Текст книги "Родительство 2.0. Почему современные родители должны разбираться во всем?"

Глава 2. Краткая история родительской любви, или «А что, так можно было?»

Родительская любовь в последнее время стала предметом частых обсуждений на многочисленных форумах в интернете, на страницах журналов, в телешоу и радиоэфире. Ломаются копья вокруг того, что можно назвать настоящей родительской любовью, какой любви не хватает чадам, можно ли их испортить любовью, как выглядит нелюбовь и существует ли безусловная любовь к детям. Это удивительная и одновременно обыденная ситуация, ведь в современном мире существует миллион возможных жизненных сценариев, а у каждого привычного явления есть сотни образов, и, о чем бы ни шел разговор, он не будет подразумевать единственно верный вариант. Особенно если мы говорим о родительстве, детях и любви.

Здесь уместно вспомнить слова Жан-Поля Сартра: «Мы обречены быть свободными». Сегодня мы вынуждены самостоятельно создавать себя, даже если не хотим этого, самостоятельно формировать наши социальные роли, эмоции и чувства. Отцы могут предпочесть уход за детьми карьерному росту, матери – совместить воспитание детей и профессиональное развитие или вовсе делегировать материнство третьим лицам. Любовь может выражаться через покупки и контроль, оставляя за бортом привычное общение. Да и само детство может быть очень разным. Такое положение вещей порождает множество важных вопросов, первый из которых: «Обладает ли человек инстинктивной родительской любовью?»

С точки зрения эволюции выживает тот биологический вид, который обеспечил себя потомством и должным образом вырастил его. Человек – не исключение. Но сегодня среди женщин – особенно в развитых странах – мы наблюдаем неоднозначное отношение к идее рождения детей и к тому, чтобы посвящать им жизнь. Это происходит не от жестокосердия и не от того, что у современных женщин не развиты инстинкты. Такому отношению к родительской роли способствуют современные методы контрацепции, которые позволяют надолго отложить «счастье материнства» и реализовать другие жизненные сценарии.

Однако достаточно часто слышны аргументы о противоестественности нежелания становиться матерью, а уж признания женщин в том, что они не смогли полюбить своих детей, выглядят и вовсе маргинально. Так существует ли вообще материнский инстинкт?

Российский орнитолог и блогер Вольф Кицес отмечает: «У людей ищут инстинкты примерно затем, зачем раньше искали бессмертную душу: чтобы, апеллируя к ним, заставить нас сидеть смирно, работать на тех, у кого есть деньги, и слушать измышления их представителей о том, что “так природа захотела, а почему – не наше дело…”». Выдвигаются самые разные гипотезы о биологически обусловленной любви матерей к своим детям. Одни полагают, что такая любовь существует изначально, а «запускается» она во время деторождения и выхаживания новорожденного, другие опровергают эту идею. Сами современные матери иногда уверенно отделяют любовь к ребенку от нелюбви к заботе о нем и к процессу родов. Приведем цитаты женщин из одной дискуссии в Facebook:

«Можно любить ребенка, но при этом не хотеть вотэтоговотвсего негатива, связанного с материнством, и жалеть о том, что прошла через это»; «Ребенок, которого я родила, – все же отдельный человек. И в том, что происходит с моими гормонами, телом и т. д. во время беременности и материнства, он не виноват, хотя и в некотором роде является причиной этого. Человек, которого я родила, не равен мне. Поэтому, если мне не нравится быть матерью и выполнять какие-то функции, это не значит, что мне не нравится ребенок, которого я родила».

Израильская журналистка Орна Донат в своей книге «Сожалея о материнстве»[1]1
  Donath O. Regretting Motherhood. A Study. North Atlantic Books, 2017.


[Закрыть] анализировала истории женщин, связанные с последним табу нашего общества, где проще рассказать о своей нетрадиционной сексуальной ориентации, чем о том, что тебе так и не удалось полюбить собственного ребенка. Большинство опрошенных Орной матерей утверждают, что любят своих детей, но ненавидят материнство. То есть речь идет не о негативных чувствах к детям, а о раскаянии в жизненном выборе стать матерью. Чаще всего у матерей это связано с ощущением того, что дети крадут их жизнь и самостоятельность, уничтожают их личность. Одна тридцативосьмилетняя героиня книги поднимает важную тему, ставшую триггером для дискуссий в Facebook: «Я бы выбрала жизнь без детей. Это ужасно трудно признать, потому что я их люблю. Очень. Но без них моя жизнь радовала бы меня больше». Можно ли любить своих детей, но не любить материнство, разве одно не противоречит другому? Еще одна женщина 44 лет говорит: «Я жалею, что стала матерью, но люблю моих детей. Если бы я их не любила, то не хотела бы, чтобы они существовали. А я хочу, чтоб они жили, просто не хочу быть их мамой».

