно проник в окно большого и просторного, в два этажа, дома, хозяин которого, Ибрагим-бек, достойно продолжал собою известный на весь Восток род кази-кумухских ханов и, конечно, рассчитывал на то, что и всё последующее потомство также продолжит как сам род, так и его славные традиции.

Основная резиденция Ибрагим-бека, имение Бухсанак, располагалась в живописной местности в паре десятков километров от Кази-Кумуха, и там он жил вместе со своей семьёй, и братьями, и невестками, и кучей племянников, и многочисленной челядью, наезжая время от времени в Кази-Кумух, чтобы решить административно-хозяйственные вопросы или просто вывезти сюда семью, когда его домочадцам наскучивал Бухсанак и им хотелось пожить немного в густонаселённом Кази-Кумухе, чтобы, как говорится, и людей посмотреть и себя показать.

Так вот именно здесь и застал их солнечный луч, который щедро залил сейчас комнату и, скользнув лучом по деревянным балкам потолка, задержался ненадолго на изысканном орнаменте старинного персидского ковра, почти целиком покрывавшего стену. Такие же огромные старинные ковры покрывали остальные стены и пол этой комнаты, но солнечный луч не стал больше задерживаться на них, а плавно переместился на лицо спящей девушки. Лицо было красиво той красотой, которая отличает кавказскую расу от всех остальных, и тонкий носик девушки нисколько не портила та небольшая горбинка, которая так же характерна для представителей Кавказа. Будто нарисованные художником чёрные стрелки бровей и такие же чёрные пушистые ресницы контрастировали с яркой белизной кожи и нежно очерченным контуром розовых губ. Волосы девушки разметались по шёлковой подушке, а сама она улыбалась чему-то увиденному во сне, пока не открыла глаза, разбуженная яркими лучами утреннего солнца.

В горах утро намного сочнее и красочнее, чем внизу, на равнине, так же, впрочем, как и остальное время суток, будь то день, или вечер, или ночь. Но роскошный и величественный горный пейзаж за окном был привычен для взора девушки, и поскольку другого пейзажа она никогда и не видела, то он казался ей вполне обыденным.

Девушка сладко потянулась и зевнула, украдкой прикрыв ладошкой рот, чтобы шайтан не успел поймать её зевок. Затем она встала и подошла к окну. День обещал быть жарким, а снаружи уже вовсю доносились отзвуки повседневной суеты, скрип подвод, ржание коней и возгласы дворовых людей. Начинался день, похожий на все предыдущие и не обещавший каких-либо ощутимых перемен.

Быстро завершив утренний туалет, девушка спустилась вниз, на первый этаж, где её мать уже отдавала привычные указания помогавшим по хозяйству женщинам.

В свои сорок четыре года Парихан сохранила моложавость и подтянутость, несмотря на многочисленные роды детей, которых Аллах щедро ей посылал, но, правда, бывало, и отбирал в младенчестве. Теперь у Ибрагим-бека и Парихан оставалось всего двое сыновей-погодков, четырнадцати и тринадцати лет, и шестнадцатилетняя дочь Айша, чьё лицо так приглянулось солнечному лучу и которая сейчас сидела за большим обеденным столом и со свойственным юности аппетитом ела тонкую лепёшку из пресного теста, заедая её кусочком овечьего сыра и запивая холодным молоком, налитым из изящного серебряного кувшина, которому наверняка было не менее ста лет, ведь кувшин вместе с остальными ценными предметами обихода достался им в наследство от деда, владетельного кази-кумухского хана. Наследство позднее дополнялось всё новыми и новыми роскошными вещами и безделушками, к которым семья привыкла так же, как и к окружающему горному пейзажу, тоже перешедшему к ним в собственное пользование от предков.

Всё было привычным, само собою разумеющимся и по-иному не представлявшимся.

Позавтракав, девушка принялась за вышивание, накануне начатое и отложенное по причине приезда гостей из соседней Аварии. В восемь рук женщины лепили вчера крохотные хинкальные галушки, засыпав ими потом три громадные кастрюли с кипящим мясным бульоном, а ещё четыре женских руки ловко управлялись с изготовлением восхитительных лепёшек с начинкой из творога, ещё загодя разложенного на полотняных салфетках и выдержанного до необходимой степени готовности.

