Текст книги "Вранье"

– У кого?

– Ну, вот у Аркадия и у этой дамы, не знаю, как ее зовут.

– Фаина. Какое разделение? Мужчина, вы вообще чего хотите?

Шура испугался и от этого стал говорить еще путанее:

– Да мне вот тут обещали поговорить насчет шомера. Временно.

– Ну, а что вас не устраивает?

– Нет, меня все устраивает. Я просто подумал, что, может, Фаина, например, на другие должности устраивает. Более квалифицированные.

– На какие должности? Вы к Аркадию пришли? Вот поговорите с ним, у него есть все что надо.

– Понятно. Спасибо большое!

В это время мужчина распрощался с посетительницей и поманил Шуру пальцем. Шура вскочил и подбежал к столу.

– Вы – Алекс?

– Я?! А, да. Ботаник Александр. От Лиды.

Аркадий мазнул по нему взглядом и жестом предложил присесть. Шуре стало неуютно, и он попытался заглянуть в глаза собеседнику, но взгляд все время куда-то ускользал. «Неприятный мужик, – подумал Шура, – мутный какой-то, чужой». Тем временем Аркадий достал из стола анкету и начал сам в ней что-то писать. У Шуры отлегло от сердца, и он мысленно отругал себя за поспешные выводы о новом знакомом.

– Когда алию совершили?

– Приехал в смысле? А… три недели назад.

– Точную дату назовите.

– 25 января 2000 года.

– Дата рождения? Номер теудат зеута?

Шура старался отвечать быстро, вот только замешкался с номером теудат зеута, иными словами, паспорта, который он получил еще в аэропорту. Он судорожно рылся в карманах, а документ никак не находился.

– Номер помнить надо.

– Да, вы правы. Никак не выучу.

За то время, что Шура находился в стране, его уже раз пятьдесят попросили назвать этот номер, и он понял, что без паспорта в Израиле даже на балкон выходить не рекомендуется. Однако девятизначный номер никак не запоминался.

– Образование?

– Высшее техническое.

– В армии служили?

– Нет.

– Плохо.

Шуре стало неудобно, но, с другой стороны, Лида прекрасно знала, что он не служил в армии, и ничего не сказала.

– Лагеря проходил, военные. После института.

Аркадий наконец поднял на него глаза:

– Сейчас пойдете в мисрад, получите оружие. Вам там все объяснят. Куда дальше пойти и что сказать…

– Ой, а я уже не помню, когда оружие в руках держал.

– Не перебивайте. Вам все расскажут. Ну, и конечно, работать надо хорошо, чтобы были какие-то перспективы.

Шура удивился:

– А какие могут быть перспективы?

– Разные. Могут сразу уволить, если увидят, что вы работник никакой. И тут уж я вам не помощник. А если все хорошо будет, то со временем получите бонус. В общем, быстренько давайте. Я вам тут все написал, куда сейчас идти. – И он протянул Шуре бумажку.

Шура зачем-то долго благодарил Аркадия, хотя видел, что тот уже тяготится его присутствием. Когда вышел, понял, что не может идти за оружием. Это значило, что обратной дороги нет, что он опять влипает куда-то не туда и потом отказываться будет уже поздно. Он закурил. Солнце шпарило довольно сильно, но если отойти в тень – становилось прохладно. Он заглянул в бумажку. Место, указанное в ней, было совсем рядом, на соседней улице. Что он скажет Лиде? Что ему не понравился Аркадий? Что он решил вначале поискать что-то по специальности? Все эти объяснения для нее не подходили. В Москве бы ничего объяснять не надо было. Лишь рассказать в лицах о сегодняшней аудиенции, и все бы долго и весело смеялись. А тут ему было не до смеха.

Мисрад, в который его направил Аркадий, находился в подвальном помещении. Понял он это не сразу, хотя сразу обратил внимание на табличку, где русскими буквами было написано слово «Шмира». На других табличках русских слов не значилось. Возле входа в здание, как обычно, стоял охранник. В ульпане эти вездесущие охранники были предметом шуток и всяческих издевательств. Сейчас Шура очень ему обрадовался. К тому же тот говорил по мобильному на чистом русском языке. Поздоровавшись, он показал бумажку.

