Текст книги "Мое сердце и другие черные дыры"

Жасмин Варга
Мое сердце и другие черные дыры

Памяти Эйдена Джоса Шейпера, любившего жизнь и научившего нас этой любви

Истинный путь открытия предполагает не поиск неизведанных горизонтов, а новый взгляд на уже известное.

Марсель Пруст

Jasmine Warga My Heart and Other Black Holes

Печатается с разрешения автора и литературных агентств Sanford J. Greenburger Assoc., Inc. и Andrew Nurnberg

Copyright © 2015 by Jasmine Warga

© Волцит П., перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2015

Вторник, 12 марта

Осталось 26 дней

В музыке, особенно в классической, особенно в «Реквиеме» Моцарта, заключена кинетическая энергия. Если как следует вслушаться, можно уловить дрожание скрипичного смычка над струнами, готового воспламенить ноты. Заставить их двигаться. А уж стоит нотам оказаться в воздухе, как они начинают сталкиваться. Искрить. Взрываться.

Я много думаю о смерти: как она выглядит? И как звучит? Взорвусь ли я, словно эти ноты, последними криками боли и затем навсегда умолкну? Или, быть может, превращусь в легкий шум, затухающие помехи – еле уловимые, да и то если вслушиваться…

Даже если бы я уже не грезила о смерти, то, поработав в колл-центре в «Такерз Маркетинг Концепт», определенно начала бы. Компании повезло, что согласно нашему контракту они свободны от каких-либо обязательств передо мной… На то есть свои причины.

«Такерз Маркетинг Концепт» – это телемаркетинговая компания, которая снимает офис в подвальном помещении среднесортного торгового центра, а я – их единственный сотрудник, который не настолько стар, чтобы помнить падение Рима. Ряды серых пластиковых столов, купленных, вероятно, оптом в «Костко»{ Костко (англ. Costco) – одна из крупнейших в США компаний-ритейлеров и одновременно сеть складов клубного типа. Продает товары по заниженным ценам, ориентируясь на компании и многодетные семьи.}, на каждом – телефон и компьютер. В воздухе ощущается застоялый запах плесени с нотами подгоревшего кофе.

Сейчас мы проводим исследование для турфирмы «Райские каникулы» на тему «Что людям важнее на отдыхе: качество еды и выпивки или обстановка в гостинице». Очередной номер из моего списка принадлежит Елене Джордж с Малберри-стрит.

– Алло? – раздается скрипучий голос.

– Добрый день, миссис Джордж. Меня зовут Айзел, я звоню из «Такерз Маркетинг Концепт» от имени фирмы «Райские каникулы». У вас найдется время ответить на несколько вопросов?

В отличие от своих коллег мне не удается произносить эти фразы красиво-напевно с правильными интонациями. До звездных сотрудников «ТМК» мне точно далеко.

– Да когда же вы все перестанете мне названивать! – И миссис Джордж бросает трубку.

Вы можете убежать, но вам не спрятаться, миссис Джордж. Я делаю пометку в журнале вызовов. Похоже, ее не интересует двухнедельный отпуск на Гавайях на условиях таймшера{ Таймшер – право пользоваться собственностью только в течение условленного времени.}. Не сложилось, «Райские каникулы».

Два звонка подряд – это не для меня, и я поворачиваюсь к компьютеру. Единственный плюс в моей работе – неограниченный доступ к интернету. Двойной щелчок по значку браузера – и я снова на сайте «Уйти легко», который так полюбила в последнее время.

– Эйзел! – рявкает мистер Палмер, мой начальник, как всегда коверкая мое имя. Никакая я не Эйзел! – Сколько раз тебе повторять, чтобы во время работы ты не отвлекалась на посторонние дела?! У тебя еще целый список! – Он тычет пальцем в журнал.

Мистер Палмер относится к тому типу людей, которые могли бы изменить всю свою жизнь, если хотя бы раз обратились к другому парикмахеру. Сейчас у него стрижка «под горшок», словно у нескладного шестиклассника. Может, я бы и раскрыла боссу глаза на то, что при его линии подбородка лучше носить короткий «ежик», но, боюсь, он вполне счастлив со своей миссис Палмер и никакого «нового себя» не ищет. Нет, не будем устраивать ему кризис среднего возраста.

