Текст книги "Занимательные истории"

Богач Ламбер

Отсюда и несметное богатство Ламбера, в свое время чиновника казначейства у Фьебе: он умело пользовался деньгами – ссудив кому-нибудь пятьдесят тысяч ливров, он затем умышленно начинал торопить его с уплатой долга, и тогда должник, дабы получить отсрочку, швырял ему на стол мешок с тысячью франков (этот Ламбер умер молодым и до того не щадил себя, накапливая состояние, что умер, так и не поживившись им. Он оставил сто тысяч ренты своему брату. Оба они – сыновья ревизора Счетной палаты). Кардинал все же находился в полном неведении относительно положения вещей, не зная, на что тратятся деньги и есть ли что-нибудь в запасе, – и все потому, что он хотел красть и давал красть другим.

В те времена он ездил по Парижу без охраны, но под кардинальской мантией носил надежную кольчугу, а в фартуке и спинке кареты вшита была сталь, и всегда кто-нибудь стоял на запятках. Он постоянно возил с собою маршала де Лафорса, ибо того любил народ. Король отправился в Шантийи и послал маршала де Шатийона, чтобы тот приказал сломать мосты на Уазе. Монтатер, дворянин из округи Лианкур, встретив Маршала, сказал ему: «А что же делать нам, кто живет по ту сторону реки? Сдается, вы обрекаете нас на разграбление». – «Пошлите, – ответил Маршал, – за охраной к г-ну Пикколомини; я дам вам к нему письмо, он мне приятель, мы так не раз поступали во Фландрии после сражения при Авене».[198]198
  Сражение при Авене было выиграно французами у испанцев 20 мая 1635 г. за год до неудачной кампании в Пикардии.


[Закрыть] Узнав про то, г-н де Лианкур и г-н д'Юмьер присоединяются к просьбе Монтатера. Маршал пишет Пикколомини письмо; тот посылает трех конвойных и велит сказать маршалу де Шатийону, что маршалу де Брезе он бы никакой охраны не дал. Пикколомини любил порядок: так, поселившись в доме некоего французского дворянина, он сберег ему все, даже садовые шпалеры, и велел выпороть пажа, который влез в сад через стену. Г-н де Сен-Симон, кавалер Ордена Святого Духа и комендант замка Шантийи, дабы выслужиться, доложил Королю, что в поместье Монтатера есть стражник; поместье, мол, расположено очень высоко, так что оттуда всегда можно увидеть, когда у Короля небольшой эскорт и его легко захватить в плен, послав пятьсот всадников, ибо, говорил он, на реке есть броды. И тут на Короля нападает страх, он начинает клясть Монтатера, пусть, мол, через три дня ему отрубят голову, ведь это он подал другим дурной пример. Монтатер не показывается ему на глаза, хотя в сущности виноват был маршал Шатийон. Король сам дал повод к панике, которая овладела всей округой, повелев вывезти всю мебель из замка Шантийи, расположенного по сю сторону реки и огражденного надежными рвами. Король гневался два дня, на третий Санген, личный дворецкий Его Величества, подал Королю груши, кои получены были им из поместья Монтатера. Король нашел их вкусными и спросил, откуда они. «Государь, – ответил с улыбкой дворецкий, – если бы вы знали откуда, у вас пропала бы охота их отведать. Кушайте, кушайте, я вам после скажу». А потом говорит Королю: «Мне принес их и велел вам подать тот самый человек, которого вы давеча так проклинали». Король рассмеялся и заявил, что он хотел бы получить от этих груш черенки. Наконец герцог Ангулемский примирился с Монтатером с условием, что тот не будет ни о чем говорить. В самом деле, Король сказал ему: «Монтатер, я прощаю тебя, но только никаких объяснений», – и повернулся к нему спиной. Было бы куда лучше, если бы Король, а то и Кардинал примерно наказали тех, кто так трусливо бежал из Парижа; ибо в ту пору Орлеанская дорога была запружена каретами людей, полагавших, будто в Париже оставаться небезопасно. Одним из них был Барантен де Шарон. Его-то надо было наказать для примера, присудив к выплате большого штрафа, – ведь он был богат и бездетен.

