Текст книги "Вранье"

У входа в театр в броуновском движении сновали люди. В основном это были девицы от семнадцати и выше, пришедшие парами. Иногда они сталкивались, обменивались ключевыми словами и вновь разбегались в разные стороны. Как бы было здорово сейчас иметь второй билет, но разве Борцов когда-нибудь думал о ком-то, кроме себя. Неожиданно нахлынули все обиды, накопившиеся со школьных времен, и в этот момент он уже не понимал, на чем зиждется их дружба, такая долгая и такая необъяснимая.

Марина подошла к нему сама, деловито поинтересовалась наличием лишнего билета. Шура подумал, что она, наверное, уже десятая, подошедшая с аналогичным вопросом. Он достал билет и протянул девушке, она быстро вытащила кошелек, расплатилась и исчезла.

– А еще нету?

Его окружала толпа, каждый норовил протиснуться поближе и крикнуть погромче. Он сказал твердо:

– А еще нету.

– А может, есть?

– Девушки, я что, похож на спекулянта?

Толпа уныло разбредалась, хотя он чувствовал некоторое напряжение, висящее в воздухе. Каждую минуту кто-то подозрительно оглядывался. Он стоял и не уходил. Ему еще раз пятнадцать задали тот же вопрос, пристально заглядывая в глаза.

Когда толпа рассосалась, он посмотрел на часы. Было двадцать минут восьмого. Спектакль начался. Надо было заходить в метро, но он почему-то завернул за угол и побрел в сторону Ульяновской улицы. Там он бывал часто, так как на этой улице жил его однокурсник, Веня Волочилов. Они приятельствовали. Веня жил один, на квартире, доставшейся ему от бабушки. Часто звал в гости, и Шура с удовольствием у него бывал. Там всегда был бардак, заходили какие-то странные люди, не было предков, и была свобода. И вообще Веня был человеком крайне необременительным, к нему можно было прийти в любое время и так же уйти, не давая никаких объяснений.

Шура уже десять минут звонил в дверь, но никто не откликался. Он сделал несколько кругов вокруг дома и зашел опять. Это был тот редкий случай, когда Вени не было дома.

Опомнился, когда часы показывали 9:15. Добежал до театра за восемь минут. Стоял испуганный и потный. Было не совсем понятно, то ли спектакль еще идет, то ли люди уже разошлись. В холле было светло, но пусто. Он заставлял себя смотреть на часы не чаще, чем раз в пять минут. Для этого считал пять раз по шестьдесят. Иногда сбивался, выдергивал руку из кармана, судорожно всматривался в циферблат.

Первые зрители показались в начале одиннадцатого. Выходили молча. Шура боялся пропустить девушку, но еще больше – того, что он ей скажет. Марину он узнал тут же по какому-то просветленному выражению лица. Таких лиц не было ни у кого. И она как будто бы не удивилась встрече. Начала благодарить, он почему-то церемонно прижал руку к груди и поклонился.

– Вы знаете, я такого никогда в жизни не видела! Вам обязательно, обязательно надо сходить!

Шура попытался состроить снисходительную улыбку, мол, какие проблемы, всегда успею. При этом он судорожно соображал, как же перейти к следующему этапу так, чтобы девушка не дай бог не подумала, что он требует благодарности за оказанную услугу.

– А знаете, я не просто так вернулся!

– А вы вернулись?

Реакция несколько обескуражила.

– А вы думаете, я тут три часа круги наматывал?

– Я, честно говоря, ничего не думаю.

В ее голосе почувствовалось раздражение.

– Вы, наверное, удивитесь, но я хотел бы вас проводить.

Она рассмеялась, и они пошли через дорогу к метро. В поезде напряженно молчали, и Шуре казалось, что она вот-вот попрощается и выйдет. Он попытался расспросить о спектакле, но она сказала, что такое не пересказывают, что это надо увидеть самому. Он поспешно согласился. У самого подъезда он быстро попросил телефон, она так же быстро продиктовала, и они распрощались.

Шура был недоволен собой, но и немного разочарован, оттого что девушка не спросила, почему он продал ей билет. Было обидно, что она даже не попыталась оценить его поступка.

