Текст книги "Боль свободы"

Шипя, приходится схватить палку, которую теперь от злости хочется просто сломать к чертям, порубить на мелкие щепки и разметать их на этом чертовом кладбище деревянных обломков, но вместо этого руки подтягивают ее ближе, поднимают, упирают в землю концом, теперь превратившимся в ножку костыля, а взгляд с сомнением обращается к сломанной ноге, давая мозгу обдумать уже принятое решение.

Меньше всего хочется опять потерять сознание, вправляя кость. Хотя, на миг это даже кажется хорошей идеей. Вернее, здесь куча веток, если бы только удалось раньше найти воду, то уже можно было бы развести костер, приготовиться ко сну, вправить кость и просто потерять до утра сознание, чтобы, блуждая по снам, перетерпеть самое неприятное. Только вот воду найти не удалось, а она очень нужна, в горле так пересохло, что слышно, как хрипит дыхание, и значит, нужно подняться, забыть про ногу, собрать воды, приготовить ветки для того, чтобы потом сделать шину, и только после вправить кость, чтобы не мучиться еще сильнее.

Руки, ухватившись за палку, начинают тянуть вверх. Это кажется таким сложным впервые, но трудно понять, боль в теле, усталость или жажда так быстро принесли в организм слабость, ведь еще и дня не прошло, с тех пор, как капсула только поднялась с поверхности родной планеты, с той огражденной лужайки, укрытой защитным покрытием.

И все же, удается подняться. Нога чуть ли ни болтается в воздухе, даже просто стоять оказывается больно, так что приходится свалиться обратно на землю, чтобы утихомирить чувства. Впрочем, проблемы сами собой не решатся, нога слишком болит, теперь очевидно, что нужно все-таки сделать шину и откладывать это никак не получится.

Взгляд почти с судорожной торопливостью начинает искать кругом подходящие ветки. Несколько свежих обломков как раз оказываются невдалеке, так что удается подтянуть их костылем. Правда, делать шину сразу же, руки уже не тянутся, а ум подсказывает, что прежде нужно сделать кое-что более важное.

Конечно, отыскать воду не получится. Уже темнеет, а даже в сумерках шнырять по лесу, рискуя нарваться на хищников, или даже просто угодить в какую-нибудь природную ловушку, в яму, в расщелину. Кроме того, мешает костыль. Словом, только идиот бы решился упрямо долбить мысли идеей о том, что смертельно необходимо отыскать воду прямо сейчас.

А вот разжечь огонь, прежде чем вправлять кость – это занятие как раз несложное, но очень важное. Костер может отпугнуть животных, тем более диких, так что даже раздумывать не приходится, чем заняться.

Руки спокойно начинают выбирать из кучи обломков сухие, торчащие ветки, чтобы поменьше возиться с костром, но приходится еще ползти в сторону кустарников, чтобы выбраться из владений растительности и не устроить пожар, от которого сбежать и самому не получится.

Тяжелее всего тащить дрова на листе, уложив сверху поломанную ногу, дрыгаясь от неудобства, но стараясь не тревожить рану. И хотя тут всего пару метров от того места, где днем получилось укрыться от солнца, а все равно на это уходит столько времени, что уже почти успевает окончательно стемнеть.

Глаза едва могут отыскать небольшими холмиками торчащие две свежие, короткие палки, отложенные для шины. Ползти за ними обратно через кусты нужно, но так не хочется, что ум тут же придумывает не менее трудоемкий, но более скорый, быстрый способ решить проблему.

Закинув костыль вперед, держась за ножку, удается зацепить им толстые палки и даже подтянуть к себе. Две найденные коряги перекатываются, все время приходится подтягивать костыль и закидывать снова, но вот, когда до обломков можно дотянуться рукой, уставшие ладони бросают рядом костыль, а тело падает на спину, и, наконец, можно немного отдышаться.