Как известно, у животных родительский инстинкт существует – это инструмент, который позволяет на долгие годы удержать пару вместе, сплотив ее заботой о потомстве. А детеныши задуманы природой умильными и слабыми, чтобы поддерживать в родителях желание заботиться о них.

Видеоблогер и популяризатор биологической науки Евгения Тимонова утверждает, что у людей работают схожие механизмы. Это утверждение звучит здраво, но многие исследователи опровергают его, считая, что аналогии с животными в отношении людей неуместны. Ведь человек – существо одухотворенное, и нашу жизнь определяют множество сложных институтов – таких, как культура и социальное устройство.

Инстинкт – это механизм, который в сходных условиях заставляет живых существ вести себя совершенно одинаково. При этом материнское поведение у представительниц одного и того же вида высших отрядов млекопитающих может существенно отличаться. Даже у одних и тех же особей отношение к разным их детям неодинаково. Между самками существуют стойкие индивидуальные различия, у каждой – свои особенности материнского поведения, обоснованные биохимическими и психофизиологическими основаниями. Часть из них основана на биологии, часть – на научении.

Ученые-антропологи и социобиологи (прежде всего американка Сара Блаффер Хрды (Sarah Blaffer Hrdy) на материале человеческих популяций исследовали материнство как компромисс между потребностями женщины и нуждами ее ребенка. Также они изучали поведение животных, в том числе высших приматов, – ведь, с точки зрения социобиологов, между ними и человеком много общего. Выяснилась масса интересных фактов. Например, то, что животные не бросают своих детей, – миф. Еще как бросают! Звери избавляются от детенышей при неблагоприятных условиях, к которым относятся не только голод, избыточная численность популяции или враждебное окружение, но и, например, пороки развития у потомства. И чем моложе мать, тем скорее она решит спасать жизнь не детеныша, а свою собственную. Такие закономерности, пусть в опосредованном виде, проявляются и у людей.

Разумеется, в жизни людей все еще сложнее, индивидуальные различия выражены еще сильнее. Они связаны и с конкретными био– и психологическими свойствами, и с социальными условиями, в которых женщины растят новое поколение. Материнство – сложный поведенческий конструкт[2]2
  В 1966 г. в работе П. Бергера и Т. Лукмана «Социальное конструирование реальности» были представлены основные тезисы социального конструирования, демонстрирующие, как общепринятая в той или иной культуре «консенсусная реальность» формируется в результате социальных взаимодействий. Реальность конструируется не только индивидом, но и обществом: любые наши обыденные конструкции, будь то представление о правильном материнстве или нормальной сексуальности, являются продуктом коммуникации и совместной деятельности людей.


[Закрыть], в который включены и биологические драйвы, и усвоенные в течение жизни социальные нормы поведения. А поскольку количество и качество накопленного опыта у каждой женщины свое, то в результате у одних материнские чувства «включаются» сразу после рождения и материнство дается легко, а у других все происходит позже, а кому-то материнство в тягость и любовь к ребенку так и не приходит. Вряд ли здесь можно рассуждать в категориях нормы и выхода за ее границу: у каждой матери свои ресурсы и пределы возможного, разные мотивации и социальные навыки. Эти навыки, ресурсы и мотивации надо рассматривать в контексте не только материнского поведения, но и всех аспектов жизни женщины, которые тоже только отчасти социально обусловлены.

Тяжело мамам, которые решили строить карьеру и не уходить в отпуск по уходу за ребенком, но после рождения малыша почувствовали, что у них проснулись сильные материнские чувства. У них колоссальная нагрузка, напряжение из-за противоречивости их стремлений – оно огромно и способно привести к депрессивным состояниям. Нелегко и женщинам, которые планировали уйти в отпуск по уходу за малышом, но любовь к родившемуся ребенку у них так и не проснулась. Впрочем, в этом случае отсутствие чувств для женщины может компенсироваться ее социально одобряемым поведением в отношении ребенка. Со временем из будней, наполненных бесконечными заботами, могут вырасти любовь и привязанность к малышу.