– Вниз спускайся, там дверь тяжелая будет слева.

– Спасибо большое. А вы не скажете, что такое «шмира»?

– Шмира… Ну это… Ну, вот тебе как раз туда.

– А, понял.

В коридоре офиса было пусто, и все внутренние двери были закрыты. Шура решил присесть и дождаться, пока кто-нибудь выйдет. Он взял со стола потрепанный журнальчик с цветными иллюстрациями различных таблеток и микстур. Текста тоже было много, и Шура, приглядевшись, радостно узнал несколько буковок «алеф»: это была первая буква ивритского алфавита. Правда, это узнавание смысла написанного не проясняло. Шура подумал, что такими темпами за год можно выучить весь алфавит.

– Это ты, что ли, от Аркаши?

Шура вздрогнул, поднял голову и с изумлением узнал в подошедшем работнике Пашу Приходько. Тот тоже удивился и даже присвистнул:

– Ба, какие люди!

Шура вскочил на ноги, они поздоровались за руку, и Паша сильно хлопнул его по плечу как человека знакомого. Шура тоже для большей доверительности легонько толкнул того в грудь:

– Ты что, работаешь тут?

– А то…

– Как ты быстро устроился.

– Помогли добрые люди.

Тон Приходько был небрежно-снисходительным, а Шура не мог разобраться в своих чувствах. С одной стороны, было приятно встретить знакомого в чужом городе. Все-таки ничто так не объединяет, как совместное переживание первых минут эмиграции. Однако в этой встрече было скрыто что-то неприятное, подтверждающее неверность Шуриного пути. Паша спросил:

– В шмиру, значит, решил податься?

Шура неопределенно пожал плечами: мол, а куда еще?

– Но ты имей в виду. Шмира – это тебе не так это, воздухом подышать, тут не каждый выдерживает…

– Паш, а что такое шмира?

Приходько внимательно посмотрел на Шуру:

– Ну, ты даешь! Ты чего не знаешь, типа, где работать будешь?

– Почему не знаю. Шомером.

– Ну, а чего тогда спрашиваешь? Прикалываешься, что ли?

Тут Шура начал догадываться:

– Это шмира, да?

– Ну, шмира, шмира!

– То есть шмира – это охрана?

– Ну, а что же?

– Слушай, может, ты знаешь, что такое мисрад?

– Задолбал! Ну, вот тут мисрад! – И он обвел руками комнату.

– Тоже охрана?

Паша разозлился:

– Сам ты охрана. – Он потопал ногами. – Мы с тобой стоим в мисраде… Чего непонятного?

– Комната, что ли?

– Какая комната, блин?! В комнате живут, а тут работают.

– А! Что-то вроде офиса?

– Ну, а что же?!

– Что ты злишься? Трудно слово перевести?

– Я тебе что, переводчик?

Теперь Шура злился на себя. Зачем он начал этот разговор? Ему опять, как в первый день в аэропорту, захотелось выбежать из комнаты и закрыть за собой дверь. Но этикет не позволял. Паша привел его в темное помещение, зажег тусклую лампочку и, погремев ключами, вытащил из сейфа пистолет. Пистолет был старый, двенадцатизарядный, явно бывший неоднократно в употреблении.

– Вот дома разберешь, соберешь. Там иногда внутри жучки живут. В общем, почистишь.

Шура вертел в руках пистолет, и к нему странным образом возвращалось чувство уверенности. Где бы в Москве ему доверили такое? Об этом даже рассказать не стыдно. Наоборот, зауважают.

– Паш, а ты в армии служил?

– А то!

– А я нет.

– Кто б сомневался… Значит, слушай сюда. Сейчас пойдешь к Йоси, адвокату. Скажешь обязательно, что в армии служил. Подпишете там бумажки разные, разрешение на оружие и все такое.

Шура испугался:

– А он по-английски говорит?

– А ты что, русский уже забыл? – Паша громко заржал, радуясь собственной шутке. – Да русский он, е-мое! Ну, в смысле.

– Ну, понятно. А я думал.

– Ты бы лучше меньше думал и слова всякие переводил. Трудись себе – помалкивай! Больше толку будет. Вообще много болтать не советую, нигде не удержишься.