Утром разбудило солнце. Очень яркое, оно больно било по глазам, пробиваясь в тонкие щели жалюзи. Он хотел встать, чтобы замкнуть жалюзи, но почувствовал страшный холод. Мороз и солнце… Как же они тут живут без отопления! Встать удалось только с третьей попытки. Он быстро натянул спортивные штаны и свитер и выскочил в коридор. Пока сидел в туалете, прислушивался. Из комнаты, которую Фира называла салоном, доносился голос диктора. Диктор определенно вещал на русском языке, но было не совсем ясно, радио это или телевизор. Все-таки добрая она бабка, сопереживающая. Как вчера его слушала. Он уже забыл, кто в Москве последний раз так его слушал. Да ему бы и в голову не пришло разразиться перед кем-либо таким длинным монологом. И правда, что он так разболтался? В комнате он начал разбирать чемодан, но потом подумал, что неудобно, что надо бы выйти, поздороваться с бабкой, оказать уважение.

Фира сидела на диване и смотрела новости. На Шурино приветствие откликнулась неожиданно сухо:

– Вы что завтракать будете?

– Ну, я не знаю.

– У меня есть чай и есть немного кофе.

– Чай, если можно… Ой, а давайте я сам возьму!

Шура чувствовал, что в чем-то провинился, но пока не мог понять в чем.

– Сами вы пока не будете брать, потому что еще не умеете.

Шура кивнул и поплелся за ней на кухню.

– Вы ведь можете захотеть вторую чашку?

Шура хотел ответить, но как-то сразу не нашелся. Фира вытащила из коробки пакетик чая и положила в большую кружку цвета беж, которую он уже видел ночью. Залила кипятком. Во всех ее движениях чувствовалась основательность.

– Но даже если вы не захотите, я найду, как его использовать.

– Кого?

– Пакетик…

Она поболтала пакетиком в кружке и осторожно переложила в маленькое прозрачное блюдце.

– Что вы на меня так смотрите, пакетик чистый. Если вы не захотите, может, я потом захочу.

Шура согласно закивал. Она отнесла кружку в салон, вернулась на кухню и вынесла вазочку с печеньем.

Чай был горячим и Шура решил подождать. Сидел молча, боясь пошевелиться. Фира чем-то гремела на кухне.

– Шура, вы гречневую кашу будете?

– Нет, спасибо.

– Ну, если потом захотите, скажете.

– Да, конечно.

Он прихлебывал чай, а она опять села рядом и включила телевизор. Шура пригляделся и понял, что это российские новости и канал российский, первый. Фира неожиданно заговорила:

– Вы меня конечно извините, но вот вы в туалет ходили и воду спускали…

Его прожгла страшная догадка, что он забыл спустить воду. А она могла подумать, что он всегда так делает. Но тут он вспомнил, что воду точно спускал, он еще ручку разглядывал.

– Я спускал.

– Я знаю, что спускали. три раза.

Старушка была явно не в себе, и надо было как-то пошутить, чтобы перевести разговор на другую тему, но он не успел.

– А зачем?

– А что, в Израиле воду не спускают?

– Как раз в Израиле воду спускают. Но один раз.

– Это что, традиция такая?

– Это не традиция. В Израиле экономно относятся к воде. Шура, бачок у меня хорошо работает, одного раза вполне достаточно. А все остальное – баловство. Вы просто делаете это, не думая. Привычка такая. Дурацкая. Так что давайте сразу с этой привычкой расставаться.

– Давайте.

– Все я сказала, и больше мы к этому разговору не возвращаемся. Так будете гречневую кашу?

– Нет, спасибо. Я по утрам совсем не голодный.

Она унесла его чашку и вазочку с печеньем. Попросила посуду пока самому не мыть. Сейчас он уставший, а со временем она ему покажет, как здесь моют посуду.

