Текст книги "Мое сердце и другие черные дыры"

– Да нет, просто не пойму, чего ты прицепился к моему происхождению, – я же не беру у тебя интервью…

Теперь он мне улыбается. Не пойму я этого парня.

– Просто интересно. Айзел – отличное имя.

– Хочешь – возьми себе.

– Прикольное, – отвечает он уже без улыбки.

– Почему седьмое апреля? – Теперь моя очередь задать вопрос.

– Число, когда это случилось.

– Что случилось?

– То, из-за чего я хочу умереть. Это произошло год назад, 7 апреля. – Он отворачивается, играя желваками.

– Полагаю, ты не собираешься посвящать меня в подробности.

Прежде чем он успевает ответить, те самые парни, знакомые Романа, плюхаются рядом с ним.

– Привет, как дела? – спрашивает меня один из них, а другой, хлопнув Замерзшего Робота по плечу, замечает с развязной усмешкой:

– Не знал, что ты с кем-то встречаешься! Что скажет Келли?

Келли? Только не говорите мне, что у него есть девушка. «Какого черта?» – спрашиваю я его взглядом.

– Ребята, это Айзел. – Он умоляюще смотрит на меня. Я не лучший человек в истории мироздания, но не до такой степени, чтобы подставлять его. Впрочем, наблюдать, как он потеет от страха, приятно. Мое лицо немеет под маской вежливого внимания. Оказывается, я могу быть более замерзшей, чем Замерзший Робот.

– Айзел, это Трэвис и Лэнс. – Голос Романа слегка дрожит, вокруг носа проступили веснушки, а лицо порозовело.

– Ты из Уиллиса? – спрашивает Лэнс, его светлые брови выразительно шевелятся.

– Если бы она была из Уиллиса, мы бы заприметили ее раньше, – замечает Трэвис сальным голосом, от которого сразу пропадает всякое желание пить коктейль. Само собой, будь я из Уиллиса, моя персона его не заинтересовала бы. Для парней типа Трэвиса и Лэнса я не существую. Разве что если хочется сказать гадость.

– Не пугай девушку, – выговаривает ему Лэнс, очевидно, сторонник не столь агрессивного стиля в обращении с дамами. Красавчик: небрежная прическа как у парня из бой-бэнда, большие голубые глаза, широкие плечи.

На несколько секунд повисает неловкая тишина.

– Она из Лэнгстона, – неохотно выдавливает Роман.

– Значит, Брайана Джексона знаешь? – Голубые глаза Лэнса делаются еще больше. Задержав дыхание, я разглядываю его, пытаясь определить, о чем он успел догадаться.

– А, так вот как вы познакомились? Через Брайана? – спрашивает Трэвис, наклоняясь к Роману и утягивая у него картошку.

Обменявшись со мной взглядом, Роман говорит:

– Э-э, нет. Мы познакомились на прошлой неделе.

Мы познакомились?

– Где? – не отступает Трэвис, бросая на меня еще один изучающий взгляд. Готова поклясться: он что-то подозревает. Проглотив слезы, я посылаю Вселенной короткую молитву: «Пожалуйста, не заставляй меня снова проходить через это! Пожалуйста, пусть они не догадаются, кто я».

– На нашей старой площадке.

А Роман-то врет, как профи. Даже не краснеет.

Трэвис восторженно вскидывает руки:

– Я знал это, чувак! Ты все еще играешь! Говорю тебе: тренер точно возьмет тебя обратно. Хватит бегать от…

– Сменим тему! – От Романа так и веет холодом.

– Серьезно, чувак! – подключается Лэнс и тоже хватает у Романа картошку. – Зачем ты вообще бросил?

Трэвис краснеет. Не знала, что парни вроде него способны чувствовать неловкость, но, видимо, есть вещи, которые даже таких прошибают. Сколько всего я сегодня узнала о мужчинах!

– Извини, – бормочет он, отворачиваясь, но вскоре улыбка возвращается на его лицо: он увидел официантку.

– А Сьюзи ничего выглядит, а?

– Да, кажется, у нее все хорошо, – сухо соглашается Роман, потом поворачивается ко мне. – Сьюзи учится с нами в школе.

Я киваю, словно мне понятно, о чем речь, хотя чувствую, что упустила что-то важное.

Трэвис толкает Романа локтем:

– Слушай-ка. Думаю, она все еще в тебя… ну, это самое.

