Текст книги "Боль свободы"

Даже выпустить стон не получается. Вместо него рождается противный хрип, а сухое горло тут же начинает драть, но это почти не чувствуется из-за свежей раны на сломанной ноге. Сознание проваливается в беспамятный сон, но, похоже, ненадолго. Едва придя в себя, оно тут же пускает взгляд по округе.

Костер еще горит, и ветки в нем ничуть не изменили положения. Солнце продолжает жечь землю пламенными лучами, и вечер, похоже, наступать еще не торопится. Силы покидают тело, даже чтобы подняться теперь придется напрягаться так, словно делаешь последний в жизни рывок, но больше ничего не остается.

Приходится искать другие ветки для шины, сухие, в которых уже не осталось древесных соков. Даже ругань в голове не звучит, хотя чувства в уме бушуют, как никогда.

Этот ублюдок, палач, эта мразь… он знал. Он говорил про кислоту. Вот, зачем это было. Эта тварь….

Впрочем, ум быстро перестает тратить силы на гнев, ведь уже даже на это, кажется, их не хватит. Безжалостно, бесчувственно руки прижимают к сломанной ноге пару сухих веток, рывком стягивают их при помощи шнурка, а пальцы, едва не выпустив самодельную веревочку, торопятся завязать крепкий узел, пока сознание опять не провалилось в сон.

На этот раз туман застилает на мгновение глаза, но рассеивается прежде, чем вслед за ним приход тьма сонного беспамятства. Кажется, хрипа уже нет, но горло дерет от одного лишь дыхания. Сердце вновь медленно, беспокойно колотится, будто его сжимает что-то, не давая спокойно прогонять кровь, но как только оставшиеся два шнурка крепко затягивают два неровных деревянных обломка на ноге, удается закрыть глаза, минуту передохнуть, и тогда, наконец, становится легче.

Боль, разумеется, не утихает. Впрочем, сейчас уже осознания того, что она не станет еще сильнее, легчает достаточно, чтобы можно было перевести дух. Нужно отыскать воду, придется заняться этим немедленно, но зато потом, напившись, можно будет по-настоящему отдохнуть, вправить перед сном кость, провалиться в сон и пережить еще один проклятый день.

Жаль, поиски воды нельзя отложить. Тело совсем ослабело. Даже можно почувствовать, вернее, понять, насколько затуманивает разум эта неуемная жажда. В глазах туман, движения нечеткие, а мысли, прежде едва ли ни каждое мгновение жизни набивавшиеся в голову шумной оравой, пропадают все до единой.

Чтобы подумать хоть о чем-то, чтобы вызвать к жизни самую простую мысль, нужно так напрягаться, что голова начинает болеть. Хотя, мозг упорно старается этого не делать, и сознание легко поддается этому желанию. Где-то в глубине ума, на подсознательном уровне, все итак понятно. Сейчас голос этого загадочного подсознания становится впервые различим в молчании ума, сейчас можно почувствовать, как внутри где-то засела самая главная мысль, которая изгоняет все другие, не давая им проявляться.

Сейчас нужно достать воду. Это и так ясно. Это очевидно, как ничто другое. Ясно, где ее искать, ясно как. Все же уже было продумано, и незачем вновь напрягать голову. Нужно встать, вот, куда нужно потратить силы. Нужно идти в направлении холмов, двигаясь у кромки леса, не заходить в лес, но и не выбираться на солнце. Нужно отыскать воду – и это единственное, что командует телом, продолжающим истощать запасы сил, но исполняющим приказы тайного кукловода, спрятавшегося в глубинах подсознания, обычно слишком хорошо укрытого от взгляда ума.

Впрочем, даже представить тяжело, что подняться на ноги будет так непросто. Приходится рваться кверху целых полчаса. Целых тридцать минут, если чувства не обманывают, приходится упорно продолжать этот нелегкий путь, изощряясь так, как никогда нельзя было представить.

