Текст книги "Занимательные истории"

Де Балле

В Витре, провинции Бретань, жил адвокат по имени де Балле, имевший весьма незначительную практику. Человек сей обладал врожденной склонностью к языкам; он постигал их в кратчайший срок и по каждому составлял грамматику и словарь. Взяв пять-шесть уроков древнееврейского языка, он уже обучал ему других. Он утверждал, что нашел некий коренной язык, который будто бы помогает ему уразумевать все остальные. Кардинал де Ришелье вызвал его сюда, в Париж, но тот поссорился с де Мюи, профессором древнееврейского языка, и с другим ученым, – возможно, то был Сионита, тот самый ливанец, что работал над Библией Леже.[211]211
  К работе над Библией, изданной в 1645 г. на семи языках – древнееврейском, самаритянском, халдейском, сирийском, греческом, латинском и арабском, – Леже привлек шесть самых крупных ученых филологов своего времени, в том числе Габриеля Сионита. Работа заняла 17 лет и стоила Леже 300000 франков.


[Закрыть] Лепайер, один из приятелей де Балле, настоятельно просил его не задевать самолюбия этих ученых. Однажды Лепайер, увидев несколько оттисков сего труда, спросил, исправлены ли они, на что де Балле ответил: «Куда там, эти люди просто невежды». Де Мюи узнал об этом и стал всячески его чернить. Однако кардиналу де Ришелье захотелось, чтобы де Балле огласил все, что ему известно об этом коренном языке, но тот отвечал: «Вы добиваетесь от меня, чтобы я открыл свою тайну, так дайте мне тогда средства к существованию». Кардинал не внял его словам, и тайна де Балле ушла вместе с ним в могилу.

Движимый самолюбием, Кардинал хотел примирить оба вероисповедания и с давних пор помышлял об этом. Он уже подкупил некоторых протестантских священников в Лангедоке, и тех, у кого водились деньги, и тех, у кого их не было, прельщая их различными выгодами. Он вознамерился устроить богословские прения и заставить в них выступить тех, коих он подкупил, чтобы они, продав свою веру, уговорили остальных сделать то же. С этой целью он избирает аббата Сен-Сирана, человека необычайной честности и пользовавшегося доброй славою, дабы поставить его во главе докторов богословия, предназначенных для диспута с протестантскими священниками. Сен-Сиран ответил Кардиналу, что тот оказывает ему большую честь, сочтя достойным быть во главе стольких ученых мужей, но что он, по совести своей, полагает себя обязанным сказать, что не таковы пути Святого Духа; что это скорее пути земные, пути плоти и крови, и что еретиков подобает обращать лишь добрыми примерами. Кардиналу отнюдь не понравился этот упрек, и сие послужило истинной причиною заключения Сен-Сирана в тюрьму.

В Лангедоке Кардинал послал однажды за одним из протестантских пастырей Монпелье, по имени Лефошер, родом из Женевы. Он хотел подкупить его, ибо тот пользовался хорошею славой, и послал ему десять тысяч франков. Пресвитер был сильно поражен: «К чему же посылать мне деньги?» – спросил он у того, кто ему их принес. «Господин Кардинал, – отвечает тот, – просит вас принять их как королевский дар». Лефошер и слушать о том не захотел. Кардиналу его поступок не понравился, и бедного пресвитера долгое время не допускали до богослужения, пока ему не разрешили выступить с проповедями в Париже. Один из его собратьев, по имени Местреза, вернул десять тысяч экю наследникам того человека, который дал их ему на хранение, причем ни они, ни кто бы то ни было ничего об этом не знали.

Кардинал, который в ту пору нуждался в содействии Римского Двора, велел епископу Шартрскому Балансе разыскать старого сорбоннского богослова, по имени Фильзак, и сказать ему от имени Его Высокопреосвященства, что его просят изучить такое-то и такое-то дело и поразмыслить, чем можно было бы ублаготворить Папу. Старец ответил ему: «Сударь, мне уже за восемьдесят; дабы изучить то, что вы предлагаете, мне потребуется шесть месяцев, ибо я должен буду просмотреть шесть толстых томов сочинений, кои вы здесь видите!». – «Хорошо, – ответил прелат, – я прибуду в указанный вами срок». По истечении срока епископ Шартрский приходит вновь. Старец говорит ему: «В мои годы не все идет гладко: я прочел лишь половину моих сборников». Прелат стал браниться и запугивать его. «Видите ли, сударь, – сказал ему старец, – я ведь ничего не боюсь: что от Бастилии, что от Сорбонны до рая расстояние одинаково. Вы же занимаетесь делом весьма недостойным для вашего сана и вашего рождения; вам бы следовало со стыда сгореть. Ступайте, и чтобы ноги вашей никогда в моем доме не было».