Как ни противно это признавать, но я даже немного завидую мистеру Палмеру. По крайней мере, его можно подлатать, если он того захочет. Несколько щелчков ножницами – и он как новенький. А меня уже не починишь.

– В чем дело? – Мистер Палмер замечает, что я уставилась на него.

– У вас замечательные волосы, – отвечаю я, крутанувшись на стуле.

Кажется, я соврала: в моей работе две хорошие вещи – доступ в интернет и вращающийся стул.

– А?

– У вас замечательные волосы, – повторяю я. – Вы никогда не думали о том, чтобы постричься по-другому?

– Знаешь ли ты, что, нанимая тебя, я рисковал? – Он водит сморщенным пальцем перед моим носом. – Все в городе говорили мне, что с тобой будут проблемы. Из-за… – Осекшись, он отворачивается.

«…из-за твоего отца», – договариваю я про себя. Рот заполняет хорошо знакомый кисло-металлический привкус унижения. Моя жизнь четко делится на две части: до того, как отец стал «звездой» вечерних новостей, и после. На мгновение я представляю, как бы звучал этот разговор, если бы мой отец не был моим отцом. Думаю, мистер Палмер не стал бы говорить со мной так, словно я бездомная дворняжка, которая копается в его мусорном баке. Хочется думать, что он проявил бы больше деликатности, но теперь никто не заморачивается тем, чтобы держаться со мною тактично. А затем меня накрывает та мысль, которую я тщетно пытаюсь изгнать из своего сознания: «Ты бы все равно так себя чувствовала».

Я утыкаюсь подбородком в грудь, пытаясь эту мысль вытряхнуть.

– Извините, мистер Палмер, больше не буду.

Мистер Палмер не отвечает – уставился вверх на три огромных блестящих плаката, недавно украсивших заднюю стенку офиса. На каждом – Брайан Джексон в эффектной позе: на одном руки сложены на груди, на другом – вскинуты над головой в победном ликовании, на третьем плакате – прижаты к бокам в момент бега. Фотошоп сделал его кожу безупречной, но пепельно-русые волосы и ярко-голубые глаза не нуждаются ни в какой обработке. И я знаю – не раз проходила мимо в школе: его икроножные мышцы действительно такие мощные. Внизу каждого мегаплаката подписано крупными красными буквами: «Парень из Лэнгстона, штат Кентукки, – участник Олимпиады».

Здесь ничего не говорится о первом уроженце Лэнгстона, которого взяли в олимпийскую команду. Да этого и не надо. Глядя на мистера Палмера, рассматривающего фотографии, я знаю, что он думает о том, первом, парне. Почти каждый, увидев блестящий от пота лоб и мускулистые ноги Брайана Джексона, не может не вспомнить Тимоти Джексона, его старшего брата. А если кто увидит одновременно плакат и меня, тот уж непременно подумает о Тимоти.

Наконец мистер Палмер, оторвавшись от фотографий, поворачивается ко мне. Посмотреть мне в глаза он не может, так что, неловко откашлявшись, обращается к моей макушке:

– Слушай, Эйзел. Может, тебе не стоит приходить завтра? Не хочешь взять выходной?

Я вдавливаю локти в стол, желая раствориться в сером пластике – синтетическим полимерам не нужны чувства. Я слышу стон моей кожи, расплющенной весом тела, а внутри меня звучит музыка Баха – Токката и фуга ре минор. Переполняемая мрачными тяжелыми звуками органа, я представляю себе его клавиши – они выстраиваются в ступеньки лестницы, которая приведет меня в пустое и тихое место. Место, где нет «ТМК», Палмера, где нет никого и ничего.

Мистер Палмер, неверно истолковав мое молчание как нерешительность, хотя на самом деле я просто парализована ужасом и стыдом, вытягивает руки вперед, собирая с них невидимую воду, словно после мытья. Я у многих вызываю это желание – начисто вымыть руки.