Слух лишь сейчас замечает, что проснулись звуки. Какое-то отвратительное гоготание вдруг раздалось вдали, но быстро пропало. Едва проходит миг и раздается одновременно и звонкий, и хриплый крик, похожий на птичий, как все тут же начинает шуметь, шелестеть, пищать, трещать, замирать ненадолго, а потом снова разрывать холодный ночной воздух пугающей, отвратительной песней живой природы Асумгарда.

Застыв на миг, руки, вздрогнув, тянутся вперед, помогая телу подняться. Нога еще болит, но слегка успокаивается, остается только разжечь костер, только бы побыстрее. В мыслях вообще ничего нет, кроме окружающих звуков. До сих пор ничего не было, до сих пор целый лес молчал, даже шелеста не было слышно, как вдруг все зашумело.

Становится жутко и страшно от мысли, что вот теперь Асумгард может впервые по-настоящему обнажить свои клыки. Мысли путаются все сильнее, все начинает в них перемешиваться, но сознание упорно ищет объяснение происходящему.

Едва опустилась ночь, как все начало шуметь так сильно, что даже звон в ушах перестал тревожить, даже боль в ноге внезапно почти успокоилась и стала незаметна. Отчего все так шумит? Когда солнце обжигало лицо, когда сознание терялось от боли, тогда… может, тогда тоже был шум, но его просто не было слышно. Если так, то хорошо, но если нет, если вся жизнь здесь пряталась от солнца в тени леса, а сейчас намеревается выбраться на охоту, то с такой раной нет никаких шансов противостоять неизвестным монстрам, населяющим эти места.

С другой стороны, в памяти от возбуждения мгновенно всплывают позабытые давно знания об умениях предков. Когда-то давно, уже даже трудно вспомнить где и как, пришлось вычитать, как изготавливали древние небольшое устройство, чтобы добывать огонь. Меж двух широких палок, в которых проделывается выемка, ставится кусочек плотного дерева, затем, сверху эта конструкция придавливается чем-нибудь, например, еще одним куском дерева, после чего остается только крутить верхний обломок, с силой придавливая его к нижней части конструкции.

Эта выдумка древних вспоминается сама собой, но вот чудо смекалки первобытного человека, которое объясняло все шаги для изготовления этого приспособления, не вспоминается за ненадобностью. Поскольку есть нож, то сделать устройство получается легко, даже не затратив много времени.

А звуки уже начинают стихать, хотя тревога от этого никуда не исчезает. Прежде чем ложиться спать, нужно обязательно развести костер и вправить кость, и снова начинает бросать в пот от одной мысли, сколько боли придется испытать, поправляя искривившуюся стопу.

Жаль, нет ничего, чтобы сделать веревку. Тогда бы можно было разжечь костер очень быстро, а так, придется вертеть деревяшку рукой, обожженной ладонью придавливая ее сверху.

Хорошо бы было отыскать еще сухой травы, но сделать это на ощупь не выходит. Приходится вертеть деревяшку, надеясь вскоре почувствовать заветный, уже долгожданный запах дыма.

Трудно сказать, как много времени проходит. Ладони уже устают, быстро начинает холодать, по ощущениям, проходит больше получаса, но ум подсказывает, что чувства могут быть обманчивы.

Костер все не разгорается, но хотя бы из кустов не выскакивает неожиданно какое-нибудь животное. И все равно приходится держать нож рядышком, постоянно отыскивая его в темноте взглядом и готовясь в любой момент схватить оружие, чтобы отбиваться от хищников.

С каждым мгновением все тяжелее. Время идет, а дерево никак не разгорается, хотя настолько сухие ветки должны были полыхнуть уже минут тридцать назад. Наверное, прошел уже целый час. Становится дико холодно, даже руки начинают дрожать, пальцы коченеют, а конструкция то и дело разваливается, пробуждая неутолимую злобу.