Он опять сидел в комнате и тупо смотрел в просветы между жалюзи. На улицу почему-то выходить было страшно. За окном шла чужая жизнь, а в нее лучше погружаться постепенно. Интересно, сколько может продолжаться эта игра? А что там, дома, не игра? Раз он уехал, значит, там ему было невыносимо. Он не должен это забывать. Легче всего сразу сдаться и вернуться всем на осмеяние. Да и мама уже начала оформление. От этой мысли стало совсем тошно, хотелось зажмуриться и не знать, не думать о том, где он, зачем и на сколько.

В двенадцать надо быть в ульпане, на собрании новой группы.

Шура вышел покурить и наткнулся на толстого Сему. Сема загораживал проход, все выходящие толкали его, а он шумно пыхтел, но с места не сдвигался. Шура почувствовал раздражение и решил сделать Семе замечание. Обычно после он всегда жалел, что не сдержался, но сегодня что-то не получалось остановиться.

– Ты что, не видишь, что люди выходят?

Сема смотрел на него мутными глазами, но взгляд был невидящим, и это еще больше распалило Шуру.

– Ты чего уже по-русски не понимаешь?

Сема шумно вздохнул и помахал газетой, которую мял в руках:

– Вот зачитался…

– Чего пишут?

– Тут это, завтра в нашем ульпане собрание предпринимателей.

– Чего предпринимать будут?

– Специалист будет по открытию бизнесов в Израиле.

– А ты бизнес решил открыть?

Сема пожал плечами и затянулся сигаретой:

– Интересно…

Шла вторая неделя в ульпане. Сегодня разучивали песню. Вначале Яэль, как обычно, долго писала слова на доске, а потом сама же их повторяла вслух. Ей невпопад вторил хор учащихся. Проблема состояла в том, что срисовать письмена с доски еще можно было, но прочитать срисованное уже не получалось. Шура даже попытался устроить диспут о целесообразности копирования буковок с доски. Это случилось на третий день учебы. Тогда еще был запал, и хотелось блеснуть своим английским. Яэль что-то долго объясняла в ответ, никто, кроме Шуры, все равно ничего не понял, но смотрели на оппонентов уважительно. Смысл объяснения сводился к тому, что по-другому нельзя: надо срисовывать, а потом учить. Как учить, если прочитать не можешь? Лиат, лиат…(потихоньку). Это был типичный израильский ответ, который Шуру особенно бесил. Впрочем, не меньше раздражали выражения «савланут» (терпение) и «ийе бэсэдэр» (будет хорошо). Поначалу он даже выдвигал аргументы типа, почему он должен терпеть, а также что хорошо не будет, а, наоборот, будет плохо, и это ясно даже ребенку, и непонятно, на кого эти заявления рассчитаны.

Песня была патриотическая. После пятого повтора под гармонь Шуру захватила странная волна умиления, откуда-то взялись силы и понимание происходящего. Все-таки эти израильтяне другие, они не циничны, у них не утрачено чувство родины, и это не подвергается ни обсуждению, ни осмеянию. И он, Шура, тоже, оказывается, принадлежит этой земле, и если бы он не приехал, то никогда бы этого не почувствовал. Тут стоило подумать. Он с трудом дождался вечера, втайне радуясь, что чувство это никуда не улетучилось, и ровно в восемь позвонил Лиде. Раньше восьми было рекомендовано не звонить. Все работают, устают, потом домашние дела и всякое такое. Лида отреагировала вяло:

– А, поете? Ну-ну… Я эти песни со времен ульпана ни разу не слышала.

Перед сном он вспоминал прошедший день. Собственно, событий особых не было, а лишь медленно накапливался дефицит общения, который Шура пытался восполнить путем мысленного переливания из пустого в порожнее. А общаться действительно было не с кем. Даже Лида, которая по сравнению с его нынешними соучениками была гигантом мысли, ничего не поняла из того, что он ей пытался выразить. Хотя Лида есть Лида, радикально люди не меняются, это он точно знал. Ее посели хоть к евреям, хоть к папуасам, разницу не почувствует. Так что не надо расстраиваться и делать далекоидущих выводов. А что-то все-таки было в этих людях, да и в самой земле. В воздухе витало.

