Текст книги "Дешевая литература"

Маниша шарахалась от подобной «элиты» больше моего, хоть сама была из Дэли. Милые южане напрягали её, видимо, вызывая чувство стыда за происхождение. Наподобие моего стыда за русскость, только моё было внушено ельцинской пропагандой, а ей это чувство привила суровая реальность.

Ах Керала, Керала, как много культуры и духовности в этом слове. Все, как на подбор, гордые за 99 % грамотности среди населения. Правда, в грамотность они не включали умение не срать на улицах, а этот навык, который вы подразумеваете как само собой разумеющийся, требует, оказывается, длительного историко-культурного осмысления, с последующим закреплением.

Хуан подсел ко мне, разворачивая латиноамериканский сэндвич. Пах он отлично. Оба они, надо признать, пахли отлично. Разломив напополам, предложил камраду (то есть мне). Я не отказался, хоть под кофе шло и не очень.

Разговоры о России, культуре, политике – верный признак, что вы толком друг друга не знаете. Он спрашивал про Путина при каждой возможности, но чем дальше я был от родины, тем меньше было мне дела до того, какой именно диктатор там правил.

Кроме Хуана в группе я сдружился с Сансией, уроженкой Мумбаи, той самой молодухой, что однажды приходила к нам с женой на русский ужин и провела его за своим телефоном, пролистывая Tinder. Ещё общался с девчонкой из Китая, Викторией (так она представлялась). Выглядела Виктория лет на восемнадцать, но, оказалось, была матерью двух детей и десять лет отработала медсестрой в Гуанчжоу. Обе девчонки тоже присоединились к нам с Хуаном. Сансия села рядом со мной, она всегда была немного на взводе, постоянно рассказывала подробности личной жизни:

– Я сходила на свидание.

– Серьёзно? Когда?

– Вчера первый раз был.

– Вчера уже был первый раз?

– Юджин! Ещё пока не было!

– А будет?

– Не знаю, он какой-то странный.

– А чё странного?

– Не знаю.

С другой стороны стола Хуан и Виктория рассказывали друг другу всякую чушь. В основном делились культурой. Ебаная культура, как она затрахала меня тогда. Все почему-то думали, что культура – это кухня, танцы, религия. Рассказы об этом они называли культурным обменом. Виктория делилась обширными познаниями о фестивале noodles (лапша китайская), Хуан отвечал ей взаимностью и рассказывал о ночных клубах Медельина (его родной город). Подобные мелочи волновали меня значительно меньше, чем девятнадцатилетняя Сансия. Она, рассказывая, всё время гладила меня по руке. У неё были шикарные кудрявые волосы, прям целая копна, немного проблем с кожей и очень-очень много макияжа. Она была молодой, уже не девочкой, но малоопытной.

– Напрягает всё…

– Что именно? Встречаться с парнями из Tinder?

– Не, другое.

– Например?

– Ну, все эти люди, с которыми я живу.

Я невольно посмотрел на группу кариедов, громко лалакающих на малаялам.

– Эти?

– Всё время издевательства какие-то.

– Эти?!

– Да, видишь? Вон тот. Я с ним сейчас снимаю комнату в доме.

– И как он над тобой издевается?

– Сложно объяснить…

Меня это поразило, потому что на тот момент я был куплен их всесторонней улыбчивой фальшью. Эти паштетообразные бойцы против дискриминации, оказывается, засмеяли Сансию, потому что она была свободной женщиной.

– Пример приведи. Что говорят?

– Ничего, в том и дело. Но знаешь, смотрят, обсуждают мои свидания.

– Твои свидания?

– Да. Считают меня шлюхой.

– Я тоже тебя считаю…

Сансия засмеялась, пихнула меня в плечо. Мы постоянно обменивались шуточками на грани.

– Нет. Ты знаешь, о чём я.

– О чём?

– Ты понимаешь…

– Нет.

– Ну ты же меня не осуждаешь, на самом деле.