– Как ты, разумеется, знаешь, завтра мы обзваниваем людей от имени муниципалитета Лэнгстона, чтобы привлечь побольше зрителей на встречу Брайана Джексона. – Голос мистера Палмера на мгновение ломается, и он снова кидает быстрый взгляд на плакат, словно надеется, что сосредоточенное лицо атлета добавит ему мужества продолжать.

Чары Брайана, кажется, действуют: к мистеру Палмеру возвращается голос.

– Брайан приезжает на выходные со сборов, и городские власти хотят, чтобы жители устроили ему теплый прием. Я знаю, ты бы с удовольствием помогла, но, боюсь, некоторые наши клиенты могут почувствовать себя неловко, если ты будешь приглашать их на мероприятие, потому что… ну, в общем, из-за твоего отца и… – Он понижает голос, продолжая что-то бормотать, запинаясь, так что я уже ничего не понимаю. Какая-то смесь извинений, объяснений, обвинений…

Я изо всех сил стараюсь не рассмеяться. Мне говорят о моей непригодности для проведения телефонных опросов, а я цепляюсь за выбранное Палмером слово «клиенты». Не думаю, что люди, которых мы достаем своими звонками, считают себя клиентами. Скорее жертвами. А я – спасибо, отец! – заставлю любого почувствовать себя потенциальной жертвой.

Покраснев, мистер Палмер отходит от моего стола и, чтобы успокоиться, переключается на других: просит Мари прекратить жевать жвачку, а Тони – «впредь воздерживаться» от того, чтобы есть гамбургер на рабочем месте и пачкать жиром и крошками клавиатуру.

Как только мистер Палмер удаляется на безопасное расстояние, я снова открываю «Уйти легко». Если объяснять в двух словах, это сайт для тех, кто хочет умереть. В сети такого добра полно, на любой вкус: есть любительские сайты широкого профиля, есть «специализированные» – для тех, кто предпочитает определенный метод самоубийства, например удушение, или для узкого круга людей, вроде увечных спортсменов в депрессии. Всякой фигни навалом, но вот для дочери преступника-психопата ничего подходящего нет. Так что остается только «Уйти легко».

Дизайн сайта выполнен «в стиле строгой классики», если страничке для будущих самоубийц подходит такое определение: никакой флеш-анимации и убогих HTML-фокусов. Меня интересует прежде всего доска объявлений и форумы. И прежде всего раздел «Партнеры по самоубийству».

Большинство людей не осознает, как это на самом деле трудно – покончить с собой. Знаю-знаю: «самоубийство – выход для слабаков и трусов». Думаю, так и есть, в смысле да, я сдаюсь, поднимаю лапки. Убегаю от черной дыры своего будущего и от той, в кого боюсь превратиться. Но от того, что побег – это трусость, совершить его не легче.

Наверное, у меня слишком мощный инстинкт самосохранения. Тело, полное жизни, не собирается уступать отчаявшейся душе. Боюсь, как бы в последний момент тело, повинуясь дурацкому импульсу, не помешало мне, не остановило на полдороге. Неудачная попытка пугает меня больше всего. Я очень боюсь оказаться в инвалидном кресле, на диете из протертой пищи, под круглосуточным наблюдением какой-нибудь болтливой сиделки, которая будет бесконечно пялиться в «ящик» на тупые реалити-шоу.

Думаю, это должно выглядеть так: я нахожу еще одну унылую пародию на человека, который живет где-то по соседству, и последние приготовления мы совершаем вместе. Суицид за компанию, «делай как я», – должно быть, чертовски эффективно. Заверните! Беру!

Просматриваю объявления. Ни одно из них мне не подходит. Проблема либо в расстоянии (почему так много калифорнийцев хотят вышибить себе мозги? Разве жизнь на берегу океана не делает человека счастливым?), либо в возрасте (не хочу связываться со взрослыми и их семейными проблемами – домохозяйки, потерявшие смысл жизни, это не для меня).

Я и сама хотела дать объявление, но не придумала, что в нем написать, чтобы откликнулся нужный мне человек. К тому же нет ничего более жалкого, чем собраться с силами, заявить о себе вслух – и потом получить отказ. Быстро оглянувшись, я обнаруживаю, что мистер Палмер через нескольких рядов от меня массирует плечи Тины Барт. Он всегда это проделывает с Тиной. Может, не так уж он и счастлив со своей миссис Палмер.