– Ешьте, дорогие гости! – потчевал прибывших Ибрагим-бек, видный мужчина пятидесяти лет, восседавший во главе большого обеденного стола. – Хоть лакский хинкал по размерам и меньше аварского, но не менее вкусен и точно так же насыщает желудок!

– Воистину, это так! – соглашались гости, с удовольствием поедая нежное и аппетитное мясо свежезарезанного молодого барашка и прихлёбывая из больших фаянсовых кружек, куда то и дело подливалась горская буза.

Завершив трапезу, мужчины удалились во внутренние комнаты, где, расположившись удобно на длинных восточных подушках, завели долгую и неспешную беседу об урожае, о лошадях, и вообще обо всём, что обсуждают обыкновенно мужчины. Более всего, однако, присутствующих интересовало событие, имевшее место во время празднования трёхсотлетнего юбилея дома Романовых, по случаю которого Ибрагим-бек был вместе с братом приглашён в Санкт-Петербург лично Его величеством императором всея Руси Николаем II.

И теперь гости с нескрываемым интересом слушали рассказ Ибрагим-бека о путешествии в далёкую и необыкновенно красивую русскую столицу Санкт-Петербург, где в непревзойдённой роскоши Зимнего дворца сотни людей принимались по-царски в огромных залах, отделанных мрамором, малахитом и нефритом и освещаемых десятками тысяч свечей в золотых канделябрах.

Вся аристократическая верхушка Российского государства и самые громкие из иностранных фамилий чествовали российского императора, олицетворявшего для них высшую самодержавную, данную самим Богом, власть. И когда в разгар празднества император обратился к Ибрагим-беку с просьбой исполнить для его гостей кавказскую лезгинку, потомок кази-кумухских ханов почёл за честь выполнить просьбу русского царя, тем более что искуснее его в этом танце не было никого во всём горном крае.

Были на этом празднестве и другие представители дагестанской знати, из аварцев и кумыков. Последние успели предупредить: «Когда будете танцевать, смотрите, не поворачивайтесь к царю спиной!»

И они с братом танцевали так, что искры летели из-под ног во все стороны, зажигая если не роскошные наряды, то уж точно сердца всех присутствовавших. По окончании танца под рукоплескания восхищённых гостей император подошёл к дагестанцам и, обняв по очереди каждого из братьев, снял с руки массивный золотой перстень и вручил его Ибрагим-беку вместе с именными часами.

– А больше не доводилось бывать во дворце? – поинтересовался Загалав, крепкий и дородный гунибец, обладатель роскошных усов, кончики которых он то и дело покручивал большим и указательным пальцами.

– Мне нет, а вот отец мой бывал довольно часто. Помню, он ездил в Петербург и тогда, когда у государя родился, наконец, наследник, и отвёз в подарок кинжал, весь из чистого золота.

– Да-а, глубокоуважаемый Ибрагим-бек, ты на самом деле достойно показал перед русским царём наш горский намус! – с чувством произнёс сидящий по правую руку от хозяина хунзахец Уммахан. – Пусть Всевышний дарует многие годы благоденствия императорскому дому!

– Аминь, да будет так! – кивнул Ибрагим-бек и, понизив голос, продолжил после небольшой паузы: – Должен, однако, сказать вам, уважаемые, что в России, как я слышал, не так уж и всё спокойно… Всё больше появляется людей, желающих расшатать империю, и они ведут среди населения крамольные речи, призывая ни больше, ни меньше, как… к свержению царя! Такие речи не могут привести ни к чему хорошему, и потому я хочу просить вас пресекать любые попытки проникновения этой заразы в наши края!

– Разумеется! – согласились с ним присутствующие. – Мы не допустим, чтобы всякая там голытьба вносила смуту в наш уклад!

– Боюсь, уважаемый Ибрагим-бек, что зараза, о которой ты говоришь, уже успела проникнуть и к нам, – произнёс молчавший до этого унцукулец Исрапил.

– Что ты имеешь в виду?