Шура сторожил школу. Верней, «сторожил» было громко сказано. Пару раз согласно инструкции проверил сумки у незнакомых людей. Проверял с каменным лицом, так чтобы не было никаких сомнений, что с ним шутки плохи. А руки дрожали. Очень неудобно было копаться в чужих вещах. Особенно смущали доброжелательные старушки, которые, пока он шарил в их сумочках, болтали без остановки явно что-то поощрительное.

В два часа в школе уже никого не было, и смена кончалась.

Первые три дня дались легко, на четвертый Шура загрустил. Шел дождь, и дул сильный ветер. Школа, где он служил, стояла недалеко от моря, и Шура слушал шум волн, который почему-то не успокаивал, а, наоборот, тяготил. Вспомнилась Анапа, он, маленький, бредущий по кромке воды, внимательно разглядывающий песок под ногами. Он тогда все время искал крабов и находил их чаще других, а потом не знал, что с ними делать. А на следующий день опять отправлялся на поиски: пьянила мгновенная радость находки. В этом море крабы не водились, в нем вообще не было ничего живого, кроме новых репатриантов среднепожилого возраста, которые в одинаковых белых панамках осторожно плавали вдоль берега. Всех предупредили в первый же день, что море здесь коварное. Дальше будто прорвало плотину, которая не пускала воспоминания в сегодняшний день. Ежедневные заботы, бытовые мелочи, боязнь упустить что-то важное отвлекали и надежно загораживали прошлое. А сейчас вынужденное одиночество и многочасовое молчание сыграли с ним злую шутку. Что бы интересно сказала Марина, если бы увидела его у этой трехэтажной школы под дождем с пистолетом на боку?

Когда они впервые встретились после памятного похода в театр, тоже шел дождь. У Марины был большой зонтик, который она тут же открыла и деловито вложила в его руку. В этом жесте не было ничего романтического, и Шура чувствовал себя неуютно. Очень хотелось поскорее поставить все точки над i.

Он позвонил Марине через три дня после их случайного знакомства. Так он решил, и это ожидание далось ему нелегко. Марина холодно выслушала его путаное напоминание о себе и сказала, что в ближайшее время будет занята. Сложный период в институте. Может, потом как-нибудь, но никак не сейчас. Шура хорошо помнил, что тогда очень разозлился, но вскоре почему-то полегчало. Раз не получилось, значит, так тому и быть. На следующий день он проснулся с ощущением, что освободился от этого странного наваждения. Жизнь потекла своим чередом.

Марина позвонила сама через месяц. Узнав ее голос, Шура не почувствовал ничего, кроме удивления, и ему даже стало обидно, что такой невероятный звонок не всколыхнул ни капли от того первого сладостного сумасшествия. И еще присоединилось неприятное ощущение какого-то подвоха, которое он гнал от себя на протяжении всего разговора.

Марина говорила сбивчиво и взволнованно, при этом давая понять, что звонок исключительно деловой и, если бы не было крайней необходимости, она ни за что бы его не побеспокоила. Подробности были не для телефонного разговора, и она настоятельно попросила о встрече.

Когда он увидел ее, что-то приятно укололо, и он даже задержал дыхание, чтобы сохранить это ощущение, но Марина заговорила быстро и путано, и морок исчез, как будто его никогда и не было.

История была проста и странна одновременно. Марина жила с родителями в трехкомнатной квартире, при этом на нее еще была записана комната в коммуналке в Марьиной Роще, доставшаяся ей по наследству от двоюродной бабушки. Комнату четыре месяца назад сдали какому-то мужику, который долго и тяжело разводился с женой. Марине он сразу не понравился, но за него замолвили слово какие-то соседи, и она уговорила родителей, расписав жильца как человека исключительной порядочности и кристальной честности. Дело в том, что родители в принципе были против сдачи комнаты: хлопотно это, да и как-то некрасиво. Люди их круга деньги зарабатывают и копейки по углам не собирают. Марина в то время заболела покупкой шубы, верней, не шубы, конечно, а полушубка. Шубы носят только приезжие. Тем более шуба эта уже была привезена из Италии папой подруги специально для Марины. Дальше шел пространный рассказ про папу, который работает в хорошей организации и не вылезает из Италии, так что подруга уже одета с ног до головы. Драматизм ситуации усугублялся тем, что вещь была сразу выдана Марине в долг, под сданную комнату.