Другому пресвитеру, по имени Рише, ректору коллежа кардинала Лемуана, досаждали еще больше. Ему запретили выходить из коллежа, который сделался для него тюрьмой. Потом в комнате отца Жозефа, у кардинала де Ришелье, его принудили подписать нечто такое, чего он не желал подписывать. После этого его хотели отправить домой в карете, так же как его доставили к Кардиналу, но он сказал, что хочет пройтись пешком для моциона: на самом же деле он намеревался зайти к первому попавшемуся нотариусу, которому изложил протест против учиненного над ним насилия.

Книга, озаглавленная Optatus Gallus[212]212
  «Желанный Галл» (лат.). Это сочинение Шарля Эрсана вышло в январе 1640 г. В нем утверждалось, что французская церковь готова отделиться от Римской. Книга эта была осуждена парижским Парламентом и предана сожжению, как еретическая.


[Закрыть] была написана доктором Арсаном[213]213
  Подлинное имя его Шарль Эрсан. (Прим. автора)


[Закрыть] по уговору с папским нунцием, дабы доказать, что кардинал де Ришелье старается вызвать во Франции раскол.

Я узнал, что одним из поводов к реформе монастырей, в частности женских, оказалась сумасбродная выходка некоей г-жи де Фронтенак, монахини в Пуасси, которая, мало того что открыто водилась с мужчинами, еще вздумала станцевать балет с пятью другими монахинями и шестью кавалерами, любовниками этих шести дам. Они поехали в Сен-Жермен, где в ту пору находился Король. Сначала подумали, что этот балет привезен из Парижа; но уже на следующее утро все узнали, в чем дело, и в тот же день все шесть монахинь отправились в ссылку. До того у каждой из них был свой домик с садом и каждая обедала у себя, ежели того желала.

При всех знаниях Кардинала вывозила его иной раз только удача:[214]214
  Дурно осведомленный о том расположении, в коем находились каталонцы, он предоставил им свободу действий вместо того, чтобы получить ее от них; они готовы были скорее призвать Турка, если так можно выразиться, нежели покориться Испании. Эта ошибка обошлась Франции неимоверно дорого, ибо Каталония вытянула у нас немало денег. Мы платили за все, как в трактире, и это княжество, а стало быть и Испания, наживались за наш счет. (Прим. автора)


[Закрыть] доведя до крайности графа Суассонского, он бросает против него воистину хорошего военачальника, но весьма слабое войско. Генералу Ламбуа ничего не стоило разбить маршала де Шатийона. Да и, по правде говоря, разве для Кардинала не столь же важно было, чтобы Генерал-инспектору артиллерии выпала честь овладеть Эром, как и разгромить Графа? По сему поводу говорили, будто Кардинал уверен был, что Графа убьют в бою, но это выдумки: рано или поздно все бы открылось. Все полагают, что Граф, желая поднять забрало дулом пистолета, нечаянно выстрелил в себя; а ежели бы он себя не убил, что бы делал тогда Его Высокопреосвященство? Вся Шампань, губернатором которой был Граф, открыла бы ворота перед победителем. Все недовольные примкнули бы к нему; сам Король, быть может, порадовался бы случаю избавиться от министра, который был ему в тягость и которого он побаивался, ибо Кардинал не чета был нынешнему:[215]215
  Т. е. кардиналу Мазарини, пришедшему к власти после смерти Людовика XIII.


[Закрыть] у него были истинные друзья и креатуры, которые никогда бы его не покинули в беде.

Узнав о поражении маршала де Шатийона при Седане, Кардинал направил приказ маршалу де Ламейре передать армию маршалу де Гишу и отбыть в Ретель навстречу последнему со своим кавалерийским полком, носившим имя Ламейре. Впоследствии приказ сей был отменен.

Засим герцог Буйонский заключил мир с Королем, как равный с равным. Завершая этот договор, Кардинал заметил: «Следует добавить еще одно условие: пусть герцогиня Буйонская полагает меня покорнейшим своим слугою». После этого герцог Буйонский глупейшим образом дает втянуть себя в заговор герцогу Орлеанскому и Главному шталмейстеру. Герцог Буйонский старший наказывал сыну держаться своего небольшого сторожевого отряда, а тот, начальствуя в Пьемонте, ввязывается в заговор. Его арестовали, когда он находился во главе армии, и его супруге пришлось, дабы спасти ему жизнь, пригрозить сдать Седан. В тюрьме он большой стойкости не проявил.

Граф Суассонский начертал на своих знаменах: «За Короля против Кардинала»; герцог Буйонский: «Друг Королю, враг Кардиналу»; г-н де Гиз велел изобразить опрокинутый стул, а поверх него красную шляпу, с такой надписью: Deposuit potentem de sede.[216]216
  Низверг могущественного с его трона (лат.).


[Закрыть]

Принц Зиммернский, из Палатинского дома, находился в Седане, когда граф Суассонский отступил к сему городу. Возвратившись к себе на родину после Седанского сражения, Принц простодушно написал Графу следующее письмо: «Здесь ходят слухи, что вы выиграли сражение, но при этом убиты. Уведомьте меня о положении дел, ибо ваша смерть меня весьма бы опечалила». Граф де Русси говорил мне, что сам читал это письмо.