Лэнс, покосившись на меня, поворачивается к приятелю:

– Поаккуратнее!

Не успеваю я открыть рот, чтобы объяснить ему: мы с Романом вовсе не то, что он думает, – как меня разбирает такой смех, что приходится срочно хлебнуть коктейля. Я громко обсасываю клубничину, гоняя ее языком туда-сюда, и мне плевать, как это выглядит.

Лэнс пытается снова вернуться к оставленной теме, нарушая неловкое молчание:

– Так что, Брайана Джексона знаешь?

Только бы не заметили, что я вся взмокла! Подбираю остатки картошки, внимательно рассматриваю кетчуп, не в силах поднять на них глаза.

– Не особо.

– Как? Но Брайана же теперь, типа, все знают! – горячится Трэвис и снова хлопает Романа по спине. – А ведь на его месте мог бы быть ты!

Роман что-то неразборчиво бормочет, и я не могу удержаться от вопроса:

– Что ты имеешь в виду?

Лэнс смущенно переводит взгляд с Романа на меня и обратно:

– Можно рассказать ей?

Роман складывает руки за головой и отворачивается.

– Как хочешь.

Снова неловкое молчание. Наконец Лэнс решается:

– Роман играл в отборочной баскетбольной команде с Брайаном. Знаешь, что такое отборочная команда?{ Отборочная команда в баскетболе (англ. select basketball) – американская ассоциация любителей, продвигающая лучших игроков в профессиональные клубы.}

Я в целом представляю, но качаю головой, чтобы выудить побольше подробностей о связи Замерзшего Робота с Джексонами. В голове словно только что сигнализацию выключили: все еще гудит и завывает. Я пытаюсь привести мысли в порядок, мысленно прокручивая начало вагнеровского «Полета валькирий».

– Ты чего мычишь? – спрашивает Трэвис, не давая Лэнсу объяснить, как связаны Брайан Джексон и Роман, и начинает ржать.

– Ну ты, козел, – толкает его Роман. Ореховые глаза, вспыхнув от гнева, становятся почти золотистыми.

Кровь приливает к щекам, я наклоняюсь к кособокому пластиковому столу, утыкаясь взглядом в лужицу кетчупа рядом с картошкой. Интересно, стал бы Замерзший Робот так защищать меня, если бы знал про отца? И тут я понимаю, что, возможно, дело вовсе не в защите. Я чувствую, как они на меня пялятся, и понимаю, что Замерзший Робот смотрит на меня иначе, чем Лэнс или Трэвис. Эти двое так и буравят зрачками мою кожу, как мои одноклассники: жадно пытаются разгадать мои тайны, забраться внутрь. Но у Робота глаза мягкие и терпеливые. Он знает, что отыщет, копнув поглубже, и не спешит меня вскрывать: в опустошенности и депрессии нет ничего особенного или интересного.

Собравшись с духом, я поднимаю на него взгляд и, встретив грустную улыбку, осознаю, что нашла партнера по самоубийству.

Приятели молча глядят на него; как бы он ни настаивал, что все осталось в прошлом, он чертовски популярен и сейчас. С шумом опустив руки на стол, Роман начинает рассказывать:

– Мы с Брайаном дружили с детства. Вместе играли в баскетбол, в команде, куда еще попасть надо. Много ездили по матчам – в Луисвилл, Цинциннати, Лексингтон. И потом, когда выросли, все оставалось так же: просто швыряли мячик. Так, ничего особенного. – Роман снова складывает руки за головой, глаза затуманиваются, и читать в них невозможно. – Сейчас он большая шишка: член олимпийской сборной, или как-то так. Мы теперь мало общаемся. – Взгляд Романа упирается прямо в меня. – Было бы о чем рассказывать…

Лэнс, кажется, убежден, что между мной и Романом что-то есть, и пытается помочь приятелю, добавляя:

– Видишь ли, наш долговязый друг – крутой спортсмен.

– Да, если бы Роман не бросил это дело, глядишь, уже на следующий год его зачислили бы в баскетбольную команду в универе, да еще и стипендию бы платили, – добавляет Трэвис, приобнимая Романа за плечи, словно гордый старший брат, но тот недовольно сбрасывает его руку.

– Отвали! – вспыхивает Роман, трясет головой и, снова уткнувшись взглядом в пол, добавляет уже спокойнее: – Айзел это не интересно.