Желая создать герцогское поместье для рода Ришелье, Кардинал вознамерился приобрести имение Иль-Бушар, принадлежавшее герцогу де Ла-Тремуй;[199]199
  В нынешней орфографии – де Ла-Тремуй.


[Закрыть] и для того, чтобы провести Герцога, он подослал к нему соглядатаев, кои донесли, что де Кардинал готов дать столько-то; это было больше того, что стоила земля; Герцог поверил. Кардинал спрашивает у него, желает ли он продать землю. Ла-Тремуй отвечает, что согласен и дает в том слово. «А я, – говорит Кардинал, – даю вам слово, что куплю ее; надобно, стало быть, посмотреть, – добавляет он, – во сколько она оценивается, ибо вы, должно быть, не станете дорожиться». – «О, мне сказали, – отвечает Герцог, – что вы дадите за нее, сколько с вас спросят». И все же Герцогу пришлось уступить. Один лес стоил сто тысяч экю, которые были ему уплачены за все. Герцог де Ла-Тремуй совершал еще более безрассудные сделки. Ламуесе, его шурин, извлек из Кентенского леса, который продал ему Герцог со всеми угодьями, пятьсот тысяч франков, сумму, в которую ему обошлась вся покупка. Герцог отдал лес с прилегающими землями за меньшую сумму, нежели та, в которую оценивался только лес.

Кардинал обменялся землями с Королем, предоставив ему поместье Шинон; и, дабы не иметь по соседству прекрасного замка, который неизбежно стал бы собственностью принца крови, поскольку принадлежал Мадемуазель,[200]200
  Мадемуазель – титул незамужних внучек, племянниц и двоюродных сестер короля, принцесс крови. Здесь имеется в виду Анна-Мария-Луиза, герцогиня je Монпансье.


[Закрыть] он заставил герцога Орлеанского, как ее опекуна, поменять Шампиньи на Буа-ле-Виконт, а замок срыть. Он хотел, чтобы снесли также тамошнюю Сент-Шапель, где находятся гробницы господ де Монпансье. Для этого он написал Папе (ибо Сент-Шапель состоит в непосредственном ведении Папы), будто часовне грозит обвал. Иннокентий X, в ту пору датарий[201]201
  Датарий – начальник того отделения папской канцелярии, которое ведает делами о назначениях в церковные приходы, а также разрешает вопросы, касающиеся устранения препятствий к браку.


[Закрыть] кардинала Барберини, папского легата во Франции, был послан осмотреть здание. Он нашел, что оно великолепно и находится в прекрасном состоянии, и в донесении своем опроверг то, что писал Ришелье, который все же не осмелился взорвать Сент-Шапель, сославшись потом на молнию. Впоследствии именно это и послужило причиною тому, что Мадемуазель пожелала вернуться в Шампиньи, о чем мы расскажем в «Мемуарах эпохи Регентства», и действительно туда вернулась. Судите же, как жалок был этот человек, ежели он, способный прославить самый глухой уголок Франции, полагал, будто, пристроив большое здание к дому своего отца, прибавит тем себе славы. Да и ежели оставить в стороне хлопоты, связанные с королевскими уделами и поместьем Шампиньи, само место это не отличалось ни красотою, ни здоровым климатом; и, несмотря на все старания Кардинала сделать его из ряда вон выходящим, к нему никак не привыкнешь. Он допустил там изрядные ошибки: главный жилой флигель получился слишком малым и слишком узким из-за того, что Ришелье вздумалось сохранить часть дома своего отца, где теперь показывают комнату, в которой Кардинал родился, и все лишь ради тот, чтобы любой видел, что у отца его был каменный дом, крытый шифером, в краю, где все крестьянские дома точно такие же. Ему захотелось также оставить в углу садового партера довольно большую церковь по той причине, что там похоронены его предки. Двор очень приятен и уставлен многими статуями; ни в одном другом поместье не найдешь такой позолоты и таких прекрасных картин, как во внутренних покоях этого дома; но со стороны сада фасад жилого здания выглядит нелепо. Сюда подвели воду и соорудили великое множество фонтанов. В каналах течет прекрасная вода. Питает их небольшая речка, и рвы заполнены до краев. Парк и сад прекрасны. Ни в замке, пи в городе нельзя было сделать погреба, его сделали в конце сада.[202]202
  Лес там некрасив: дубы не так любят болотистую почву, как большие тополя. Он мог бы создать нечто куда более красивое в Иль-Бушаре. (Прим. автора)