Мистер Палмер замечает, что я смотрю на него. Состроив самую милую гримаску, я снимаю трубку и набираю следующий номер из списка: Самуэль Портер с Галвестон-Лейн. Одновременно с гудками телефона раздается пиканье компьютера. Проклятье. Вечно забываю убрать звук. Лаура – моя соседка, женщина средних лет, ее помада слишком яркая для ее желтушного цвета кожи, – поднимает брови. Я пожимаю плечами и выразительно шевелю губами: «Наверное, программа обновляется». В ответ она закатывает глаза. Похоже, у Лауры от рожденья нюх на вранье.

Мистер Самуэль Портер не отвечает. Видимо, пина-колады он не жаждет. Кладу трубку и возвращаюсь на сайт. Похоже, пиканье означало, что кто-то оставил на форуме партнеров по самоубийству новое сообщение. Так и есть. В теме письма «7 апреля». Посмотрим.

Не стану скрывать, это всегда казалось мне глупостью. Весь смысл самоубийства в том, чтобы навсегда остаться одному, и непонятно, при чем здесь еще кто-то. Но теперь все изменилось. Я боюсь струсить в последнюю минуту, боюсь, что-нибудь случится. Есть и другие причины, но лучше я не буду здесь о них писать.

У меня всего несколько условий. Во-первых, я не хочу делать этого с кем-то, у кого есть дети. Для меня это за гранью. Во-вторых, между нами должно быть не больше часа езды. Может, это и нереально, я знаю – сам живу у черта на куличках, но настаиваю. И в-третьих, мы должны сделать это 7 апреля. Дата не обсуждается. Нужны подробности – пишите.

Замерзший Робот

Я проверила статус Замерзшего Робота и попыталась не делать из его ника никаких выводов. Но, боже мой, Замерзший Робот! Понятно, что все мы здесь слегка – ну ладно, слишком – эмоциональны. Но этого явно занесло.

Замерзший Робот. Очевидно, это все же парень. Ему семнадцать – всего на год старше. Это хорошо. О, да он из Кентукки, из Уиллиса, – отсюда пятнадцать минут езды.

Внутри прокатывается горячая волна – если я правильно помню, так бывает при внезапной радости. Замерзший Робот появился как раз вовремя. Похоже, первый раз в жизни удача мне улыбнулась, и если этот первый раз пришелся на подготовку самоубийства, значит, Вселенная дает мне знак: и вправду пора…

Перечитываю сообщение. 7 апреля – почему бы и нет? Сегодня 12 марта. Продержаться еще месяц можно, хотя в последнее время и день – вечность.

– Эйзел! – снова повторяет мистер Палмер.

– Да? – рассеянно отвечаю я и пытаюсь свернуть окно, пока он обходит стол. Его палец постукивает по экрану компьютера:

– Слушай, мне все равно, что ты делаешь в свободное время, но на работе не место посторонним занятиям. Понятно? – Голос его звучит как стон старого продавленного дивана. Если бы у меня осталась неизрасходованная жалость к себе, я бы отдала ее сейчас мистеру Палмеру.

Даю руку на отсечение, мистер Палмер ничего не знает о сайте «Уйти легко», думает, что я сижу на форуме фанатов хеви-метала или чего-то в этом роде. А вот и нет, я люблю классическую музыку. Кажется, мама не научила его не покупаться на стереотипы…

Если перед тобой шестнадцатилетняя девушка с непослушными кудрями, которая изо дня в день носит только темные рубашки в полоску, это еще не значит, что она не может слушать скрипку или фортепианные концерты.

Как только мистер Палмер отходит, раздается многозначительный кашель Лауры. Я поднимаю голову.

– У тебя что, дома нет интернета? – спрашивает она с неодобрением в голосе, прихлебывая дармовой офисный кофе. Ободок кружки измазан помадой богомерзкого цвета – точно ягоды давили.

– А у вас что, дома нет кофеварки?