– А то, что в нашем Аварском округе вовсю передаются из рук в руки бумажки, которые русские называют прокламациями и которые говорят, что дагестанцы – это народ, живущий под ярмом Николая. В этих самых прокламациях социалисты призывают ни больше и ни меньше как отрубить голову царю!

В комнате тотчас же послышался гул возмущённых голосов.

– То, о чём ты рассказываешь, уважаемый Исрапил, просто возмутительно. Какие-то босяки хотят захватить власть и овладеть землёй, которая им не принадлежит, вот и баламутят народ своей болтовнёй! Вы же помните, что в священном Коране сказано: «Не производите расстройства на земле после устроения её», так что, братья, давайте не будем позволять разрушать наше общественное устройство! Русский царь верит и доверяет нам, и мы не должны его подводить!

– Верно говоришь! – поддержали Ибрагим-бека мужчины и, поговорив ещё некоторое время, поспешили к своим коням, чтобы успеть до ночи вернуться в свои аулы.

Проводив гостей, Ибрагим-бек возвратился в комнату и, опустившись на подушки, принялся осторожно массировать правую ногу, причинявшую ему боль в том самом месте, где находился шрам от огнестрельной раны, полученной им в русско-австрийской войне.

Ибрагим-бек не любил вспоминать об этом, но сейчас, после беседы с гостями, его со всех сторон обступили воспоминания, и перед глазами всё стояло лицо брата Джабраила, вместе с которым он отправился воевать после того, как их отцу передали слова государя: «Я знаю, что по своему положению сыновья его не должны отправляться на фронт, но если они поедут, то за ними поедут и другие!»

И они воевали вместе с братом, который на этой войне был убит и тело которого в течение месяца возвращалось на родину, чтобы быть здесь погребенным.

А он, Ибрагим-бек, в этом же сражении счастливо отделался ранением в ногу и был спасён аварцем по имени Хайрула, вытащившим его, истекающего кровью, с поля боя.

Правда, нога его так сильно загноилась, что медики уже решили её ампутировать, но, по счастью, родной брат государя, инспектировавший войска и заглянувший в лазарет с ранеными, увидел его там и сказал: «Любым способом спасите ему ногу!», добавив затем с улыбкой: «Лучше я один полк потеряю, чем ногу такого танцора!»

Ногу спасли, но хромота осталась.

По вымощенной ровными и гладкими камнями главной кази-кумухской дороге, носящей название Царской, медленно шёл юноша, держа под уздцы грациозного породистого жеребца.

На лице юноши лежала печать задумчивой отрешённости, и, явно не желая замечать красоты предзакатного часа, он полностью ушёл в одному ему известные мысли.

Юношу звали Ансар, и происходил он из весьма уважаемого и авторитетного рода Ахмедовых, уходившего корнями в те далёкие времена, когда на эту землю только-только пришла новая религия под благозвучным именем ислам и когда народ, населявший эту землю, стал первым, кто потянулся к этой религии.

Грустные мысли Ансара были связаны с состоявшимся накануне серьёзным разговором с отцом, и неприятный осадок, оставшийся на душе юноши после этого разговора, никак его не покидал. Речь шла о женитьбе. Ансар уже достиг того возраста, когда мужчина начинает задумываться над тем, чтобы обзавестись семьёй. Но здесь задумываться не приходилось, поскольку чуть ли не с самого рождения ему прочили в жёны его же троюродную сестру Кумсият, и этот вопрос, по крайней мере для его родителей, считался решённым.

Родители Кумсият тоже были за этот брак, предвещавший их дочери спокойную и безбедную жизнь в семье, владеющей не одной десятиной горской земли и не менее чем тысячей голов крупного и мелкого рогатого скота.

Браки между родственниками – в горах обычное дело. Хотя в Кази-Кумухе все были для всех «своими», всё же существовали здесь внутренние неписаные законы, заключавшиеся в строгом соблюдении иерархии. Да и удобнее было решать такие вопросы внутри собственных тухумов. Кази-кумухцы, высоко державшие планку, редко заключали браки с уроженцами других лакских сёл, хотя, бывало, и шли на равнозначные союзы с чохцами, хунзахцами или кайтагцами.