[Закрыть] Птичий двор очень хорош, городок очень мил, он словно сделан из картона; церковь весьма приятна; городские дома построены в одной и той же манере, все из тесаного камня. Они возводились теми, кто был причастен к финансам, к той или иной партии и к дому Кардинала. Ришелье был лишен удовольствия любоваться своим поместьем, он был слишком занят.

В Париже ему пришла в голову блажь сохранить комнату во дворце Рамбуйе,[203]203
  Нынешний дворец Рамбуйе принадлежал тогда г-ну де Пизани. (Прим. автора)


[Закрыть] и из-за этой прихоти он испортил главный жилой флигель. И в городе, и за его стенами он строил, как скупец. Надобно также сказать, поскольку это правда, что вначале у него не было столь больших планов и все делалось крайне необдуманно. Дабы получить место под постройку, он пожелал приобрести дом, на котором красовалась вывеска «Три девственницы». Поначалу он действовал по-хорошему и вел себя разумно; но горожанин, коему этот дом принадлежал, тупо твердил, что, мол, дом этот – отцовское наследство. Кардинал в конце концов рассвирепел и, постыдно мстя владельцу, велел отнести его в налоговых списках к разряду зажиточных. После этого он получил дом, как того и добивался.

Как это видно из его завещания, он оставил Кардинальский дворец Дофину, дабы там жил он или хотя бы предполагаемый наследник Французской короны. Когда, вскоре после смерти покойного Короля, туда переселился Двор, его назвали «Пале Руаяль».[204]204
  Т. е. королевский дворец.


[Закрыть] Было весьма нелепо изменять его название. В 1647 году г-жа д'Эгийон дождалась удобного случая и, объяснив, какой вред наносится тем самым имени ее дяди, добилась разрешения вернуть дворцу название «Кардинальский». В народе поговаривали, будто все дело в том, что Королева отдала сей дворец кардиналу Мазарини.

Г-жа де Рамбуйе сказала г-же д'Эгийон: «Сударыня, если бы Кардиналу угодно было обращаться с господином де Рамбуйе так же, как с его дворцом, он постарался бы придать его имени больше блеска». Услуга, которую г-н де Рамбуйе оказал Кардиналу, убедив Месье стать на его сторону в «День Одураченных», в самом деле того стоила.

Од обложил большим налогом и Барантена де Шарона, который не раз принимал его у себя в доме. Не то чтобы де Шарон этого не заслужил – он был очень богат, да и преглупо вел себя, подняв шум из-за какого-то свечного огарка, который прислонили к стене, где он закоптил невесть какую жалкую мазню; и не подумайте, что это было сделано с ведома Кардинала, который очень любил чистоту и никогда ничего не портил. Не было дома, который бы содержался с большей тщательностью и в большем порядке, нежели его собственный. Барантен был так глуп, что умер с досады, – вот до чего доходили его скупость и корыстолюбие. В оправдание Кардинала говорили, что два или три небольших недоразумения, вроде тех, какие произошли с Шароном, и нелюбезность некоторых из этих людей, не желавших уступить ему весь свой дом, хотя тот и не был слишком большим, дали Ришелье право обложить их налогом; а еще болтали, будто он опасался, как бы не стали кричать, почему де он щадит Барантена, когда люди с меньшим достатком и те должны платить. Однако в обществе к этому отнеслись неодобрительно.