Перевожу про себя: «Не пытайтесь произвести впечатление на эту девушку. Я и не думаю с ней спать, я собираюсь вместе с ней умереть». Однако ни Трэвис, ни Лэнс, кажется, не улавливают подтекста: оба одновременно поднимают руки – «Сдаемся, сдаемся!». Глядя на них, я понимаю, что они напоминают мне эдаких леммингов, которые слепо копируют движения друг друга. Но вместо этого могу лишь подумать, что у меня такого совпадения не было никогда и ни с кем. Интересно, а Замерзший Робот тоже из их стаи, только сбился с пути?

И что заставило его сойти с орбиты? Что должно было случиться, чтобы Роман – подающий надежды спортсмен и друг мировой знаменитости – превратился в Замерзшего Робота, зависающего на сайтах самоубийц?

Я украдкой гляжу на него: опустил голову, ссутулил плечи. Он внимательно изучает последнее семечко халапеньо, гоняя его пальцем по тарелке, потом кладет в рот и проглатывает. Мы ждем, пока он наконец не выдавливает:

– Ладно, ребята, рад был вас увидеть, но, думаю, Айзел пора подбросить меня до дома. Пока!

– Пока, приятель, – Трэвис хлопает Романа по плечам, – береги себя. Мы тебя не бросим.

– Давай выберемся как-нибудь, – добавляет Лэнс. – С удовольствием побросал бы мячик с тобой на старой площадке. Как в прежние времена.

– Ладно, – ровным голосом соглашается Роман. – Как в прежние времена.

Встав из-за стола, он скидывает объедки в мусорку. Махнув рукой Трэвису и Лэнсу, я иду за Романом, выбросив на ходу картошку – все равно почти все доела, но коктейль прихватываю с собой.

– Так я тебя еще до дома должна подкинуть? – шепчу я, надеясь, что Лэнс и Трэвис не услышат.

– Да. У меня нет прав.

– Тебе же семнадцать!

Он снова выдает полуулыбку, как в начале нашей встречи:

– Эй, ты мой профиль на сайте смотрела!

– Хотела убедиться, что ты не почтенный отец семейства и все такое, – объясняю я, направляясь к машине, и добавляю про себя: если бы я прочитала на его страничке об их знакомстве с Брайаном Джексоном, никогда бы не согласилась встретиться.

Открыв дверцу, я перекидываю мусор с переднего сиденья назад. Несколько жирных пакетов из-под еды оставляю на полу – ничего, пусть ставит ноги сверху. Вряд ли он откажется от партнерши только потому, что она неряха.

Усевшись, он барабанит пальцами по пыльной приборной доске.

– Классная тачка. – Его кроссовки с хрустом сминают старые пакеты. – Похоже, прямо для тебя создана.

Пропустив подколку мимо ушей, я поворачиваю ключ, запускаю фыркающий старый мотор и резко выкручиваю руль. Только вывернув с парковки на дорогу, бросаю взгляд на попутчика – уставился вперед, опустив голову; ореховые глаза широко открыты, но в них нет ничего, кроме пустоты. Я снова вижу это: Замерзший Робот не играет со мной, он действительно хочет умереть.

Черный слизняк сидит и в нем.

Четверг, 14 марта

Осталось 24 дня

Некоторое время мы едем молча. Я немного нервничаю: не собирается ли Замерзший Робот открыть дверь и выброситься на гравий под колеса. Не уверена, что на такой скорости это убьет его, но все равно я окажусь в неприятном положении.

Поэтому, когда Роман вместо дверной ручки тянется к радио, я вздыхаю с облегчением. Он выбирает любимую станцию Джорджии: ту, что круглые сутки крутит один и тот же набор из пяти хитов. Если не ошибаюсь, в них поется о том, как напиться в хлам, надеть блескучее мини и танцевать до утра. Я морщусь.

– Что? – спрашивает он.

– Не пойму я тебя. Ты выглядишь таким…

Он скрещивает руки перед собой в виде буквы Х, что, как я понимаю, означает «заткнись». Заткнулась. Что я умею, так это слушаться. Ладно, вру: я никогда не слушаюсь мистера Палмера, но обычно хотя бы делаю вид.

Роман выключает радио:

– Извини. Не знал, что ты такой сноб в музыке.

– Я не сноб.

– Не сноб и не мать семейства, – соглашается он. – У тебя полно достоинств!