Сакральная материнская любовь. Многих женщин поддерживает то отношение к родительской любви, которое они видят в мировых религиях. Ведь наши эмоции, чувства, представления о нормальном и ненормальном – это во многом конструкция, относящаяся не столько к реальным событиям, сколько к той их интерпретации, к которой мы были приучены обществом с детства. Мировые религии говорят так: не страшно, если чувство вовремя не проснулось. Семья – это школа любви, так что мало-помалу всему можно научиться. Очень важна установка на изменчивость любви: ведь любовь к неродившемуся созданию одна, а к подростку – другая. Нужно учиться любить в новых условиях и в новой обстановке, и по сути – каждый раз нового человека в новом возрасте.

Каждый родившийся в паре ребенок обновляет семью, отношения, по-новому раскрывает человеческие качества родителей. Со временем «компетенции» любви вырастают и помогают обрести душевное равновесие, гармонию. Мы учимся любить человека не только в здоровье, но и в болезни, в старости и даже на пороге смерти. Потерять способность любить, с точки зрения православной религии, означает заболеть, пасть, потерять рай. Старозаветная заповедь гласит: «Плодитесь и размножайтесь». «Бог и даровал радость супружеского общения, чтобы люди продолжали род. Поэтому естественно, что, когда муж любит жену, он хочет от нее детей», – говорят православные священники. Они считают: если женщина живет с верой в то, что рано или поздно в ней проснется любовь к ребенку, это произойдет. Не чужд такой взгляд на мир и социологам. Он отражен в теореме Айзека Томаса, которая гласит: «Любое явление, воспринимаемое как реальное, всегда реально по своим последствиям».

И все же у некоторых женщин «обещанное» религией отношение к материнской любви (как к неизбежно возникающему чувству) вызывает напряжение, потому что у них все совсем не так. В результате они чувствуют себя изгоями. Надо быть очень смелой, чтобы написать на женском форуме: «Я не люблю своего ребенка» или «Я не хочу иметь детей».

Романтическая любовь, как известно, иррациональна и может возникнуть там, где не надо, а где очень надо – не возникнуть. Раньше женщина не выбирала себе мужа – за нее это делали другие, после чего жизнь развивалась по сценарию «стерпится-слюбится». Когда у женщины возникало чувство не к мужу, а к другому человеку, общество жестоко наказывало ее за «беззаконную любовь». Но общественные устои не могли заставить женщину полюбить нелюбимого. И если говорить о любви и нелюбви к детям с тех же позиций, с каких женщины уже давно говорят о любви и нелюбви к мужчинам, то любовь сама должна решать, к кому и когда приходить.

«А что, собственно, за проблема с нелюбовью? Как вообще за нее можно обвинять? Разве любовь не по определению “нечаянно нагрянет”? Или не нагрянет. С детьми все то же самое: любовь может просто не случиться. Большое преувеличение – полагать, будто у матери к ребенку она автоматически появляется всегда. Нет, здесь все то же самое, что и с любовью к мужчине/женщине. И да, многие потом просто идут по пути стерпится-слюбится, ведь развод с собственным ребенком не предусмотрен. В то время, как в случае с нелюбимым взрослым многие считают развод самым правильным выходом из положения. И я давно замечаю, что люди многое готовы понять – даже такие чудовищные вещи, как убийство собственного ребенка в состоянии аффекта от усталости. А за простую нелюбовь к нему (даже при выполнении всех родительских обязанностей) мать считают монстром. Но как создать эту любовь по заказу, не рассказывают. Нет, ты – монстр, тебя излупят плетками, и тогда ты полюбишь свое дитя, как миленькая». (из дискуссии в Facebook).

Может показаться, что возможность публичных высказываний женщин об их нелюбви к своим детям поможет снижению их стресса. Но что будет, если такие высказывания получат значительную поддержку и распространятся? Есть множество теорий, объясняющих, как изменяются системы ценностей в обществе. Они помогают понять, как вещи, которые еще вчера были неприемлемыми, постепенно становятся нормой.

Например, согласно теории модернизации, человечество становится более толерантным к вариантам человеческого поведения. Наравне с ней существует теория постматериализма Рональда Инглхарта: с его точки зрения, ценности индивидуализма и самоутверждения в развитых обществах постепенно становятся важнее ценностей коллективизма и материального выживания. Есть концепции индивидуализации жизненного пути, гипотеза «второго демографического перехода», в процессе которого для мужчин и женщин ценности личного развития становятся важнее ценностей создания общностей, например семьи.