Сент-Ибар был причиною несчастья господина Графа: он вбил Графу в голову, что тот должен держаться стойко и свалить Кардинала.

Когда пришло известие о поражении маршала де Шатийона, Кардинал целых пять часов пребывал в полном отчаянии и пришел в себя, лишь когда ему сообщили о смерти Графа. В этом бою маркиз де Прален, сын маршала, весьма сокрушался по поводу его кончины. Полагают, что он в свое время дал слово Графу и не сдержал его. Это был человек обязательный, но прескверный. Долгое время он разыгрывал из себя безбожника, а потом, желая вернуть себе доброе имя христианина, пустил слух, будто имел видение. Но кардинал де Ришелье лишь посмеялся над ним.

Это мне напоминает некоего ученого медика Сорбонны, по имени Патен, который пустил слух, будто один из его больных, с коего он взял обещание на смертном одре придти сказать ему, существует ли на самом деле чистилище, якобы явился к нему однажды утром, но ни слова не сказал: пришельцы с того света никогда не разговаривают.

Кардинал был скуп; не то чтобы он не позволял себе больших трат, но он любил прибрать чужое добро к рукам. Когда г-н де Креки был убит ядром в Италии, Кардинал пошел взглянуть на его картины, выбрал самую лучшую по цене, обозначенной в описи, и так ни гроша за нее и не заплатил. И это еще не все; когда, по его приказанию, Жилье, управляющий г-на де Креки, принес ему еще три картины из собственного собрания покойного и попросил принять одну из них в дар, Кардинал заявил: «Я хочу все три», – и остался должен по сю пору.

За девиц он платил не лучше, чем за картины. Марион де Лорм приходила к нему два раза.[217]217
  Я слышал, будто однажды она явилась к нему в мужской одежде, ему сказали, что это курьер. Она сама об этом рассказывала. (Прим. автора)


[Закрыть] При первом ее посещении он принял ее в рясе цвета небеленого полотна, затканной золотом и серебром, в сапогах и в шляпе с перьями. Она рассказывала, что его бородка клином и нависающие на уши волосы производили презабавное впечатление. Он переспал с ней due volte.[218]218
  Дважды (ит.).


[Закрыть] После этих двух посещений он послал ей сто пистолей с Дебурне, своим камердинером, который играл во всем этом роль сводника. Она швырнула их ему обратно и посмеялась над Кардиналом.

Его часто видели с мушками на лице: одной ему было мало.

Однажды Кардинал попытался совратить принцессу Марию, ныне королеву Польскую. Она попросила у него аудиенцию. Он принял ее лежа в постели; ее провели к нему одну, и капитан его Гвардии велел всем прочим удалиться. «Сударь, – сказала ему принцесса, – я пришла, дабы…». Он прервал ее: «Сударыня, я вам обещаю все, что вы только пожелаете; я не хочу знать, в чем суть вашего дела. Какая вы опрятненькая! Никогда вы не были так хороши. А мне всегда как-то особенно хотелось вам услужить». С этими словами он берет ее за руку, она ее отнимает и хочет рассказать ему о своем деле. Он – за свое и снова хочет взять ее за руку; тогда она встает и уходит.

……………………………………………………………………………

Кардинал любил женщин, но он боялся Короля, у которого был злой язык.

Ларивьер, который умер епископом Лангрским, сказывал, будто у кардинала де Ришелье была привычка бить своих подчиненных, что он не раз бивал канцлера Сегье и Бюльона. Однажды, когда сей Суперинтендант финансов отказался подписать бумагу, коей было бы достаточно, чтобы отдать его под суд, Кардинал схватил каминные щипцы и сдавил ему горло, говоря: «Ах ты паршивец, вот я тебя удавлю», – на что тот ответил: «Душите, все равно не подпишу». В конце концов Кардинал отпустил его, а на следующий день Бюльон, сдавшись на уговоры друзей, убеждавших его, что иначе он погиб, подписал все, что было угодно Кардиналу.

Кардинал грубо обращался с подчиненными и всегда был в дурном настроении. Правда, он довольно легко себя сдерживал.

Говорят, будто в гневе ему случалось ударить Кавуа, капитана его личной Гвардии, да и других. Говорят, что Мазарини поступал так же с Ноаем, когда тот был капитаном его Гвардейцев.

Кийе

Кардинал иной раз довольно едко высмеивал людей, притом без достаточных оснований. Г-н де Шавиньи задумал назвать дворец Сен-Поля дворцом Бутейе и сделать соответствующую надпись над воротами. Кардинал де Ришелье высмеял его, сказав: «Все Швейцарцы станут ходить туда пьянствовать: они решат, что это значит Дворец бутылки».[219]219
  Французское bout eiller означает «виночерпий», «мундшенк» и происходит от bouteille «бутылка».