В салоне задребезжал телефон. Шура вскочил и помчался на звонок, чуть не сбросив при этом этажерку. Звонил Миша Гарин, новый приятель из его ульпанской группы:

– Слушай, деятель! Ты когда себе пелефон купишь? Уже все шерочки с машерочками отоварились, а ты все жлобишься. Нехорошо.

Их учебная группа изобиловала сорокалетними мамами с семнадцатилетними дочками. Мамы были смущенно-кокетливыми, а дочки чрезмерно говорливыми. При этом ходили они все всегда парами и представляли в совокупности настолько гремучую смесь, что после пяти минут вынужденного общения Шура отбегал без всяких извинений. Да они их и не требовали. Имена в паре тоже, как правило, были созвучными: Алла и Гала, Нела и Бэла… Миша Гарин дал им общее наименование «шерочки с машерочками».

Слово «пелефон» тоже стало для Шуры привычным, так как мобильника в русском варианте у него никогда раньше не было и отвыкать не пришлось. Только и здесь он никак не мог решиться приобрести аппарат. Ему казалось, что покупка пелефона станет символом необратимости местной жизни, и думать об этом было страшновато.

Он быстро оделся и вышел из дома. Миша стоял под окнами и разговаривал по пелефону. Шура подумал, что как-то у того легче проходит адаптация или он умело притворяется. Во всяком случае, Миша как будто радовался жизни, не рассуждая о том, жизнь это или ее иллюзия. Гарин был единственным нормальным человеком в их ульпанской группе. Родом он был Челябинска, там работал инженером на какой-то фирме из новых. Получал неплохо. Жена не работала, но в какой-то момент заболела идеей открыть частный детский садик. Когда все документы были собраны, Мишу неожиданно уволили. В принципе надо было просто очухаться и поискать что-либо в другой фирме, благо их развелось немерено. Но жену пронзила столь сильная обида, что она поначалу впала в ступор, а когда из него вышла, категорично заявила: «Мы уезжаем. Здесь нас никто никогда не оценит». Неожиданно для себя Миша поддался истерии. Документы были собраны в короткие сроки. Единственная заминка вышла с бабушками: обе отказались ехать. Но на тот момент ни у кого не было сил ни уговаривать их, ни поворачивать события вспять.

Они поздоровались за руку и пошли в сторону набережной. Вначале говорили ни о чем, а потом Миша спросил:

– Ты на собрание идешь?

– Какое собрание?

– Предпринимателей…

Шура остановился и внимательно посмотрел в лицо собеседнику:

– Ты чего, серьезно?

– Шутки кончились на предыдущей родине.

– Ты предприниматель?

– Пока нет, но буду. А вот мне интересно, что ты тут собираешься делать.

Шура задумался. Одно дело толстый Сема, а другое – Миша, человек разумный, на которого Шура возлагал особые надежды.

– Видишь ли, Шура. Ты, конечно мужик образованный, но чего-то недопонимаешь. Короче, не надо мне тут излагать, как тебя возьмут инженером-оптиком…

– А что, не возьмут?

– А даже если возьмут! И что дальше? Ну, тебя, конечно, начнут продвигать благодаря твоим глубоким знаниям предмета, а также английского языка. Потом ты станешь старшим инженером. или как тут у них называется. Но все это копейки, понимаешь, копейки!

– А ты откроешь бизнес и будешь зарабатывать миллионы.

Миша молчал, и Шуре вдруг стало тревожно, оттого что он, возможно, чего-то не понимает, что приехал совершенно неподготовленный. И еще он наконец признался себе, что ни к чему не готовился специально. Он ставил эксперимент, эксперимент над собой. Иными словами, он прыгнул воду с закрытыми глазами. А иначе бы не прыгнул. Потому что нужно было объяснить себе смысл прыжка, а на это сил не было.

Они шли вдоль набережной, но разговор уже не клеился. Был поздний час, но на улице было много народу, в основном подростков. Иногда их с разных сторон объезжали велосипедисты, прогуливались пенсионеры. Каждый двигался в своем направлении, никому ни до кого не было дела. Когда прощались, Шура зачем-то уточнил, в котором часу собрание.