Наконец, приходится засунуть под деревяшку сырой травы, рванув охапку обожженной рукой, которая с новой силой начинает гореть от боли. В то же время от жажды и голода с непривычки так болит живот, что трудно даже сосредоточиться на какой-то отдельной боли. То одно, то другое чувство перетягивают на себя внимание, не давая ни на миг расслабиться, и лишь сквозь них, каким-то туманным миражом проявляется слабое ощущение холода, заставляющего уже все тело дрожать, чтобы хоть так немного согреться в наступившей ночи.

Звуки окончательно пропадают, и становится ясно, что это не было иллюзией. Все так, как и подумалось вначале. В короткий час между днем и ночью, все проснулось и зашумело, а теперь опять стало тихо. Правда, теперь уже враг приблизился и приготовился вонзить свои клыки. Самый неожиданный враг, которого сознание даже забыло себе вообразить, когда приходилось терпеть мучительное ожидание перелета, в уме перебирая возможные сложности.

Холод успевает дать понять, что с ним придется считаться. После жаркого дня, на смену ему вдруг приходит дикий холод. Даже пар начинает идти изо рта, хотя его трудно заметить в темноте ночи.

И чертово, насквозь сухое дерево не желает гореть. Становится так больно от осознания того, что все эти муки были напрасны, что забывается даже физическая боль, пусть и на короткий миг. Тело уже коченеет от холода и дрожит, руки почти не слушаются, конструкция из деревяшек продолжает вываливаться из рук и снова и снова все приходится начинать заново.

Начинает клонить в сон, но ясно, что все это от дикого холода, который пробирает насквозь. На этой проклятой планете, наверное, вовсе нет никаких хищников, а все звуки – это лишь пугающие стоны ветра, бушующего где-то в верхушках огромных деревьев. Его гоняет из стороны в сторону холод ночи и жар дня, заставляя отвратительно гудеть и рождать все эти странные звуки, даже и половина которых не успела запомниться. Они все разом прогремели оркестром ужаса, а затем исчезли, едва начало холодать.

Вот и все. Руки еще крутят палку, месят в этой деревянной конструкции сырую траву, но гореть дерево не желает, сколько бы времени ни проходило. Единственное, что нужно сделать, это просто выжить, но даже в армейском комбинезоне и с ножом это кажется сейчас невозможно, как вдруг, неожиданно, дерево, вспыхнув, начинает гореть.

Мгновенно разум оживает. Миг назад он почти готов был сдаться, опустить руки, заснуть сладким сном, провалиться во тьму беспамятства, простившись с миром, и пропасть в смертельном холоде безжалостной ночи. Теперь же он стремится пробудить тело от вялости, заставляет сердце биться вновь так же резво и мощно, как когда оно бешено колотилось, пораженное шоком боли.

Тут же приходится отчаянно пытаться сохранить костер, только вот это получается на удивление легко сделать. Пожалуй, несколько часов уже пришлось истратить, неустанно вертя проклятую деревяшку, но теперь она взамен так легко разгорается, что почти сразу появляется живой, маленький огонек.

Руки, дрожа, закрывают огонек от ветра, стараясь обложить его деревом. Еще недостаточно огня, чтобы согреться, но уже шанс, самый маленький, призрачный шанс дарит столько тепла, что в нужный момент пальцы умудряются шевелиться, хотя уже не чувствуются от холода.

А огонь все не разгорается. Остальные сухие ветки, стоило обложить ими маленький огонек, продолжают спокойно греться в его тепле, не желая разгораться. Тяжело смотреть, как маленький свет тихо горит, качаясь от незаметного ветра, все не желает погаснуть, хотя давно уже должен был исчерпать свои запасы.

Каждый миг ожидания сводит с ума. Холод оказывается настолько жестоким и мощным, что от дыхания на лице уже появляются ледяные снежинки, которые, впрочем, тут же тают на еще теплой, живой коже губ. Скрючившись, сжавшись, позабыв даже про ногу, приходится обложить своим телом маленький огонек, заваленный сухими деревяшками, надеясь впитать хоть немного его тепла.