– Да, – киваю я и осторожно забрасываю еще одну удочку. – Такой потенциал седьмого апреля пропадет!

Потенциальная энергия. Интересно, Замерзший Робот когда-нибудь размышлял о физике смерти?

– Выпьем же за это! – Он поднимает несуществующий бокал. Видимо, репертуар радио Джорджии для него – самое то.

Мы замолкаем снова, и теперь уже я включаю радио, но уже классику; Роман никак не комментирует мои вкусы. Местность постепенно становится холмистой, дорога делает крутой поворот, от реки мы направляемся к пологому предгорью. Трава еще бурая и сухая, не проснувшаяся после зимы, да и деревья все больше голые. Весна в этом году припозднилась. Я чуть приоткрываю окно и впускаю влажный прохладный воздух. Бывают дни, когда в воздухе пахнет бурбоном, свежей ржаной брагой от винокуренного завода, что в нескольких километрах отсюда, но сегодня я чувствую только запах грязи и мокрой травы. Ветер бьет меня по щекам; подавив желание снова взглянуть на Романа, я не отрываю глаз от дороги.

– У меня отобрали права из-за того, что случилось в прошлом году, – наконец решается он. – Поэтому тебе придется меня катать. Сегодня к месту нашей встречи меня подвезла мама. Так радовалась, что я наконец-то решил выйти с кем-то. – Он бросает на меня взгляд. – Пришлось сказать ей, что ты – моя новая подруга. Она просто с ума сходит.

Ага, значит, родители за него беспокоятся. Плохо. Это означает усиленное наблюдение. Видимо, поэтому ему и нужна я – надежный партнер по суициду.

– Принято. Но, слушай, может, ты мне хотя бы будешь подсказывать, куда сворачивать, чтобы я тебя до дома доставила?

Роман молчит, и его нижняя губа дрожит, словно он не решается заговорить.

– В чем дело? – подталкиваю я его.

– Можно тебя попросить?

Ага, вот и первое задание для партнера. Странное ощущение: будто в пустой комнате качается кресло-качалка, и от этого делается одновременно тоскливо и уютно.

– Конечно, а что?

– Не могла бы ты остановиться около рыболовного магазина на Главной улице?

Я морщу нос:

– У рыболовного магазина?

– Да, надо червей купить.

Моргнув, я кидаю на него быстрый взгляд. Он смотрит прямо перед собой, но лицо расслаблено, это не похоже на розыгрыш.

– Э-э, ну хорошо. Только скажи, как туда проехать.

– Прямо по этой дороге, пока не упрешься в развилку у моста. Там бери влево и попадешь на главную трассу Уиллиса. Магазин будет справа, на углу перекрестка Главной и Бернс. – Голос Замерзшего Робота звучит спокойно и ровно, похоже, он действительно часто наведывается в рыболовный магазин. Странно.

Я покрепче хватаю руль и пытаюсь сосредоточиться на музыке. Сейчас передают Сороковую симфонию Моцарта, но даже ясный минорный скрипичный напев не может меня отвлечь.

– Зачем тебе черви? Ты любишь порыбачить?

Он фыркает:

– Нет.

И все. Замерзший Робот явно немногословен.

– Нет?

– Нет, это не для рыбалки. – Он ерзает на сиденье, подвигаясь ближе к двери. Его колени упираются в приборную панель. Я думаю, не предложить ли ему отодвинуть кресло, чтобы было удобнее, но молчу.

– Ладно. Тогда я не понимаю. Что я пропустила?

– А?

Ему что, все по слогам надо разжевывать?

– Зачем тебе черви, если ты не собираешься на рыбалку?

– Для черепашки, – отвечает он так, словно я с самого начала просто обязана была знать, что у него есть черепаха. Действительно, и как это не пришло мне в голову? Как я дожила до этого дня, не зная, что Уиллис из штата Кентукки – черепашья столица Соединенных Штатов?

Если честно, меня слегка смутило, что у него есть живность. Не похож он на того, кто стал бы держать домашнего питомца, а если бы и стал, то скорее золотистого ретривера. С виду Роман – просто стопроцентный американец: баскетбол, гамбургеры, собаки. Но когда я соображаю, что это значит, у меня перехватывает дыхание: «У него есть питомец». Я повторяю вслух:

– У тебя домашний питомец.

– Да, – подтверждает он, а затем, словно зная, о чем я думаю, поворачивается ко мне. – Не волнуйся, это меня не остановит.