В любом случае система ценностей любого общества не является раз и навсегда заданной. То, что было нормой для европейцев в 1950-е годы, они сами же и изменили в ходе левых «революций сознания» 1960-х и 1970-х. В результате идеи, которые казались невероятными, вошли в жизнь. Возьмем, к примеру, гомосексуальность, которую в середине ХХ века считали постыдным отклонением. Люди скрывали свою гомосексуальность, что подчас доводило их до самоубийства. Гомосексуалов переделывали в «нормальных людей» варварскими методами. Один из самых ярких примеров связан с выдающимся ученым Аланом Тьюрингом. В 1952 году он был обвинен в совершении «грубой непристойности». Тьюрингу предложили выбрать между гормональной терапией, подавлявшей либидо, и тюремным заключением. Ученый предпочел первое, а в 1954 году умер от отравления цианидом. Через много лет после смерти Тьюринга, в 2013 году, королева Елизавета II произнесла в его адрес извинения. Это могло случиться потому, что во второй половине ХХ века радикально изменились ценности общества. Ученые начали всесторонне исследовать гомосексуальность и выяснили, что она встречается даже у животных. Возобладало мнение, что это не болезнь, а вариант нормы, который нельзя осуждать (мы же не осуждаем людей за цвет глаз, например). Многие известные люди начали совершать каминг-ауты, публично признаваясь в гомосексуальной ориентации.

Если аналогичные изменения произойдут в системе ценностей материнства, вариантом нормы может стать отсутствие любви к своим детям. Раньше, лет пятьдесят назад, люди боялись сказать вслух, что не любят детей. Произнеся подобное, они бы получили от окружающих шквал осуждения и клеймо «плохих людей». Но сегодня все ощутимо меняется.

Станет обществу лучше или хуже от этих перемен? Конкретным женщинам, оказавшимся в тяжелой депрессивной ситуации из-за того, что любовь к ребенку у них не проснулась, станет проще. Возможно, появятся эффективные механизмы помощи им и их детям. Но кого-то такой подход может лишить шанса вырастить в душе чувство любви. Ведь если любви нет и это вариант нормы, то можно не стараться и не надеяться. Однако, как говорил Генрих Манн, привычка в любви подобна канату. Мы вьем ее день за днем, по одной пряди, и в конце концов она становится такой прочной, что ее не разорвать.

И все-таки, как было раньше?

Мужчины и женщины становились родителями благодаря факту рождения у них ребенка. Они так или иначе заботились о новорожденном, но далеко не всегда привязывались к нему, и на то были причины: например, высокая детская смертность, которая сохранялась в Западной Европе до конца XVIII века, а в России – до начала ХХ века. Это заставляло родителей ощущать ограниченность своих воспитательных возможностей, они жили, руководствуясь поговоркой «Бог дал – Бог и взял». Сами родители тоже умирали чаще и раньше, чем сейчас, а дети при этом оставались сиротами. В отдельных странах Европы в X–XVIII веках детство без родных и родителей считалось нормой: детей отправляли в монастырь, отдавали кормилице, а c семи лет их начинали обучать ремеслу.

Как видим, в разные моменты истории и в разных культурах детей растили очень непохожим образом. Забота о новорожденных и воспитание старших детей лежали на плечах матери, но часто (хотя не во всех культурах) и отца тоже. Обычно отец начинал участвовать в процессе, когда наставала пора передавать детям (как правило, сыновьям) навыки, умения и знания, необходимые для выживания в обществе. Дочерям аналогичные «женские» навыки передавала мать. Старшие дети активно включались в уход за младшими братьями и сестрами. Родителей в этом виде социализации могли легко заменить другие взрослые, поскольку, как мы уже говорили, не только дети, но и их папы и мамы большую часть человеческой истории не были защищены от внезапной и ранней смерти.

Кроме того, у многих народов было распространено усыновление и удочерение по тем или иным причинам. Часто ребенка отдавали чужим людям для обучения ремеслу или в надежде на смену социального положения в будущем. В древние времена практиковалась даже продажа собственных детей в рабство. В некоторых областях Китая существовала традиция сразу после рождения отдавать девочек в семью будущего мужа, и будущую жену своего сына с младенчества растила свекровь. Это приводило к тому, что отношения между свекровью и невесткой формировались гармонично, на отношениях же между супругами сказывалось то, что они с детства привыкали воспринимать друг друга как брата и сестру.