Как вдруг, пламя резво перескакивает на согревшееся дерево. Замирает дыхание, когда взгляд улавливает движение огня, когда тот начинает голодно, жадно пожирать согревшиеся деревяшки, а затем вдруг костер разгорается мгновенно, полыхнув, обжигает лицо, и тут же приходится перевалиться на бок, чтобы отодвинуться.

Наконец-то удача. Опалило волосы, обожгло, нога разболелась еще сильнее, едва пришлось немного подвинуться, но теперь рука бесстрашно добавляет в костер еще несколько дров, а после, стоит положить голову, сознание мгновенно проваливается в сон. Вновь испытания настолько истощают ум, что уже не получается заставить себя продержаться еще хоть миг, чтобы не сомкнуть глаза, и все опасности забываются. Лишь бы хватило сил дожить до утра, открыть глаза и найти способ выжить на этой чертовой планете.

Глава 4

Обжигающий нрав

Снова этот булькающий звук. Стоит открыть глаза, как тут же взгляд застывает на маленькой капельке воды, застывшей на краю большого листа. Руки тут же поднимают тело выше, чтобы приблизиться к воде, горло пересыхает, но боли совсем не чувствуется, даже нога не беспокоит. Да и думать ни о чем не хочется. Кажется, будто бы весь мир сосредоточился в этой маленькой капельке, готовой сорваться.

Вдруг, капелька медленно, очень медленно отцепляется от края листа, начинает падать, и язык тут же вываливается из открытого рта, несмотря ни на что собираясь поймать каплю. А та внезапно начинает расти, продолжая очень медленно сваливаться вниз.

Капля летит так медленно, что сердце успевает забиться, и его биение отдается в виски, с жадностью язык, высунувшись, продолжает ждать падения летящей капельки, но время будто застыло, одно только сердце не повинуется течению времени и колотится так быстро, словно желает совершить все удары, которые только может произвести за жизнь, в одно это короткое мгновение.

Капля все летит и летит, медленно спускаясь по воздуху к раскрытому рту. Она набухает, растет, увеличивается, становится все больше, но губы отчаянно стараются раскрыться еще шире, чтобы ее поймать. Наконец, капля уже становится размером с целую голову, а едва касается высунутого языка, как внезапно лопается, будто мыльный шарик, хотя только что была плотной, наполненной спасительной влагой, искажая слепящий свет неутомимого солнца.

Брызги падают на лицо. Жаром ударяет свет горячего светила, и лицо вспыхивает в мгновение, начиная гореть. Неукротимое пламя начинает танцевать на губах и языке, обжигает щеки, нос, глаза и лоб, мгновенно выжигает брови, а следом вспыхивают и волосы.

Крик с трудом вырывается из пересохшего горла, но силы внезапно покидают тело, руки перестают держать, сгибаются в локтях, и голова, свалившись, ударяется о твердую землю. Остается только брыкаться и кричать, но это сумасшествие пробуждает ум и заставляет проснуться.

Глаза открываются, и кошмар рассеивается мгновенно, но боль остается. Лицо жжет так сильно, будто оно горит. Во рту сухо, губы обсохли так, что кажется, будто их стягивает. Костер полыхает рядом во всю силу, но стоит отвернуть голову, как тут же прохлада остужает перегревшееся лицо.

Не сразу даже удается заметить, что посветлело, что ночь уже прошла. Хочется на миг провалиться обратно в сон, но затем быстро вспоминается прошедший день, исполненный приговор, неудачная посадка и утонувшая капсула. И эта чертова капелька воды, упавшая тогда с листика. Тут же глаза распахиваются, давая сознанию вместе с взглядом прогуляться по окружающей природе, чтобы понять, какое утро встречает пробудившийся ум.

Глаза видят чуть лучше. Боль в ноге медленно закипает, ноет, но не тревожит так сильно, как вчера, и пока что не хочется к ней возвращаться, пока есть хоть миг покоя, когда можно чуть внимательней осмотреться.