Глубоко вздохнув, я тупо пялюсь на грязный коврик. В дальнем углу валяется смятая банка из-под колы. Солнечные блики, отражаясь от ее бока, подмигивают мне.

– За дорогой бы следила, – замечает Робот.

– Не поняла.

– Следи за дорогой.

– Слышу, – сдавленно отвечаю я. – Но если ты собрался умереть, какая тебе разница, смотрю я на дорогу или нет?

Он со свистом втягивает воздух, и краем глаза я замечаю, как его широкие плечи сразу же обвисают. Наверное, так выглядит лось, которого ранил охотник.

– Я хочу умереть сам, но другим навредить не хочу.

– Справедливо. – Сжав зубы, я гляжу прямо на дорогу. О банке колы ничего не говорю – еще подумает, что она угрожает нашей безопасности.

На развилке я поворачиваю влево, как и велел Замерзший Робот, и качу по «главной трассе» Уиллиса. Вдоль нее теснятся дома в викторианском стиле, в которых размещаются заведения с претенциозными названиями: кафе-мороженое «Сливочная битва», закусочная «Жареное яйцо», прачечная «Пена и пузырь».

– Как зовут черепашку?

– Капитан Немо, – признается парень и тут же добавляет: – Это не я его так назвал.

Дальше я не расспрашиваю, и имя неизвестного, подарившего черепахе это прозвище, повисает в воздухе, точно заклеенный конверт. Мы оба знаем: внутри письма – некая история, но вот прямо сейчас ни один из нас сорвать печать не решится.

Подъехав к голубому домику с наклейками на окнах в виде рыб, возле которого на газоне красуется щит «Все для рыбалки от Боба и K°», я притормаживаю и паркуюсь на пустой площадке напротив.

– Я быстро, – говорит Роман. Я тянусь к ключу зажигания, но он отрицательно качает головой. – Посиди здесь.

Не успеваю я ответить, как он уже выскакивает из машины и трусцой бежит к «Бобу и K°». Двигается он явно живее, чем за все время нашей встречи. Там, в кафе, он был каким-то заторможенным.

Похоже, он и вправду любит свою черепаху. Сердце сжимается, словно каменеет, но постепенно это чувство слабеет. Я похлопываю себя по животу: отлично сработано, черный слизняк. Поджидая Робота, закрываю глаза и слушаю музыку. Теперь включили отрывок из «Лебединого озера» Чайковского. Я его не люблю: слишком светлое, слишком красивое. Слишком много в нем неутоленного желания.

Мне не нравится желание в музыке. Я люблю прощание, освобождение.

Прежде чем я додумываю эту мысль, Замерзший Робот уже плюхается в машину, сжимая в руках бумажный стаканчик.

– Смотри не вытряхни их.

– А что? Тебе так дорога чистота в салоне? – Его губы морщатся, растягиваясь в широкой улыбке. Нет, у этого парня явно синдром повышенной улыбчивости, а он еще смеет обвинять меня в том, что я его кину.

Я хмурюсь:

– Просто тогда будет совсем уж помойка.

– Ладно, ладно. Прослежу, чтобы не разбежались.

Я выезжаю с парковки на Главную улицу и еду дальше.

– Так где твой дом?

Роман показывает, а потом спрашивает:

– И как ты только слушаешь эту фигню?

Я показываю на радио:

– Фигню? Вообще-то это – музыка гения!

Жаль, что сейчас у них Чайковский, я бы с большим удовольствием впряглась защищать что-нибудь посильнее, например какую-нибудь токкату Баха, но все равно: «Лебединое озеро» бесконечно глубже любой трескучей попсы, которую он включил вначале.

– Но здесь же нет слов, – жалуется он.

– Да что ты говоришь! Прикольно, что тебя – именно тебя это беспокоит.

Я чувствую, как он снова ерзает и прикладывается коленом о дверь.

– Ты о чем?

– О том, что ты вроде не фанатеешь от слов. Поэтому странно, что они нужны тебе в музыке.

Роман чуть не выворачивает шею в мою сторону. Я чувствую на лице его взгляд – он мягкий, не прожигающий, но я все равно ощущаю его всей кожей.

– Я люблю слова других людей. Они меня заполняют.

– «Закинуться и прижать телочку» – типа таких?