Не подумать даже, что придется искать опору, чтобы просто оторваться от земли, чтобы затем встать на здоровое колено. Не подумать, что придется руками упираться в палку, вися на ней, утягивать вверх копчик, стараясь выпрямить ногу, терпеть боль, а потом еще с таким трудом выпрямлять спину, ладонями обхватывая самодельный костыль, что это вызывает те же чувства, как когда на одних руках, уставший, карабкаешься по веревке к потолку уже после тяжелой тренировки.

Да и идти не легче. Первые шаги даются с таким трудом, что глаза опять начинает обволакивать туман, сгущаясь и обещая вскоре укрыть глаза белыми облаками, но потом, шагнув раз, другой, третий, становится чуть легче.

Кровь немного разгоняется по телу. Перелом заканчивает ныть, хотя в начале движения жутко болит. А затем, пусть шаг и не становится привычно легким, пусть усталость мгновенно начинает валить с ног, но в мыслях продолжает жить незримо это всепоглощающее желание отыскать воду и скорее напиться.

Даже чувства снова пробуждаются. Глаза рыскают по округе, стараясь глядеть сквозь белый пар слабости, укрывший взгляд. Слух улавливает шелест, ища звуки журчания какого-нибудь маленького ручейка, и стараясь расслышать их издали. Горло дерет от малейшего дыхания, а глотать становится больно от сухости, да и слюна уже перестает накапливаться во рту.

Жарко, ужасно жарко, отчего еще тяжелее переносить на ходу жажду. Передвигаться едва удается, приходится идти очень медленно, а искать второй костыль… эта идея сразу выветривается, стоит начать идти. Если сейчас нагнуться, чтобы взять какую-нибудь палку, можно просто не встать. Нетрудно вспомнить, как тяжело было сделать это в первый раз, у костра.

Остается идти. В тени деревьев, жара солнца почти не достает. Конечно, жарко, душно, но по сравнению с тем ужасом, который расплавляет воздух за границей тени, здесь просто рай.

Вдоль леса полосой растет кустарник, хотя, приходится идти по заваленной сухими ветками земле, ближе к деревьям. А оттуда, со стороны леса, продувает свежая прохлада лесной чащи, манит к себе, но сознание, еще живое, пусть и затихшее и растерявшее голос мыслей, из глубины ума подсказывает, что в лес идти слишком опасно. Ведь, если и есть на этой планете твари, способные переносить такую дневную жару и такой холод ночи, то сейчас они наверняка прячутся там, в глубине древесных стен, укрытые от палящих лучей жестокого солнца.

Быстро начинает казаться, что до спасения просто не выйдет добраться. Нога мгновенно устает, костыль натирает подмышку, а тело продолжает слабеть, когда счастливым звоном раздается на слуху едва уловимая песнь ручья.

Все тут же оживает. Туман с глаз вмиг рассеивается, сердце начинает не просто колотиться, а бешено долбить, словно его подменили на барабан. Даже горло перестает драть от легкого ветерка дыхания, а усталость, хоть и продолжает мешать, но забывается, будто можно не обращать на нее внимания.

Только одна мысль: «Где?!», – и больше ничего. Слух начинает упорно рыскать по округе, желая точнее поймать звук плещущейся воды, узнать, из какой стороны тот доносится, и взгляд, будто хочет помочь, тоже бросается из стороны в сторону, ища признаки воды.

Направление угадать нетрудно. Чуть дальше, но не впереди, где-то в глубине леса, прямо и вправо, где-то там. Усталое тело начинает криво, неуклюже переваливаться с ноги на костыль и обратно, желая скорее донести голову до того места, где журчит вода.

Только вот позади, за спиной, внезапно оказывается уже пара десятков метров, а воды все нет. Мираж? Звук все еще есть, он стал отчетливей и громче. Ведь, это не может быть мираж?

Еще десяток метров, а звук все продолжает увлекать дальше и дальше. Тело слабеет все больше, а сомнения заставляют лицо корчиться, и молчаливые мольбы, обращенные внутрь себя самого, неслышные и только чувствующиеся, упрашивают вселенную, наконец, перестать мучить слух этими звуками.