За спиной заросли. Над головой свисают кусты. Пламя костра пляшет на деревяшках в опасной близости от живых растений, успев обжечь края нескольких листов, хотя вчера ночью казалось, что этого расстояния должно хватить. К счастью, пламя не успело перепрыгнуть на сырые от живительных соков растения, а только очернило их края, и хотя бы можно не бояться пожара.

Впрочем, пока мысли оставляют костер. Даже задуматься о том, чтобы подвинуть горящие палки, сейчас не приходится, когда взгляду удается достать до самых холмов, вчера размытым пятном липнущих на горизонте. Впереди, за костром, за границей леса, за лужей черного песка, играючи проглотившего целую межпланетную капсулу, лежит равнина, усыпанная красным песком.

Лес, огражденный невысокими зарослями пышных кустарников, в которых смешиваются разноликие, незнакомые растения, огибает лужу черного песка чуть дальше, поворачивается кромкой и растет по направлению к холмам. А с другой стороны, слева от того места, где пришлось устраивать ночлег, лес уходит в сторону, раскрывая объятия пустыне.

Усыпанная красным песком равнина тянется с левой стороны до самого горизонта, и взгляд не желает гулять по ее безжизненной пустоши. А ум уже снова оживает, стремясь всеми силами напитаться влагой, избавив тело от мучительной жажды, за ночь успевшей иссушить губы и отнять голос.

С одной стороны пустыня, а с другой лес, а значит, поблизости должна быть вода. Непременно должна быть. И мозг готов делать самые отчаянные попытки разгадать тайну ее обнаружения. Он подсказывает мыслями, заставляя их рождаться мгновенной линией рассуждений, что если поблизости есть река, то она течет от холмов, или мимо холмов, и нужно искать ее в той стороне.

Конечно, нет никакой возможности определить, есть ли вообще поблизости река, но ум отказывается сейчас признавать бессилие. Недолго. Ровно до тех пор, пока решительный взгляд не обращается к ноге.

Стопа вывернута и торчит в сторону, когда должна указывать вверх. А нога совсем не болит, отчего становится жутко, ведь она должна болеть. И в то же мгновение чувства отвечают на призыв, и боль пронзает тело насквозь до звона в ушах и биения в висках.

Тело коченеет в судорожном припадке, а руки невольно хватаются за бедро, и все это напоминает мгновение, пережитое вчера. Словно кошмар собирается повторяться изо дня в день снова и снова. Только в этот раз боль уже не настолько сильная, чтобы заставить потерять сознание. А может, уставший терпеть ее ум, просто не желает больше обращать на это надоевшее чувство внимания.

Мысли вдруг убегают в сторону, будто желая отвлечь сознание от ноги. Тут же вспоминается костер, обжигавший только что лицо. И едва взгляд на миг уходит в сторону, тут же становится ясно, что это не фантазии беспокойного сна, обратившегося кошмаром, пламя на самом деле все еще горит, хотя и ночь успела пройти, а ветви будто бы до сих пор не успели исчерпать весь запас своего жара, и это топливо продолжает дальше подпитывать огненный нрав растений этой адской планеты.

Только боль тут же возвращается. Как ни страшно вообразить, что сейчас придется испытать, но нужно действовать быстро. Нельзя оставлять ногу в таком состоянии. Наконец, уже сейчас это может обернуться такими жуткими последствиями, что обычный перелом уже не кажется такой напастью. Теперь думается, что нужно было еще вчера набраться смелости, пересилить усталость, вправить кость и установить шину. Да только это сейчас так кажется, но еще вчера, чтобы там ни взбрело в голову, все бы окончилось так же, ведь сознание просто не могло уже терпеть этих мучений.

Сейчас же уже поздно думать о том, как следовало поступить. Руки обхватывают ладонями ногу у бедра, страшась приблизиться к месту перелома, но уже готовятся схватить ногу и поставить кость на место. Замирает дыхание, сильнее колотится сердце, но потом взгляд отвлекается на сухие деревяшки, лежащие как раз под рукой, и пара веток тут же отправляется в костер.