В Рюэле, дабы сразу упомянуть о его зданиях, тоже нельзя найти ничего примечательного; но Кардинал кичился тем, что городок расположен вблизи Сен-Жерменского замка. Что же до Сорбонны, то это несомненно прекрасное строение, но племянница Кардинала не заканчивает там алтаря и пр., хотя и обязана была бы это сделать, точно так же как и не завершает сооружение его гробницы.

Отец Коссен, иезуит, заступивший место отца Арну, вместе с Лафайетт, фрейлиной Королевы, в которую, по своему обыкновению, был влюблен Король, стал строить козни против Кардинала. В этом принимал участие и г-н де Лимож, дядя фрейлины. Г-жу де Сенсе, близкую ее подругу, за это прогнали, а Лафайетт постригли в монахини. Вот как все раскрылось.

Герцог Ангулемский (побочный сын Карла IX), в ту пору вдовец, обратился к Кардиналу с просьбой разрешить некоей Вантадур, аббатисе монастыря в Нижней Нормандии, у которой Кардинал отнял аббатство за пасквили, сочиненные ею против него, поступить в какую-либо обитель в Париже, чтобы та не осталась без пристанища. Кардинал выполнил его просьбу; возвращаясь от него, Герцог заехал в Иезуитскую общину на улице Сент-Антуан, и там отец Коссен сообщил ему, будто Король, движимый состраданием к своему народу, решил прогнать кардинала де Ришелье, – это, мол, злодей из злодеев, и он, Король, остановил свой выбор на нем, Коссене, дабы сделать его кардиналом и поставить на место прежнего. Подумаешь, нашел тоже честного человека! Наш Герцог, хорошо знавший Короля, благодарит отца Коссена; тот уходит, начинает раздумывать, что же ему теперь делать, и решает наконец тут же переговорить с г-ном де Шавиньи. Шавиньи обнимает его и говорит: «Вы возвращаете нас к жизни! Вот уже полгода, как нельзя понять, что сталось с Королем». Не мешкая доле, Шавиньи скачет в Рюэль. Следом за ним туда отправляется Герцог Ангулемский. На следующий день они вместе с Ришелье едут к Королю. Кардинал смеясь говорит: «Государь, перед вами злой, бесчестный негодяй; на его место надобно поставить герцога Ангулемского». Король тоже рассмеялся, но несколько принужденно, и сказал: «С некоторых пор я замечаю, что бедный отец Коссен сдает разумом». За это граф д'Алэ получил пост губернатора Прованса.

Вскоре после этого герцог Ангулемский охотился с Королем на лань в Венсенском лесу. Король спросил его: «Видите ли вы вон ту башню, приятель? Ничто не помешало бы Кардиналу вас туда засадить». – «Клянусь богом, государь, – ответил наш Герцог, – значит я это вполне заслужил, иначе он вряд ли бы вам так посоветовал».

Отец Коссен умер несколько загадочно. Он немного занимался астрологией и предсказал, что умрет в такой-то день; и именно в этот день, не испытывая никакого недомогания, он ложится в кровать и умирает. – Королева-мать точно так же твердо верила в предсказания и чуть с ума не сошла от злости, когда ее уверили, что Кардинал проживет в добром здравии еще очень долго.[205]205
  Королева-мать верила в то, что большие, громко жужжащие мухи понимают все, что говорится, и повторяют сказанное. Увидев хотя бы одну, она никогда не говорила ничего, что должно было оставаться в тайне. (Прим. автора)


[Закрыть]