– Fuck, Сансия, за что я тебя не осуждаю? Я понять не могу, о чём ты.

С другой стороны стола пошли разговоры про кокаин, и Хуан заметно помрачнел. К сожалению, Виктория тоже знала о его стране только один факт: Колумбия = кокаин. Хуан жутко не любил эту тему. Я с ним даже не заговаривал о Пабло Эскобаре и наркотиках, у нас в Купчино своих хватало. Мне всегда было интересней узнать про поэтов, писателей из его страны, а вот Виктории был интересен кокаин. Хуану пришлось рассказывать китаянке подробности, немного оправдываясь. Я понимал мужичка, особенно когда услышал фразу: «Колумбийцы не все нюхают кокаин». Отвечая на вопросы про Путина, подобную же фразу приходилось добавлять и мне, иначе относились с подозрением.

– Есть разница, Юджин. Когда ты говоришь и когда они так говорят.

– Слушай, но они же тебе лично этого не говорят.

– Между собой говорят!

– Пока тебе ничего не говорят, то и пофиг.

– Не пофиг. Устала от этого. Fucking Indians.

– Знаешь на сколько странно это звучит от тебя?

– Я правда устала от этого. Они мне не говорят, но за глаза всем рассказывают, какая я шлюха, раз встречаюсь с белыми парнями.

– Может, их бесит, что ты к себе парней водишь?

– Нет, говорю тебе, просто Fucking Indians.

– Да какое им дело, с кем ты ходишь на свидание? Этот парень даже не встречается с тобой. Или встречается?

– Боже, конечно нет. Ты его видел? Чтобы я встречалась с парнем из Индии?!

– Слушай, у меня для тебя один только совет – забей. Если тебе ничего не говорят лично, то пусть сплетничают, как бабы.

– А если скажут?

– Тогда ты ему так и передай, что я сказал, что это не его собачье дело, с кем ты спишь, и пусть идет на хуй.

Сансия заулыбалась и обняла меня.

– Видишь, ты меня не осуждаешь, а для них, если я встречалась с парнем из Tinder, то уже шлюха. Потому что они – Fucking Indians.

– Ты тоже из Индии, Сансия, не обобщай всех. И чего ты ждёшь? Съезжай от них. Тебе не обязательно спрашивать одобрения у идиотов.

– Согласна, блин. Согласна. Я так устала от всего этого в Мумбаи, тут тоже самое.

– Да съезжай от них, тебе говорю. Ты до сих пор живёшь в Мумбаи, в этом проблема. Решай сама за себя. Ты за сколько снимаешь?

– За сто восемьдесят в неделю.

– Shit my pants, Сансия, да чтобы жить с людьми, которые говорят, с кем тебе можно спать, а с кем нет, тебе должны приплачивать сто восемьдесят в неделю.

– Согласна, Юджин. Круто, что ты поддерживаешь меня.

Сансия пошла за кофе. Я обратил внимание, как ребята из Керала, с одним из которых она и делила дом, проводили её взглядом и реально зашушукались. Хуан в это время уже закончил оправдываться за кокаиновую республику. Жалкий инфантильный старичок. Виктория стала рассказывать про свою семью. Неожиданно, без всякой паузы. Про родителей, которые скоро приезжают, про отношения с мужем, про детей. Про то, как отец и муж (которого ей выбрал отец), обсуждают, куда и как ей дальше идти по жизни.

– Ты нашёл уже работу?

– Нет пока.

– Уверена, что скоро возьмут (Виктория все время говорила «for sure»).

– Не знаю. Слушай, можно задать провокационный вопрос?

– For sure!

Она говорила с отличным китайским акцентом, поэтому понять ее было достаточно сложно, но я мог.

– Мы только что с Сансией говорили, как круто решать за себя. Ну знаешь, без оглядки на мам, пап, общество. В Китае вообще есть люди, которые не следуют общим нормам?

– Нормы – это нормально. Все должны чему-то следовать, иначе жить не получится.