В помещении было прохладно, хотя громко работал кондиционер. Помимо Шуры и Миши в комнате сидели еще четыре пенсионерки. Каждая из них была сама по себе, так как расположились они в разных углах помещения. Бизнесмены, ведущие собрание, шумно рассаживались в президиуме. Тот, который сел посередине, неожиданно вскочил и строго призвал собравшихся к порядку. Стало совсем тихо, лишь кондиционер, казалось, задребезжал еще пронзительнее. Шура разглядывал председателя собрания. Это был круглый мужичок маленького роста и неопределенного возраста, с расплывчатыми чертами лица. Мужчина постучал карандашом по парте и заговорил:

– Дорогие друзья! Вот я вижу новые лица и хочу поприветствовать в первую очередь их, наших новых репатриантов! Как говорится, удачной вам алии! И конечно же савланут, терпение!

Пенсионерки, которые явно присутствовали здесь не в первый раз, одобрительно закивали. Шура посмотрел на Гарина, но тот сидел с непроницаемым лицом.

После короткой вступительной речи, председатель написал на доске: 2000 год – и зачем-то взял цифры в кавычки. От цифр он провел две стрелочки вниз и глубоко задумался. Дальше дело пошло быстрее. Под первой стрелочкой появились слова «малый бизнес», под второй «средний бизнес».

– Нам с вами понятно, что к крупному бизнесу без подготовки приступать не следует.

В его словах слышалась нота снисходительного превосходства.

– А скажите-ка мне, у кого из присутствующих был бизнес в России, ну или там на Украине?

Присутствующие молчали, но это не смутило выступавшего.

– А вы знаете, может, это даже и хорошо! И знаете почему? Да потому что в Израиле совсем другие методы ведения бизнеса, чем в России, ну или там на Украине.

В это время открылась дверь, и в комнату зашла женщина. Это очень разрядило обстановку: наконец раздались покашливание, скрип стульев, шепот, присутствующие явно расслабились. Двое других бизнесменов, сидящих в президиуме, тоже о чем-то заговорили, но председатель громко застучал карандашом по парте:

– Так, садитесь, дамочка, где вам удобно. Все вопросы – в перерыве.

Миша процедил сквозь зубы: «Ни фига себе, у них еще перерыв будет!» А потом обратился к председателю:

– Простите, я не помню вашего имени! А нельзя без перерыва?

Миша явно развеселился и стал самим собой. У Шуры отлегло от сердца. А то он уже было подумал, что и в Гарине ошибся. Мама всегда говорила, что он крайне плохо разбирается в людях. Он обычно не спорил, но про себя знал, что это не так: самое большое его достояние – интуиция.

Вошедшая женщина, вместо того чтобы присесть, как ей велели, быстрым шагом проследовала к президиуму. Они о чем-то пошептались с председателем, и тот снова потребовал тишины, а затем с поощрительной улыбкой обратился к залу:

– К нам пришел представитель прессы. Прошу любить и жаловать! Маргарита! Так что, пожалуйста, задавайте вопросы, не стесняйтесь. В «Новостях Израиля» (между прочим, самой крупной нашей газете на русском языке) появится статья о новых предпринимателях.

Маргарита рассеянно улыбнулась и присела в первый ряд в противоположном конце от Шуры и Михаила. Она достала маленький диктофончик, положила его на колени, но пока не включала. Шура про себя удивился, что ее совсем не смутило столь малое число предпринимателей. Миша неожиданно поднял руку. Председатель кивнул.

– Меня интересует система банковских ссуд в Израиле.

– Представьтесь, пожалуйста.

– Михаил Гарин, новенький репатриант из Челябинска.

И Миша шутовски поклонился в сторону журналистки.

– Очень хороший вопрос. На него нам ответит Роман, начальник статистического отдела банка «Апоалим».

Поднялся сосед председателя, худой неопрятный мужчина в очках. Одет он был в салатовую рубашку с коричневым галстуком, и Шура поймал себя на том, что с момента приезда впервые видит мужчину в галстуке. Банкир еще раз представился и начал подробно рассказывать о системе льготных ссуд, предоставляемых новым репатриантам. Одна из пенсионерок подняла руку.