Возможно, ночь здесь слишком короткая, если ветки продолжают до сих пор гореть. Если сейчас потерять сознание от боли, если костер потухнет и успеет остыть, то в следующий раз, ближе к ночи уже не получится разжечь пламя раньше, чем ум потеряет все силы и бросит тело в холодные, морозные объятия Асумгардской ночи. И следом ладони тут же бросаются к стопе, ухватываются за нее и рывком пытаются вставить кость на место.

Взгляд не желает даже смотреть на происходящее, и глаза тут же прячутся за веками. А уже в следующий миг, когда глаза открываются, из горла раздирающим дыханием вырывается хриплый, скрипящий вой.

Голова лежит на земле. В этот раз все произошло так быстро, что даже не удалось ничего понять, сознание просто улетучилось, бросив тело на землю в то же мгновение, как глаза закрылись за веками.

Теперь же взгляд, едва удается очнуться, сразу пытается взглянуть на ногу. С трудом удается приподнять голову, и тут же выясняется, что вправить кость так и не удалось, она встала ровнее, но все еще торчит, правда, теперь уже в другую сторону.

Лицо скукоживается от детского желания разрыдаться, но с хриплым вздохом это желание тут же пропадает, неспособное облегчить боль. Обожженную вчера левую руку печет, но только сейчас это становится заметно. Солнце успело пробудиться, а вывалившаяся за границу тени рука тут же стала обгорать. Хотя, возможно, это просто кожа, раненная ядом растения, отреагировала на горячие лучи таким бурным чувством.

Приходится опять собирать волю в кулак, осознавая, что больше попросту ничего не остается. Есть всего две тропы, ведущие из этой точки жизни. Одна из них короткая, увенчанная сладостью вечного сна, которая тайком постоянно зовет ум все бросить, но другая, полная боли и страданий, но горящая надеждой воплотить самые невероятные мечты, перевернуть мир с ног на голову, изменить все, – она зовет жить с такой силой, таким буйным голосом, что вынуждает терпеть любую боль, обещая помогать выносить самые невероятные страдания.

Верно. И как только все это могло так легко потеряться в мыслях, когда пришлось думать о том, как выжить? Если не сдаваться, то все еще есть шанс изменить мир, даже отсюда. Там, на родной планете, свобода никогда не была самой собой. Там она была лишь тайным, никому уже незнакомым смыслом, прятавшимся за кучей витиеватых рассуждений, выписанных в бесконечных философских томах проклятой Федерации. Потом еще можно будет придумать, как подать знак, как заставить людей с другой планеты увидеть, узнать, что обреченный на смерть все еще жив, что он все еще борется за жизнь, отстаивая бессмертный идеал настоящего, подлинного знания.

Нужно сделать шину и отправляться за водой. Если не найти воду сегодня же, то завтра уже вряд ли получится даже сдвинуться с места. Только бы придумать, чем закрепить палки на ноге, если перевязать их совсем нечем.

Взгляд начинает повсюду искать хоть что-то отдаленно похожее на веревку. Растения, что красят разросшиеся кустарники буйным разнообразием, в основном слишком маленькие. Да и копаться в них, после случившегося вчера, хочется еще меньше. Даже насладиться их тенью уже не выходит так просто, и на ум напрашиваются мысли, что яд в растениях, если только он просочится через какой-то слом, может обжечь и лицо, а еще хуже, если попадет в глаза, даже в один.

Стоит повредить лишь один глаз, как это уже может стать проблемой, ведущей к гибели. И так организм истощен, и так приходится терпеть боль, которую прежде можно было бы легко назвать нестерпимой, но которая теперь постепенно становится естественной частью мгновений жизни, медленно утекающих в прошлое. Если потерять даже один глаз, то уже нельзя будет так же легко полагаться на зрение, что могло бы и не быть проблемой там, дома, но здесь… здесь еще предстоит встретиться с обитателями этих жутких земель. Здесь еще предстоит дать им бой, и тогда, стоит просчитаться с расстоянием всего на полметра – и ты уже труп.