Правительственные дела причиняли Кардиналу, разумеется, множество хлопот; поэтому он немало тратил на содержание шпионов. Король был нерешителен и ничего не осмеливался делать сам. Как-то он пожаловал одному священнику епископство, и все нашли, что с его стороны это необычайная смелость: речь шла о должности Майского епископа, оставшейся незанятой после смерти некоего Лавардена. Король узнал об этом раньше, нежели про то сообщили Кардиналу, и сказал придворному священнику по имени Лаферте, что он ему это епископство поручает. Лаферте отправился к Кардиналу и сообщил ему, дрожа всем телом, что Король поставил его во главе Манской епархии безо всякой просьбы с его стороны. «О, воистину! – воскликнул Кардинал. – Король препоручил вам Манскую епархию, это сразу видно!». Священник подумал было, что эту должность хотят у него отнять и что вместо нее ему дадут что-нибудь поскромнее. Но при первой же встрече с Кардиналом Король сказал: «Я отдал Манскую епархию Лаферте». Кардинал, услышав это, почтительно одобрил распоряжение Монарха, дабы не отменять то, что решил Король. Сей Лаферте был сыном Руанского советника, который не мог сделать его духовным советником в своем Парламенте, ибо сын этот был младшим. В Париже младший Лаферте получил должность священника, ведающего делами о подаяниях, которая приносила ему двадцать тысяч ливров; отец, хотя и не слишком расположенный к нему, дал на то свое согласие; сестра Лаферте, жившая в Париже, кормила его. Он проявил большое усердие, и Король любил его, не выказывая, однако, своего расположения.

Первой крепостью, которую взяли во Фландрии, была Геденская.[206]206
  Геденская крепость считалась самой укрепленной в Европе. Французская армия осадила ее 16 мая и, несмотря на упорное сопротивление испанского гарнизона, принудила его капитулировать 29 июня 1639 г.


[Закрыть]Генерал-инспектор артиллерии де Ламейре командовал одной штурмовой колонной, а Ламбер – другой; у Ламбера был инженер, который в свое время служил в Нидерландах; человек этот во всем соблюдал порядок и делал все, как подобает. Генерал-инспектор артиллерии не пожелал терпеливо ждать: он положил множество людей, но продвигался медленнее, нежели Ламбер. Наконец он посылает за инженером: «Сколько вам еще надобно дней?». – «Не больше и не меньше, сударь, чем до начала следующего штурма. Потребуется немало времени на то, чтобы перейти ров». Дабы предоставить Генерал-инспектору артиллерии честь взять крепость и сделать его тут же на месте маршалом Франции, пришлось в конце концов задержать атаку Ламбера. Именно тогда Генерал-инспектор артиллерии, испытывая острую нужду в деньгах, предложил Кардиналу назначить четырех интендантов финансов и выплачивать каждому по двести тысяч ливров в год. Кардинал спросил его: «Господин Генерал-инспектор артиллерии, ежели бы вам сказали: „У вас есть дворецкий, он вас обкрадывает; но вы слишком важный вельможа, чтобы дать обкрадывать себя только одному человеку, возьмите еще четверых“, – последовали бы вы этому совету?». Еще как-то раз, в ту пору, когда должность заместителя Главного судьи временно занимал Лафема, Генерал-инспектор артиллерии сказал Кардиналу, что он, Ламейре, знает человека, который даст за эту должность восемьсот тысяч ливров. «Не называйте мне его, – ответил Кардинал, – не иначе как он вор».

Росиньоль

Геден сдался бы на неделю позже, если бы не было перехвачено шифрованное письмо, в котором осажденные просили о помощи. Расшифровал его Росиньоль и ответил противнику посредством того же шифра от имени Кардинала-инфанта, что осажденным помочь невозможно и что им следует вступить в переговоры. Под Ларошелью Росиньоль также расшифровал письмо, которое приободрило Кардинала и подкрепило правильность его намерения.[207]207
  Вторая редакция на полях: Во время осады Ларошели покойный принц Анри де Конде, видя, как трудно разбираться в шифрованных письмах, вспомнил, что видел когда-то в Альби молодого человека, по имени Росиньоль, у которого был талант по этой части. Он сообщил о нем Кардиналу и тот вызвал его. Росиньоль сразу же разыскал Кардинала и сказал Его Высокопреосвященству: «Надежда ларошельцев основана лишь на слухах. Они ждут помощи с моря; ее обещают им англичане». Кардинал весьма оценил эту науку и попытался, как только мог, внушить всем, что нет такого шифра, которого Росиньоль не разгадал бы. Это пошло ему на пользу, когда против него стали строить казни. (Прим. автора)