Еще только метров через двадцать удается аккуратно раздвинуть широкие кусты и взглядом отыскать заветную жидкость. Кристально чистая, прозрачная, манящая одним лишь видом, она течет целой маленькой рекой, пронося мимо глаз целые литры прозрачной жидкости в каждое мгновение.

Сейчас ум даже и не думает хвалить слух за то, что тот сумел отыскать спасение в тишине дневного леса за целые полсотни метров, или даже больше. Да и сейчас в голове утихает даже голос подсознания, едва недавно ставший заметным, но теперь навсегда готовый потеряться снова в шуме мыслей.

Тело само ковыляет к реке, к выложенным мелким камнем берегам. Сейчас взгляд не замечает ничего. Все, чтобы могло привлечь его внимание, необычный цвет камней, странные растения, наконец, густые заросли, где может укрываться от жары какой-нибудь хищник – все сейчас игнорируется так отчаянно, что даже будучи прямо перед глазами остается за гранью внимания.

Губы размыкаются еще прежде, чем к воде удается подойти хотя бы на пару шагов. Рядом с ней, костыль тут же вываливается из рук, едва удается опуститься на здоровое колено. Палка сваливается рядом, а голос возвещает о своем существовании лишь тихим хрипением из жадного рта, готового вгрызаться в воду зубами, лишь бы втянуть ее, как можно больше.

Переломанная нога уже тоже лежит на земле, руки упираются в камни, подобравшись к берегу реки, невольно пробуждается улыбка, когда в течении удается заметить расплывшееся отражение, и остается только получить награду.

Хочется упасть с головой в реку и напиться так, чтобы иссохший без воды живот вздулся от напряжения. Пусть бы даже обе руки теперь сломались в локтях, этого, кажется, даже почувствовать не удастся, лишь бы головой упасть в воду.

Только, вдруг, сознание зачем-то пробуждается. Ведь еще во время полета в голову пришла мысль, и теперь не приходится думать заново, нужно только ее вспомнить, на этой планете может водиться какая угодно дрянь. Изнеженный цивилизацией организм даже на родной планете мог бы не справится без медицинской помощи, схватив каких-нибудь паразитов из лужи. А здесь, на Асумгарде, любая бактерия может оказаться в десятки, в сотни раз опаснее чем те, что встречаются в озерах, морях, реках, океанах и ручьях планеты, служившей домом.

Сердце чуть не останавливается от того, как тяжело, глядя на журчащую воду, терпеть мучившую больше суток жажду. Генетически усовершенствованный организм способен бороться с любыми переломами, выносить такие трудности, какие не смогли бы выдержать даже древние, жившие в ужасающих условиях предки. Даже перелом ноги не так страшен, ведь тело настроено, запрограммировано относительно быстро исправлять такие поломки. Только вот невидимые убийцы, если только пустить их внутрь, могут легко уничтожить тело изнутри, если только иммунитет не имеет возможности с ними справляться.

Дома это было так просто. Ни одна болезнь не могла бы стать угрозой. Если даже и появлялся слабый насморк, то организм легко побеждал недуг, не требуя хотя бы простого отдыха. Единственное, что могло вынудить отправиться в больницу, чтобы полчаса провести в медицинском боте, так это появление нового вируса, нового типа бактерий, к которым иммунитет просто не успел приспособиться. На Асумгарде же вовсе может не найтись таких болезней, с которыми организм уже привык бороться, и самая обычная, самая бессильная из них может оказаться смертельным ядом для инопланетного тела.

Во время полета все это уже было ясно. Мозг думал резво, быстро, легко отыскивая нужные знания и выстраивая логические цепочки. Тогда ум сразу определил, что нужно избежать всякой опасности, нужно отыскать способ вскипятить воду, чтобы убить хоть часть опасных бактерий. Сейчас, правда, нет сил подумать о том, могут ли они выживать в такой горячей среде, ведь это солнце наверняка умеет нагревать воду не хуже, чем кухонная плита.