[Закрыть] Архиепископ Турский подписывался всегда ле Бутейе, притязая на то, что ведет свой род от графов де Санлис. На самом деле родоначальником семьи Бутейе был крестьянин из Турени, переселившийся в Ангулем. По женской линии они происходят от Равайака, вернее от одной из сестер Равайака; во всяком случае они состоят с нею в довольно близком родстве. Отец Архиепископа и Суперинтенданта был адвокатом в Париже и написал историю Марты Бросье, той девицы, что прикидывалась одержимой; впоследствии они пытались всеми силами утаить эту книгу.[220]220
  История Марты Бросье вызвала большие толки в 1599 г. Этой девице удалось уверить всех, что она одержима дьяволом. Архиепископ Парижский велел осмотреть ее врачам, которые признали ее здоровой. В дальнейшем она отправилась в Рпм, где надеялась найти поддержку, но Ватикан воздержался от принятия решения, и о ней забыли.


[Закрыть]

Во время осады Арраса[221]221
  Людовик XIII взял Аррас у испанцев в 1640 г. Позднее, во время Фронды принцев (1654), маршал Тюденн отбил здесь атаки принца Конде и испанцев.


[Закрыть] мне Как-то случилось написать послание в стихах маленькому Кийе, врачу маршала д'Эстре, он был в ту пору при Дворе, в Амьене; в нем шла речь о пресловутой Пармской кампании.Пакет был отправлен на имя друга Кийе – Ботрю. По ошибке его отнесли Ножану, брату Ботрю, и тот ради собственного удовольствия вздумал его вскрыть, поскольку отдал за письмо четверть экю, а он был необычайно скуп. Желая посмешить Кардинала, Ножан отнес ему эту безделицу. Его Высокопреосвященство не преминул посмеяться (потому что некоторые стихи можно было отнести к г-ну де Бюльону:[222]222
  Бюльона звали «Толстым Гийомом в укороченном виде». Литераторы его ненавидели, ибо он открыто их презирал. (Прим. автора)
  Толстый Гийом, Готье-Гаргиц и Тюрлюпен – комические актеры труппы Бургундского отеля первой четверти XVII в. Толстый Гийом играл роли слуг и пьяниц, Готье-Гаргий – смешных стариков, а Тюрлюпен – в костюме и маске итальянца Бригеллы – плута и мошенника.


[Закрыть] тот, как и Кийе. был небольшого роста, толст, краснолиц и чревоугодник) и воспользовался случаем, чтобы подразнить Сенетерра, который состоял при Бюльоне присяжным льстецом; когда Сенетерр указал Кардиналу, что на пакете значится имя Кийе, тот сказал: «Эка важность, кому это адресовано: г-ну де Бюльону или врачу вашего друга! Ведь держать ответ придется вам», – и сунул письмо ему в руку. Тот потом передал его Кийе и просил его с весьма сокрушенным видом (ибо опасался, как бы все это не дошло до Бюльона) посоветовать своим друзьям, чтобы они, адресуя письма в те места, где пребывает Двор, не писали в них ничего такого, что может быть отнесено к другому лицу. Ежели бы отец мой узнал обо всем этом и его дела потом пришли бы в расстройство, он непременно стал бы уверять меня, что всему виною мои стихи.

В ту пору Кардинал как-то сказал, смеясь и указывая на Кийе, который родом из Шинона: «Видите этого человечка? Он родственник Рабле и, подобно ему, врач». – «Я не имею чести, – отозвался Кийе, – быть родственником Рабле». – «Но, – возразил Кардинал, – не будете же вы отрицать, что вы из того же края, что и Рабле». – «Признаюсь, Монсеньер, что я из края Рабле, – откликнулся Кийе, – но край Рабле имеет честь принадлежать Вашему Высокопреосвященству».

Мюло

Сказано это было довольно смело, но некий г-н Мюло из Парижа, которого Кардинал сделал каноником Сент-Шапель, говорил с ним еще смелее. По правде говоря, Кардинал был весьма обязан этому человеку; ибо в ту пору, когда Кардинал был сослан в Авиньон,[223]223
  Кардинал де Ришелье был сослан в Авиньон 7 апреля 1618 г.