Хунзах был оплотом аварских ханов, Чох славился известными фамилиями, Согратль считался средоточием аварского духовенства, а Кази-Кумух концентрировал в себе и то, и другое, и третье, и это признавали все. Его называли городом, и не было на всём Северном Кавказе места, превосходившего его по славе и ратным подвигам, по роскоши и по культуре.

Двух кузин Ансара выдали замуж за именитых чохцев, и теперь, влившись послушно и плавно в малознакомую среду, они растили ребятишек, в одинаковом превосходстве владевших обоими родными языками.

Ансару надлежало взять в жёны Кумсият, и эта мысль так угнетала юношу, что он, как ни старался, не мог думать ни о чём ином.

Между тем его появление на мостовой не осталось незамеченным сразу несколькими парами девичьих глаз, глядевших украдкой на улицу из-за створчатых окон добротных кази-кумухских домов.

Статный и высокий, парень и в самом деле был хорош. Его глубокие серые глаза меняли свой оттенок от стального до бархатистого в зависимости от того, носился ли он по горным дорогам на своём породистом скакуне, или состязался в джигитовке с другими молодыми горцами, или, поднявшись на гору Вациллу, задумчиво устремлял свой взгляд на вершины других, далёких и таких же древних и непроницаемых гор.

Внизу, на равнине, тоже жили люди, но Ансар не мог представить себе иной жизни, кроме как здесь, в родных горах. Конечно, интересно было бы увидеть большой мир, о котором не раз приходилось слышать от местных и заезжих купцов, но его место здесь, высоко в горах, где летают орлы и где испокон веков живут его соотечественники.

Только вот жениться он мечтал совсем на другой девушке, мысли о которой непрестанно жгли его сердце. А может, и наоборот, это сердце направляло огонь в голову… Как бы то ни было, но с того дня, когда Ансар увидел Айшу, другие девушки перестали для него существовать. Она была его судьбой, и он почувствовал это с первой же минуты, когда вдруг увидел, что она выросла и превратилась в юную девушку, нежную, как цветок эдельвейса на альпийском лугу.

Был четверг, день, когда со всех ближних и дальних сёл горцы приезжали в Кази-Кумух, чтобы посетить его знаменитый базар, славившийся изобилием товаров по всему Кавказу. Говорили, что единственная вещь, которой нет на кази-кумухском базаре, – это птичье молоко, а всё остальное здесь было. И потому уже с самого раннего утра царили тут гомон и оживление, и речь звучала на всех языках и наречиях горной страны. На базаре можно было купить всё, начиная от чистопородного арабского скакуна и кончая всевозможными женскими безделушками, а уж о продуктах-то и говорить нечего. Услужливые торговцы обеспечивали доставку покупок в дома кази-кумухцев, а сами они важно и степенно шагали по базару налегке.

Купив красивую новую уздечку для своего жеребца, Ансар возвращался домой, когда со стороны источника послышался весёлый девичий смех. Невольно повернув голову в сторону, откуда он доносился, юноша увидел стайку девушек, толпившихся у источника с большими кувшинами в руках. По горским адатам мужчины не имели права заглядываться на посторонних женщин, и потому Ансар тут же отвёл глаза, но, прежде чем он сделал это, взгляд его успел задержаться на одном из девичьих лиц, и, поймав взметнувшийся искоса ответный взгляд огромных чёрных глаз под чёрными стрелками бровей, юноша почувствовал, как бешено заколотилось его сердце.

Это сердце вот уже целый год волновалось от одной мысли об Айше, но надежда, тлевшая в нём, была слишком слаба, ибо Айша находилась на недосягаемой высоте по причине принадлежности к ханскому роду, и он, Ансар, был для неё не ровней. Парень знал, что Айша может достаться любому из аварских и кумыкских, кайтагских и кюринских ханов, беков и шамхалов, но только не ему, и от этого ему было так горько, что самая мысль о женитьбе на Кумсият приводила его в бешенство.

«Нет, нет и нет! – твердил он себе. – Никогда Кумсият не будет моей женой!»

Произнеся в сотый раз эту фразу, юноша вскочил на своего коня и во весь опор помчался по извилистой горной дороге, надеясь, что быстрая езда отвлечёт его от тяжких мыслей.