Первый платеж жилец внес вовремя, без всяких напоминаний. Но дальше ушел в запой, из которого не выходил по сей день. Шура было заволновался, что у него хотят одолжить деньги, которых не было, но вскоре понял, что ему предназначена иная миссия, более ответственная и достойная. Жильца следовало разбудить и насильно отвезти по месту прописки. Как выяснилось, Марина уже успела побывать у супруги жильца, которая категорически отказалась участвовать в операции, однако принять мужа, если его удастся транспортировать, согласилась. В квартире он прописан, и не пустить его она права не имеет. Она законопослушная гражданка. Шура воодушевился и предложил позвать Борцова. Так вернее будет. Все-таки мало ли что пьяному в голову взбредет. Марина взглянула на него презрительно:

– Ты не бойся, Виктор Петрович тихий. Просто не могу же я его одна поднять и в машину погрузить.

– А я не боюсь…

На протяжении всего рассказа на языке у него вертелся вопрос, который даже неудобно было озвучить. Неужели у Марины не нашлось ни одного знакомого, кроме Шуры, который мог бы ей помочь? Все-таки виделись всего один раз. Нет, не то чтобы он возражал, но просто странно как-то это было. Но Марина будто бы прочитала его мысли:

– Ты, наверное, удивляешься, что я к тебе обратилась?

– С ума сошла! Да я с удовольствием.

– Ты просто не знаешь моих родителей. Если до них дойдет, мне конец!

– В каком смысле?

– В таком! Мне вообще ничего не разрешат. Из дому не выпустят. Нет, за шубу, конечно, папа расплатится. Но мне такая шуба не нужна.

– А кто у нас папа?

– Папа?

Марина будто даже удивилась вопросу:

– Главный товаровед магазина «Богатырь».

– А!!! Предупреждать надо.

Марина наконец рассмеялась:

– Да, с ним не забалуешь. Но ты не представляешь, какой он человек. Таких сейчас нет. В жизни чужой копейки не взял. Вот и с меня требует как с себя…

– Да ты вроде свою копейку хочешь забрать.

– Вот именно забрать. Он же просил меня не связываться с непорядочными людьми.

– Ну, ты уж так себя не кори. На Викторе Петровиче не написано, что он непорядочный.

– Поэтому папа и говорит: не делай того, чего не умеешь.

Шура усмехнулся:

– Какая ты правильная.

Марина глянула на него с вызовом:

– А ты думал, я какая?

Шура смутился:

– Так и думал.

Операция была назначена на пятницу. Марина еще раз пять напомнила о полной секретности, и они расстались. Шура хотел тут же позвонить Борцову, но в последний момент передумал. Решил, что расскажет постфактум, так будет интереснее.

Дверь открыли соседи. Виктор Петрович действительно спал одетый на диване, и Шура успокоился. До последнего момента его одолевали сомнения в правдивости Марининого рассказа. Виделась во всем этом какая-то уловка, хитрый замысел, который Шура разгадать не мог. А главное, было неприятно думать о Марине в таком ключе. Но Виктор Петрович не подвел. Складывалось впечатление, что тот уже много дней не раздевался, не ел и не пил безалкогольных напитков. Запах в комнате тоже стоял соответствующий. Вначале Шура наивно пытался его разбудить, тряся за плечи и дергая за волосы. Потом добрая соседка принесла кастрюльку с холодной водой. Жильца полили, но эффект был тот же. Сын соседки, Коля, предложил воду вскипятить, но эту меру коллективно отвергли. Марина нервничала. Шура оправдывался:

– Говорил, надо было Борцова взять. Как я его один донесу? Если бы он хоть на ногах стоял…

Но тут подключился Коля. Им даже удалось натянуть на Виктора Петровича куртку и одетого, но босого погрузить в ожидавшее внизу такси.

Дверь открыла жена и без слов указала на комнату, куда следует внести тело.

Когда вышли, Коля предложил отметить, так, по чуть-чуть, но Шура поймал напряженный Маринин взгляд и отказался. Домой ехали молча. Шура пытался шутить, но Марина на шутки не реагировала. Он проводил ее до самого подъезда, она сдержанно поблагодарила и неожиданно поцеловала в щеку:

– Ты мне очень помог! Правда.

