Текст книги "Матери"

Жереми Фель
Матери

У меня такое чувство, Тото, что мы уже не в Канзасе.

Виктор Флеминг. Волшебник страны Оз

Когда ягнята теряться в горах, сказал он, они плакать. Иногда приходить мама. Иногда волк.

Кормак Маккарти. Кровавый меридиан

И увидел я тьму.

Знаешь, как сильно я тебя люблю?

И надеюсь почему-то,

Что ты оградишь меня от тьмы.

Бонни «Принц» Билли

© Алчеев И., перевод на русский язык, 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Cтоя на коленях над жертвой, Томми вдыхал полной грудью железистые запахи своего нового царства.

Под парами алкоголя у него все еще кружилась голова. Он зажмурился, наслаждаясь удивительной тишиной, царившей в стенах старой скотобойни и на некоторое время ограждавшей его от жуткого мира, позволив сосредоточиться лишь на страхе, замкнутом в его собственном теле и готовом однажды вырваться наружу, чтобы в конце концов оставить его в покое.

Псина лежала на боку и выла, ее пронзительные завывания походили на скрипы велосипедного колеса. Томми провел рукой по приоткрытой пасти – ладонь обдало теплым дыханием. Псина лизнула его пальцы, словно умоляя оставить ее в живых.

Томми приволок ее сюда, оставив за собой длинный липкий след в высокой траве. У хозяев псины, Ламли, километрах в двадцати от его дома была ферма, и, когда он был ребенком, их здоровенная бельгийская овчарка частенько пугала его: она грозно скалилась, стоило ему проехать мимо на мопеде или велосипеде, и только цепь не позволяла ей вцепиться ему в горло.

Но этим утром он сумел отплатить за все, когда приметил ее на обочине дороги. Как во сне. Мигом прибавив газу, он сшиб ее на скорости чуть больше восьмидесяти километров в час.

Это было десятое животное, которое он притащил сюда с начала лета. Начал он с кошек и кроликов, потом поймал собаку, бродившую возле старой водокачки, – подманил ее шматком мяса. Животные требовались ему живыми: он был уже не в том возрасте, чтобы забавляться с трупами. Ему хотелось отбирать у них тепло, наблюдая, как кровь вытекает из ран, прежде чем сердце перестанет биться раз и навсегда.

Мертвые, они принадлежали ему всецело. Мертвые, они принадлежали ему все до одного.

Электропроводку оборвали несколько лет назад. В разбитые фрамуги порой залетали голуби – они гнездились в нишах верхней части стен, и, слыша, как во тьме хлопают их крылья, Томми представлял, что это огромные насекомые, которые вот-вот набросятся на него.

Когда-то живодеры разделывали здесь лошадей и свиней с соседних ферм, пока в окрестностях Топики не построили новую скотобойню. Томми хотел использовать это строение, пока его не разрушили для того, чтобы возвести тут в начале следующего года социальное жилье для неимущих семей, в основном чернокожих, заполонивших город. Но, если понадобится, он будет рядом и станет защищать родную землю от всякого сброда.

Когда он был младше, ему рассказали историю про одного живодера, похищавшего местных детишек и обрекавшего их на ту же участь, что и животных на скотобойне. История эта волновала его воображение с давних пор куда больше, чем несусветный вздор про вампиров и оборотней, который обычно несут у костра. К тому же от прочих россказней она выгодно отличалась тем, что все это произошло по соседству с его домом, в сероватой постройке, которую он видел вдалеке всякий раз, когда возвращался из школы домой. И тогда он представлял, что же еще могло там твориться, пока все спали.

Послышалась череда выстрелов. Ружейная пальба.

Томми бросил взгляд в сторону входной двери: она была приоткрыта достаточно широко, и через нее можно было прошмыгнуть в пшеничное поле, чуть колыхавшееся под дуновениями знойного ветерка. Но он не шелохнулся, а лишь прислушался, силясь уловить голоса, которые выдали бы посторонних, случайно оказавшихся в здешних местах.

Убедившись, что опасности нет, он достал из рюкзака нож и провел пальцем по лезвию, совершенно отчетливо ощутив желание лизнуть его и оставить на нем след своей слюны.

Затем, не в силах больше сдерживаться, он прижал нож к горлу псины и резким движением перерезал его – кровь, хлынувшая из раны, мгновенно забрызгала ему бедра.

Он не ожидал, что будет столько крови, – казалось, она вся разом прилила к голове животного. Томми стянул с себя футболку с логотипом бейсбольного клуба «Канзас-Сити роялз» и отшвырнул в сторону – к джинсам и кедам, перепачканным темной землей. Теперь он был совсем голый. Так, казалось ему, удобнее разделывать плоть, к тому же мать ни за что не оставила бы его в покое, если бы заметила на одежде пятна крови.

Томми вонзил нож псине в бок, потом еще и еще раз; он бил все быстрее и при этом кричал от переполнявшей его радости, чувствуя, как от ударов ломаются кости. Затем он целиком распорол собаке нижнюю часть брюха. При соприкосновении с вытекавшей оттуда теплой кровью он, невзирая на стоявшую кругом вонь, ощутил сильнейшее возбуждение и заметил, как у него напрягся член.

Он вспомнил Тессу Уилкинс, о которой непрерывно думал последние недели, и начал мастурбировать, мысленно рисуя картину, как его нож оставляет на коже Тессы белые бороздки.

Его напряженный член пронзила боль, и, закрыв глаза, он задвигал рукой быстрее, а другую погрузил в еще не остывшее чрево овчарки, воображая, будто прикасается к теплому телу Тессы.

Он эякулировал судорожно, но без единого возгласа – сперма расползлась бледными островками поверх внутренностей и крови псины и вскоре полностью смешалась с ними.

В голове у него лопнуло громадное черное облако и пролилось дождем. Облегчая душу и умиротворяя его.

Протопав босыми ногами по каменному полу, Томми бросил останки собаки в мешок для мусора. Он закопает ее, как и всех остальных, в поросшей кустарником земле в паре десятков метров отсюда.

На стене висел пожарный рукав. Томми обдал струей пол, потом обмылся сам, чтобы избавиться от малейших следов крови, уже засыхавшей у него на бедрах, и стал завороженно смотреть на жижу, стекавшую через решетку в сточную канаву, представляя, как реки подобного месива разливаются по чреву земли.

Обсохнув, Томми оделся, просунул мешок в дверной проем и протиснулся в него сам, тотчас ощутив всем телом солнечный жар и пока еще не зная, что очень скоро он наконец заключит в объятия свою первую любовь.

Хейли

Хейли Хивз не сразу поняла, что находится в собственной спальне. Снова затрезвонил будильник, и она шарахнула по нему, чтобы он замолк. Девять утра. У нее еще было время немного понежиться в постели. Чемоданы стояли у шкафа – перед уходом ей оставалось только принять душ.

Окно справа было приоткрыто и впускало легкий аромат глициний, а также привычный для начала июля щебет птиц, сидевших на ветках яблони, что росла напротив дома, и крики местной детворы, гонявшей баскетбольный мяч по заасфальтированной улице.

Хейли, зевая, вытянула руки и согнула ногу, чуть прикрытую одеялом. Вспомнив про Нила, она взяла айфон, лежавший на ночном столике, и с горечью констатировала, что он не только не пытался ей позвонить, но даже не оставил сообщения. Видно, после вчерашнего он заснул с легкой душой. А она, напротив, наглоталась таблеток, и остаток ночи ее мучили тревожные сны. Один ей запомнился очень отчетливо: она была наглухо замурована в мягком, совершенно черном кубе, который болтался в метре над землей. Гости собрались вокруг и потешались над ней – она никого не видела, зато слышала их смех вперемешку с прерывистым дыханием Нила и скрипом пружин кровати, на которой он все еще забавлялся, издеваясь над ней.

Хейли поморщилась, потирая виски.

Зачем она так набралась?

Если бы она уступила первому порыву, то заснула бы снова и проспала весь день. Тогда время пролетело бы незаметно. И она ни о чем бы не думала.

Даже о нем.

Но надо было вставать. Иначе никак.

Через три недели Хейли рассчитывала принять участие в Международном юниорском чемпионате для девушек в Далласе – турнире, в котором состязались любительницы гольфа самых разных национальностей. Этим утром она собиралась к своей тетушке Оливии, жившей неподалеку от Сент-Джозефа, в Миссури. Оливия, с которой Хейли не виделась много лет, соседствовала и водила дружбу с Джорджем Кингсбери, одним из величайших американских гольфистов шестидесятых. У него была собственная площадка для гольфа, примыкавшая к его владению, и он предложил позаниматься с Хейли, что открывало перед ней невероятные возможности.

Победа в турнире означала бы первый большой шаг на пути к профессиональной карьере и контрактам на сотни и сотни тысяч долларов.

Однако еще вчера она сомневалась, стоит ли ехать: ей хотелось побыть с Нилом.

Полная идиотка.

Сумка с клюшками для гольфа стояла у стены, и биты с металлическими наконечниками чуть сверкали в лучах утреннего солнца. Клюшки достались ей от матери, и с ними она рассчитывала победить. Как бы отыграться за жизнь, которую у нее когда-то отняли.

Хейли нечаянно наступила на свечку, валявшуюся на ковре. Ей казалось, что, перед тем как лечь в постель, она все их выкинула заодно с уморительно простецкими украшениями, которые развесила в комнате специально для Нила, думая, что мгновения, проведенные вместе с ним, станут незабываемыми.

От злости она сунула все это в мешок для мусора, который так и стоял у двери. Она презирала себя за то, что поступила как последняя дура.

Сначала ей совсем не хотелось идти на вечеринку к лучшей подружке Линдси – надо было сидеть дома и спокойно укладывать вещи, предвкушая ночь, которую она надеялась провести с Нилом. Он собирался заглянуть к ней, когда она управится со всеми делами. Но Линдси так настойчиво уговаривала ее по телефону, что она согласилась прийти. Однако Нила Хейли не предупредила – хотела сделать ему сюрприз. Она надела его любимый наряд, расшитое золотом платье от «Дольче и Габбана», точно такое же, как у Дженнифер Лоуренс на закрытом просмотре ее последнего фильма.

Когда Хейли пришла, в доме подруги яблоку негде было упасть: во всех комнатах первого этажа дым стоял коромыслом, вечеринка была в разгаре. Хейли мигом отыскала Линдси, они выпили по «Мохито», втянули в себя по дорожке кокаина, после чего, уже начиная терять терпение, она принялась искать взглядом Нила. Линдси сказала, что он объявился в самом начале вечеринки, но больше она его не видела. Слегка встревожившись, Хейли высматривала его по всему дому, являвшему собой путаный лабиринт коридоров и комнат; попутно она здоровалась со знакомыми, нет-нет да и перехватывая пристальные взгляды парней и ставя на место молодых задавак, клеившихся к ней в открытую.

В конце концов она обнаружила Нила в одной из гостевых комнат на третьем этаже: полуголый, он лежал на Сидни Боуз.

Оторопев, Хейли не представляла, что ей делать, пока они спешно одевались.

А потом она заперлась в туалете третьего этажа и не отвечала на просьбы Нила открыть дверь. Упав на колени, она простояла там на полу битый час, время от времени извергая в умывальник весь поглощенный алкоголь, морщась от горьковатого привкуса мяты во рту и думая только о Сидни: как та, со всклокоченными, будто от удара током, рыжими патлами, развалившись на подушках, пялилась на нее, наслаждаясь болью, которую ей причиняла.

Но ненависть к Сидни не шла ни в какое сравнение с чувством омерзения, которое она испытывала к Нилу Барнсу, решившему переспать с другой, перед тем как провести с ней, Хейли, их первую ночь.

Она стойко держалась три месяца, а он три месяца твердил, что может подождать и что у них все случится не раньше, чем она будет готова. И она, как набитая дура, еще больше полюбила его за то, что он, такой чуткий и терпеливый, совсем не походил на других парней, пристававших к ней каждый божий день так, словно ее тело было для них лишь желанным трофеем, который они собирались выставить напоказ у себя на полке.

Сколько их было у Нила до Сидни? Неужели он изменял с самого начала?

Неужели она и в самом деле хотела это знать?

Хейли, только-только отметившая семнадцатилетие, отличалась от прочих малолеток-недотрог, свято веривших, что целомудрие следует хранить до брака, до того, как они с гордостью нацепят на палец кольцо. Просто она никак не могла встретить парня – по крайней мере, до Нила, – с которым ей действительно захотелось бы сделать «это». Но она всегда рисовала себе того, кто мог бы стать ее первым мужчиной.

Успокоившись и не сказав никому ни слова, Хейли украдкой побрела к себе домой.

Неужели она была настолько слепа?

Глупая девчонка.

Хейли, вздохнув, направилась в ванную, примыкавшую к спальне, забралась под душ и, припав спиной к стене, подождала, пока нагреется вода. Когда она намочила волосы, затрезвонил мобильный. Она бросила душевую лейку, выскочила из ванной и кинулась к постели, где оставила телефон. Это оказался не Нил, а Линдси. Хейли расстроилась и решила не отвечать, зная наперед, что ей скажет подруга.

Какое-то время Хейли стояла совершенно неподвижно, и стекавшая с нее вода темным пятном разлилась по ковру. Она проклинала себя за то, что по-прежнему надеялась: а вдруг это он. И знала точно, что сразу же ему ответит.

Если бы он позвонил прямо сейчас, она непременно ответила бы.

И в следующее мгновение опять угодила бы в ловушку.

Хейли бросила телефон в сумочку и вернулась под душ с неодолимым желанием хватить кулаком по стенке.

На кухне она плеснула себе в стакан грейпфрутового сока и расположилась лицом к широкому застекленному проему, выходившему в сад, частично погруженный в тень. Отец уехал по работе в Атланту, и, если бы не давно запланированная поездка к тетушке, она с удовольствием воспользовалась бы выпавшей возможностью побыть дома одной, поплевывая в потолок, прикинувшись без вести пропавшей, как уже раз было, когда она, повинуясь импульсу безрассудства, какое-то время не давала о себе знать никому, решив проверить, кто позвонит ей первым и кто действительно забьет тревогу по поводу ее исчезновения. Она продержалась целых два дня, просидев затворницей дома, – смотрела сериалы по телику и штудировала конспекты, пока наконец не ответила на звонок Линдси, которая тут же к ней примчалась. Убедившись, что Хейли в полном порядке, подруга потащила ее на вечеринку к Трейси Блетин, рыжей толстухе, с которой Хейли прежде сталкивалась раза два-три. Там-то она и повстречала Нила, когда тайком прошмыгнула на улицу. Нил учился в выпускном классе и играл в школьной футбольной команде. В тот вечер он забрался на здоровенный дуб и, свесив ногу с ветки, слушал музыку на айфоне. Хейли окликнула его, подумав, что он уснул и вот-вот свалится. Перекинувшись с ней парой слов, Нил пригласил ее составить ему компанию, и, хотя последний раз ей приходилось лазать по деревьям когда-то в детстве, она без малейших колебаний полезла к нему, рискуя испачкать узкое прямое черное платье, купленное для торжественных случаев. Она просидела бок о бок с ним почти всю ночь, мало-помалу потеряв всякое желание спускаться вниз.

С тех пор все было просто замечательно.

Хейли включила стоявший на кухне телевизор и попала на последние известия «Фокс ньюз». В Атлантике, неподалеку от Азорских островов, упал «Боинг-747» компании «Американ эйрлайнз». Никто не выжил. Отправленным на место крушения поисковым командам пока не удалось обнаружить черные ящики. Хейли до жути боялась самолетов, и, когда она смотрела на плавающие в воде обгоревшие обломки, ее пробила дрожь: она представила, что, должно быть, чувствовали обезумевшие пассажиры, которые, теряя сознание, понимали, что переживают последние мгновения, перед тем как упасть прямо в океан. В самолет она села всего раз, когда ей нужно было лететь к бабушке Мириам, жившей под Солт-Лейк-Сити. Ей тогда едва исполнилось десять, и она просидела весь полет, вперившись в небольшой телевизор, по которому показывали мультфильм «Машинки», лишь бы не думать о пропасти, отделявшей ее от земли.

Хейли поставила чемоданы на крыльцо и взглянула на машину, стоявшую на подъездной дорожке. Она выгнала ее из гаража еще вечером и помыла. Сверкающий на солнце красный кузов напоминал огромный помидор.

Отец купил коллекционную модель «Шевроле» пять лет назад и сам почти не пользовался ею. Он обещал Хейли, что это будет ее первая машина, которую он торжественно подарит ей на семнадцатилетие.

Хотя до сих пор Хейли каталась на «Шевроле» только по своему кварталу, она настояла на том, что поедет в Сент-Джозеф на машине, хотя изначально было решено: тетушка сама заедет за племянницей. Сначала та спорила, узнав о решении Хейли, но потом, как всегда, сдалась.

Над Уичито раскинулось ослепительно-голубое небо – ни облачка. При такой прекрасной погоде в Канзасе, казалось, вполне можно было жить.

Укладывая вещи в багажник, Хейли заметила Руперта Удолла, соседа из дома напротив, – он приглядывал за двумя своими сынишками, резвившимися с пластмассовыми саблями на лужайке. Руперт махнул ей рукой, и она решила помахать ему в ответ. Этому извращенцу. Она знала, что он подглядывает за ней, когда она в своей спальне одна. Впрочем, ее это скорее забавляло, и жаловаться на него отцу она не думала. Да и потом, он был не так уж плох, только староват на ее вкус, хоть и сохранил остатки былой привлекательности; в свои сорок он по нескольку часов в неделю торчал в спортзале, красуясь перед девицами, напрочь лишенными достоинства. Несколько дней назад Хейли специально расхаживала полураздетая перед окном, болтая по телефону с Линдси. Она знала: он следит за ней, затаившись в темноте, и в тот вечер она не раз делала вид, что расстегивает лифчик, но так и не доводила дело до конца, даря ему надежду и все откладывая минуту, когда он наконец сможет насладиться видом ее обнаженной груди. Закончив говорить по телефону, она быстро задернула шторы, оставив его, недовольного, сидеть в одиночестве в кресле и заниматься самоудовлетворением, рисуя себе то, что она так и не позволила ему увидеть.

Хейли, когда хотела, могла быть непревзойденной соблазнительницей.

Перед отъездом она обошла все комнаты дома, проверив, закрыты ли окна. Полгода назад обокрали Паркеров – они жили в конце улицы. С тех пор здешние домовладельцы платили частной компании, чтобы ее сотрудники дежурили по ночам и приглядывали за опустевшими домами, особенно в сезон отпусков.

И все же это мало утешало. В покинутых хозяевами домах могло случиться бог весть что.

Дверь в отцовскую спальню была приоткрыта. Хейли проскользнула внутрь и ступила босыми ногами на скрипучий паркетный пол. Она давненько сюда не заглядывала и следов присутствия отца почти не заметила, как будто он не ночевал у себя несколько дней. Все здесь казалось холодным, безжизненным.

Шторы были задернуты – Хейли раздвинула их, чтобы впустить немного света.

На ночном столике лежал экземпляр «Костров амбиций» Тома Вулфа. Отец ее всю жизнь был заядлым книгочеем. А она, несмотря на его попытки увлечь ее литературой, не прочла до конца ни одной книжки и всегда недоумевала, как он умудряется выкраивать время, чтобы проглатывать такие «кирпичи».

На стене, над кроватью, висела увеличенная фотография матери Хейли, стоящей на коленях на песчаном пляже в Санта-Монике; снимок был сделан, когда та была беременна. Хейли пристально вглядывалась в лицо матери – она смотрела, прищурившись, в объектив фотоаппарата, у нее были длинные, до плеч, темно-русые вьющиеся волосы, которые она потом коротко постригла и больше никогда не отращивала. Хейли снова попыталась уловить свое сходство с матерью, которое, как все обычно говорили, имелось. Однако носы у них были разные, это точно. Хейли задержала взгляд на округлом животе матери и представила, как лежит, свернувшись комочком, в ее утробе. Наверное, мать выглядела такой счастливой, а улыбка ее казалась такой светлой потому, что она ощущала жизнь внутри себя. По крайней мере, Хейли хотелось так думать. Ожидала ли тогда ее мать, что когда-нибудь этот комочек превратится в ребенка, а потом в девочку-подростка? Как бы то ни было, тогдашняя материнская радость навсегда запечатлелась на стене в этой спальне.

Родители Хейли жили в Санта-Монике. Мать была на четыре года старше отца, и примерно в одно и то же время они оба ходили в школу Хай-Хиллз. Однажды мать рассказала Хейли, что они часто встречались, когда были детьми, а потом подростками, но заговорить друг с дружкой никак не решались. По-настоящему они сошлись чуть позже – на вечеринке у одной общей подружки. Матери тогда было двадцать два, она училась на факультете журналистики в Университете Беркли и большую часть года жила в студенческом городке. Она сразу узнала в чертах сидевшего в уголке молодого человека паренька, которого не видела по меньшей мере три года, со школьных времен, и который в ту пору был слишком юн, чтобы она могла обратить на него внимание. Во всяком случае, так думала Хейли, хотя на самом деле, судя по тому, как мать об этом потом рассказывала, она влюбилась в него еще до этой знаменательной встречи. Хейли видела фотографии отца, где ему было пятнадцать лет. Он уже тогда был неотразим.

Они провели вместе всю ночь и с тех пор не разлучались. Следующей зимой они перебрались в просторную квартиру на Барнард-уэй, с видом на океан. Отец тогда учился на инженера, а мать вскоре устроилась спортивной журналисткой на местный телеканал, чтобы как-то сводить концы с концами. Она часто с ностальгией вспоминала о тех временах, о рождении дочери, благо с этим были связаны лучшие годы ее жизни. То было счастливое преддверие их последующего переезда в Канзас. У Хейли сохранились дорогие воспоминания о детстве, проведенном в Санта-Монике: о выходившем на проспект балконе, где она любила сидеть, свесив ноги за решетку, и о простиравшемся чуть дальше Тихом океане, который сверкал на солнце; о соседке снизу, миссис Моррис, угощавшей ее сладостями, когда та, случалось, забирала ее к себе по вечерам; о прогулках с отцом по пляжу…

Несмотря на любопытство, Хейли не решилась открыть ящики комода, боясь наткнуться на порнографические журналы, спрятанные под отцовским бельем. Или, хуже того, на фотографию чужой женщины.

Последний раз за совместным обедом, перед самым своим отъездом, отец выглядел озабоченным. Он приготовил одно из любимых блюд Хейли – пасту с лососем. Отец и дочь уже давно не сидели вот так, вдвоем. Они обедали за низким столиком в гостиной, а потом смотрели кино, после чего Хейли отправилась с подружками в бар в центре города. Отец все реже выходил из дома и проводил вечера в основном у себя в комнате за книгой. Ему едва исполнилось тридцать восемь, и, не будь он ей отцом, она с удовольствием вытаскивала бы его с собой на вечеринки.

Осмотрев все наверху, Хейли спустилась на первый этаж, включила сигнализацию и заперла входную дверь на ключ.

Она закрепила сумку с клюшками на заднем сиденье, выехала, дав задний ход, по дорожке и остановилась ненадолго на улице, просто чтобы напоследок взглянуть на дом. Деревянный фасад они недавно перекрасили в тон остальным домам на их улице. Ей казалось странным покидать дом, ведь она привыкла спать только в своей постели… Но ехать было необходимо. Там, вдали от всех неудач, от которых у нее голова шла кругом, ей наверняка станет лучше. Сзади к ней, петляя, подъехал на велосипеде мальчуган и зацепил ногой переднюю дверцу ее машины. Хейли вздрогнула и в следующий миг узнала Чада, младшего братишку Тоби Карвера. Раздосадованная, Хейли захотела догнать сорванца, но тот уже укатил слишком далеко, свернул направо и скрылся за стеной вязов, так что ей оставалось только проводить его взглядом.

Она вздохнула, поправила хромированное зеркало заднего вида и посмотрелась в него, потом достала из сумочки солнцезащитные очки, тронулась с места и через пару километров уже свернула к Норт-Лонгворд-Ин, решив сделать крюк и заглянуть к Линдси, прежде чем выехать из города.

Линдси Робсон жила в Форест-Хиллз. Родители ее, работавшие в авиационной промышленности, отправились в Италию – в город Брешиа, оставив ее на все лето одну. Она впервые не поехала на Великие озера, куда ее отправляли каждый год.

Хейли знала Линдси еще по колледжу. Поначалу они ненавидели друг дружку всей душой, и причиной тому было их соперничество, которое всячески подогревали однокашники. В ту пору Хейли легче сходилась с мальчишками, нежели с девчонками, а Линдси больше походила на богатенькую капризную проказницу, какой в некоторой степени и осталась. А подружились они, когда однажды их вдвоем оставили после занятий за прогул урока музыки. Классного надзирателя рядом не было, и девочки битый час просмеялись – у них нашлось много общего, о чем они прежде не догадывались. Ну, а со временем Линдси стала единственным человеком, которому Хейли всецело доверяла и с которым могла быть сама собой – не играть и не притворяться.

И ей хотелось думать, что это было взаимно.

Хейли поставила машину напротив дома Линдси, внушительных размеров трехэтажного особняка бледно-голубого цвета, горделиво возвышавшегося над остальными домами на улице.

Чуть в стороне какая-то домохозяйка в соломенной шляпе поливала лужайку. На шее у дамочки виднелась большая отметина, похожая на давний ожог.

Дверь в дом Линдси была открыта, и Хейли прошла прямо в гостиную. Там, на диванах, а то и прямо на полу, завернувшись в пуховые одеяла, все еще спали какие-то люди. Повсюду валялись пустые стаканы и бутылки, пахло потом, винным и табачным перегаром.

Ей послышалось, что где-то наверху хлопнула дверь.

Что, если Нил еще здесь? И что, если он так и остался с Сидни?

Из кухни показался, насвистывая, коренастый парень с голым торсом и с банкой пива в руке. Он прошел мимо Хейли, не обратив на нее ни малейшего внимания, и рухнул в кожаное кресло.

Хейли нашла Линдси в саду: та лежала в шезлонге на краю бассейна. На ней было желтое бикини, а ее густая черная шевелюра издалека напоминала лужу, растекшуюся вокруг лица. Трава была еще сыроватая – будто покрытая росой, которую не успело осушить вовсю жарившее утреннее солнце. На соседнем шезлонге возлежал бритоголовый малый, причем совершенно голый. Хейли видела его вчера среди гостей Линдси. Стало быть, ему-то и достался трофей.

Заметив ее, Линдси сняла солнцезащитные очки и встала, слегка покачиваясь.

– Хейли! А я чуть не умерла от волнения! – воскликнула она, беря ее за руки и обдавая стойким перегаром. – Я вчера раз сто звонила тебе на мобильный, обыскалась тебя, а ты пропала. Но разве я могла бросить всю эту свору гостей?.. Надеюсь, ты на меня не в обиде?

– Не могу же я обижаться на весь белый свет, – вздохнув, заметила Хейли. – Успокойся, во всяком случае, в списке моих обидчиков тебя нет.

Бритоголовый, услышав их, проснулся и смерил Хейли недовольным взглядом. Линдси украдкой подала ему знак убираться. Малый с томным видом встал и вернулся в дом.

– Он все еще там? – тихо спросила Хейли. – Нил…

– Нет-нет, он уехал чуть свет. Ему в самом деле было не по себе, он быстро смекнул, что совершил большую глупость. Вам надо поговорить, нельзя, чтобы все закончилось вот так.

– Он уехал один? На своей машине?

– Ну да, а Сидни я выгнала следом.

Хейли представила, как все происходило, но времени радоваться у нее не было. Получалось, Нил сел за руль, набравшись, определенно, сильнее обычного. Он уже раз попадал в аварию – в начале лета, когда возвращался с вечеринки от Антона Коллинза, который жил в Парк-Сити. Он угодил в отбойник на скорости сто тридцать пять километров в час и провел ночь в больнице. Отделался парой треснутых ребер и легким испугом. И теперь Хейли боролась с желанием позвонить ему, чтобы, по крайней мере, убедиться: он добрался до дома.

Если с ним произошло что-то серьезное, она должна узнать первая. Пока еще никто не представлял их друг без друга.

– О чем задумалась, Хейли?

– Ни о чем. Еду к тетке, как и собиралась, но сначала решила заехать к тебе и оставить вот это.

Хейли протянула Линдси свой мобильный телефон.

– Ты серьезно? – проговорила Линдси, забирая его.

– Не хочу все испортить из-за него, Линдси, не хочу постоянно смотреть на телефон – ждать его звонка или сообщения, чтобы услышать или прочесть добрые слова и лишний раз обмануться. Там в списке контактов есть номер моей тетушки, но звони мне только в крайнем случае. Я наберу тебя от нее сегодня вечером, расскажу, как добралась.

– А потом будешь перезванивать каждые пять минут, чтобы узнать, объявился он или нет. Да ты, вижу, совсем с катушек съехала!

Хейли на мгновение задумалась, понимая, что, в сущности, ее подруга права.

Она выхватила у Линдси телефон и швырнула его в бассейн.

– Вот так, вопрос закрыт!

Линдси застыла, разинув рот от изумления, словно у нее на глазах зарезали кошку.

Зато Хейли оставалась невозмутимой. Она, если честно, сразу пожалела о том, что сделала, но сейчас было не самое подходящее время для тонких душевных переживаний.

– И что, ты действительно собралась уехать? С твоими нервами тебе лучше остаться. Ты могла бы спокойно тренироваться в своем загородном клубе, а мчаться ради этого в такую даль нет смысла: это вряд ли что-то изменит. Ты же сама говорила вчера, что хочешь позвонить тетке и сказать, что не поедешь к ней. От себя не убежишь, Хейли.

– А я и не бегу! Единственное, от чего я охотно убежала бы, так это от предстоящего турнира, черт бы его побрал! Ты даже не представляешь, как меня колотит, когда я думаю, что решилась на дело, которое мне не по зубам. А тут еще он подкладывает мне свинью…

Хейли прошлась по мокрому краю бассейна, в котором плавали окурки.

– Но хуже всего то, что он это сделал в доме, где было полно наших общих знакомых, как будто ему хотелось, чтобы об этом узнали все, и сам он был не против, чтобы и я тоже все узнала. А потом он явился бы ко мне как ни в чем не бывало и… – Тут Хейли повернулась к Линдси. – И ты все знала? Про Нила с этой потаскухой – знала?

Линдси, явно испытывая неловкость, прикусила губу, и Хейли, зная ее как облупленную, поняла, что не ошиблась.

– Все не так просто.

Хейли подошла к подруге и отвесила ей пощечину.

Линдси приложила руку к щеке, поражаясь, что машинально не ответила такой же оплеухой. В другой ситуации она набросилась бы на Хейли и выдрала ей прядь волос, не считаясь с тем, что та ее близкая подруга.

Хейли упала на шезлонг и вытерла лоб рукой.

– Прости, – проговорила она, опустив взгляд. – Кажется, я теряю голову.

– Говорили, что между ними что-то было, но я точно не знала и не хотела тебя беспокоить… Нил сделан из обычного теста, Хейли, как и все люди. Так что не вешай нос и делай то, что задумала, если тебе это действительно нужно. Ты выиграешь этот чертов турнир. А когда победишь, если пожелаешь, будешь вспоминать все как дурной сон. Да и потом, я хочу, чтобы моя лучшая подруга стала богатой и знаменитой и познакомила меня с таким же богатым и знаменитым парнем, тогда я смогу, наконец, распрощаться с предками и свалить отсюда!