Приходится все время заглядывать в верх, ища падающие вниз капли. Теперь уже ум поощряет себя за мудрость, за то, что жадный голод не заставил в тот раз схватить ртом падающую сверху каплю. Может, уже во сне это стало ясно уму, и знание просто не успело достигнуть сознания, но теперь это чувство обретает смысл: возможно, ядовитый сок растения обжег бы небо или язык, и кто знает, каким мучением еще могло бы это обернуться.

Снова приходится напрягать память, которая в такой трудный момент любезно сама пробуждается и начинает давать ответы уже тогда, когда еще не успевают нитями из слов возникнуть, сплестись в паутину идей нужные вопросы.

Дерево! Прежде из некоторых деревьев плели веревки, и очень прочные. Конечно, это там, на родной планете, но и здесь это может сработать. Только вот времени придется истратить уйму, но хотя бы дерево искать не придется, и остается надеяться, что содранные при помощи ножа древесные нити получится использовать, чтобы сделать веревку.

К счастью, дерево оказывается очень плотным. Чтобы разжечь костер, тоже пришлось возиться, но там и речи не шло об аккуратности, да и сознание было затуманено, так что как-то получилось даже не обратить внимания на удивительную прочность этих деревьев.

Сейчас это замечается, стоит лишь попробовать содрать кору. Она оказывается настолько прочной, что никак не поддается. Жажда чуть ли ни убивает, пить хочется так сильно, что начинает мерещиться журчание, но стоит бросить деревяшку и прислушаться, как становится ясно – это всего лишь шелест.

Такой слабости еще никогда не приходилось чувствовать. Руки двигаются, но кое-как, их не выходит даже поднять немного выше, словно к рукам примотан груз. Мышцы дрожат от напряжения, стоит лишь чуть усерднее надавить на нож, но в то же время тело такое расслабленное, такое бессильное, что просто уснуть сейчас было бы легко, как никогда, стоит лишь закрыть глаза и опустить голову.

Зато, стоит добраться до иссохшего ствола дерева, сняв плотно налипшую кору, до ствола, который должен бы рассыпаться от сухости, как невероятная прочность древесины открывает свои неожиданные преимущества. От сухой, длинной палки, которую с трудом удалось вырвать из завалов, легко отделяются тонкие, гибкие ниточки сухого дерева.

Сучки и веточки на палке все расположились с двух противоположных сторон, а потому легко удается отрывать длинные нити, стоит лишь отковырнуть их ножом и потянуть. Ни одна из них не разрывается, все легко отделяются от ствола, и всего минут, наверное, за тридцать накапливается достаточно, чтобы можно было сделать тонкую веревочку.

Только бы они оказались достаточно прочными. Когда скапливается достаточно нитей, уставшие руки тут же просто выпускают палку, и она плюхается на землю. От солнца едва удается скрываться в тени, а рядом продолжает гореть костер, и даже в сырой прохладе растений слишком жарко.

Взяв одну из древесных нитей, руки пытаются ее разорвать, чтобы проверить, насколько та крепка, но едва ли удается сделать приличное усилие. Становится вдруг ужасно страшно. От такого простого напряжения истощенное тело будто готовится потерять остаток сил и похолодеть, выпустив с последним выдохом исчезающее тепло жизни.

Сердце продолжает стучать в том же темпе, но как-то иначе. Оно вдруг начинает чувствоваться сильнее, каждый удар ощущается не биением, чувствуется именно само беспокойное сердце: чувствуется, как оно медленно, старательно набухает в груди, пытаясь все еще гнать кровь, но будто слабея.

Это ощущение такое же, как чувство в руках. Кажется, что на сердце будто нацепили оковы и оно не может, пытается, но неспособно биться сильнее. Ладонь тут же с напавшим испугом хватается за грудь, там, где ощущается биение, дыхание учащается, а глаза на миг начинают видеть яснее, но затем туман вновь пытается укрыть взгляд белой пеленой.