В Англии начиная как минимум с 1400 года была распространена традиция отдавать детей подмастерьями в другие семьи, в то время как в собственной семье подрастали, тоже в качестве подмастерьев, чужие дети. В соседней Ирландии такого не было и в помине. Британский антрополог и историк Алан Макфарлан[3]3
  Macfarlane А. Marriage and Love in England: Modes of Reproduction 1300–1840. Blackwell, Oxford, 1986.


[Закрыть] объясняет это тем, что англичанам была комфортна некоторая эмоциональная дистанция в отношениях с детьми.

В античной Греции, да и в Древнем Риме, усыновление было распространено во всех слоях общества, даже среди императоров. Усыновляли и вполне уже взрослых людей. В Средние века французским дворянам усыновлять детей было нельзя, но этот запрет связывался лишь с вопросами наследственных прав: их определяло только «право крови». А у крестьян таких сложностей не существовало, и при необходимости (как правило, когда не было собственных детей) они легко принимали в семью чужих. Даже если ребенок рос в своей биологической семье, это не означало, что повседневную заботу о нем выполняла исключительно мать. В аграрном обществе все члены семьи были объединены общей повседневной деятельностью, так что часто о ребенке заботился отец, старшие братья и сестры, бабушки и дедушки – словом, каждый, кто мог.

В других доиндустриальных обществах ситуация была примерно такой же – кроме тех периодов, когда мужчины надолго уходили на войну, на охоту или на выпас скота. Выделение матери как человека, который в основном занят заботой о детях, произошло не раньше чем в эпоху Возрождения – то есть когда впервые (но пока только в высших классах общества) люди задумались о том, что неплохо было бы обеспечить не только выживание достаточного числа детей (то есть их количество), но и как можно более высокий уровень их образования, знаний и умений (то есть их качество). До этой эпохи материнство, повторим, в современном смысле не было важнейшей частью жизни женщины. Была значима ее способность произвести ребенка на свет, а уже дальше, в случае ценности этого ребенка (например, наследник престола или состояния, продолжатель знатного рода; новый работник; будущая производительница детей или средство социальной мобильности семьи через успешный брак и так далее), им занимались все, кто только мог.

Основной женской добродетелью была покорность, а материнство, напротив, означает некоторую власть, хотя бы над детьми. До эпохи Возрождения такой властью почти везде обладал только отец. Кстати, если очередной ребенок был не очень нужен, то заботились о нем не слишком усердно. Однако степень того, что называют цивилизованностью, определяется не только совокупностью ситуаций, в которых избавляться от ребенка считается нормальным, но и способами, принятыми для такого избавления. Эти способы изменялись от прямого убийства, как в джунглях Амазонки, до современного контроля рождений мягкими способами, при которых уже рожденные нежеланные дети не уничтожаются – просто заранее предотвращается их появление на свет.

Между этими двумя крайностями существует огромное количество промежуточных ситуаций. В античном мире детей оставляли у дороги, предполагая, что, если они кому-то нужны, их подберут, ну а если нет… В средневековой Европе детей отдавали кормилицам, жившим, как правило, далеко. Если родители младенцев забывали им платить, то кормилицы переставали заботиться о своих подопечных, чтобы уменьшить число голодных ртов в доме.

По многочисленным свидетельствам классиков литературы, аналогичная небрежность в отношении «лишних ртов» существовала и у российских крестьян. Степень безразличия могла стать меньше, если родители или растившие ребенка люди начинали испытывать привязанность к нему. Часто именно это и происходило под действием обаяния самого ребенка. Убийство младенцев было распространено повсеместно, убийство детей пяти-шести лет было везде исключением. Даже в наше время Уголовный кодекс Российской Федерации карает за первое иначе, чем за второе.