Лаура пожимает плечами, но только я успеваю подумать, что разговор окончен, как она продолжает:

– Послушай, работа – не место договариваться о свиданиях. Для этого есть свободное время. Из-за тебя у всех остальных будут неприятности.

– Хорошо, – я снова опускаю взгляд на клавиатуру. Бесполезно объяснять Лауре, что я договариваюсь не о свиданиях. По крайней мере, не о тех, о которых она думает.

Именно в эту минуту, задумчиво рассматривая крошки сырных крекеров, застрявшие в щели между клавишами Н и Г, я решила написать Замерзшему Роботу.

У нас с ним будет «свидание»: 7 апреля.

Среда, 13 марта

Осталось 25 дней

Физика – единственный школьный предмет, который мне по-настоящему нравится. Особых способностей у меня нет, но на физике можно хотя бы получить ответы на интересующие меня вопросы. С раннего детства я с восхищением наблюдала за тем, как что работает. Я любила разбирать игрушки, чтобы понять, как они устроены, и долго изучала отдельные части, например колесико машины или руку куклы (моя сводная сестра Джорджия так и не простила мне ампутацию конечности ее любимой Барби). Однажды я разобрала отцовский будильник. Войдя в комнату, папа обнаружил меня на потертом бежевом ковре среди раскатившихся вокруг батареек.

– Что ты делаешь?

– Разбираю, чтобы научиться чинить.

Отец положил руку мне на плечо – я помню его руки, большие, с сильными мощными пальцами, такие руки одновременно пугают и вселяют чувство защищенности, – и сказал: «Знаешь, Зелли, в мире и так полно разрушенных вещей, не стоит ломать их просто для развлечения».

Эти часы так и пролежали на полке разобранными несколько лет, пока я их наконец не выбросила.

Как бы то ни было, в физике, по крайней мере, есть толк. В отличие от литературы, где мы уныло читаем унылых поэтов. Не зажигает. Миссис Маркс из кожи вон лезет, пытаясь объяснить нам, что хотели сказать авторы. По-моему, яснее некуда – они пытались сказать: «Я отчаялся и хочу умереть». Невыносимо смотреть, как одноклассники препарируют строчку за строчкой, разбирают оттенки значений, выискивают потаенный смысл. Да нет там никакого смысла. Каждый, кто хотя бы раз чувствовал одиночество и полную пустоту, подтвердит: в депрессии нет ни красоты, ни тайны.

Депрессия – это тяжесть, от которой невозможно избавиться, от которой невозможно убежать. Она разъедает тебя, лишая сил, и любое ерундовое дело – даже шнурки завязать или бутерброд съесть – превращается в подвиг, словно покоряешь Эверест.

Депрессия становится тобой. Она в костях и в крови. И если я что-то успела узнать о ней, то именно это: убежать от нее невозможно.

И я уж точно разбираюсь в этом куда больше своих одноклассников. Противно слушать, как они разглагольствуют о том, о чем и понятия не имеют, тыкаясь туда-сюда, как слепые котята. Миссис Маркс предлагает: «Давайте разберем эту строчку. Джон Берримен{ Джон Берримен (англ. John Berryman, 1914–1972) – американский поэт. – Прим. ред.} говорит: “Жизнь, друзья, скучна”. Как вы думаете, что он имеет в виду?»

В классе поднимается шум: «Ему не с кем пойти на свидание в субботу вечером» или «Футбольный сезон закончился, и по телику нет ничего хорошего». Вот бред.

Нужны адовы усилия, чтобы не встать и не крикнуть: «Ему было чертовски грустно. Вот и все. Он знал, что в его жизни никогда ничего не изменится. Спасения нет, и эта блевотная жизнь будет тянуться бесконечно, однообразно и невыносимо. Смертельная скука, грусть, тоска, тлен и безысходность. Он просто хочет, чтобы это закончилось». Но для этого мне нужно заговорить, а это против моих правил. Я не высовываюсь. Почему? Потому что мне чертовски грустно. Миссис Маркс иногда так смотрит на меня, словно знает: я понимаю Джона Берримена, – но никогда меня не спрашивает.