Только каким-то чудом удается не свалиться без чувств. Нельзя потерять день, а уже половина его потрачена. Еще немного, и уже ноги не сумеют подняться, уже невозможно будет отыскать воду и спастись. И глаза все же остаются открытыми, не решаясь дать уму возможность исчезнуть за границей снов.

Сделать ведь осталось совсем немного. Плести веревку не так сложно, а нити очень прочные, наверное, поэтому дерево горит так долго. Палки не успели прогореть до сих пор, хотя всю половину дня они горели под жаркими лучами солнца. Теперь хотя бы ясно, почему они так долго прогорают, отчего так легко расплетаются на нити, хотя, даже сейчас не верится, что деревья могут обладать такой невообразимой прочностью.

Впрочем, сердце успокаивается, а работа остается нетрудная. Вернее, даже просто сплести из нитей тоненькую веревочку уже тяжело, из-за того, что ослабевшими пальцами едва получается заплетать веревку в косу.

Правда, когда три тоненькие косички оказываются завершены, и маленьким узелком скрепляется хвост последней, с выдохом, усталость на миг отступает. Затем, сердце опять начинает так же беспокойно стучать. Впереди самое тяжелое. Нужно вправить кость, а затем….

Мысль сбивается, едва стоит об этом подумать. Если вправить кость сейчас, если вдруг сознание опять пропадет, то с жизнью можно проститься. Даже если удастся вытерпеть, то идти куда-то и искать воду уже не останется сил, и придется свалиться на землю и терпеть осознание скорой гибели, пока жажда будет медленно убивать ослабшее тело.

Верно. Уж лучше оставить ногу так. Нужно только закрепить шину, чтобы можно было передвигаться на костыле, чтобы нога не болталась во время ходьбы, заставляя терять сознание от малейшего движения. В идеале, нужно отыскать еще одну палку, чтобы можно было двигаться легче и быстрее, но сначала – шина.

Дальше уже ничего сложного. Только покрепче завязать две ровные, свежие, еще не высохшие палки, найденные вчера в куче веток. Ладони аккуратно прикладывают их к ноге, тут же просыпается боль, но не такая сильная, терпимая, хотя от нее и сжимаются непроизвольно скулы, и чаще бьется сердце.

Теперь лишь перевязать. Из одной из палок даже сочится древесный сок, проливаясь на армейский комбинезон. И тут же сознание успевает это подметить. Если так легко жидкость вытекает из пролежавшей не меньше двух суток палки, как много сока должно бродить ручьем по стволу живого дерева!

Нужно затянуть покрепче сплетенную веревку, а затем расковырять ствол ближайшего дерева. Когда руки стягивают первый шнурок вокруг самодельной шины, становится еще больней, но приходится терпеть. Разве что завязать шнурок никак не получается. Руки слабеют от боли еще сильней, шнурок норовит выскользнуть из ослабших пальцев, а ногу вдруг начинает жечь.

Сок из древесного обломка, вытекший на армейский костюм, начинает прожигать его с медленным шипением и тяжелым, вязким бульканьем. Мгновенно руки выпускают шнурок, палки сваливаются на землю, а на ноге, рядом с переломом, чуть ближе к колену, прямо на коже сок растения медленно выжигает кусок ткани армейского комбинезона, но сделать ничего невозможно, и приходится только смотреть, как древесный сок, проев комбинезон, начинает растворять кожу, обжигая ногу острой болью.

Рот открывается, начиная жадно хватать мелкими глотками воздух. Сок растения оставляет на комбинезоне расплывшуюся дыру, и уже кожа начинает булькать, изменив цвет. Конечно, материал армейского комбинезона, смешавшись с проеденной кислотой кожей, вряд ли вызовет заражение или аллергию, но сейчас об этом даже не хочется задумываться, как и вообще ни о чем. Взгляд не отрывается от раны, пока кожа не перестает булькать на ноге, и не испаряется последняя капля смертельного, ядовитого сока этого чертового, выросшего на адской земле дерева.