В любом случае, все это уже было обдуманно, а теперь зачем-то вспомнилось, и сердце в груди аж сдавливает от одной мысли, что нужно терпеть жажду еще дольше, когда горло изнутри все будто покрылось иглами, которые рвут его от одного только дыхания.

И в следующий же миг сознание гонит прочь эти мысли. К черту это. Да еще минута, и уже можно сдохнуть от этой проклятой жажды. Губы, кажется, рассыпаются песком. Верхние слои кожи уже истощились настолько, что отваливаются с губ сами собой. К черту все! Сунуть голову в реку и напиться, и будь что будет!

И едва голова начинает клониться вниз, к реке, как вдруг застывает почти у самой поверхности течения. С клоками прилипшей, сухой грязи, в реку с головы сваливается несколько волосков в тот миг, когда не до конца растаявшее сомнение заставляет остановиться и замереть.

Грязь тут же рассыпается песком и мгновенно исчезает в спокойном течении, а вот упавшие в реку волоски, едва касаются жидкости, бесследно испаряются с ее поверхности, выпустив сразу растаявший, едва заметный клочок пара.

Губы начинают дрожать. Усталые руки с трудом выпрямляются, чтобы не дать голове упасть в реку, а сердце опять начинает колотиться, уже даже такое усилие принимая за почти непосильный труд.

Наконец, едва удается выпрямить спину, дрожащая рука тут же тянется к голове. Закопав пальцы в волосы, легко удается достать едва ли ни целый клок волос, из которого нетрудно скатать плотный, маленький шарик, израненный просветами.

Волосы так легко остаются на пальцах, словно они и так уже сами по себе начали выпадать то ли от жажды, то ли от всех этих жутких мучений и нервов. Только мысли не обращают на это ни капли внимания. Да отвались сейчас с головы ухо, кажется, взгляд бы задержался на нем на миг, а затем продолжил бы таращиться на реку, внимательно наблюдая за тем, как проходит эксперимент.

Комок спутанных волос тут же отправляется в реку. Он падает на неровную, волнистую поверхность, но не уплывает, не уносится вдаль по течению, а вместо этого с шипящим звуком растворяется в мгновение ока, испускает маленькое облачко белого пара и исчезает, забрав с собой надежду на спасение.

От горя впервые в жизни грудь пронзает острой болью. Даже биения сердца не чувствуется. Рот открывается, но не получается вздохнуть, лицо стягивает, веки накрывают глаза против воли ума, да и сам ум постепенно утопает в тягостном осознании самой жуткой утраты, утраты последней надежды, теплившейся в сердце слабой искрой жизни.

Лицо корчится и сжимается, глаза начинает жечь, а сухость в носу и в глотке обращается невыносимой болью, хотя вздохнуть до сих пор не получается. Сейчас из глаз должны ручьем ударить слезы, должны прошибить таким фонтаном, что им придется вытянуть из организма последние капли жидкости. Глаза даже начинают болеть, вопреки желаниям, старательно пытаясь выдавить хоть каплю жидкости… но даже этого не выходит.

Да и нет в уме никаких желаний. Нет никакого ума, нет никакого сознания, есть только эта жгучая боль в глазах, из которых пытаются рваться слезы, но у организма просто не хватает сил, чтобы им позволить. Даже поломанная нога, лежащая неудобно оттого, что приходится стоять на коленях, сейчас не пытается отвлекать болью.

Даже и ругаться не хочется. Кислота. Он кислоту, говорил палач, не выдерживает. Только ее. Кислоту, которая на этой чертовой планете течет реками, окрашивая камни в необычный цвет, которая поднимается из земли в древесных жилах, которая наполняет растения соком. Только ее армейский комбинезон не выдерживает.

Больше ни единой мысли. Все кончено. Точка. Нет здесь никаких лазерных тараканов, их и не нужно. Кто бы ни оказался на этой планете, он не проживет и неделю, потому что раньше умрет от жажды.