На физике, по крайней мере, не нужно стараться изо всех сил усложнять простые вещи. Наоборот, физика превращает сложное в простое.

Мистер Скотт пишет на доске уравнение. Мы изучаем движение брошенного тела, рассматриваем, как оно ведет себя под действием силы тяжести. В задаче полно параметров, например угол, под которым тело было запущено, его начальная скорость.

Я впадаю в транс. Цифр слишком много. Мысли уносятся к проблеме земного притяжения. Иногда я думаю, что это действительно проблема. Притяжение создает у нас ложное чувство устойчивости, хотя на самом деле мы всего лишь движущиеся тела. Сила тяготения удерживает нас на Земле, не дает кувыркаться в пространстве, беспорядочно сталкиваясь друг с другом и превращаясь в кровавое месиво.

Хотела бы я, чтобы тяготение исчезло и все бы в месиво и превратилось.

К несчастью, грезы наяву не ответ на вопрос мистера Скотта.

– Айсел, какой высоты достигнет мяч?

Я даже не знала, что речь в задаче шла о мяче. Остается только хлопать глазами.

– Айсел… – Мистер Скотт все еще надеется получить ответ. Он произносит мое имя с испанским акцентом, усвоенным, видимо, лет сто тому назад в университете. Но мое имя не испанское – оно турецкое. Мистер Скотт, пора бы уже сложить этот пазл…

– Ну…

– Мисс Серан, «ну» – это не численное значение. – В ожидании он прислонился спиной к доске.

Класс начинает ржать. Физик предупреждающе покашливает, но это не помогает – контроль уже потерян. По партам пробегает шепоток, сливающийся в издевательское змеиное шипение. Но мне все равно: что бы они ни сказали, это не может быть хуже бессонных ночей, когда только и мечтаешь выдрать из каждой своей клетки гены с их проклятой наследственностью.

Звонок. Мистер Скотт торопится дать нам домашнее задание, но почти все сбегают, даже не записав. Я остаюсь и старательно отмечаю номера задач в тетради. Учитель наблюдает за мной, грустно улыбаясь. Интересно, будет ли он скучать по мне после… того?

Когда класс пустеет, я наконец поднимаюсь и бреду по коридору, не отрывая глаз от грязного пола. Потом заставляю себя переставлять ноги чаще; хуже самого урока физкультуры – только опоздание на него. А я не в настроении бегать штрафные круги.

Наш тренер, мистер Саммерс, твердит, что бег очень полезен для сердца и продлевает жизнь. Только не мне.

Это самая отвратительная часть дня. Нет, дело не в приседаниях и упражнениях с мячом. Я ненавижу проходить мимо из-за мемориальной доски – монументального свидетельства преступления моего отца. Каждый раз убеждаю себя не смотреть, опустить голову, срезать угол. Но против воли обязательно поднимаю глаза и чувствую, как перехватывает дыхание. Огромная, сверкающая серебром доска в память о Тимоти Джексоне, чемпионе штата в беге на 400 метров, висит на стене прямо перед физкультурным залом и напоминает всем и каждому, что Тимоти Джексон мог бы стать первым олимпийцем из Лэнгстона, если бы трагически не погиб в возрасте восемнадцати лет.

О том, что это мой отец разбил олимпийские мечты целого города, на доске нет ни слова – хотя они могли бы там быть. Каждый год в день рождения Тимоти новости пестрят специальными репортажами, чтобы никто, не дай бог, не забыл. Никто и не думал забывать, хотя со смерти Тимоти прошло три года. Особенно теперь, когда Брайан Джексон готовится выступить в забеге на 400 метров. Да-да, в том же виде спорта. Исполняет мечту старшего брата… Ну разве могут местные журналисты упустить такую историю? И школьным коридорам без нее, понятное дело, не обойтись…

Я заставляю себя быстрее миновать сияющую доску и, прижав сжатые кулаки к бокам, вхожу в зал. Солнце отражается в полированном полу, а я раздумываю: что же мои одноклассники станут делать со своими ненавистью и страхом, когда меня здесь не будет? Не могу дождаться этого чудного мгновения.