[Закрыть] Мюло продал все, что у него было, и принес ему три-четыре тысячи экю, в коих тот весьма нуждался. Ничто так не претило г-ну Мюло, как то, что его называли Капелланом Его Высокопреосвященства. Однажды Кардинал, желая позабавиться, ибо он нередко даже щекотал себя, чтобы засмеяться, притворился, будто получил письмо, на котором значилось: «Господину Мюло, канонику Его Высокопреосвященства», – и отдал ему это письмо. Мюло вскипел и заявил во всеуслышание, что тот, кто так написал, – глупец. «Ого! – воскликнул Кардинал, – а ежели это сделал я?». – «Ежели это сделали бы вы, – ответил Мюло, – это была бы не первая ваша глупость». В другой раз он стал укорять Кардинала, что тот не верит в бога и признался ему в том на исповеди. Однажды Кардинал велел подложить ему терниев под седло, и не успел бедный Мюло сесть на лошадь, как седло нажало на тернии и лошадь, почувствовав уколы, стала так сильно брыкаться, что славный каноник чуть не сломал себе шею. Кардинал смеялся, как сумасшедший; Мюло удается слезть с коня; кипя негодованием, он подходит к Кардиналу: «Вы злой человек!». – «Молчите, молчите! – отвечает Его Высокопреосвященство, – вот я велю вас повесить: вы разглашаете тайну исповеди». У этого г-на Мюло был такой нос, по которому сразу было видно, что его хозяин не гнушается вина. И в самом деле, он до того любил его, что не мог воздержаться от едких упреков по отношению к тем, у кого не водилось хороших вин; подчас, пообедав у кого-нибудь, кто не угостил его добрым вином, он вызывал к себе слуг и говорил им: «Эх, и горемыки же вы, неужто не можете вы растолковать вашему хозяину, – тот-то, быть может, в этом ничего не смыслит, – как он вредит себе тем, что не может попотчевать своих друзей хорошим вином!». Мюло питал большую дружбу к г-же де Рамбуйе; прознав, что г-н Лизье, хотя и был человеком состоятельным, продолжает владеть небольшим участком земли, отданным ему когда-то в пожизненное владение свекром вышеназванной дамы, никак не мог с этим примириться и чуть ли не на каждом шагу норовил ему все высказать. Всякий раз, как он видел г-жу де Рамбуйе, первыми его словами были: «Сударыня, г-н де Лизье вернул вам земли?». В конце концов г-же де Рамбуйе пришлось встать перед ним на колени, чтобы добиться у нега обещания никогда больше не говорить об этом. Г-н де Лизье давно позабыл, от кого он получил в подарок эту землю, или точнее говоря, позабыл, что ею владеет. Ни один человек не был так плохо осведомлен о собственных делах, как он.

……………………………………………………………………………

На Кардинала довольно часто находили столь сильные приступы меланхолии, что он посылал за Буаробером и другими, кто умел его развлекать, и просил: «Развеселите меня, если знаете, как это сделать». И тут каждый дурачился, как мог, и когда у Кардинала становилось легче на душе, он снова принимался за дела.

Было замечено, что кардинал де Ришелье весьма сурово усмирил мятеж «Босоногих»[224]224
  «Босоногие» (франц. va-nu-pieds, – так называли себя восставшие) – участники народного восстания в Нормандии в августе 1639 г. Поводом к нему послужило введение соляного налога – габели. Ришелье был беспощаден и поручил усмирить мятеж канцлеру Сегье.


[Закрыть] в Нормандии потому, что эта провинция когда-то имела своих государей, что она кичится своей древностью более чем какая-либо другая провинция, что она соседствует с англичанами и, возможно, все еще склонна к тому, чтобы иметь своего герцога.

Было также замечено, что запрещение взвешивать пистоли оказалось большой ошибкой; ибо их стачивали до того, что стоимость их по весу упала до шести ливров, и, когда приходилось вывозить золото из Франции, Король много на этом терял; в конце концов у Кардинала открылись глаза. По правде говоря, он избрал верный путь, дабы пресечь это злоупотребление, – он сразу обесценил такие пистоли. Пришлось затем принять решение касательно тех, кто их стачивал. Монторон выдавал всех виновников Королю и убеждал присудить их к возможно более высокому денежному штрафу. Мошенников оказалось столько, что в Королевстве не хватило бы веревки, чтобы их всех повесить. Из-за некоторых членов Государственного Совета, у коих водилось неполновесное золото, был издан нелепый указ, запрещавший взвешивать пистоли. Это заставило начать чеканку луидоров.

Кардинал выступил в Парламенте в присутствии Короля, и речь его, довольно пространная, наделала большого шуму. Немало способствовал сему и сам оратор, ибо в сущности его речь была не бог весть что.[225]225
  Талон старший, товарищ прокурора, человек недалекий, стал по глупости расхваливать в Парламенте, в присутствии Короля, кардинала де Ришелье сверх всякой меры. Выходя оттуда, Кардинал сказал ему: «Господин Талон, вы не сделали сегодня ничего ни для себя, ни для меня». (Прим. автора)


[Закрыть] Пошли разговоры о том, что ее надобно напечатать. Ришелье попросил кардинала де Лавалетта созвать кое-кого из людей сведущих; собрались у Ботрю. Пришли г-н Годо, г-н Шаплен, г-н Гомбо, г-н Гийе и г-н Демаре, которого Ботрю привлек по собственному побуждению. Речь читали крайне внимательно, как того хотел Кардинал. Сидели с десяти часов утра до вечера и отметили только самое главное; узнав, что речь изучали столь долгое время, Кардинал тотчас же передумал и решил ее не публиковать. Ботрю был против того, чтобы показывать Кардиналу все пометки, сделанные собравшимися, ибо пометок было множество и это могло бы рассердить Ришелье. Речь была полна ошибок в языке, точно так же как составленный им Катехизис или Христианское поучение. Он хорошо умел судить о вещах, но плохо развивал свою мысль. Когда же говорил кратко, то излагал ее превосходно и очень тонко. Перу его принадлежит только «Наставление приходским священникам», да и то здесь он взял ото всех понемногу; в остальных же сочинениях содержание заимствовано у Леско, а французский язык у Демаре.