– Я вас слушаю.

– Можно я к вам после лекции подойду?

– Да, конечно.

Пенсионерка обрадованно замолчала. Шура заметил, что Миша совсем не слушает докладчика и искоса поглядывает в сторону журналистки. Шура же, наоборот, заинтересовался, хотя не все было понятно. Фигурировали какие-то сроки, ставки, проценты, и получалось, что банк раздает деньги легко и с радостью, примерно так, как их отдавали в первый день в аэропорту. Получалось, что страна не просто приглашает такую уйму народу, но и помогает встать на ноги. В Москве ему бы не пришло в голову брать ссуду в банке. Проблема состояла даже не в том, как ее отдавать, а в том, будет ли этот банк в тот момент существовать. А если не будет, то приедут строгие дяди и потребуют расплатиться. И не будут рассказывать про ставки и проценты. Все-таки Борцов много на себя брал, когда судил о стране, в которой никогда не был. Шуре ужасно захотелось пригласить его в гости сейчас, немедленно, и по-хозяйски все показать и рассказать о том, что он успел узнать. Но тут он вспомнил про ульпан, что учиться еще пять месяцев, а прогресса не видно, но и без языка нельзя двигаться. Все говорят, что не надо торопиться с работой, а «взять» язык, пока государство платит пособие. Он это понимал, но временами охватывала легкая паника, с которой он, тем не менее, учился бороться. Он внимательно посмотрел на докладчика. Какой он банк представляет? Название какое-то сложное. Преодолевая смущение, он поднял руку. Банкир неохотно прервал свою речь. Шура привстал:

– Простите, пожалуйста. А что вы можете сказать о банке «Леуми»?

Докладчик на секунду задумался.

– Хороший банк… Но я бы вам посоветовал сотрудничать с банком «Апоалим».

Шура испугался:

– А я уже деньги положил.

– Много денег?

– Нет пока.

– Ну, тогда не страшно.

И докладчик повернулся к схеме на доске. Гарин шепнул:

– Шурик, ты не обидишься, если я тебя сегодня провожать не буду.

Он весело подмигнул и покосился на журналистку. Шура одобрительно кивнул. Хотя, по правде сказать, дама ему не нравилась. На вид ей было лет тридцать семь, она была среднего роста, гладкие черные волосы доставали до плеч. Улыбалась она слишком рассеянно, что придавало неестественность ее лицу, да и всему облику. В понимании Шуры она была никакая. Но больше в данный момент его занимало поведение Гарина. Не то чтобы он осуждал Мишу, совсем нет. Он его не понимал. Он знал до мельчайших деталей историю его эмиграции (здесь поправляли: репатриации), и ее он принимал полностью. Мужчина сделал так, как хочет женщина. Женщине было плохо в ее старом доме, и он решил создать для нее новый. А ведь это каких усилий стоит! И после стольких жертв завести пошлую интрижку с какой-то журналисткой? Надо было так мучиться! В его Челябинске тоже наверняка журналисток много.

Он шел по вечернему городу. Сейчас маршрут из ульпана домой казался новым, так как раньше он проделывал его только в светлое время дня. Собственно, и городом Натанию было назвать сложно. Так, несколько симметричных улиц с легкими названиями Смелянски, Жаботински, Черняховски, пересеченных проспектом Герцеля, которого Шура поначалу путал с Герценом. Более трудными для запоминания были улицы Шмуэль – Анацив и Шломо – Амелех, где он неизменно переставлял фамилии, так как имена этих деятелей были похожи, а фамилии ни о чем не говорили. Хорошо еще, что ему своевременно объяснили, что легкие имена не имеют ничего общего с советскими полководцами и спортсменами. Оказывается, нашлись другие евреи, чьи подвиги органичнее вписались в историю нового государства. Вскоре разрешилась и более трудная задача. Шмуэль оказался комиссаром, а Шломо – царем, при этом их фамилии никак в названиях не фигурировали. Нельзя сказать, что это сильно облегчало запоминание, но, по крайней мере, уберегало от конфузов.