– Да, но я немного о другом, Виктория. Например, можешь взять и уйти от семьи, если тебя всё достало? Чисто в теории, может девушка сама выбирать, как жить и что делать?

– Все выбирают сами.

– Хорошо, давай другой пример. Если девушка не хочет жить, как ей предписано родителями, то она может сама выбрать за себя?

– Конечно, мы можем выбирать. Мой отец и муж не решают за меня, что я куплю или одену, я могу с друзьями, видишь, говорить вполне свободно.

– Да не. Я имею в виду, допустим, ты решила жить одна. Карьеру строить, без детей, со всеми вытекающими. Человек волен так делать? Или на него будет общество давить, родители. Я не знаю…

– Никто не давит, зачем? Вообще, зачем от семьи уходить? Это же традиция, мы всё вместе решаем. И зачем без детей? Дети должны быть.

– Понятно. Слушай, а ещё вопрос. Про интернет, свободу слова и прочее. Можно?

– For sure!

– Вы можете, допустим, власть ругать? В интернете или между собой. Вот вы встречаетесь, в гостях или в баре, вы обсуждаете политику?

– Обсуждаем, конечно.

– А сказать в разговоре, ну я не знаю, например: на хуй партию, на хуй правительство. Такое можно или не?

– Можно, наверное. Я таких людей не встречала никогда. Да и зачем так говорить?

– В смысле зачем? Если человек не согласен с политикой партии, если его достали, он может такое сказать или по закону преследуется?

– Интересный вопрос, никогда не задумывалась. Но я же тебе говорю, не встречала людей таких. Да и зачем такое говорить? Наверное, такие есть. Не знаю.

Мы с Хуаном, переглянувшись, сказали ей, что рядом нет агентов китайской полиции и ей за слова ничего не будет, но Виктория хихикнула и, щуря глаза (тут нет сарказма), продолжала отнекиваться:

– Нет-нет, у нас есть несогласные, конечно. Просто я никогда не встречала.

– О политике вообще говорите? Свободы, реформы?

– Не помню такого.

Позже я выяснил, что ровно так поступает не только моя выборка китайцев, а примерно 99 % их популяции. Стоит спросить что-либо о политике партии, как они тут же прикидываются мёртвыми. Рефлекс отточен, ящерицы дохлые.

Поэтому, дорогие читатели, даже не думайте сравнивать Россию и Азию. Дух бунта и анархии у нас в крови. Мы – не рабы, рабы – не мы. Азия – совсем другое.

Думая о Китае, нам кажется, что контроль интернета, суровые законы, цензура – это необходимость тоталитарного режима, чтобы удержать власть, но это не так. Мы опять-таки мыслим в рамках европейской морали. Это в Европе тоталитаризм боится свободы и обороняется от неё жестокими законами. Тоталитаризм в Азии совсем другой, тоталитаризм в Азии ничего не боится, а карает просто так, по привычке. Их тоталитаризм намного страшнее нашего. У нас всегда есть надежда, ожидание грядущей освободительной войны, тоска по бунту. В Азии же тоталитаризм просто, без жажды свободы, без ожидания борьбы, без надежды. Тоталитаризм там – это образ жизни, так принято, так нормально. Их законы суровы, а власть жестока, но не чтобы запугать революционеров, отнюдь, это просто традиция такая.

Сансия дождалась свой кофе, но ланч к тому времени уже закончился, и пора было возвращаться.

– Я вас догоню!

– Увидимся в классе.

– See you.

Мы с Хуаном и Викторией пошли обратно, колумбиец и китаянка на лифте, я по лестнице. Мне хотелось пройти мимо Маниши ещё раз, она и не думала подниматься обратно в аудиторию.

– Тоже с нами пойдёт сегодня?

Я остановился, Маниша просто листала странички соцсетей на телефоне.

– Кто? Виктория или Сансия?

– Сансия.

– Нет, на сегодня только одна Indian lady.

– Хорошо. Это хорошо.

В лёгком мандраже я вернулся к занятиям. Клевало. Подсекать было рано.