В дальнейшем он не был столь покорен; он считал, что пишет прозою лучше чем кто-либо на свете, но ценил только стихи. Он написал Катехизис, который был напечатан, где, между прочим, говорится: «Это все равно, как если бы кто-то пытался понять "Мавра" Теренция без комментариев». Это свидетельствует о том, что Теренция он все же читал. Катехизис его был исправлен впоследствии г-ном Демаре, который привел его в тот вид, какой он имеет ныне.

Есть еще две других книги, написанные Кардиналом; первая называется «Совершенство Христианина». В предисловии он сообщает, что составил эту книгу во время беспорядков в Корби.[226]226
  Беспорядки в Корби начались при вступлении в город испанских войск (1636).


[Закрыть] Это нелепое чванство. Будь это даже так, что совершенно неправдоподобно, ибо ему недоставало досуга и голова его была занята совсем другим, говорить об этом не следовало. Г-н Демаре, по распоряжению г-жи д'Эгийон, а также г-н епископ Шартрский Леско, который был его духовником, немного исправили это сочинение.

Вторая книга озаглавлена: «Трактат, указующий на самый легкий и самый надежный способ обращения тех, кто отпал от церкви».[227]227
  Многие полагали, что сие последнее сочинение принадлежит г-ну де Шартру, ибо стиль его достаточно сходен (насколько можно судить по имеющемуся образцу) с одобрительным отзывом, который этот прелат предпослал книге. Кардинал заставлял работать над различными темами многих лиц; после этого он отбирал из них нужные и выбирал довольно удачно. (Прим. автора)


[Закрыть] Эту книгу проверили г-н де Шартр и аббат де Бурзе. После этого г-жа д'Эгийон попросила г-на де Шаплена переделать некую «Мольбу к Святой Деве Марии». Он это выполнил, но она ничего не изменила в тексте, то ли по совестливости, то ли из уважения к своему дяде.

В этом человеке меня поразило еще одно: он никогда не читал Мемуаров о царствовании Карла IX.[228]228
  Таллеман имеет в виду «Мемуары о положении Франции в царствование Карла IX», опубликованные Симоном Гуларом в 1577 г.


[Закрыть] Вот убедительное тому доказательство. Кто-то упомянул в беседе с ним о «Добровольном рабстве» Этьена де Ла-Боэси; это один из трактатов, входящих в сии «Мемуары» (и такой трактат, если уж говорить все, что я о нем думаю, который представляет собою лишь расширенное ученическое сочинение и на долю которого выпала большая слава, нежели оно того заслуживает);[229]229
  «Рассуждение о добровольном рабстве» Этьена де Ла-Боэси появилось впервые в третьем томе «Мемуаров», опубликованных Симоном Гуларом.


[Закрыть] Кардиналу захотелось увидеть сие произведение; он посылает одного из своих дворян, дабы тот прошел по всей улице Святого Иакова, спрашивая книгу «Добровольное рабство». Книготорговцы в один голос отвечали: «Мы не знаем, что это такое». Они позабыли, что сей Трактат содержится в Мемуарах о царствовании Карла IX. В конце концов сын некоего Блэза, довольно известного книготорговца, вспомнил это и сказал отцу; и когда тот дворянин снова зашел к ним, он сказал ему: «Сударь, есть тут один любитель редкостей, у которого найдется то, что вы разыскиваете, но без переплета; и просит он за эту книгу пять пистолей». – «Неважно», – отвечает Дворянин. Хитрец выходит в заднюю комнату, возвращается с тетрадями, которые он расшил, и получает свои пять пистолей.