Он снова фыркает:

– Нет. Это просто шум. Но мне он тоже нравится. Помогает забыть.

– Забыть о?..

– Об этом. О том, почему я хочу умереть.

Мы въезжаем в его квартал. Похож на мой: те же старые каркасные дома, только за газончиками, как видно, ухаживают получше: ни сорняковых пятен, ни одуванчиковых заплат.

– Не понимаю я тебя.

Чистая правда. Возможно, это самое честное, что я ему сегодня сказала. Не понимаю, зачем он ищет, чем себя заполнить и зачем ему для этого музыка. Я-то слушаю классику, чтобы найти укрытие, место, куда могу сбежать от своей пустоты.

Теперь он возится с червями. От тряски они скачут вверх-вниз, и Робот пытается удерживать стаканчик на коленях как можно ровнее. Интересно, зачем так беспокоиться за существ, которым все равно предстоит умереть.

Роман ничего не говорит, но я пытаюсь вытащить из него ответ:

– Не понимаю, почему ты этого хочешь и зачем ты в это ввязываешься.

– Ты спрашиваешь, почему я хочу убить себя или почему не хочу делать это в одиночестве?

– И то и другое. – Я прикусываю нижнюю губу. – Хотя, честно говоря, меня не очень-то волнует, почему ты решил покончить с собой.

Это ложь, но поскольку я не хочу называть свою причину, то, пожалуй, было бы честно не тянуть признание и из него.

– Но мне нужно знать, что ты меня не продинамишь.

Он издает холодный смешок:

– Ага, теперь ты беспокоишься, что тебя кинут?

– Я видела, что у тебя куча друзей. Хочу быть уверена, что это не какой-то розыгрыш.

«Ты знаешь Брайана Джексона – поэтому мне нужно убедиться, что это не подстава» – вот что на самом деле стоило бы сказать.

– Друзей? – Робот с отвращением цедит это слово. – Они мне не друзья.

– Я, конечно, не спец, но было похоже, что так и есть.

– Слушай, ты не знаешь, о чем говоришь, – так что помолчи.

Вечернее солнце врывается в машину, подсвечивая его ореховые глаза золотом. Жаль, я не могу вернуть им зеленый оттенок – с ним взгляд Романа не был таким неприятным и злым.

– А ты не слишком-то вежлив.

Он вскидывает подбородок, словно в знак того, что извиняться не собирается.

– Здесь налево. – Он указывает на маленькую улочку, отходящую от Саутвинд, главной улицы его района. – Красный дом справа.

Ветхое старое здание вроде того, в котором живу я, но краска на деревянной обшивке выглядит свежее, да и садом явно кто-то занимается. Клумба засыпана свежими опилками, и, хотя ростки пока не проклюнулись, я представляю, как в июне она покроется лилиями и ноготками. В конце дороги виден почтовый ящик цвета карамельного соуса, а на нем табличка с надписью «Франклины».

– Мило, – признаю я.

– Мама хлопочет, – объясняет Роман, вылезая из машины со стаканчиком червей в левой руке.

Думаю, то же самое можно сказать обо всех мамах.

– Погоди, – спохватываюсь я, – так мы собираемся это делать или нет?

– Да, я – да, если ты…

– Я определенно да. Хотя так и не поняла.

– Чего?

– Зачем тебе я.

Словно в ответ на мой вопрос распахивается дверь дома, и с крыльца легко сбегает невысокая полненькая женщина средних лет. Каштановые, точь-в-точь как у Романа, волосы уже тронуты сединой. На ней передник и шлепанцы в цветочек. Воплощенный дух городка.

– Роман! – Она машет нам обоим рукой, как королева карнавала. Большинство местных женщин средних лет довели этот жест до совершенства. Все отработано: запястье фиксируем, ладонью неторопливо покачиваем.

– Роман! – повторяет она. – Познакомь меня со своей девушкой.

Я краснею, в животе все пульсирует. Хотя я-то ни в чем не виновата: в конце концов, не из-за меня ее сын решил покончить с собой. Но я вовсе не планировала встречаться с семьей партнера. Именно осложнений в лице матерей семейства я и хотела избежать. Два минуса Замерзшего Робота: черепашка и любящая мать. Будь я попридирчивее, сказала бы, что у него слишком тяжелый багаж. Но при моем раскладе выбирать не приходится.

– Э-э, мам, – запинаясь, говорит Роман и хватает ртом воздух. Его кадык ходит ходуном. – Это Айзел.