А через неделю она пригласила Шуру в гости. Так, без повода. Долг платежом красен, и она не может просто взять и исчезнуть.

Шура сорвался:

– Вот зачем эти подробности?! Я и так понимаю, что ты меня не на крестины зовешь.

– А что я такого сказала?

Шура молчал.

– Ну, извини, если я тебя обидела. Никто никого не заставляет. Не хочешь – не приходи.

Шуре еще пришлось извиняться и уточнять, какие цветы любит мама. Если мама там такая же кристальная, как и папа, то подготовиться следовало серьезно. Но это он подумал, а вслух ничего не сказал. В какой-то момент он понял, что с Мариной нельзя болтать обо всем, что на ум придет.

Родители не понравились сразу. Ему было очевидно, что у Марины должны быть другие родители. Так или иначе, приняли они Шуру радушно, велели не стесняться и сразу пригласили к столу. Шура не то чтобы стеснялся, но как-то тяготился. Все время ему казалось, что его пристально разглядывают, слишком подробно расспрашивают, а его ответы подвергают тщательному анализу. А еще через некоторое время он почувствовал, что находится в состоянии обороны.

Мама произнесла с вежливой улыбкой:

– Шура, а каким вы видите свое будущее?

Шура засмеялся:

– Да я не ясновидящий.

Мама, однако, не разделила его веселья:

– Значит, у вас нет никаких планов?

– Ну, почему, планы есть… Только они почему-то никогда не сбываются.

Он хмыкнул, но мама продолжала смотреть пристально и серьезно.

– А сколько вам лет, Шура?

– Двадцать два.

– Ну, вот видите, вы уже большой мальчик.

– Ну, это смотря для чего.

Мама удивилась:

– Как для чего? Для всего. Человек в вашем возрасте уже отдает отчет во всех своих поступках.

– Это да. Я отдаю.

Шура почувствовал, как Марина наступила ему на ногу. Довольно больно. Тон мамы стал мягче, но при этом дидактичнее.

– Ну, давайте посмотрим на примере.

– Давайте.

– Вот вы, как я знаю, заканчиваете институт.

Шура кивнул.

– Очень хорошо. То есть вы еще студент.

– Пятого курса.

– Я надеюсь, вам, например, не придет в голову заводить семью, не встав на ноги?

– Ну, что вы! Конечно нет.

– Что – нет?

– Не придет в голову. Семью заводить.

Мама переглянулась с папой. Заговорила вкрадчиво:

– Шура, а вы всегда соглашаетесь?

Шура задумался. Он никак не мог понять, чего эта дама от него ждет. Да и разбираться не хотелось. Надо было как-то завершить разговор и при этом остаться вежливым. Тогда положение спас папа, настоятельно предложив выпить, так как перерывчик сильно затянулся. Потом Марина говорила, что мама осталась в целом довольна, а вот папа как раз назвал его мягкотелым. Шура очень удивился. Ему казалось, что тот вообще к разговору не прислушивался и не было ему до Шуры никакого дела. Эти люди были ему непонятны с самого начала, да и сейчас, по прошествии стольких лет, понятнее не стали. Они были другие. А вот Марина, дочь своих родителей, оказалась своей. И ее несхожесть не отталкивала, а зачаровывала и побуждала разобраться. Но это он понял потом. В тот день, когда приехал с Мариной на дачу к Борцову.

Зазвонил мобильник. Шура, не торопясь, со значительностью вынул его из кармана. Некоторое время слушал трель, разглядывая номер на дисплее. Все-таки какой он молодец, что в кои-то веки не послушался Лиду и не поторопился с покупкой трубки. Теперь ему выдали пелефон от работы: и аппарат, и звонки бесплатные. Он нажал кнопку. Звонил Аркадий. Шура обрадовался: во-первых, устал от молчаливого одиночества, а во-вторых, его переполняло чувство гордости, что не подвел благодетеля, оправдал надежды, несет свой пост исправно, без жалоб и нареканий.

– Алекс, манишма?

– Спасибо, все нормально.