На следующий день была назначена встреча с таинственным Аркашей, Лидиным знакомым. Встреча эта уже несколько раз переносилась, и Шура втайне надеялся, что она и вовсе отменится.

Он преодолел стеснение и настоял, чтобы Лида объяснила ему название будущей должности. Оказалось, что его, если повезет, возьмут работать охранником. Лида сердилась, что он не знает такого простого слова, как «шомер», которое известно в Израиле каждой собаке.

По московской жизни слово «охранник» ассоциировалось с реальным пацаном, который повсюду сопровождает серьезного дядю или же стоит на входе в не менее серьезную организацию. В Израиле же, как выяснилось, шомеры охраняют даже общественные туалеты, что многократно увеличивает востребованность этой профессии. Шура попытался объяснить, что у него нет никакого опыта в данной области. Но выяснилось, что ни у кого нет, но при этом другие в его положении не выпендриваются, а идут, куда берут. Да и туда просто так не возьмут. Дай бог, Аркаша поможет, все-таки Боря ему не чужой, а здесь принято добро помнить.

Шура перешел дорогу, чтобы выйти на улицу Черняховски, на которой находился Фирин дом. Продавец табачной лавки, где он ежедневно отоваривался, широко улыбнулся ему как старому знакомому и сказал: «Алан!» Шура поспешно ответил: «Шалом!» Он еще пока опасался альтернативных приветствий. «Шалом» било безошибочно. Продавец уже доставал пачку его «Пэл-Мэла», который в Израиле смешно называли «Пал-Мал». Он это сразу подметил и старался соответствовать. Хотя употребить знания в полном объеме удавалось редко, так как продавец, завидев Шуру, без вопросов доставал желаемое наименование.

Когда он вышел из магазинчика, проходящие мимо подростки спросили его, который час. Шура, отвернув манжет рубашки, поднес циферблат к глазам одного из парней. Они дружно сказали спасибо и побежали дальше. Его вдруг охватила такая необъяснимая радость, что вот он идет по улице израильского города так, будто бы ходил тут всегда. Ни у кого не возникало ни удивления, ни снисхождения, он был своим, он был отсюда. Шура уже почти любил всех этих прохожих, которые приняли его без объяснений, без доказательств того, что это и его земля. Ты вернулся? Добро пожаловать домой!

– Что ж на собрание не пришел? Много пропустил, между прочим.

Взгляд у Семы стал осмысленным. Он так разволновался, что даже сигарета выпала из рук.

– Да ты понимаешь, мне кошку вчера принесли…

– Кошку?

– Да, брат с женой отдыхать уехали, а мне кошку оставили. На три дня.

– А что, кошка одна не может посидеть?

Сема задумался.

– Да они ее как принесли, она куда-то забилась, я ее весь вечер найти не мог. Прямо испугался.

– Нашлась?

Сема заулыбался:

– Нашлась, дура! Ночью откуда-то выползла и орать начала. Я ее кормил, кормил, а она все равно орет. Прямо не знал, что делать… Потом уснула со мной в кровати.

– Соображает.

Шура собрался поискать Мишу, но Сема не отпустил:

– Ну, скажи, скажи, чего там было-то?

– А, ну было очень познавательно. Главный бизнесмен Израиля выступал, потом банкир один.

Сема расстроился:

– Ну, ты записал?

– А то!

– Дашь почитать?

– Да нет проблем. Только попозже. Я пока сам читаю.

Тут Шура увидел Гарина. Тот махал ему рукой из-за железного ограждения, отделяющего двор ульпана. Сема вдогонку крикнул:

– Вы что, уходите? Ты ж только пришел!

Шура неопределенно махнул рукой. Не объяснять же, что он был на интервью и теперь ждет не дождется, как бы поскорей поделиться впечатлениями с Мишкой. Гарин тут же бросился его отчитывать:

– Что ты с ним лясы точишь? Мировые проблемы решаешь? Жду тебя, ищу. Пошли быстро, я водички хочу купить, пока перемена не кончилась.