И вдруг, в стороне раздается шорох. Если бы только бы к этому моменту все силы не исчерпались, если бы их хватило просто на то, чтобы разрыдаться, то смерть пришла бы уже скоро. Не смог бы тогда слух уловить этот шелест, доносящийся со стороны высокого кустарника за границей леса, да и еще раньше плачь отчаявшегося инопланетянина спугнул бы небольшого жителя Асумгарда, копошащегося по своему обычаю в растениях, бредя давно заученной тропой.

Взгляд снова живет, снова бьется сердце, уже не жалея остатки сил и рискуя ослабеть и встать, но сейчас прогоняя кровь, чтобы живое еще сознание могло понять, что происходит, и отыскать способ выжить, когда его, казалось, злая судьба уже не оставила.

Даже подняться на ногу оказывается легче, чем в прошлый раз. Впереди, за высокими кустарниками, там где должен оканчиваться высокий лес, и где должна начинаться красная пустыня, что-то копошится.

Лес молчит. Жаркие лучи солнца будто рассеивают звуки, и потому легко отличить странное шуршание, слышное из-за кустов. Даже журчания кислотной реки почти не слышно, оно попросту игнорируется слухом, будто его вовсе нет.

Приходится осторожно пробираться через кусты, стараясь не напугать и не привлечь того, кто шуршит по другую сторону заросшей стены растений. И, пожалуй, было бы разумнее скорее уйти, чтобы не нарваться на разъяренное животное, но разум уже вырисовывает в подсознании сотню разных возможностей, которые сулит появление живого существа.

В первую очередь, зовет жажда. Если только это не ветер, если только не обман слуха, если там действительно есть какой-нибудь зверек, и если получится его как-нибудь поймать, то можно напиться крови, хотя бы ее. Пусть даже рискуя заболеть всеми теми болезнями, которые может носить в своем теле инопланетное животное, обитающее здесь, на Асумгарде, на этой адской планете, только бы утолить хоть на час эту жгучую, до боли мучительную жажду.

А заросли, как назло, гуще, чем там, где остался гореть костер. Лишь бы он не погас раньше, чем удастся вернуться. Хотя и об этом сейчас ни единой мысли, весь организм собрал последние силы, даже боль стала утихать, чтобы можно было высунуться из кустов, не напугав животное, и узнать, готовит ли судьба подарок, или же там, за кустами ждет очередной пинок, который уже окончательно растопчет слабое, бьющееся из последних сил, усталое сердце.

Слабые руки не могут осторожно раздвигать пышные листья и стволы растений. Кроме того, приходится осторожничать, боясь обжечься их соком, впитанным из этой адской земли. А потому никак не получается красться тихо, как ни старайся. Руки то и дело цепляются, хлопает какой-нибудь лист, шуршат ветки и стволы, да еже и шаги получаются жутко громкими, ведь приходится с ноги переваливаться на костыль, припрыгивая.

Остается лишь ругаться на себя в мыслях, даже не ругаться, а испытывать чистый гнев, не испорченный словами и мыслями, одно лишь голое чувство ненависти и злобы к слабости, к невозможности владеть ослабшим телом, движения которого давно уже, наверное, спугнули животное, если здесь, на этой чертовой планете может выжить хоть одно живое существо.

Вспоминается неожиданно червяк, выглянувший на миг с листика. Такая маленькая деталь забылась бы мгновенно, встреться этот червячок на родной планете. Сейчас же разум мгновенно схватывает воспоминание за хвост и бросает в цепочку коротких, точных, бьющих выстрелом рассуждений.

Если есть червяк, значит есть и тот, кто его съест. Птица, или насекомые. Если так, должны быть и животные. Впрочем, рассуждения все равно едва проявляются лишь парой зазвучавших в уме слов и только, а в следующий миг рука отодвигает листочек, и взгляду открывается самая неожиданная, самая прекрасная, картина, какую нельзя было пожелать.