Шура давно выучил три самых распространенных приветствия, среди которых «манишма» было одним из самых ходовых, а также знал, что на это следует отвечать «бэсэдер». Более того, ему не составляло никакого труда произнести заветное слово. Однако в самый ответственный момент он как-то смущался и не мог преодолеть барьер искусственности такого ответа, тем более точного перевода слова он не знал.

– Алекс, вы знаете, что завтра вы едете в Иерусалим?

Шура опешил:

– Я? Зачем?

– Вы там завтра работаете.

Шура заволновался. Наверное, он что-то сделал не так, и ему об этом почему-то не сказали. Но с другой стороны, в Иерусалим не ссылают. Это же не Урюпинск. Может быть, это такое повышение.

– Вы меня слышите?

– Да-да, слышу. Только я не понял – почему?

– Потому что завтра человек нужен там. Люди распределяются по мере необходимости. Вас же предупреждали.

– Да? Может, я не понял… Ну, не важно… А на сколько это?

Аркадий усмехнулся:

– Кто ж это знает? Как только утрясут с тем детсадом, вас вернут в Натанию. Не переживайте.

– Детсадом? А что там не школа?

– А это имеет значение?

– Да нет… Просто тут рядом с домом… А сколько же туда ехать?

– Не переживайте. Вас отвезут. В четыре часа будет подвозка на углу Герцеля и Смелянски.

– В четыре утра?!

– Ну, не вечера же. Туда ехать больше двух часов. В общем, я все вам рассказал. Не опаздывайте. Удачи. Бай!

Шура еще какое-то время стоял с трубкой в руке, переваривая услышанное.

В Иерусалим поднимались. Дорога закручивалась вверх по спирали, и, хотя подъем не был крутым, у Шуры закладывало уши и перехватывало дыхание. Он смотрел в окно, не отрываясь, боясь упустить любую деталь восхождения. Теперь он понимал, почему в Израиле говорят «подняться», а не «приехать» в Иерусалим. Сейчас он поднимался куда-то, правда, куда – он не знал, но точно знал, что так надо.

Его попутчик, малоприятный мужичонка лет пятидесяти, сразу дал понять, что к беседе не расположен. Кроме того, он почти всю дорогу дремал и даже ни разу не взглянул в окно. Шура не выдержал и обратился к водителю:

– А я первый раз в Иерусалим еду.

Водитель не ответил и лишь еле заметно кивнул головой.

– А мы по городу круг сделаем?

– Какой круг?

– Ну, там к Стене Плача.

Водитель нехорошо усмехнулся:

– К Стене Плача ты в другой раз поедешь.

В обычной ситуации Шура бы обязательно расстроился из-за собственной нелепости, но сейчас слова не доходили до него. Он был в параллельной реальности. Голову сдавило в висках, как бывает при подъеме давления. Но это ощущение было странно блаженным, и хотелось, чтобы оно длилось и никогда не кончалось. Город был абсолютно белым и как будто необитаемым, вернее, не предназначенным для жилья. Только когда их сильно тряхнуло на светофоре, он увидел вокруг множество машин и людей, семенящих по переходу.

Садик, который Шура сторожил, был для детей из религиозных семей. Он уже успел привыкнуть к виду ортодоксальных евреев, а вот детки его умилили. Они выглядели уменьшенными копиями взрослых: мальчики – в кипах с маленькими пейсами, девочки – в длинных темных юбочках и туфельках по моде шестидесятых. При этом играли и шумели они как обычные дети, и воспитательницы в строгих темных нарядах никак не обрывали их крик, а если обращались к кому-то, то голоса не повышали. Все опять казалось сказочным и нереальным, как будто он вернулся на пару веков назад. Однако к вечеру настроение испортилось. Вдруг смешной и абсурдной показалась его собственная миссия. Для чего он тут стоит с пистолетом? Смешно рассказать кому-нибудь. Ни дети, ни воспитатели его не замечали. Так, стоит какое-то неодушевленное чучело в дополнение к пейзажу. Он вдруг отчетливо вспомнил свой первый инструктаж. Его проводил некий Хаим, который на поверку оказался Фимой из Харькова. Этот Хаим особо подчеркнул, что они трудоустраивают шомеров по всей стране, но при этом всегда (он подчеркнул «всегда») находят объект рядом с домом. И работнику удобно, и фирма на подвозках экономит. Очень может быть, это исключительный случай, но спросить об этом было не у кого: по-русски никто вокруг не говорил, а на иврите он мог спросить только «манишма» и сам себе ответить «бэсэдер». Вспомнился ульпан, и впервые кольнуло, что он, возможно, упускает что-то важное, что играет в какие-то нелепые игры, и лишь для того, чтобы не думать и не двигаться вперед, потому что не знает, где его перед, а где зад, и то, где он сейчас пребывает, скорее зад, только красиво обставленный. Он, такой ответственный, трудится себе на прокорм, а другие жизнь прожигают, язык учат. Якобы учат. Так как только маленькие дети могут не понять, что в ульпане никакого языка не выучишь. Мысль сделала круг и вернулась в исходное положение, и тогда он немного успокоился. Конечно, он не ушел бы из ульпана, если бы видел в нем хоть какой-то смысл. А завтра он вернется на прежнее место, и жизнь потечет в правильном русле. А в Иерусалим он приедет, но не сейчас, позже, и совсем другим человеком. В кармане зазвенел мобильник. Он поспешно вытащил трубку и нажал на кнопку. Звонил Аркадий:

– Алекс, манишма?

– Бэсэдэр, спасибо.

– Как работается на новом месте?

– Нормально. Но лучше уж опять на старом.

– Да вы что?! Неужто Иерусалим не понравился?

– Очень понравился. Но не для работы.

– А для чего?

Шура разозлился, но не от самого вопроса, а от тона, с которым он был задан. Этот Аркадий еще смел над ним издеваться. Привык работать с определенным контингентом, с бесправными и никчемными людишками, которым некуда больше податься, и думает, что все такие.

– Я, наверное, неправильно выразился. К городу у меня претензий нет.

Аркадий громко расхохотался. Шура слушал смех и молчал.

– Ну, слава богу! В общем, завтра вы на том же месте.

– В смысле, в Натании?

– Нет, в этом же садике. Я звоню, чтобы вас вечером не беспокоить, а то приедете, устанете. Так что завтра в четыре вас заберет подвозка.

– Подождите, как это опять? Вы же сказали, что это на один день.

– Когда я такое говорил? Я что-то не понимаю, вам работа нужна?

– Нужна.

– Ну, тогда какие претензии? Знаете, Алекс, тут свои правила на работе не диктуют. Если, конечно, хотят продержаться. А если не хотите, так и скажите. Все, счастливо, бай!

Шура спал, и ему снилось что-то тревожное, и еще он помнил, что надо обязательно разлепить глаза на въезде в город. И он действительно проснулся в самом начале подъема и опять затаил дыхание, но вчерашнего чуда не случилось, сколько он ни озирался. Они также ехали по серпантину, и белые бесконечные стены обволакивали со всех сторон. Вокруг мчались машины, а сам он сидел в одной из них, рядом со вчерашним сонным мужичком, и все было обыденно, и не было ничего впереди.

Впервые за долгое время Шура работал спокойно. Так с ним всегда бывало после принятого решения. За последнюю неделю он сменил три разных садика в Иерусалиме. Стоял на посту и оттачивал предстоящий диалог с Аркадием. Приводил доводы, сам себя опровергал, злился и под конец дня чувствовал себя абсолютно разбитым. А наутро плелся на угол, где его подбирала та же машина и везла в Иерусалим.

Накануне вечером позвонила мама. Шура весело рассказывал об ульпане, о публике, с которой коммунизм не построишь, на ходу сочинял смешные случаи. Получалось очень правдоподобно. Мама осторожно спросила:

– Шуренька, может, не стоило ехать?

– Мам, ну, опять ты за свое! Ну, что я могу сейчас сказать?! Я же еще ничего не понял!

– Ну почему ты раздражаешься? Я тоже хочу понять. Ведь еще ничего не поздно, правда?

– Правда, мама, правда! Но я никуда возвращаться не собираюсь!

– А я тебе ничего не говорю.

Помолчали.

– Шура, ты чего-то недоговариваешь…

– Так, я не собираюсь тебя успокаивать, тем более для этого нет никаких причин.