* * *

Пока не пригласил Манишу в бар, я был нормальным человеком.

Знаете, как быть нормальным? Это означает беспокоиться о фигне и мечтать о дозволенном. Например, нужно беспокоиться о животе, подросшем за месяц. Стоишь напротив зеркала в ванной, проверяешь, не свисает ли пузо. Потом проверяешь большой ли у тебя член. Профиль. Фас. Снова в профиль. Благодарю, сэр, вы замечательно выглядите. Дозволенные мечты – вторая составляющая нормального человека. Мечтать положено о машине. Крутой. Годам к тридцати, чтобы друзья завидовали.

Я был таким. Правда, был нормальным. И в моих планах не находилось места для тайных интрижек с индианкой после учёбы, но в один вечер я научился мечтать непозволительно свободно для тридцатилетнего. Масштаб волнений возрос. Резко, как будто жизнь лишила девственности, а я только ойкнул (а ведь даже не был пьян, как полагается школьнице). События сгущались. Я смотрел на тягучее время, всё ещё полное рутинных происшествий, но обыденная нормальность начинала всё меньше и меньше интересовать. Вечером, после бара, мне всё ещё было необходимо купить домой молока, разослать резюме, обсудить планы на иммиграцию с женой, но подвыпившая индианка манила куда больше.

Отчасти поэтому после обеденного перерыва Аниту Графмон слушал только Хуан. Он всё так же старательно записывал за ней. Остальные, даже я, окончательно разочаровались в предмете, полегли на столы, некоторые спали. Парень позади нас посапывал, разморило беднягу. Всё верно, Раджа своё отучился. Раджа умный, за здоровьем следит. Он понимает, что после кари пора и честь знать и покемарить часок-другой для лучшего пищеварения.

Маниша с кем-то переписывалась, её подруга (секс-фантазия Хуана) с отсутствующим видом сидела рядом. Я забыл узнать её имя, хоть и обещал Хуану, что приглашу именно китаянку. По факту вышло и не плохо, китаянка тоже собиралась прийти, но было неловко перед колумбийцем. Я достал телефон и, как полагается свободному мужику, написал жене, узнать, не будет ли она против, если припозднюсь. Я был самостоятельным мужчиной! Поэтому дописал в оправдание: «с ребятами из группы пойдем в бар». Жена, естественно, оказалась не против.

После этого оставалось только ждать вечера, и я извёлся. Не мог дождаться конца учёбы, не мог усидеть на месте, всё думал и думал о индианке. Это было сильным влечением. Я совершенно не знал, что делать с этим чувством. В Новой Зеландии, с изнанки мира, всё оказалось иначе, не так, как завещал Йося. В лампочках в веллингтонской шараге не было ужаса пола, наверное, поэтому моё влечение к Манише не было лишено глагола. И первыми глаголами, точно шагами к ней, были глаголы: пригласить, соврать, обмануть, напиться, поцеловаться, трепетать, отчаяться, забыться, проснуться. Много глаголов ещё ждало меня впереди. Влечение, как акт, сильно отличалось от всего, к чему готовил старый еврейский поэт, а больше учиться страстям мне было и не у кого.

– Ну что, пригласил их?

– Чего?

– Пригласил?

– А, да. Азиаточка твоя тоже пойдёт.

– Она не моя, просто нравится. Как зовут?

– Не спрашивал, сам узнаешь сегодня вечером.

Мой латиноамериканский камрад весь скомкался. Он трусил знакомиться. Я его прекрасно понимал, ведь чем старше мы становимся, тем пугливее в страстях. Мой тридцатишестилетний товарищ из Колумбии совсем потерял хватку с годами. Я отчасти тоже, но я был возбуждён во всех смыслах слова, прям горел изнутри и тонул во влечении. И если бы мне кинули спасательный круг, то я с радостью бы его трахнул.

Глава пятая, в которой я пью на охоте

Бессмысленным стоял я напротив института. Пары закончились. Вместе с ними и моя бравада. Я не ходил на свидания очень давно, с тех пор как женился. Я пытался исправлять собственные мысли, одергивая: «Это не свидание! Вы просто идёте в бар». Но чувство волнения и лёгкости в языке и ногах говорили об обратном.

Я курил, затягиваясь неглубоко. По лестнице, от института, спускались однокурсники. Некоторых женщин забирали их мужья в тюрбанах, процентов двадцать от общего числа.

Думаете, я преувеличиваю? Думаете, это шовинистическая аллюзия?

Нет, все буквально. Мужья в тюрбанах.

Дело в том, что в регионе Панджаб живут сикхи (это народность такая), а все мужчины их культуры носят на голове полотенца. Я видел, как студентки прыгают в машины к своим благоверным и уносятся прочь от института. Обыденно счастливыми казались они мне в тот момент. Единственное, что смущало, так это почему на электрокарах и в тюрбанах? А чё тогда не на слонах?

К концу моей самокрутки подошли и наши. Во всяком случае те, которых я маркировал, как «наши». Толстячок Хуан, подтянув жирок, о чём-то хихикал с азиаткой. Он дождался компанию Маниши ещё внутри инстита и времени зря не терял, уже во всю болтал со своей целью. Ту китаянку звали Инней.

– Угостишь?

– Легко. Это самокрутка.

– Пофигу. Ну, решил куда пойдём?

– Да, недалеко. Ты пиво любишь?

– Я многое люблю, смотря с кем, где и как. В каких, так сказать, позах.

И не стыдно было Манише говорить такое женатому мужчине? Скорее всего – нет. Скорее всего, это мне тогда было немного неловко от такого напора и двусмысленных намёков. В конце концов, мы толком не успели ещё познакомиться и даже не выпили, а Маниша уже перешла черту флирта.

Мы пошли по направлению к бару, болтали. Но вместо разговора и хоть какого-нибудь содержательного общения, я думал о пиздятинке.

Пиздятинка – это ресурс, требующий разработки. Добывается в трусиковых месторождениях. Процесс вызревания пиздятинки долог, как правило, тернист, но примерно к шестнадцати годам пиздятинка выглядит обманчиво приемлемо. Это ловушка. Уважаемые пользователи, будьте бдительны, не дайте себя обмануть! Срок вызревания пиздятинки – восемнадцать лет, никак не раньше. В промежутке от восемнадцати до двадцати пяти пиздятинка должна настояться, в ней появляется самое интересное – женственность, а если не появляется, то и трудов не стоит.

Маниша была примерно одного со мной возраста, но я всё равно не был уверен, есть ли в ней та самая женственность или мне только казалось.

Было странно идти на первую тусовку с ней и уже думать о сексе. Я даже за ручку с ней не держался, не знал, нравлюсь ли я ей, но в голове моей брак уже стал тем, что требовалось сохранять. Мы дошли до нужного бара.

– Ladies first.

– Что это значит?

– Значит «after you». Заходи, чего стоишь?

Столов в это время было полно. Бар только открывался. Бармен, мило о чём-то беседовавший с помощницей, мрачно посмотрел на нас, но стоило поймать мой взгляд, тут же приветливо просиял. Корпоративная этика изувечила человека. Мне хотелось вернуться в старые добрые времена, когда дамы были либо лёгкого поведения, либо падали в обморок при слове «жопа». Во времена, когда бармен, который явно с бодуна, послал бы меня куда подальше, пока не стемнеет и не настанет время бухать, но в моё время корпоративная этика уже истребила настоящих барменов, их больше не осталось.

Я подошёл к отформатированному человеку и заказал всем пива. Стоило это тридцатку, недорого для начала вечера. Поставил Jugs на стол (наподобие графина, в одни Jug вмещается около трех литров).

– Это чё значит?

– В смысле?

– Мы сами можем купить себе выпить.

– Я не сомневаюсь в этом.

– Ну и что ты этим тогда хотел сказать?

Маниша не участвовала во внезапной перепалке между мной и её филиппинской подругой Айзой, но с интересом наблюдала.

– Ничего. Это пиво. Я угощаю.

– Почему?

– Почему?

– Да, ты нас спросил?

– Тебя это задевает как-то? Не хочешь – не пей.

По итогу, купленное мной пиво пили все, кроме Айзы. Филиппинка оказалось гордой и глупой, а разговоры наши пошли проще. Мы обсуждали мультикультурализм и шарагу, где собрались люди с разных концов земли, что нравилось абсолютно всем. Даже я полюбил мультикультурализм, но не потому что им было принято восхищаться, а из-за правды жизни. Правда заключалась в том, что мультикультурализм – это просто возможность переспать с любым количеством рас, не выезжая из города. Идеология терпимости – только прикрытие. На самом деле, нет никакой толерантности, мы терпимы только к тем, кого хотели бы трахнуть. Видовое разнообразие – сильный инстинкт, пересиливающий ксенофобию. Это и есть тайная причина, почему мультикультурализм так популярен: он предоставляет гостинцы на любую пипиську.

Инней и Хуан трещали не переставая, и я видел, как колумбиец украдкой касается азиатки. До меня долетали обрывки фраз, кажется, Хуан обещал научить Инней латиноамериканским танцам, та кивала, соглашалась на всё и сразу. Пиво давало о себе знать, мы быстро напились, поскольку почти не закусывали.

– Маниша, а чего Айза так взбесилась?

– Не знаю. Спроси её.

– У тебя узнать хочу. Тебя это тоже задевает?

– Нет. Вернее, я думаю, что нет.

– Ты думаешь, что нет?

– Ну смотри. Ты рассчитываешь на что-то взамен?

– В каком смысле?

– Видишь, поэтому я и пью! Пойми, в наших культурах мужчины тоже подарки делают, но потом они становятся, как бы сказать, настойчивыми. Понимаешь?

– Ах это. Я не по этой части, просто угостил в баре.

– Да, но ведь только парней ты бы не угощал?

– Я на всех купил. И на парней тоже.

– А если бы девушек тут не было?

– Тогда нет.

– Видишь, подтекст есть.

– Нет, Маниша, нету.

– Как же нет, если парней ты бы не поил за свой счёт?

– Нет, но я ничего взамен не жду и от девушки.

– У нас в Индии ждут.

– Мы не в Индии. Я не из Индии.

– Да, это видно.

– Come on, я же русский. Покупать девушку за пиво – дёшево. Я бы платил дороже.

– Дороже? Насколько?

– Как минимум водка, Маниша. Как минимум.

Мы улыбались друг другу, и я вдруг понял, что это даже не курортный роман. Дела обстояли куда хуже. Курортный роман или невинный секс-туризм – нормально для женатого мужчины. Представьте: вы разменяли третий десяток, ваши друзья уже все женаты, обзавелись спиногрызами и потеряли всякий интерес к жизни. Секс-туризм в такой ситуации – не грех. Ну слетаете вы в Таиланд без жён, пообещав «чисто мужской отпуск». Ну оттрахаете пару шлюх, а кто-то снимет транссексуала, делая вид, будто не знал заранее. Потом все вернётесь домой, займёте денег, чтобы вылечить проклятый триппер, и конец. Вот вам и весь секс-туризм, ничего страшного. Нормально.

Но в моём случае ничего нормального не осталось. Я смотрел на её пальцы, кожу, губы, грудь, её ноги. «И что я потом буду говорить жене? Боже, какая же Маниша крутая, не такая, как остальные сучки». – Я знал, что подобные мысли на первой встрече в баре – верный признак глубокого помешательства, но меня влекла та индианка.

Срок годности брака всегда написан на обратной стороне упаковки презерватива, который ты носишь «на всякий случай». У меня тогда презика «на всякий случай» ещё не было, но я уже подумывал купить.

– Маниша, ну, куда дальше?

– Не знаю, Айза. А что?

– Думаю, не пора ли нам.

– Да ладно тебе, можем ещё посидеть.

На самом деле я тоже был не так уж свободен. Домой манило чувство здравого смысла, но холодное пиво и жажда приключений манили в противоположную сторону.

– Так, девчонки, вы пока решайте, а я отлучусь ненадолго.

– Нечего тут решать, Юджин. Нам с Манишей ещё задания делать.

– Ой, да какие задания?

Я пошёл в уборную, оставив девушек обсуждать варианты развития событий.

Тусклый свет туалетов питейных заведений – мой свет в конце тоннеля. Я был вновь студентом, в свои почти тридцать, опять не мог найти ни работу, ни меру в алкоголе. Мои пальцы, жившие своей жизнью, написали смс жене, мол, задержусь с целью построения новых социальных связей. Моя жена понимала, как важно на новом месте обзавестись новыми друзьями и не протестовала. Мог написать и просто, что хочу дальше выпивать, жена бы тоже не возражала, но я написал чушь про социальные связи.

Вернувшись к столу, обнаружил девчонок уже с сумками на коленях. Это знак, что вечеринка сама собой свернулась. Неловкий вопрос «Ну чё, кто за то, чтобы продолжить?» – все ещё висел в воздухе.

– Ладно, на сегодня хватит, но я хочу, как в прошлый раз.

– У нас assignments, Маниша!

– Помнишь, как мы напились тогда? Было круто.

– А что было?

– Айза напилась и заказывала пиццу по телефону, но не могла продиктовать адрес.

– Да-да, Маниша, было весело. Повторим, но не сегодня.

– Ладно. Может, вместе пойдём и напишем assignments? Может, к Хуану?

– Я не против, только надо у Эммы спросить.

В тот момент я заметил, как Инней убрала маленькую азиатскую ручку с ладони латиноамериканского увальня. Боже, какой моветон! Ну кто произносит имя жены при потенциальной любовнице? Всему надо было учить пухляка.

Хуан Давид был мужчиной второго сорта. В мире всего-то и существует два сорта мужчин: первым ебля даётся легко, вторым сложно. Например, у меня был приятель, который за жизнь трахался только с одной женщиной, на ней же и женился и утверждал, будто ему легко даётся секс с женщинами, причём всегда употреблял слово во множественном числе: «с женщинами».

Хуан был точно таким же, а я не был. Я принадлежал к крайне редкому подвиду мужчин. Я был романтичным дурачком. Такие, как я, беспокоятся о размере члена, терзаются морально-нравственными вопросами, влюбляются в проституток. Именно романтичные дурачки пишут стихи, посвящённые шалавам, режут вены, а в тяжёлых случаях становятся куколдами наподобии Маяковского.

– Не надо, Хуан, не спрашивай у Эммы пока. Не сегодня!

– Айза, чего ты так заторопилась? Как-нибудь напишем эти assignments.

– Я не начинал даже.

– Видишь, Юджин даже не начинал, можно не торопиться.

– Хуан уже сделал!

– Хуан заучка.

– Маниша, не обижай человека.

– Так он не обижается. Ты обижаешься?

– Нет, я…

– Да говори прямо: «Да, я заучка и горжусь этим».

– Окей, Юджин: «Я заучка и горжусь этим». Доволен?

Мы вышли из бара. Мне понравилось, что Хуан смог огрызнуться хотя бы мне. Пса отучили лаять, но иногда из кастрированного щенка всё же вырывались старые повадки.

Перед баром курили статные мужчины в клетчатых рубашках с подкатанными рукавами, обнажившими партаки на коже. «Интересно, а эти терзаются размышлениями о сортах мужчин? Или они нормальные?»

– Вам куда?

– Вон – остановка.

– Oh fuck, мне опять на сраный поезд.

– Окей, тогда до следующей недели?

– Да, до следующей недели.

– Хуан, ты с Айзой пойдёшь?

– Да, Айзу и Инней провожу. Мне недалеко до дома потом. Юджин, ты с нами?

– Нет, я Манишу провожу. Хочешь?

– Ну проводи.

* * *

Кто бы мог подумать, что я, парень из Питера, выросший на краю России, мечтая об экзотике и темнокожей женщине, буду не пролистывать заветное ebony на pornhub, а всерьёз стану провожать на вокзал Манишу? Ну вот кто бы мог подумать? Вы могли бы? Я нет. Моя жена, кстати, тоже.

Меня всегда поражало, с какой простотой люди спаривались: без драйва, без интриги, без табу, без волнения – просто спаривались. Великие ебари прошлого кочевали из одной городской легенды в другую: от подъездных баек до общажных историй, от клубных тусовок до больничного коллектива – всюду россказни про великих мачо. Я никогда не был героем таких легенд, потому что меня интересовали чувства.

Чтобы стоять у её парадной, ждать стук каблуков, чтобы на ветру на Неве, дрожа от волнения, с трепетом перед первым поцелуем. Да, я был одним из тех, кто складывает стихи, влюбившись, пока женщина складывает бельё на стуле другого мужчины. Но так было задолго до веллингтонских событий, во времена моей юности. Юность прошла, я закалился и перестал играть в эти игры. Нашёл единственную. Женился. Постарел.

Но пока мы с Манишей шли до вокзала по вечернему Веллингтону, мне вновь причудилось, что я молод. Я взял её за руку, она не противилась. Мы говорили о её жизни в Дэли, немного обо мне. Мы оба знали, что я женат, но я знал об этом куда больше.

По тёмным от безлюдья улицам мы плыли по вечернему городу иммигрантов: парень из России и девушка из Индии – в поисках новой жизни. Перед отъездом она рассталась со своим парнем, почти мужем, что оказалось очень мудрым решением. Мы курили на ходу, смеялись, и я рассказывал ей о русских поэтах в иммиграции. Манише было интересно.

Повороты мелькали слишком быстро, хотелось гулять как можно дольше, чтобы отсрочить момент прощания, но вокзал замаячил вдалеке, и внутри меня застучали поезда – я нервничал, точно подросток на первом свидании. Я запутался настолько, что перестал находить нужные слова на английском. Речь стала сбивчивой, и я постарался спросить её о чём-то, но Маниша, до этого вообще свободно говорящая на английском, вдруг тоже смешалась, не смогла выговорить, что хотела, и смутилась.

– Ну все. Здесь можешь меня оставить, дальше сама дойду.

– Хорошо.

– Напишешь насчёт понедельника?

– Напишу в любом случае.

– Напиши.

Мы разжали пальцы и сделали по шагу друг от друга. Для Мэни (так она просила себя называть) всё было легко и просто, а для меня возможность написать ей была подарком. Вдруг ответит игриво, вдруг зафлиртует смайликом?

Я протянул ей руку. Ее пальцы вновь скользнули по ладони, меня пробрало. Если бы мой дед АБ, проработавший половину жизни электриком, увидел меня тогда, то точно ебнул бы доской. Так положено делать по технике безопасности, если человека бьёт током. Руки пожались сами собой, меня потряхивало.

– Ну пока.

– Пока.

Пальцы разжались. И вдруг я вновь протянул ей руку. «Сука, ты чё тупой?! Вы же только что попрощались! Всё. Выброси из головы. Поздно», – это успело пронестись у меня в голове, но Маниша даже не колебалась, она ещё раз дала мне коснуться себя.

Физика вселенной упряма, законы работают неумолимо, заглатывая сомнения, страхи, и даже совесть. Тогда, поздним вечером, напротив веллингтонского вокзала, сила тока между нами была прямо пропорциональна площади скольжения кожи. Сопротивления не было. Моя схема соединения стала параллельной: дома – жена, на вокзале – Маниша. Замыкание стало неизбежным. Скольжение друг по другу было приятным. Время вышло, и мы развернулись, зашагали каждый в свою сторону.