[Закрыть]

Этот Росиньоль был бедный малый родом из Альби и обладал неплохими способностями по части разгадывания шифров. Кардинал держал его при себе и ради того, чтобы наводить страх на людей, и еще для других надобностей. Он преуспел и стал теперь старшим ревизиром Счетной палаты в Пуатье. Он сделался до того набожным, что даже бичевал себя, В 1653 году он получил четырнадцать тысяч экю – свой пенсион за три года. Кардинал Мазарини решил, что он ему пригодится для шифров, хранимых в уме: ни он, ни кто другой не умели разгадывать их, разве только случайно; говорят, сам он за всю жизнь разгадал всего лишь один» В остальном Росиньоль был человеком более чем заурядным. Он простодушно рассказывал кардиналу де Ришелье о почестях, которые ему, Росиньолю, оказывали в Альби: «Монсеньер, – говорил он, – они не смели подойти ко мне близко. Они смотрели на меня как на фаворита, я же держался с ними по-прежнему запросто. Все удивлялись моей учтивости». Кардинал на это лишь пожимал плечами, а когда Росиньоль вышел, сказал Демаре: «Пожалуйста, выведайте у него все толком». Демаре подходит к Росиньолю и говорит ему: «Вы давеча наговорили Монсеньеру всяких небылиц». – «Упаси боже, – отвечает тот, – вовсе нет: я ему и половины не рассказал; но вот вам расскажу все». И тут же начинает врать безо всякого удержу. «Надобно, однако, – добавляет он, – рассказать вам, какие я остроты отпускал. Был там судья, который вроде и подступиться ко мне боялся; а я его обнимаю и говорю со смехом: "Вспомните-ка об Альберга"». Это был кабачок, где они когда-то вместе выпивали.

От маршала де Ламейре узнали, что какой-то человек, одетый на испанский манер, очень добивался свидания с кардиналом де Ришелье с глазу на глаз и что после долгих переговоров, поскольку тот настаивал, чтобы беседа проходила без свидетелей, его вынуждены были обыскать. Этот человек предложил Ришелье за двенадцать тысяч экю в месяц сообщать обо всем, что будет происходить в Государственном Совете Испании. Кардинал согласился, решив в первый месяц пойти на риск. А потом продолжил сделку. Деньги клались в некую сточную трубу близ Фонтарабии[208]208
  Фонтарабия – город в Испании в 17 километрах от Сан-Себастьяна, где французы потерпели поражение в 1638 г.


[Закрыть] и оттуда же забирались донесения обо всем, что произошло. Не знаю точно, когда это началось и сколько времени длилось.

Когда герцог Лотарингский нарушил договор, который он заключил в Сен-Жермене с Королем,[209]209
  Герцог Карл Лотарингский подписал 27 марта 1641 г. договор, в которое он отрекался от всех соглашений, подписанных им когда-либо с врагами Франции Он принес присягу, торжественно поклявшись, что будет свято соблюдать стать? договора. 21 апреля того же года он подтвердил свои слова; однако очень скоро о них забыл. В сентябре 1641 г. Королю пришлось отправить в Лотарингию войск? под командованием графа де Грансе.


[Закрыть] Кардинал, дабы утешить Его Величество, предложил ему некоторую сумму из собственных сбережений (ибо для Короля не могло быть большего утешения) и, заподозрив, что десять тысяч пистолей, полученных Герцогом, находятся еще в Париже, отправил на розыски комиссара Куафье, обещав ему в награду шестьсот пистолей. Куафье случайно знал одного лотарингца, который был в довольно хороших отношениях с Герцогом; он идет к этому человеку и говорит ему: «Вас хотят арестовать за то-то и то-то». Лотарингец признается Куафье, что деньги эти у него. «Так отдайте их мне, и вас не арестуют, даю вам в том честное слово». Лотарингец отдает ему деньги; Куафье относит их Кардиналу, а Кардинал – Королю. Так были уплачены шестьсот обещанных пистолей.