Не всегда нарочитая небрежность по отношению к детям была связана с их не слишком высокой ценностью. Чаще всего это происходило из-за тяжелых условий жизни родителей. Ну не могли русские крестьяне XIX века регулярно обеспечивать детей едой даже в тучные годы – не говоря уже о неурожайных. Гигиенические условия их жизни (как и у других народов во времена, когда они не знали о бактериях и не понимали причинно-следственной связи между грязью и возникновением болезней), мягко говоря, не благоприятствовали выживанию детей первого года жизни. В летнюю пору, когда родители на целые дни уходили работать в поле или собирать ягоды в лес, младенцев редко пеленали, кормили подчас только утром, вечером, ну и ночью, а днем даже совсем маленьким детям давали соску из пережеванного хлебного мякиша. Все это делали вынужденно даже с желанными и очень нужными детьми. Иначе было нельзя: оставив в страду при ребенке хотя бы одного взрослого человека, семья лишилась бы большой части урожая.

Когда условия позволили проявлять больше внимания к детям, их начали подчас чрезмерно кормить и слишком тепло одевать. Понимание пользы закаливания и вреда переедания приходило к вырвавшимся из нищеты семьям лишь через несколько поколений. Зато сейчас, когда у большинства людей такое понимание есть, некоторые из них совсем забыли, что в детском голодании и переохлаждении тоже есть опасности.

Но «небрежное родительство» не исчезло – оно было по-новому интерпретировано Элизабет-Бортолайей Сильвой в книге «Достаточно хорошее материнство: феминистский взгляд на одинокое материнство»[4]4
  Silva E. B. Good Enough Mothering? Feminist Perspectives on Lone Motherhood. Routledge, 1996.


[Закрыть]. Автор проанализировала, насколько плюсы и минусы интенсивного «включения» современных матерей влияют на будущее ребенка – особенно в ситуации, когда женщина решила рожать в отсутствие не только мужа, но и вообще какой бы то ни было помощи. Конечно, у матери-одиночки на ребенка остается совсем мало ресурсов – и временных, и финансовых. Но уделять малышу не очень много времени и сил – нормально: он раньше привыкает к самостоятельности, а это пригодится ему в дальнейшей жизни.

Но давайте вернемся к становлению идеалов материнства и посмотрим, как развивались европейские представления о них после эпохи Возрождения. Именно тогда впервые возникла идея о том, что это некая особенная женская деятельность и даже, возможно, женское предназначение. Затем эти мысли получили свое развитие в XVIII веке, в эпоху Просвещения. Прежде всего они связаны с именем Жан-Жака Руссо.

Надо сказать, что в те времена в Париже – а город был огромным, почти 600 000 жителей, – практически невозможно было встретить младенцев. Родившихся детей горожанки сразу отправляли на вскармливание в деревню – настолько город считался неблагоприятным местом для жизни детей. Руссо же призывал женщин не отдавать младенцев кормилицам, утверждая, что ребенку важнее находиться с матерью, чем дышать деревенским воздухом. Общение со своими детьми и их развитие – то поле деятельности, которое уготовано женщинам самой природой, был уверен Руссо. Причем это благороднейшая деятельность: именно от матерей зависит развитие лучших качеств в будущих поколениях – как мужчин, так и женщин.

При этом Руссо был сторонником четкого разделения «мужских» и «женских» дел. Мужчинам лучше заниматься публичной сферой, религией, политикой, искусством и наукой – ну, то есть практически всем, кроме дома, семьи и хозяйства. Женщинам следует ограничить себя рамками сферы приватной, домашней. Но философ считал, что труд мужчин и женщин одинаково важен и заменить одних другими в их делах невозможно. При этом, говорят, Руссо одобрил идею отдать детей своей сожительницы в воспитательный дом – хотя они вполне могли быть и его детьми. Как бы то ни было, он стал далеко не единственным автором, оказавшим благоприятное влияние на умы современников, – несмотря на огромные противоречия между своими идеями и личным поведением. Именно Жан-Жаку Руссо мы обязаны первой концепцией интенсивного материнства.

Благодаря философу многие образованные женщины разных стран, в том числе и России, в XIX веке не захотели отдавать нянькам и кормилицам своих детей и решили воспитывать их самостоятельно. При выхаживании младенцев полностью обойтись без помощи нянь оказалось трудно – при том высоком уровне рождаемости. Но, по некоторым дневниковым свидетельствам, доля ухода, которая лежала на няньках, уменьшилась. Некоторые матери начали кормить младенцев грудью, что подразумевало более сильный личный контакт с детьми.

Некоторые литераторы, философы, мыслители XIX века стали писать о женском предназначении, восхваляя материнский подвиг и осуждая равнодушное отношение к детям. Это делал, например, Лев Толстой, хотя хорошо знал жизнь крестьян и понимал, как тем трудно даже просто обеспечить выживание детей. Ценность детей и родительства он в течение жизни очень переосмыслил: достаточно сравнить «Семейное счастие» и «Крейцерову сонату», в которой ценность деторождения ставится под вопрос по сравнению с достижением личного бессмертия.