Небольшое, толстое, неповоротливое животное с голой кожей, стоящее на трех лапах, при помощи третьей лапы как раз в этот миг нагибает большую чашу продолговатого листа на толстой ножке, а из цветка в широко разинутую, клыкастую пасть животного маленьким ручейком стекает живительный сок.

Рот начинает тут же глотать воздух, глядя на то, как животное пьет сок растения, накопившийся в цветочной чашечке. Зверь обходится с ним неуклюже, но осторожно. Свободно он убирает лапу и отпускает цветок, не став гнуть его ножку еще сильнее, и чашечка, не растратив даже половину соков, выпрямляется обратно, а животное отправляется к следующему цветку.

Кажется, зверь даже не обращает внимания на шорохи. Хотя, он, наверное, просто и не ждет здесь кого-то встретить. В округе нет ни единого зверя, да и этот попался одним только чудом. За то же время на любой дикой планете галактики можно было бы встретить уже десяток существ, шныряющих по округе, а здесь только этот спокойный, неповоротливый зверь.

Он непременно должен был слышать шорохи, но даже не обратил на них внимания. Рука начинает тянуться к закрепленному на поясе ножу, но замирает. Взгляд, кровожадно таращась на спокойное животное, вдруг на миг всего уходит в сторону, как тут же застывает на цветочной чашке.

Горло начинает драть так сильно, будто оно уже пытается от жажды высосать хоть каплю жидкости из воздуха. От разбушевавшегося сердца, пробуждается тяжелое дыхание, которое хрипом сопит в пересохшей глотке, иссушая и так потерявшее всю влагу горло.

Животное, не замечая, что за ним следят, медленно продвигается все дальше от цветка к цветку, выпивает из каждой чашечки меньше половины, чем может вместить продолговатый сосуд растения, а затем идет дальше, роняя на землю капли живительной влаги.

Ум снова начинает бунтовать и даже ругаться. Пугать животное кажется затеей опасной. Мощные клыки, торчащие в пасти зверя, не делают его похожим на обычное травоядное. Да и, может, животное как раз потому не боится шорохов, что не привыкло встречать здесь того, кто способен пробить эту толстую, мощную, голую кожу.

В голове одни ругательства. Лишь бы тварь скорее исчезла, ушла прочь. Опасен зверь или нет, а столкнуться с ним прямо сейчас, в таком ужасном состоянии, значит непременно проиграть. Если только зверь попытается напасть, то даже армейский нож и комбинезон ничем не помогут, ведь сил не хватит даже на то, чтобы как следует замахнуться.

Наконец, зверь отступает достаточно далеко, чтобы можно было решиться выйти. Переваливаясь с костыля на ногу, приходится, чуть ни падая, идти к ближайшему цветку, чтобы скорее напиться. Уже ни мысли не остается о каких-то там бактериях и паразитах. К черту. Лишь бы, наконец, вымочить иссохшее горло живительной влагой.

Да уже и про зверя нет сил думать. К черту эту проклятую тварь, способную выжить на этой адской планете. Да и плевать, если зверь услышит шаги и бросится защищать территорию, лишь бы только напиться прежде, чем он разинет пасть, готовясь вонзить в ослабшее тело свои клыки.

От спешки, костыль вываливается из рук даже раньше, чем удается добраться до цветка. Тут же приходится упасть на руки, они сгибаются в локтях, не удерживая тело на весу, голова падает на землю, поломанная нога в шине тащится за спиной, но боли совершенно никакой нет. Подбородок ударяется о твердую почву, но даже тогда взгляд не перестает липнуть к чашечке цветка, до которой осталось всего полшага.

Подтянув тело еще чуть ближе, рука тут же бросается за цветком, дергает, и стебель цветка неожиданно легко ломается. Белая, продолговатая чаша, напоминающая бутылку, сваливается на землю, разливая по черной почве свои соки. На левой руке, еще не успевшей зажить, горит новый ожег, но взгляд таращится на текущий сок, а затем, не чувствуя боли, обожженная рука немедленно хватается за чашечку, стараясь не касаться надломанного ствола.