Большая перемена длилась полчаса. Ее всегда ждали с нетерпением. Было невероятно трудно выдержать монотонный урок, который длился с восьми до одиннадцати, а потом с полдвенадцатого до часа. Особенно раздражали лица соучеников. Шура никак не мог ответить на вопрос, что он делает в этой разношерстной компании, которая состояла из пионеров и пенсионеров, с преобладанием последних.

Они присели на лавочку и откупорили бутылку апельсинового сока.

– Вот так сидим, понимаешь ли, сочок попиваем из трубочки на государственные деньги, а тебе все плохо. Капризный ты, Шурик! Не по годам…

– Ты чего наезжаешь? Интервью-то дал журналистке?

Миша посерьезнел:

– Не дал. Главное, она не дала.

– Да ты что?! Ну, ладно, не расстраивайся, ты, в конце концов, не журналист.

Вяло посмеялись. Шуре не терпелось рассказать про работу. Миша почувствовал это:

– Ну давай уже говори – где был? Истомился весь.

Дело в том, что Шура решил никому не рассказывать заранее о предполагаемой встрече с работодателем… То ли из суеверных соображений, то ли, наоборот, стеснялся. Мише сказал, что утром идет в банк, а с Яэлью договорился, что опоздает.

– В общем, тут меня кое-куда сосватали, и я решил поработать немного.

Миша выкатил глаза:

– Да, ты что?! – Вся его ироничность куда-то испарилась, и в глазах мелькнуло что-то вроде зависти пополам с уважением. – Ну, ты шустер! Не ожидал. И кто наш покровитель?

Шура смущенно опустил глаза:

– Лида, одноклассница. Помнишь, я тебе рассказывал?

– Да я думал, она секретаршей какой-то работает…

– Да. Но у ее мужа приятель – директор агентства по трудоустройству.

– Неплохо. Ну, и как называется новое место службы?

Шура замялся:

– Да, там пока с местом неясно… Вначале тренинг, а потом прикрепят куда-нибудь..

– Как это прикрепят? А поясней нельзя? Ты на какую должность идешь?

– Шомером, ну, охранником.

Вначале во взгляде собеседника проступило удивление, как будто он чего-то недослышал, потом зажегся легкий ужас, который быстро угас, и ему на смену пришла насмешливая брезгливость.

Шура начал быстро оправдываться:

– Деньги скоро кончатся, а мне их взять неоткуда. Ты сам говорил, что по специальности меня сразу не возьмут. Ведь говорил? А сейчас подвернулась оказия. Не могу же я отказываться.

– Оказия… Сторожем работать.

– А что, учиться? Мы же тут время теряем! Какой иврит? Ты хоть слово сказать можешь? Ходим сюда для галочки и сами себя уговариваем, что так нужно.

Шура слушал себя и понимал, что все, что он говорит, абсолютно верно, не придерешься. И все же, чем дольше он говорил, тем сильнее его охватывала тревога, смешанная с апатией. Не для этого он сюда ехал. А для чего? Если раньше цель была непонятной, но благородной, то теперь становилась просто непонятной.

– В конце концов, это же временно…

Гарин многозначительно улыбнулся:

– Нет ничего более постоянного, чем временное.

– Что ж ты думаешь, я буду всю жизнь сторожем работать?

– Ну, если не выгонят.

Шура нервно хохотнул, а Миша посмотрел на него как на маленького, а к тому же еще не очень здорового.

Если быть откровенным, Шура все про себя понял, как только переступил порог этого агентства по трудоустройству.

Офис агентства представлял собой небольшую комнату с двумя столами и маленьким диванчиком для посетителей. Оба агента, мужчина и женщина, были заняты беседой с клиентами. На Шуру никто внимания не обратил, и он решил присесть на диванчик. Рядом сидела молодая женщина и заполняла какую-то анкету. Анкета была на иврите. Шура очень испугался, что ему дадут такую же, и начал судорожно соображать, как бы поделикатнее объяснить свою временную неспособность заполнить документ. Но никакую анкету ему не предложили. Он спросил у женщины:

– Простите, а вы к Аркадию?

– Нет, а что?

– Да, нет, я просто… Понимаете, я тут первый раз… и вот думаю, может, у них тут разделение.

В тоне женщины слышалась некоторая агрессивность: