Текст книги "Боль свободы"

Глава 1

Шрам

За стенами большого здания, даже не здания, а одного этого громадного помещения, словно ничего больше нет. Причудливые своды завершают архитектурный рисунок, сливаясь из ровных, поднимающихся колонн, едва выделяющихся из стен. Сами колонны, выполненные в неровном, привлекательном стиле абстракций, с аккуратными, пустыми окружностями, занимают едва ли много места, несмотря на то, что архитектор решил отдать им большой объем, почти весь заполненный пустотами.

Колонны похожи на каркас из нервных клеток, выросший здесь целой колонной таких громадных размеров, что узоры на потолке уже не так просто разглядеть, а впрочем, здесь, в этом угрюмом месте редко кто поднимает голову, гораздо чаще смотря в отражение на кристально чистой, зеркальной поверхности блестящего пола.

– Уполномоченные лица Федерации призывают всех граждан проявить сознательность и принять участие в вынесении приговора! – вдруг раздается мощный, уверенный, красивый голос одного из центральных судей.

Давно уже минули дни, когда судьи выносили самолично вердикт, избирая ограниченную рамками меру наказания для преступившего закон. Теперь уже давно привычным стало полагаться на здравомыслие и рассудительность общества, которое в свою очередь и само полагается на мудрость судей, призванных спорить друг с другом и отстаивать разные точки зрения, давая гражданам возможность рассуждать обо всех следствиях принимаемого ими решения.

Сталмир все это прекрасно знает. Все это – лишь очередной недуг закованного в рамки самовоспроизведения общество. Всего лишь способ обмануть самих себя, будто бы свобода может быть не личной, а общественной собственностью. Именно поэтому Сталмир и оказался здесь, закованный в проклятые магниты, в сопровождении бездушных дроидов охраны, именно потому, что сам Сталмир не желает обманываться, принимая на веру рожденное федерацией определение «подлинной свободы».

Пока судья продолжает вступительную речь, как обычно, призывая граждан со всем вниманием отнестись к приговору и вынести тщательно взвешенное решение, Сталмир кривится, опустив глаза и смотря в чистое отражение своего лица, на редкость мужественного и одновременно красивого молодого лица со смелым, непоколебимым и злым взглядом.

Думается не вольно о том, что не так должны выглядеть революционеры, отдающие свою жизнь во имя подлинной свободы. И едва Сталмир произносит это в голове, как тут же начинает кривиться с ненавистью, желая вырвать с кровью эти проклятые слова из головы. Ведь разве может быть подлинная свобода, если свобода всего одна? Свобода не может быть лживой, до тех пор, пока кто-нибудь не отыскивает в мире понятие своей собственной, той самой подлинной свободы, призванной заменить истинную ценность жизни.

Сталмир поднимает глаза, слыша, что речи судьи постепенно идут к обвинениям, с которых начинается каждый суд. Теперь судья расскажет обществу о грехах Сталмира, наверняка, выставит его в самом неприглядном свете, а затем предложит избрать ограниченную законом меру наказания, и, если только общество чудом не решит в этот раз пренебречь кодексом ответственности, то будет голосование, и людям дадут почувствовать, будто бы это они принимают решение, будто бы они сами, а не кто-то толкнул их к единственному, ограниченному рамками, выбору.

Впрочем, у людей все же есть шанс поступить верно, у них всегда есть. Стоит лишь проголосовать за неисполнение закона и избрать вразумительную меру наказания… но только Сталмир об этом задумывается, как ему приходится удержаться, чтобы не сплюнуть от отвращения на зеркальный пол. У людей всегда есть возможность поступить честно, правильно, но это стадо с начисто промытыми мозгами за всю историю общественных судов ни разу почти не пользовалось этой возможностью.

И вот, когда судья в рясе начинает озвучивать преступление Сталмира, он оставляет свои мысли и прислушивается.

– …это ужасное преступление заслуживает самого пристального внимания общественности! – говорит судья, и Сталмир едва не фыркает и не плюется, видя, как судья начинает подготавливать общество сделать нужный Федерации выбор. – Жестокость и холодность подсудимого может затуманить разум даже самого хладнокровного и рассудительного гражданина, и я призываю всех вас быть внимательными и….

Подстилка Федерации – вот, как судья выглядит в глазах Сталмира. Еще ничего не сказав о преступлении, он уже сгущает краски, пытаясь выставить все в самом худшем свете. Впрочем, Сталмир заставляет себя успокоиться, ведь он знает, что судьи всегда на стороне Федерации, играют перед обществом этот спектакль, знаменуемый их любимым понятием, которым судья и венчает свою вступительную речь.

– Примите это решение не сердцем, но умом! В ваших руках сохранить и уберечь от разложения подлинную свободу! – заканчивает судья.

После этого он ненадолго замолкает, давая всем успокоиться. В самом зале суда почти никого нет, только судьи, расположившиеся у трибун, расположенных полукругом, дроиды-охранники, дроиды-операторы, снимающие трансляцию, репортеры со своими роботами-помощниками и немногочисленные прямые свидетели суда.

Гораздо больше людей смотрит за трансляцией из своих домов, сидя на диване с бутербродом, отчего становится тошно, когда понимаешь, что твоя жизнь обречена сгореть в руках недоумков, которые будут судить о тебе по словам этих продавшихся Федерации судей. И все же сдаваться рано, кроме того, герою еще предоставят слово, обязательно предоставят, так всегда бывает, и Сталмир уже знает, что он скажет по окончании суда, на какую бы каторгу не обрекла его общественность.

– Приступим, – поутихшим голосом продолжает судья. – Зачитываю преступление! Подсудимый, Сталмир….

Формальный язык суда, гнусный и скучный, но как бы ни хотелось его проигнорировать и уже скорее перейти к финалу, Сталмир остается холоден и спокоен, выслушивая, как судья рассказывает о его прежних заслугах перед обществом, чтобы затем все их перечеркнуть совершенным им преступлением.

– …возглавил бунт! – продолжает судья. – Одним из самых ужасных преступлений против общества, как всем известно, является попытка подрыва основ государственности Федерации, не зависимо от того, в каком виде попытка была осуществлена. Однако, несмотря на то, что это преступление само по себе является редкостью, и на всех планетах Федерации это лишь второй случай, произошедший за последние пятьдесят лет, никто из нас не мог даже вообразить подобного ужаса.

Сталмир начинает кривить лицо, но сдерживается, вспоминая, что через камеры за его реакцией могут следить тысячи, а то и миллионы, если не миллиарды граждан.

– Чтобы не делать оценочных суждений, – говорит судья, – я зачитаю о последствиях совершенного подсудимым преступления, и уже после будет озвучен избранные законом рамки меры наказания.

Сталмир ухмыляется на миг, но тут же скрывает улыбку и продолжает слушать вместе со всеми, кто следит за трансляцией и готовится отдать свой голос за одну из нескольких похожих мер наказания.

– Нападение на здание центра принятия решений! – начинает судья зачитывать список преступлений, говоря более глубоким и величественным, грозным тоном. – Полное уничтожение машин дополнительной обработки данных! Действия, повлекшие гибель трех ученых и четверых рабочих смежных служб, проводивших диагностику оборудования! Ущерб, последствия которого сотни ученых и тысячи машин продолжат исправлять на протяжении месяцев! Привлечение и гибель десятка человек, вступивших в сговор с подсудимым! И, наконец, не просто посягательство на идеалы подлинной свободы, но желание физической ликвидации возможностей Федерации исполнения законов на планете Рисвим!

Улыбку больше не приходится сдерживать, теперь уже она и не проявляется на лице Сталмира. Он и сам понимает всю тяжесть своего преступления, и уж точно не меньше любого другого жалеет о гибели своих товарищей, обо всех тех, кто был схвачен и отправлен в тюрьмы на разные планеты Федерации. Только об одном Сталмир не жалеет: о том, что отважился вместе с товарищами на этот отчаянный шаг, и если бы ему снова пришлось решать, пожертвовать ли свою жизнь в обмен лишь на то, чтобы голос свободы прогремел тяжестью его преступлений во всех уголках Федерации, то Сталмир вновь бы на это решился, даже не задумываясь.

– Внимание! – еще громче прежнего обращается судья к камерам. – Суд готов озвучить избранные меры наказания! От имени Федерации, суд объявляет…!

Зачем-то судья делает паузу, даже выглядит странно, напряженно, отчего даже Сталмир напрягается, ведь судьи обычно разыгрывают спокойствие и редко проявляют даже самые слабые эмоции, но сейчас на лице судьи отчетливо просматривается замешательство.

– Суд объявляет, – договаривает судья тише, взглядывает на Сталмира и вновь обращается к камерам: – Голосование… по принятию… или не принятию… высшей меры наказания… и казни подсудимого, путем депортации на планету Асумгард!

Вдруг становится так тихо, что все кругом начинает звенеть от тишины. Хоть бы самый маленький шорох, но немногочисленные гости просторного суда замерли. На долгие, тягучие мгновения замирают даже судьи, встав у трибун и опустив головы. Ошеломленный услышанным Сталмир, открыв рот, невольно пытается встать с кресла подсудимого, но бесчувственные магниты продолжают держать его прикованным к креслу.

– Вы не можете…, – бормочет тихо Сталмир.

Один из судей, тот, который должен еще будет выступать на стороне обвинения и всеми силами пытаться обосновать вину подсудимого, замечает его бормотание, но только взглядывает печально, будто и сам не желает преступнику, убийце, виновнику произошедшего, главному идейному вдохновителю – Сталмиру, такой жестокой судьбы.

Только заседание не ждет слишком долго и вскоре продолжается.

– Суд предоставляет слово обвинению, – заявляет ведущий судья.

Его коллега, миг назад печально взглянувший на Сталмира, вновь к нему оборачивается, а затем коротко вздыхает и набирается решимости заговорить.

– Как вам всем известно, – начинает он, – моя обязанность состоит в том, чтобы настаивать на самой жесткой мере наказания, обосновывая такую необходимость, в зависимости от ситуации… тяжестью преступления или… величиной его последствий.

Судья взглядывает снова на подсудимого, но Сталмир все еще не может оправиться от жестокого удивления, чуть ли ни остановившего биение сердца. А судья, продолжая говорить странным тоном, который он никогда не использует в своих обвинительных речах, даже тяжело вздыхает, прежде чем ему удается все же перебороть свои чувства.

– В этот раз, для меня это, как никогда, тяжелое испытание! – заговаривает судья уже обычным, слегка напряженным голосом, которому его хмурое лицо придает оттенки жесткости и недовольства. – Прошло уже пятьдесят лет с того дня, когда в последний раз общественности предлагалось отправить виновника на Асумгард, а значит, в Федерации давно не осталось судьи, который поймет всю тяжесть моего положения!

Судья нахмуривается еще сильнее, обеими руками крепко берется за трибуну и заговаривает еще громче и увереннее, отчаянно хмурясь.

– Тем не менее! – почти выкрикивает он таким тоном, будто в судье неожиданно пробуждается неудержимая ярость. – Я настаиваю на высшей мере наказания и казни подсудимого, путем его высадки на планету Асумгард!

Сталмир, застыв, не может даже пробормотать, лишь смотрит бессильным, испуганным и растерянным взглядом, не понимая, как он оказался в центре всего этого кошмара, когда должен бы был за свое преступление всего лишь отбывать срок на какой-нибудь отдаленной планете, а вовсе не ждать, отправит ли общество его на планету смерти. И все лишь за то, что он не пожелал слепо верить в существование какой-то «подлинной» свободы, диктуемой целым организованным сообществом интеллектуальных систем, мудрых, но холодных, безжизненных машин, не понимающих всю глубину чувственной свободы живого ума.

А судья, не знающий этих мыслей, или намеренно предавший идеалы свободы, ради служения Федерации, продолжает распаляться, умело заражая свои мощные интонации тонами бурного негодования.

– В этот раз! – вскрикивает судья, с живостью и чувственной злобой выражая мысль. – В этот раз мне не нужно объяснять, в чем вина подсудимого! Вы и сами понимаете, насколько ужасное преступление он совершил! По его вине! По его вине погибли умнейшие… наши ученые!

Выставив палец, судья встряхивает им так отчаянно, что кажется, будто этот член семипалой конечности может отвалиться и вылететь в сторону. Зачем-то Сталмир успевает сосчитать пальцы судьи и по этому признаку угадать, что судья должен был родиться даже не в этой системе, но затем он тут же себя обрывает, не понимая, какого черта он вообще обращает на это внимание.

– Погибли не только наши добрые граждане! – неистовствует судья, вновь тычет пальцем в Сталмира, но запинается и тут же хватается за трибуну обеими руками, как в начале речи, после чего говорит, уже не разжимая ладоней. – Из-за его преступления, сгинули… погибли его собственные товарищи! Которых подсудимый втянул в это преступное дело!

Чуть переведя дух, всего миг судья борется с одышкой, внезапно напавшей во время пылкой речи, но вдруг снова начинает кричать, и еще яростнее, глотает ртом воздух в короткие мгновения пауз, и одышка уже становится частью его слов, пропадая в жадном дыхании между слов.

– Он! Он!!! Готов принести в жертву своей наивной глупости, своим ребяческим идеалам не только мирных граждан! – продолжает судья. – Пусть их он хотя бы считает врагами! Он готов уничтожить всех до одного! Своих друзей и верных соратников! Даже себя! Лишь бы уничтожить мирные, устремленные вдаль, к недостижимым идеалам намерения Федерации! Чтобы истребить подлинную свободу!

Сталмир пытается вскочить, поддаваясь чувству, но его, разумеется, не отпускают магниты, прилипшие к удобному, мягкому креслу подсудимого. Сталмир пытается закричать, чтобы ответить, чтобы не позволить судье настраивать общество против себя, но в горле тут же начинает першить, и кроме никому неслышного хрипа, изо рта Сталмира не рождается ни единого звука.

– Вы скажете, что ни одно живое существо, ни одно мыслящее существо… да даже ни одно животное, ни одна тварь не достойна такой же ужасной смерти, которая ждет подсудимого на Асумгарде! И будете правы!!! – выкрикивает судья уже так отчаянно, что начинает хрипеть, несколько секунд кашляет, отирает проступившую на лбу испарину, не отрывая ладони от трибуны и вместо этого наклонив голову к плечу.

Сам Сталмир замирает, недоумевая. Судья ведь не может его оправдывать. Не этот. Он не может ничего говорить в защиту, и на миг начинает казаться, что все еще может обернуться в лучшую сторону.

– Но вы должны это сделать! Вы обязаны! – выкрикивает судья, едва не захлебываясь в хрипоте. – Не потому, что его преступление этого достойно! Нет такого преступления, которое достойно такого наказания! Но потому, что его преступление достойно того, чтобы стать примером! Его грехи не должен взять на себя другой, спустя еще пятьдесят лет! Вы обязаны отдать свой голос и обречь этого несчастного на адские мучения на планете смерти, как называют Асумгард в бесчисленных фильмах ужасов! Вы должны! Должны! Чтобы никогда… чтобы никто больше не пожелал совершить ту же самую ошибку! Вы должны бросить в адскую бездну одного, чтобы уберечь от нее множество остальных!

Судья перестает говорить, но еще несколько мгновений все внимание остается приковано к нему. Безраздельно завладевает красноречивый судья вниманием каждого, приковав к себе даже взгляд ведущего судьи. Затем он покачивается и едва не падает, отирает лоб, слегка дрожит от напряжения, но отмахивается от вопроса ведущего судьи и продолжает стоять, держась обеими руками за трибуну.

– Что ж, мы будем продолжать! – заявляет ведущий и направляет ладонь к другому судье. – Слово защитнику!

Обязанный защищать героя судья, даже не взглядывает на Сталмира, и это дико злит. Все с каждым мгновением становится хуже с тех пор, как Сталмира привели сюда и усадили в это проклятое кресло. А теперь еще и единственный, кто должен защищать, дает понять своим отношением, что он не на стороне преступника, когда встает к камерам боком, указывая ладонью на предыдущего выступающего и держась к преступнику спиной.

– Мне… простите мне эти слова, – начинает судья тихим, спокойным тоном, – но посмотрите на моего коллегу! Приглядитесь! Смотрите внимательно! Как часто, скажите, вы могли видеть его в таком ужасном состоянии?

Судья опускает руку, оборачивается к камерам, но все равно избегает смотреть на подсудимого, хотя Сталмир не сводит с него глаз и даже не моргает.

– В этом лице сейчас отражается вся тяжесть вынесенного приговора! – продолжает он, все повышая и повышая тон. – И мне нечего сказать в защиту подсудимого!

Сталмир так сжимает челюсть, что зубы начинают скрипеть, но он знает, что не может пошевелиться, что ему не дадут слово, кроме как в самом конце суда, когда его участь уже будет решена всеобщим голосованием смотрящих трансляцию суда граждан. И все же, пусть в мыслях, но он не может стерпеть злобу, уже понимая, что судья обрекает его на гибель, ведь что бы он теперь ни сказал, достаточно одной этой фразы, чтобы определить судьбу подсудимого: мне нечего сказать в защиту….

– Но я призываю вас отменить приговор! – говорит судья дальше. – Взгляните на моего коллегу еще раз, чтобы понять, что даже его обязательства непостижимо тяжелы в этот раз для исполнения! В этот раз, обязанный отстаивать вину, мой коллега едва сумел выдержать участь, отведенную ему на этом ужасном суде! Никто не заслуживает подобной участи! Никто не заслуживает оказаться в самом ядре живого вселенского ада! Никто! Даже самый презренный член нашего общества!

И на этом выступление судьи оканчивается. Его речь оказывается не такой пылкой, не такой длинной и красноречивой, а значит, ему вряд ли удастся кого-нибудь переубедить, после того, как пылко и отчаянно выступал обвинитель. Впрочем, стоило ли надеяться, что он хотя бы попытается? Все это игра, в этом Сталмир убежден, все это подлая игра Федерации. Той самой Федерации, которая увидела угрожающий лик Сталмира, Федерации, которая испугалась его лица. Федерации, которая желает выбросить его в эту кровавую молотильню, которую по недоразумению кто-то превратил в целую ядовитую, адскую планету, чтобы смелый голос свободы больше никогда не сумел вновь зазвучать в устах Сталмира.

А как только судья возвращается за трибуну, оставляя Сталмира злобно гадать о том, зачем судья вообще ее покинул, начинают выступать и другие судьи. Эти уже ничего нового не говорят. Вся их работа заключается в том, чтобы предоставить общественности рассуждения о правильности и неправильности того и другого выбора, давая зрителям тешить себя мыслью, что здесь рассматриваются все точки зрения. В действительности же, все судьи склоняются лишь к двум точкам зрения: одни из них говорят, что преступление заслуживает самой жесткой меры, опираясь на аргументы обвинения, а другие отвечают бедными аргументами защиты, говоря, что нужно отказаться от такого жестокого наказания, обязав судебные интеллектуальные системы пересмотреть вынесенный ими приговор.

Еще вчера Сталмиру все представлялось иначе, а теперь глаза застилает туман, а страх перед грядущей участью пробивается сквозь кожу холодным потом и дрожью. Ему не позволяют двинуться, не позволяют заговорить, и приходится лишь смотреть и молча ждать, когда его судьбу решит безвольная толпа, подчиненная желаниям Федерации и обманчивым идеалам подлинной свободы.

Когда начинается голосование, результаты почти мгновенно высвечиваются на мониторах судей, встроенных в трибуны, и по их хмурым лицам можно догадаться о результатах голосования.

Только ведь шанс еще есть! Эта идея въедается молниеносно в живой ум Сталмира, застывая в мыслях вопросом. Ведь может оказаться так, что судьи попросту не желают пересмотра этого жуткого приговора, ведь они почти наверняка разыгрывают эти страдания, будто бы им есть хоть какое-то дело до судьбы преступника. А толпа могла решить иначе. Один на миллион, но шанс есть, что в этот редкий миг приговор будет все же пересмотрен, и судьи хмурятся, потому что этого не желают.

И тут же Сталмир падает духом, вдруг подумав, что если так, то ведь может Федерация нагло соврать и вывести на общий экран такой результат, который будет выгоден этому жестокому, деспотическому режиму, подавляющему саму суть подаренной жизнью свободы.

– Суд объявляет вердикт! – заявляет ведущий судья.

С важным, серьезным видом, с тяжелым выражением он водит пальцем по монитору трибуна, а затем мгновенно результат появляется на громадном мониторе за его спиной, там, куда уже направлены все камеры роботов-операторов.

– Девяносто восемь…, – шепчет Сталмир, потеряв волю и силы.

Девяносто восемь процентов граждан, принимавших участие в суде, проголосовали за исполнение вынесенного интеллектуальными системами приговора.

– Подсудимый приговаривается….

Ведущий судья запинается и смолкает, когда остается договорить всего лишь слово, чтобы, наконец, закончить это проклятое шоу, но судья продолжает изображать, будто ему тяжело, будто бы он не может произнести это последнее слово. Несколько мгновений судья продолжает держать эту паузу, застыв с открытым ртом, вздыхает, опускает глаза, хмурится и затем уже поднимает решительный и уверенный взгляд.

И Сталмир понимает, что все кончено.

– К смерти! – объявляет ведущий судья.

Больше ничего не остается. Все было напрасно. Теперь все, ради чего Сталмир пошел на эту жертву, все станет бессмысленным. Теперь его голос услышат, но больше никогда не захотят о нем вспомнить. Теперь никто не захочет вспоминать, что когда-то свобода была другой, когда-то она не скрывалась за монотонными философскими трактатами, объясняющими, что отказываясь от свободы ты будто становишься по истине свободен. Теперь каждый, в чьей голове хоть на миг блеснет эта мысль о свободе, немедленно станет гнать ее прочь всеми силами, помня о живом примере, которым станет для всех растерзанный адской планетой Сталмир.

– Подсудимый! – вдруг раздается настойчивый голос ведущего судьи.

Сталмир поднимает растерянный взгляд и замечает, что все уставились на него. Судьи чего-то ждут, дроиды-операторы направили камеры, немногочисленные гости все таращатся с печальным взглядом на живого мертвеца, и все чего-то ждут, а Сталмир только растерянно оглядывается, не понимая, отчего на нем оказалось все внимание.

– Я спрашиваю, вы хотите сказать последнее слово? – говорит судья, не повышая голос, с пониманием глядя на растерянное лицо подсудимого.

И все глядят так же, будто поймут, даже если Сталмир начнет материться и проклинать всех кругом, желая самым родным и близким людям присутствующих той же смерти, на которую общество обрекает его самого. Кажется, сейчас никто не посмеет его обвинить в преступной грубости, когда любые грехи подсудимого теперь уже заранее оплачены его грядущим наказанием.

– Я… это….

Не находя слов, теряясь, не в силах изгнать ужас из мыслей, Сталмир заикается, бормоча. Кривая улыбка, проявившись на его лице, заставляет проявляться какое-то едва уловимое сумасшествие в выражении Сталмира, отчего все окружающие, чьи лица не спрятаны за объективом камер, взглядывают на подсудимого с еще большей печалью.

– Вы не можете… я не…, – бормочет Сталмир, но затем продолжает живее: – Вы приравниваете меня к тем, кто убивал сотнями?! К тем, кто намеренно лишал жизни?! Я….

– Подсудимый, – спокойно перебивает судья. – Прежде чем вы продолжите, я хочу напомнить, что у вас есть возможность сказать последнее слово, но общество приняло решение и пересматривать его суд не будет. Вы, конечно, можете потратить свое время на оправдания, это ваше право, но не забывайте о том, что вскоре вы отправитесь на Асумгард, где уже никто вас не услышит.

Такие слова ведущего судьи тут же охлаждают пыл. Для Сталмира он, да и все остальные здесь – лишь марионетки Федерации, но судья прав. Еще вчера, ожидая совершенно иного наказания, Сталмир повторял одни и те же слова, переставлял их с места на место, оставляя нетронутым смысл приготовленных им изречений и собираясь зазвучать с трибуны суда так громко, насколько это возможно, чтобы все, кто смотрит трансляцию, услышали голос свободы, звучащий в устах осужденного.

Вдруг Сталмир понимает, что так даже лучше. Нужно отыскать сил, чтобы сказать все задуманное, чтобы тот, в чьем уме теплится хотя бы слабое, едва уловимое сомнение, мог услышать его голос в устах Сталмира, решительно настроенного отдать жизнь во имя великой цели, во славу истинной, не искаженной лживой философией проклятой Федерации свободы.

– Да… да. Я… хочу воспользоваться… правом и сказать последнее слово.

Судья кивает, отклоняется, но ничего не говорит. Все продолжают следить за каждым движением Сталмира, дроиды не устают ловить подсудимого в объективы камер, а сам он, вздохнув, набирается решимости, забывает страх, помня теперь лишь о том, что должен сказать, чтобы не дать угасать в умах других желанию оставаться свободными.

– Пусть я умру! – начинает Сталмир, окончательно убеждая себя в том, что этот исход даже лучше, ведь теперь его голос напитан силой ужаса перед тем кошмаром, в котором Сталмиру предстоит вскоре погибнуть. – Но я ни о чем не жалею! Можете винить меня в том, что я желаю оставаться свободным! Можете пытаться убеждать себя, что подлинная свобода в том, чтобы быть рабом, но я никогда с этим не соглашусь! Пусть я умру в таких мучениях, какие вам даже никогда не смогут присниться, но я умру свободным! И…

Остается лишь сказать, что свобода будет жить в сердцах и умах таких, как он, что истинная свобода никогда не умрет, но что-то мешает. Вчера он не собирался умирать. Пройден самый важный этап, по Федерации нанесен удар, погибли храбрые соратники и товарищи, но задуманное уже удалось, и вчера Сталмир уже строил планы о том, как будет даже из заключения продолжать разносить по всей галактике голос свободы, но теперь должен умереть. И вдруг, последние слова в его устах сами изменяются, желая превратиться в кошмар и проклятие Федерации.

– Но я не умру… я не умру. Я выживу, чего бы мне это ни стоило! – с яростным, сумасшедшим выражением говорит изменившийся в лице подсудимый. – Пока свобода живет в моем сердце, я не сдамся! Я выживу и найду способ вернуться! Я вернусь, чтобы избавиться от лжи проклятой Федерации! И когда я вернусь, то восстанут те, кто прежде не решался этого сделать! И свобода однажды восторжествует!

Ведущий судья, ожидая, что больше подсудимый уже не скажет ничего нового, различая в его полусумасшедшей речи одни лозунги, поднимает ладонь, чтобы остановить речь, но Сталмир, рвясь вперед корпусом, кричит еще громче:

– Пусть это невозможно! Я вернусь светом подлинной свободы! – заявляет он с неистовой решимостью. – Я подчиню Асумгард! И каждый, кто направит телескопический зуминатор на эту чертову планету, сможет узреть, что я жив! Что свобода живет в моем сердце! И надежда…!

– Достаточно! – перебивает судья, но продолжает тише и спокойней, видя, что Сталмир подчиняется его воле: – Пусть так. Пусть вы останетесь жить, подсудимый. Асумгард навсегда поглотит вашу неуемную тягу к разрушению, убьет ваш дух и отнимет жизнь… как было с каждым, кого постигла участь оказаться на этой планете.

Сталмир дергается от злобы, но ничего не говорит, скалится, но уже ничего не добавляет.

– Суд объявляется закрытым! – тут же добавляет судья.

И как только выключаются камеры, как только репортеры отправляются наружу, ожидая выступления судей, как только Сталмира начинают уводить роботы охраны, судья обвинения, отчаянно требовавший самой высшей меры наказания, отпускает трибуну, пошатывается и сваливается без сознания на зеркальный пол, пораженный тяжестью ответственности в самое сердце.

Оканчивается день в камере, в нескончаемом гуле молчания, где ожидание завтрашней казни мучает, не давая уснуть и лишая сил. И как бы долго не шла вечность этого ожидания, утро наступает так быстро, словно время унесло прошлое мгновением, желая скорее бросить Сталмира в пасть непобедимого врага и растерзать его за грехи, за то, что он посмел желать свободы.

Не успевает Сталмир опомниться, как уже к нему приходят дроиды охраны, не спрашивая ничего, приковывают магнитными браслетами к своим механическим поясам и уводят, навстречу неминуемой смерти. А спустя, кажется, еще всего миг, Сталмир уже оказывается прикованным к движимому креслу рядом с небольшой, отправной капсулой, готовой отнести его на планету смерти, уже давно ставшую бессменной королевой самых пугающих фильмов и книг.

Выйдя из здания, приходится сесть в темный салон неприглядной, полицейской капсулы, и какое-то время ехать. Затем, роботы выводят Сталмира наружу, и он сразу замечает судей, занимающих особое место на процессе исполнения приговора.

Взгляд Сталмира тут же выхватывает из всех лиц судей то, которое принадлежит судье обвинения. Он с тяжелым, усталым лицом сидит на коляске, рядом с ним парит маленький, бесшумный, дежурный медицинский дрон, но Сталмир, испытав одновременно сочувствие и отвращение, сразу уводит взгляд.

Большая, газонная поляна, знакомая Сталмиру прежним видом, теперь выглядит совершенно иначе, перекрытая наполовину матовыми защитными панелями, окружающими готовую к взлету капсулу.

Судьи ждут вдали от капсулы. Еще дальше, за ограждениями, ожидает исполнения приговора толпа. Отсюда даже нельзя разглядеть хоть чье-нибудь лицо, но из толпы, пользуясь возможностями нейроинтерфейсных приспособлений, любой желающий может рассмотреть каждый оттенок выражения на лице Сталмира. И, понимая это, он изо всех сил старается не обнажать прошибающий до холодного пота страх.

Впереди, рядом с капсулой, кто-то стоит. Заметив его, Сталмир даже невольно ухмыляется, различая древнюю, как мир, маску палача на лице незнакомца. Маску, пришедшую из тех времен, когда палачи убивали осужденных своими руками, а не отправляли их на полумистическую, загадочную планету, о которой никто, кроме самых доверенных ученых лиц Федерации, почти ничего не знает.

Ставшая легендой ужасающих историй, мотивом для ужасов и жестоких боевиков, планета так и остается для всех загадкой, скрывая истинную суть от глаз общественности. Лишь сейчас задумывается Сталмир о том, а сможет ли он вообще исполнить свои угрозы и сумеет ли подать с планеты знак, дать понять, что он жив. Наконец, о самой планете, о том, что на самом деле на ней происходит, никому неизвестно, потому, что у планеты капризная атмосфера, а кроме того, научные спутники Федерации нарочно закрывают Асумгард от любопытных глаз.