Хорошо сыграно, Замерзший Робот, очень хорошо.

– Айзел! – Она вскидывает брови и протягивает мне руку через открытое окно машины. Я знаю, что сейчас проваливаю тест на «вежливость южан»: мне следовало бы выйти из автомобиля и присесть в реверансе, если я, черт возьми, рассчитываю получить ее одобрение. Но мне это не сдалось. Замуж за Романа я не собираюсь, а через месяц одобрять будет вообще уже некого.

– Рада познакомиться, – вяло отвечаю на ее рукопожатие.

– Айзел – красивое имя.

За многие годы я усвоила, что фразочка «Айзел – красивое имя» – это просто тактичная форма выражения «Какая еще, к черту, Айзел?!».

– Оно турецкое. – Я внимательно слежу за лицом женщины, изучая ее реакцию. Больше всего меня интересует, обсуждают ли здесь истории о моем отце с тем же упорством, что и в Лэнгстоне. Возможно ли, что Роман, или его приятели, или его мать знают об отце и о том, что он натворил. Не сомневаюсь: он – единственный выходец из Турции, попавший в главные новости этой части Кентукки. А в последнее время, когда Брайан Джексон стал новой звездой, моего отца упоминают все чаще и чаще. Миссис Франклин, если уже и сложила два и два, виду не подает. Ее лицо в форме сердечка сияет искренней улыбкой.

– Твоя семья живет здесь же, в Уиллисе? – спрашивает она.

– В Лэнгстоне.

– У меня есть друзья в Лэнгстоне, прихожане Дома благодати. Ты ее знаешь?

Хочет узнать, посещаю ли я церковь. Умно. Должна признать: выдержка у этой женщины завидная.

– Моя мама ходит в церковь Святой Колумбии.

Я говорю правду. Мама, Стив, Джорджия и Майк – все бывают на службе каждое воскресенье. Иногда и я присоединялась, но уже давно забросила это дело. Когда я только переехала к ним, мама еще заставляла меня, но потом плюнула – она легко отказывается от борьбы. Уверена, все в церкви заметили мое отсутствие. Наверное, шепчутся, что я иду по стопам своего отца, которым овладел дьявол.

Глаза матери Романа вспыхивают при упоминании Святой Колумбии. Положив руки на округлые бедра, она нагибается к окну машины, и салон тут же наполняется запахом лака для волос.

– Я слышала, это чудесная церковь! Заходила к ним на Рождество несколько лет назад. У них потрясающий хормейстер, правда?

Я ничего не знаю о хормейстере Святой Колумбии и не очень понимаю, как можно «не так» исполнить «В яслях, не в колыбели» или «Тихую ночь», но киваю, словно согласна с нею, словно я обычный человек, который с удовольствием поддержит беседу о своей церкви, а не ходячая бомба с запущенным часовым механизмом.

– Моя сестра поет в хоре.

Это приводит миссис Франклин в полный восторг, она улыбается широко и открыто – совсем не похоже на Романа, который каждый раз будто сомневается, стоит ли улыбаться вообще.

– Ой, как здорово! А я все пытаюсь приобщить Романа к церкви. Как чудесно, когда молодежь обращается к Господу!

Я подавляю желание закатить глаза. Честно говоря, сестру я плохо знаю. Мы не говорили ни о чем серьезном уже пару лет, но зуб даю: не обращается она ни к какому Господу. У нее просто нет времени обращаться к кому-то другому, кроме себя.

– Она любит петь перед людьми. – Я опускаю, что еще больше Джорджия обожает звук собственного голоса.

Улыбка миссис Франклин расползается так широко, что я уже начинаю бояться, как бы ее лицо не треснуло. Но тут она поворачивается к сыну:

– О, ты привез корм Капитану Немо!

Роман горбится, сутулится, как будто пытаясь спрятать от нее стаканчик с червями. Но, как бы он ни маскировался, скрыться ему явно не удается.

– Да, мы захватили их по дороге.

Мать Романа, сияя, поворачивается ко мне:

– Как мило!

Я киваю, не очень понимая, что должна сказать. Едва удерживаюсь от вопроса, кто дал Капитану Немо такое имечко. Может, даже она – уже очень похожа на любительницу зверушек.

На несколько мгновений повисает тишина, потом Роман кашляет и смущенно возит ногами по полу.