Боль от ожога сейчас ни капли не беспокоит. Усевшись, можно обхватить цветочную чашечку обеими руками, не замечая, как между бедер вниз пролетают капли ядовитого сока, падая на землю и лишь по счастью не задевая комбинезон. Дыхание становится еще более несдержанным, биение сердца учащается, но чувства все пропадают, когда руки медленно несут чашечку ко рту.

Еще есть сомнения, но всего миг, как они окончательно тонут в овладевшей умом и чувствами жажде. Только одно еще помнится, что пить нужно осторожно, медленно, и ни за что нельзя торопиться. Потому… да черт его знает, почему. Даже этого нельзя вспомнить. Даже если зверь сейчас рычит где-нибудь прямо перед лицом, то его, наверное, не получится заметить. Только бы выпить этого сока, только бы и он не оказался кислотной отравой.

Последний, отчаянный выдох скользит по высохшей до бесчувственности губе, а следом за этим белые края цветочной чашечки прикасаются к коже, руки поднимают цветок, но жидкость все не течет. Все выше, осторожно, медленно, но с мучительным нетерпением, пытаясь заглянуть в чашу, пытаясь, наконец, ощутить, как влага насытит горло, не находя сил дождаться, когда свалится влажная капелька сока на язык, поднимают ладони цветочную чашку.

Нетерпение тут же вознаграждается хрипящим кашлем. Глоток жидкости, вывалившись из цветка, плотным сгустком валится в рот, обволакивает сухие губы, скользит по высохшему языку в горло, там застревает, но с болью все-таки проваливается в желудок.

Горло начинает драть хриплый кашель. Чашка, с остатками сока, вываливается из рук, падает на землю, но из нее почти не разливается сока, которого внутри осталось едва ли несколько капель. Мучительно и долго терзает обсохшее горло кашель, но затем проходит, не оставив последствий и, наконец, давая спокойно отдышаться.

Сердце все еще бешено колотит. В глазах стоит туман, руки дрожат от слабости и возбуждения, но кашель прекратился, горло успокоилось, и тело снова просит влаги.

Сок растения оказывается почти безвкусным. Почти как вода, но только с какой-то неприятной вязкостью. Хотя, сейчас она уже не кажется неприятной, сейчас опять забывается все, но уже напрочь, сейчас уже ничего не существует, кроме сока растений, который остался в чашечках после визита медлительного зверя.

Тут же руки подхватывают с земли чашечку, едва не позабыв об осторожности. В этот раз ожег в самый нужный момент жгучей болью напоминает о себе, и ладони останавливаются, аккуратно подбирают цветок, осторожно поднимают к губам, а затем трясут, пытаясь достать все капельки до последней.

Забыв про костыль, волоча сломанную ногу прямо по земле, руки гребут по почве, отчаянно стараясь добраться до следующего растения. Тут же здоровая рука выхватывает нож, вторая хватается за стебель, почти не чувствуя боли от свежего химического ожога, а затем, срезав цветок и положив нож на землю, поперхнувшись и снова раскашлявшись, удается наполнить желудок соком цветка и почувствовать, наконец, как утоляется жажда.

Впрочем, жадность продолжает звать к следующему растению. Уже начинают руки снова карабкаться по земле, но боль в ноге просыпается. Вспомнив про нож, приходится его схватить и заработать слабый ожог еще и на правой руке.

– Черт!

Даже голос просыпается, снова начинают возвращаться мысли. Нужно взять костыль и двигаться осторожно, неторопливо, как бы ни хотелось напиться. И нож… нож!

Взгляд тут же падает на лезвие. Сок растения тихо блестит на ноже, отражая лучи, сумевшие попасть за пышную шапку леса из невысоких деревьев.

Сознание будто только проснулось. Точно, ведь там, в лесу, все деревья были совсем другими, не было ни одного растения, а здесь все совсем иначе. Взгляд не смог даже этого заметить, или это ум не смог понять. Кругом растут уже не такие высокие деревья, всего метра по три высотой. Хотя, может и выше, но дальше трех метров ничего не видно за густой шапкой из раскидистых крон.