Де Мев

Кардинал умел держать слово: это видно из того, что я сейчас расскажу. Был инженер де Мев, который однажды имел неосторожность сказать: «Надобно только купить два дома, один против другого, на улице Сент-Оноре, а под мостовой заложить мину и, когда будет проезжать Кардинал, поджечь фитиль». Судите, насколько это было осуществимо. Кардиналу донесли о его словах, а также о том, что человек этот знает секрет, как разрушать железо при помощи некоей жидкости. Кардинала это испугало, и он решил отделаться от Инженера. Де Мев имел доступ в Арсенал, и Генерал-инспектор артиллерии намеревался извлечь большую выгоду из его секрета, наводя панику на города, где имелись железные решетки для спуска сточных вод. Однажды Инженер пообещал кому-то заночевать в Сен-Клу; наступает вечер, и он, чтобы выполнить свое обещание, ухитряется разъять с помощью своего снадобья причальную цепь какого-то судна и берет с собою лакея с зажженным факелом, чтобы увереннее проплывать под мостами. В ту же самую ночь вспыхивает пожар на мосту Менял. Вот и предлог: де Мева обвиняют в поджоге, и притом в злонамеренном. Во главе своих комиссаров (все они советники Шатле,[210]210
  Шатле – здание в Париже, где заседал Превотальный суд, ведавший уголовными делами, судивший сокращенным порядком и решавший дела без права подачи апелляций.


[Закрыть] кои судят поджигателей превотальным судом) Кардинал ставит г-на де Корда, человека, жизнь коего поистине достойна была описания, дабы, хоть и неподкупный сей судья судил вместе с другими, все же можно было впоследствии сказать: «Де Мев был осужден г-ном де Кордом». Кардинал стал думать, каким образом заполучить секрет де Мева: он послал за писцом г-на де Корда, по имени Ньеле, от коего мы и узнали про эту историю. Де Ньеле приносит ему снадобье, найденное у де Мева, когда того арестовывали. Кардиналу хочется увидеть, как оно действует; им натирают дверные петли шкафа; через четверть часа дверцы шкафа отваливаются. Видя это, Кардинал перестает настаивать на том, чтобы заполучить секрет, как он того ранее хотел, – «потому, – сказал он, – что тогда уже ни на что нельзя будет полагаться». Перед этим он потребовал от де Мева, чтобы тот открыл ему свой секрет, но Инженер ответил, что откроет его, только если ему пообещают сохранить жизнь. «Этого я ему не обещаю, – сказал Кардинал, ибо мне пришлось бы тогда сдержать слово, а я хочу, чтобы он умер». И в самом деле де Мева повесили. Подумайте, какая забавная щепетильность! Он не хочет нарушить данного слова и казнит невинного. Всякий политик, – или, вернее, тиран, – подобный ему, полагает, что нарушение слова позорит его доброе имя, а о том, что человека казнили несправедливо, узнают лишь немногие.

Некий лангедокский барон, имя которого я позабыл, родственник г-на де Кавуа, изобрел нечто вроде полых ядер, которые заполнялись пушечным порохом и с помощью фитиля, зажигавшегося всякий раз, как пушка стреляла, взрывались, падая на землю, и оказывали такое же действие, как мина. Покойный король Людовик XIII велел провести испытание в Версале, где нарочно возведен был насыпной равелин. Сент-У, генерал-лейтенант артиллерии, послал по злому умыслу негодный порох; барон пожаловался на это, Король рассердился. Сент-У явился и доставил хороший порох. Впечатление было значительное. Король представил Барона Кардиналу в Рюэле. Кардинал притворился, будто восхищен; но, поскольку это лишало артиллерию большой выгоды, уменьшая ее парк до четверти всех потребных фур, он добился того, что этот человек был уволен в отставку. Меж тем ничто так не годилось для разрушения земляных укреплений.