– Э-э, мам. Дашь нам с Айзел минутку?

Миссис Франклин тушуется, а потом по ее лицу пробегает странная дрожь. Такое выражение бывает у спортсменов на финише или у альпинистов, добравшихся до вершины. Она обращается ко мне с такой счастливой улыбкой, словно я – ангел-хранитель, спустившийся с небес спасти ее безнадежного сына. Она думает, будто все понимает, но на самом деле не понимает ничего, даже наоборот. Бедная женщина.

– Конечно, жду тебя дома, дорогой. – Она снимает с сына бейсболку и проводит рукой по его коротким темным волосам, потом возвращает ему кепку, а он, словно взамен, отдает ей червей.

– Возьмешь их, ладно? Я покормлю его, как только приду.

– Договорились!

Миссис Франклин осторожно принимает стакан, будто это бесценный груз, и одаривает меня прощальной улыбкой.

– Было приятно познакомиться. Ты должна как-нибудь зайти к нам пообедать.

– О, было бы здорово! – беспардонно вру я.

На полпути к дому она, не оборачиваясь, кричит:

– А я поищу какие-нибудь турецкие рецепты. Приготовлю что-нибудь традиционное.

Бережно сжимая бумажный стаканчик в руках, миссис Франклин торопливо уходит в дом, щелкая шлепанцами по асфальту.

Я ела турецкие блюда всего пару раз в жизни, когда к папе заезжали какие-то друзья. Одна из их жен взяла на себя готовку. Помню запах майорана, оливкового масла и сумаха, заполнивший весь дом.

– Вот поэтому ты и нужна мне, – говорит Роман.

– Из-за мамы? А она приятная.

Он мотает головой, губы сжаты в тонкую линию:

– Именно. Приятная, но я постоянно под прицелом. Мне нужна помощь, чтобы избавиться от ее внимания, чтобы мы – ну, ты понимаешь…

Это одна из «фишек» подростковых самоубийств. Тебе нужно смыться от всевидящего родительского ока на достаточно долгое время, чтобы успеть умереть, пока кто-то тебя не нашел. Хуже нет, если веревку перережут, прежде чем ты окончательно задохнешься, или из машины вытащат до того, как угарный газ сделает свое дело. Похоже, Роман понял, что ему не дадут уединиться в собственном доме: заботливая мама не оставит сыночка одного.

– А еще у тебя нет тачки.

Я нужна ему, чтобы подвезти его к месту смерти. Так непривычно быть кому-то нужной – мне, пожалуй, даже нравится. Но я хочу, чтобы черный слизняк внутри съел это чувство. Когда что-то нравится, это опасно.

– И это правда, – соглашается он.

– Почему бы не попросить Трэвиса или Лэнса? – подмигиваю ему я. – Они же оба с правами, правильно? Можешь попросить их подкинуть тебя до моста у Главной улицы, а потом сказать, что собрался на прогулку. На очень длинную прогулку.

Роман с негодованием глядит на меня:

– Не думаю, что в этом есть что-то смешное, Айзел. – Мысок его кроссовки чертит линию на траве.

Мне и самой не смешно, Замерзший Робот.

– Прости.

– Ну что, потусим в субботу? Можешь?

– Потусим?

Не думаю, что за всю свою жизнь я хоть раз «тусила» с кем-нибудь. Даже когда мы дружили с Анной Стивенс, наше общение всегда имело конкретную цель: набрать и разложить по папочкам опавшие листья, построить модель самолета, посмотреть передачу про африканских жуков по Пи-Би-Эс{ Пи-Би-Эс «Паблик бродкастинг сервис» (PBS, Public Broadcasting Service) – американская некоммерческая телевизионная сеть. Тематику вещания составили культурно-просветительские и образовательные программы, а также классика мирового кинематографа.}.

– Ты понимаешь, о чем я: встретимся, чтобы обсудить все подробности. – Роман теребит свою бейсболку, пока наконец не надевает ее обратно.

Удивительно, но на мгновение я притворяюсь, будто мы собираемся обсуждать не совместное самоубийство, а ограбление банка, или розыгрыш, или просто доклад по литературе. Я представляю себе, что мы два нормальных подростка, что я действительно собираюсь заехать в гости – и пусть его мама приготовит «что-нибудь турецкое», и пусть мы весь вечер будем слушать музыку или хохотать над глупыми видеороликами в интернете.