После разговора Шура долго не мог уснуть. Впервые за многие годы ему было жалко маму. Навалились воспоминания той, прошлой жизни. До Марины. Получалось, что мама его всегда утешала, и, даже когда ее не было рядом, он знал, что она утешит, и с этим жил. Затем следовал провал в памяти. И потом появлялась другая мама. И теперь он пытался вспомнить, когда же его мама превратилась в чужую, давящую, невыносимую женщину, которая признавала только себя и свое мнение. Как вообще могло такое случиться? Он знал, что эту мысль надо обязательно додумать, но нахлынуло раздражение – то ли на маму, то ли на себя, то ли на проклятую работу. Как они его все замучили! С этим раздражением он и уснул, так и не разобравшись, кто является причиной всех его несчастий.

А наутро проснулся с твердым решением поговорить с Аркадием. И ему стало легче.

Разговор сразу не заладился. Как только Шура заговорил, у Аркадия на столе зазвонил телефон. Шура замолчал, но тот рукой дал отмашку: мол, продолжай. Получалось глупо. Шура будто бы разговаривал сам с собой. Когда Аркадий повесил трубку, Шура осекся на полуслове. Аркадий начал что-то искать на столе. Вытащил какую-то бумажку и протянул Шуре:

– Хорошо, что вы пришли, я как раз вам звонить собирался.

– Да? А что случилось?

– Вот. Ваш первый маскорет. Поздравляю.

– Какой маскорет?

– Ну, как какой? Зарплата ваша. Заработали.

Аркадий снисходительно улыбался, а Шура бегал глазами по строчкам, пытаясь найти нужную цифру. Цифр было много. Кроме того, они сопровождались словесными описаниями, что осложняло задачу.

– Ладно, у меня там люди. Деньги уже зашли в банк.

– В банк…

– А как вы думали? Здесь люди деньги в банке хранят.

– Это понятно. Я о другом хотел сказать.

Аркадий нетерпеливо поморщился:

– Это срочно?

– Понимаете. меня взяли на работу в Натании.

Аркадий молчал.

– А получается, что в Иерусалиме – это надолго.

– И что?

– Меня это не устраивает.

Аркадий откинулся на спинку стула. Повторил рассеянно:

– Вас это не устраивает… Ну и чем я вам могу помочь?

Вопрос был странным, но не безнадежным. Шура не хотел идти на конфликт. Он так и думал вначале попытаться решить все миром.

– Я хочу, чтобы вы перевели меня обратно в Натанию.

Аркадий тяжело вздохнул:

– Вы какой-то непонятливый, ей-богу! Объясняю вам, объясняю. Хотя могу и не объяснять. Согласитесь, вы еще не та птица, которой полагается знать систему работы охранной фирмы.

Шура молча согласился.

– Я понимаю, Алекс, вы недавно в стране. Вам трудно. Но все вам идут навстречу. Я вам все предельно ясно объяснил. Какие условия, как работать. На русском языке, кстати. Вы, по-моему, со всем согласились.

– Но мы говорили о Натании…

Шура понял, что или сейчас, или никогда. Он волновался, и от этого получалось путано. И еще он очень боялся, что Аркадий его перебьет. – и потом, ну сами подумайте. Вы же только что сказали, и правильно сказали, что шомер не важная птица. Это же самое низшее звено. И я абсолютно согласен, что сам на это пошел. Но ведь это чепуха какая-то. Что же в Иерусалиме нет своих шомеров?!

– Вы нам будете указывать, как работать?

– Я не хочу никому указывать, но работать так тоже не буду.

Аркадий пожал плечами, и Шуру это насторожило. Надо было скорее завершать разговор.

– Короче, Аркадий, мне это неприятно, но я вынужден уйти.

Аркадий усмехнулся:

– Отработаете год и уйдете.

– Какой год?

– Обыкновенный. Согласно контракту. Вы сами его подписали.

Умом Шура еще не понял смысла сказанного, но уже почувствовал, что ждал именно такой развязки или подобной. Он знал, но не хотел себе признаваться. То есть ничего конкретного он, конечно, не знал, а лишь предчувствовал, что сделал что-то непоправимое и эти игры ему еще аукнутся, так как ему никогда не сходили с рук игры с огнем. Эта неотвратимость предчувствия наполнила его тоскливым покоем. Азарт пропал, а с ним и нужные слова, которые он так долго готовил. Все это уже не имело значения.