Внизу же кругом растет куча незнакомых растений. Какие-то травы, лианы, маленькие и большие цветы, странной формы ветви, торчащие из земли. И даже здесь, как и на родной планете, даже эти безумные растения, питающиеся кислотой, остаются, как везде, красочными, невероятно красивыми, привлекающими внимание и такими… зелеными.

Проснувшись на короткое мгновение, эти мысли тут же исчезают в шумном ворохе других, более важных размышлений. Нож приходится вонзать прямо в землю, едва осиливая этот труд, но понимая необходимость стереть с лезвия кислоту. Затем оружие тут же отправляется на пояс.

Теперь приходится возвращаться, ползти обратно к брошенному на земле костылю, стараясь не обращать внимания на проснувшуюся боль в ноге. Впрочем, костыль валяется на земле совсем недалеко, так что, даже осторожничая, до него удается добраться быстро.

Кажется, будто сок растения уже весь впитался в тело, мгновенно разлился свежей кровью по телу, даруя силы и пробуждая чувства. Зверя поблизости нет и, к счастью, даже голос не сумел привлечь интерес какого-нибудь животного.

Впрочем, сейчас все равно мысли еще не могут слишком живо начать переговариваться сами с собой, рассуждая о том, что и как нужно сделать. Пока еще жажда все так же сильна, хочется пить. Желудок начинает урчать, едва в него проникло немного сока, но даже голод пока еще не тревожит болью в животе, и чувства просят лишь одного – пить. Еще.

На костыле легче добраться до следующего растения. Вновь, уже проверенным методом, срезается хрупкий ствол растения, так чтобы ядовитый сок не попал на кожу. Затем, держа нож в руке, другой рукой удается поднять тяжелый от усталости цветок, вылить его содержимое в рот, затем нагнуться, отереть нож о землю и двинуться дальше.

Сок быстро и легко утоляет жажду. Еще пара растений, и живот вздувается, с удовольствием принимая живительную влагу. Дальше стоят еще несколько растений, но лишь на миг появляется мысль о том, чтобы сорвать их и попытаться унести с собой.

Затем ум все-таки начинает двигать мысли живей. Зверь осторожно обошелся с цветами, совсем не так безрассудно, не стал их рвать, не сломал хрупкий стебель, даже не стал пытаться выпить все содержимое цветов, а вместо этого двигался к следующим растениям.

Возможно, этих цветов здесь не так много, и даже животное привыкло их беречь. Конечно, хочется выпить еще, хотя желудок и переполнен, но сознание, пробудившись, начинает подсказывать другие варианты.

Лучше всего передвинуть лагерь ближе. Вернее, костер, который, остается надеяться, все еще не погас. Уже скоро должен наступить вечер, а затем холодная ночь. Завтра уже нужно будет думать не только о воде, но и о пище, и нужно вернуться к костру, пока силы не иссякли. Нужно в последний раз вправить кость, лишь бы вытерпеть хотя бы только до тех пор, когда она встанет на место, чтобы успеть закрепить шину, а затем можно будет потерять сознание, провалиться в сон и набраться сил, чтобы на следующий день продолжить бороться с этой чертовой планетой.

И все же, настроение так поднимается, что на обратном пути едва не проявляется на лице улыбка. Теперь ясно, где искать воду. Только это даже не все, что удалось выяснить. Кроме того, ясно и то, где искать еду. Это толстое животное, этот медлительный зверь, возможно, уже привык ходить одними и теми же тропами. В конце концов, он просто не мог не заметить, как шумела позади него листва, когда пришлось лезть через кустарники. И либо этот зверь глухой, что вряд ли, либо он не боится.

Как бы там ни было, для этого придется сделать хотя бы копье. Опять же, есть нож, с помощью которого сделать это будет нетрудно. Теперь радость победы ждет где-то вблизи, на горизонте следующего дня. Нужно будет искать зверя тут же, в то же самое время, прийти раньше и терпеливо дождаться его появления.