Кардинал оставил также записки, дабы по ним написать потом историю своего времени. Г-жа д'Эгийон впоследствии справилась об этом у г-жи де Рамбуйе, услугами которой она могла воспользоваться. Г-жа де Рамбуйе спросила на сей счет мнение г-на де Вожла, который назвал ей г-на д'Абланкура и г-на Патрю. С первым она не захотела иметь дела из-за его веры, а что до Патрю, побеседовать с коим она поручила г-ну Демаре, то он ответил, что для лучшего составления этой истории надобно отказаться от всего остального; что он, стало быть, будет вынужден расстаться с жизнью при Дворе, пусть, мол, ему пожалуют бенефицию, приносящую тысячу экю ренты, или же единовременную сумму. Г-жа д'Эгийон предложила ему должность Наместника окрути Ришелье. Он ответил, что даже за сто тысяч экю не согласен расстаться со своими парижскими друзьями и утратить их беседы. Впоследствии он мне клялся, будто был тогда в восторге, что его не поймали на слове, и что он пришел бы в ярость, ежели бы его заставили расхваливать тирана, который упразднил все законы и надел на Францию невыносимое ярмо. Всего каких-нибудь четыре года назад г-н де Монтозье полагал, что в какой-то мере способствовал назначению на вышеназванную должность г-на д'Абланкура, ибо г-жа де Вижан, с коей он и Шаплен имели случай говорить, ушла в твердом убеждении, что различие в вероисповедании не может здесь служить препятствием и что г-жа д'Эгийон не могла сделать лучшего выбора. Но это ни к чему не привело, хотя с ним и расстались, назначив ему две тысячи пенсии. Поговаривали, что епископ Саней в Сен-Мало работает над историей и над Записками Кардинала, но они так и не появились. Когда этот дворянин из Сен-Мало был послом в Оттоманской Порте, его секретарю, по имени Мартен, удалось устроить побег из Семибашенной Цитадели знатным полякам и некоей даме, которая обещала выйти за него замуж. Мартен спасся вместе с ними. Санси получил за это сто ударов палкой по пяткам. В ту пору он еще епископом не был.

После смерти Кардинала нашли то, что впоследствии было названо его «Дневником».[230]230
  Так называемый «Дневник» кардинала де Ришелье был опубликован во время Фронды. Речь идет о подлинных записках, которые, однако, никак не могут быть названы «Дневником» кардинала в точном смысле этого слова. Это лишь пометки, составленные на основании тайных донесений шпионов и некоторых высокопоставленных лиц, услугами которых кардинал пользовался.


[Закрыть] «Дневник» этот был опубликован. Из него видно, что многие из тех, кого Кардинал считал своими врагами, давали ему советы против своих же друзей.

Касательно Академии, которую Сен-Жермен назвал довольно колко «Псафоновым птичником»,[231]231
  Псафон (миф.), желавший, чтобы его признали богом, завел большое количество птиц, которых научил говорить: «Псафон – бог». Становится понятной ирония Сен-Жермена, назвавшего Академию, которая восхваляла Ришелье, Псафоновым птичником.


[Закрыть] я не могу ничего добавить к тому, что сказал г-н Пелиссон в составленной им «Истории». Скажу только, что Кардинал бывал в восторге всякий раз, когда ему присылали решение какого-либо трудного вопроса. Он благодарил за это академиков и просил присылать ему такие решения почаще. Но разве его скупость при этом не была смехотворной? Ежели бы он назначил вознаграждение для Вожла, на которое тот мог бы безбедно существовать,[232]232
  Он восстановил пенсию Вожла, равную тысяче двумстам экю; но Вожла так ничего и не получил. (Прим. автора)


[Закрыть] не занимаясь ничем, кроме Словаря, этот Словарь был бы составлен, ибо потом можно было бы ограничиться назначением членов комиссии, которые просмотрели бы вместе с ним каждую букву. Пришлось бы, разумеется, оплачивать и членов комиссии; но разве Кардиналу это что-нибудь стоило бы? Разве он платил людям из собственных средств? Это принесло бы Франции пользу и почет. Кардинал не подумал о том, чтобы построить здание для этой несчастной Академии.

Он был падок до похвалы. Меня уверяли, что во вступительном послании к некоей книге, которую ему посвятили, он вычеркнул слово «герой» и поставил «полубог».

Некий полоумный, по имени Лапер, додумался до того, что поместил на титульном листе одной из своих книг большое солнце, в центре коего был изображен Кардинал. От солнца отходили сорок лучей, на конце которых были начертаны имена сорока академиков. Канцлеру Сегье, как самому сведущему, достался прямой луч. Второй прямой луч, кажется, был отдан г-ну Сервьену, в ту пору Государственному секретарю; за ним шел Ботрю и прочие – «по мере своих заслуг», пользуясь словами суперинтенданта де Ла-Вьевиля. Лапер поместил туда Шерель-Ботрю вместо комиссара Абера, хотя Шерель-Ботрю вовсе не был академиком. Последний был родом из Оверни и сочинял нелепые трактаты по хронологии.

Я уже упомянул, что Кардинал любил одни только стихи. Однажды, находясь вдвоем с Демаре, которого ввел к нему Ботрю, он спросил у него: «Как вы думаете, что доставляет мне наибольшее удовольствие?». – «Печься о благе Франции», – ответил Демаре. «Отнюдь, – отпарировал Кардинал, – сочинять стихи». Он бешено завидовал успеху «Сида» по той причине, что его пьесы Пяти Авторов[233]233
  Содружество Пяти Авторов вначале состояло из шести членов: Корнеля, Ротру, Демаре, Гийома Колые, л'Этуаля и Буаробера. Это были литераторы, привлеченные кардиналом Ришелье для совместной с ним работы над драматическими сочинениями. Написали они всего две пьесы; «Тюильри» и «Слепец из Смирны» Корнель, позволивший себе переделать третий акт «Тюильри», вызвал недовольство Ришелье и вышел из состава группы. Содружество Пяти Авторов распалось в 1642 г., после смерти кардинала.