Но, по мнению ряда современных ученых, «интерес к проблеме материнской сознательности в первую очередь был обусловлен острой дискуссией о роли и месте женщины в рамках так называемого женского вопроса. В условиях разрушения ценностей и принципов патриархальной семьи, внутри которой осуществлялся контроль над женским телом и его репродуктивной функцией, власть определять соответствующие нормы переходила к авторитетным экспертам (философам, писателям, врачам, педагогам, психологам). Именно они стали проповедовать идеи святости материнства, тем самым ограничивая сферы женской самореализации»[5]5
  Мицюк Н. А. Конструируя «идеальную мать»: концепции материнства в российском обществе начала ХХ века // Журнал исследований социальной политики. 2015. Том 13. № 1. С. 21–32.


[Закрыть].

Изменения в области родительства в ХХ веке были связаны со всеобщим ростом образования и уровня доходов и развитием медицины, которое привело к сокращению среднего числа детей в семье по решению самих родителей. Снизилась детская смертность, поскольку теперь родители смогли внимательнее следить за уменьшившимся числом детей, а наличие вакцин и антибиотиков гарантировало высокую выживаемость подрастающего поколения. Но оборотной стороной этого процесса оказалась ситуация, при которой родители вовлекались в своеобразную гонку: кто больше сможет сделать для своих детей? Чьи дети достигнут большего?

Важная тенденция конца XIX – начала ХХ веков – эмансипация: женщины стремились стать образованнее. К материнству, если оно возникало в их жизни, несмотря на образование (а в те времена почти везде считалось, что женское образование и рождение детей плохо совместимы или вообще противоречат друг другу), они начали относиться ответственно: читали необходимую психологическую литературу и другие научные публикации, посещали гигиенические выставки и не только. Вдруг выяснилось, что ни материнского инстинкта, который «покажет», что и как надо делать, ни традиционных представлений о воспитании детей и уходе за ними совсем не достаточно, чтобы полноценно вырастить ребенка. А на вопросы, которые ранее даже не задавались, стали отвечать научные издания. Так, в «Вестнике воспитания» 1913 года, например, появились рекомендации русского философа-спинозиста Варвары Половцевой не изолировать детские комнаты от родительских спален, чтобы не травмировать психику детей. И некоторые «сознательные» женщины образованного класса начали перепланировки в своих домах и квартирах.

Во многом именно врачи положили начало тенденции – интенсивно развивавшейся в конце XX – начале XXI века моде на дорогостоящие предметы для младенцев: детскую мебель, пеленальные столики, игрушки и т. п. К слову, в начале XX века уже были изобретены кроватки «для спокойных» и «беспокойных» детей. У вторых имелась рама со шнуровкой в виде сетки, которой кровать накрывали сверху[6]6
  Пушкарева Л., Мицюк Н. Модернизация материальной культуры раннего детства в российских дворянских семьях второй половины XIX – начала XX вв. // Уральский исторический вестник. 2017. № 1 (54). С. 30–40.


[Закрыть].

Обычная детская коляска на момент своего появления была символом достатка. Она демонстрировала и статус семьи (что сложно было сделать с помощью корзин, в которых до появления колясок носили детей), и одновременно – любовь к ребенку. Собственно, демонстрировать свой материальный статус с помощью коляски и других детских вещей можно и сегодня, но здесь уже будет иметь значение бренд или нестандартная конструкция коляски.

Так начала формироваться культура общества потребления и тренд на детоцентризм. В обеспеченных семьях ребенок стал не просто главной фигурой и смыслом жизни матери. Вдруг выяснилось, что ему требуется множество специальных предметов и вещей. В XVIII веке любящие родители выделяли детям самую маленькую и темную комнату в доме. Бедные российские дворяне, по воспоминаниям детской писательницы Елизаветы Водовозовой, отдавали чадам прокисшие и заплесневелые продукты из своих запасов. Но со второй половины XIX века, благодаря масштабной пропаганде нового научного и гигиеничного родительства, коммерциализации частной жизни, а также развитию медицины, детям стало полагаться все лучшее: светлое и проветриваемое помещение, купания в теплой ванночке, свежая еда.