[Закрыть] имели не слишком большой успех. В пьесах он писал только отдельные тирады; но когда он работал, то никого не принимал. Кардинал не терпел, чтобы его исправляли. Однажды л'Этуаль, менее снисходительный, нежели остальные, заметил как только мог мягче, что в одном из стихов надо кое-что переделать. В стихе этом было всего-навсего три лишних слога. «Полегче, господин де л'Этуаль, – сказал ему Ришелье, словно речь шла о каком-нибудь Указе, – пропустим его и так».

Однажды он набросал план театральной пьесы со всеми мыслями, которые желал бы развить в ней; он дал ее Буароберу в присутствии г-жи д'Эгийон, которая, выйдя вслед за Буаробером, попросила его, чтобы он как-нибудь помешал появлению этой пьесы, ибо нелепее ничего нельзя было себе представить. Несколько дней спустя, чтобы выполнить эту просьбу, Буаробер в разговоре начал было искать какую-нибудь лазейку. Кардинал смекнул, в чем дело, и приказал: «Принесите кафедру для дю Буа (я потом скажу, почему он так его называл), он собирается читать проповедь». Впоследствии г-н Шаплен по распоряжению Кардинала внес в план пьесы кое-какие исправления; все они были крайне безобидны. Его Высокопреосвященство разорвал пьесу, затем склеил обрывки (причем все это ночью, лежа в постели) и наконец решил о ней более не упоминать.

У него был довольно дурной вкус. Известно, что он несколько раз кряду заставлял играть для себя глупейшую пьесу в прозе, написанную Ла-Серром. Называлась она «Томас Мор». В одной из сцен Анна Болейн говорит Генриху VIII в ответ на обещание Короля вступить с нею в брак: «Государь, нынче даже маленькие девочки смеются над обещанием жениться». В другой сцене, поучительно рассуждая о бренности всего человеческого, она говорит Королю, что королевский трон – это трон из соломы. «Стало быть, – отвечает Король, – он из бриллиантовых соломинок». «Соломинкой» в бриллиантах называется пятнышко, которое считается изъяном.

К литераторам Кардинал обычно относился весьма учтиво. Он ни за что не желал в присутствии Гомбо сидеть в шляпе, потому что тот упорно оставался перед ним с непокрытой головой; положив свою шляпу на стол, Ришелье однажды сказал: «Мы только будем стеснять друг друга». Судите, однако, согласуется ли это с нижеследующим: он сел и заставил Гомбо читать комедию стоя, невзирая на то, что свеча, горевшая на столе (ибо дело происходило ночью), стояла слишком низко. Вот что значит быть учтивым и неучтивым в одно и то же время.[234]234
  С ним это почти никогда не случалось. Обычно он заставлял Демаре надевать шляпу, усаживал рядом с собою в кресло и требовал, чтобы тот называл его попросту «Сударь». (Прим. автора)


[Закрыть] Кардинала все же хвалили за то, что он умел быть внимательным, когда хотел.[235]235
  Кардинал отвел герцогине Энгиенской маленькую комнату, где было шесть кукол: роженица, кормилица, почти как настоящая, ребенок, сиделка, повитуха и бабушка. М-ль де Рамбуйе, м-лъ де Бутвиль и другие дамы играли с герцогиней в куклы. Каждый вечер кукол раздевали и укладывали спать, а на следующее утро снова одевали; их кормили, давали лекарства. Однажды она захотела их выкупать, ее с трудом от этого отговорили. «Ах, – воскликнула она, – и славный же малый Сен-Мегрен! Как хорошо он играет в куклы!». (Прим. автора)


[Закрыть]

У Кардинала, по словам Ла-Менардьера, было намерение основать в Париже большую коллегию с пенсионным фондом в сто тысяч ливров, куда он хотел привлечь самых выдающихся людей нашей эпохи. Там должна была бы разместиться и Академия, которая и управляла бы этой коллегией. В Нарбонне, как говорит тот же Ла-Менардьер, Кардинал незадолго до своей смерти вызывал его семь или восемь раз, дабы поговорить о своем проекте; и, невзирая на болезнь и всякого рода дела, которые в ту пору обременяли его, он очень часто думал о нем. К тому времени, добавляет Ла-Менардьер, он уже купил какое-то здание для коллегии. Кардинал оставил довольно хорошую библиотеку, но скупость г-жи д'Эгийон и ее нерадивость в отношении этих книг обрекли их на жалкую участь. Покойный Фуриль, обер-квартирмейстер, когда Король поселился в Кардинальском дворце, пожелал во что бы то ни стало получить ключ от библиотеки. Впоследствии там оказалось книг на семь или восемь тысяч ливров. Нынче там живет пустой щеголь де Ла-Серр, который превратил помещение бог знает во что.