Текст книги "Завоевание Константинополя"

[Крестоносцы в Венеции (июль – сентябрь 1202 г.)]
[Отплытие. Первые дезертиры (июнь – июль 1202 г.)]

47

После Пасхи, около Пятидесятницы[149]149
  Пятидесятница, иначе Троица, – церковный праздник, отмечаемый на 50-й день после Пасхи. В 1202 г. этот день приходился на 2 июня. По аналогичному сообщению Робера де Клари, крестоносцы пустились в путь, когда миновала Пасха (гл. IX).


[Закрыть], пилигримы начали отправляться из своих земель. И знайте, что много пролито было слез жалости о покидавших свои края их друзьями и их людьми. Так ехали они на конях через Бургундию и перевалили горы Монжэ[150]150
  В узком смысле Монже-Сен-Бернарский перевал, в более широком значении хронист называет таким образом Альпы вообще.


[Закрыть] и миновали Мон-Сенис и Ломбардию. И стали таким образом собираться в Венеции и располагались на некоем острове, который именуется островом Св. Николая[151]151
  Остров Лидо вблизи Венеции. Судя по рассказу Робера де Клари, крестоносцы размещались там по собственному выбору, поскольку в самой Венеции для них не нашлось места (гл. X). Иначе изображает ситуацию автор хроники «Константинопольское опустошение»: крестоносцы, согласно его рассказу, были вынуждены расположиться лагерем на этом острове, так как венецианцы выгнали их из самого города, подобно тому, как еще раньше их не пожелали принять в ломбардских городах: там даже было официально постановлено давать крестоносцам постой не более чем на одну ночь. В исследовательской литературе высказывалось также предположение, будто о размещении крестоносцев на о. Лидо было договорено еще при подписании договора с Венецией в 1201 г., однако это предположение, как мы полагаем, имеет надуманный характер. Вопрос о численности крестоносцев, собравшихся в Венеции к лету 1202 г., остается дискуссионным, ибо сведения хронистов расплывчаты и не совпадают между собой. По скрупулезным подсчетам итальянского историка А. Кариле, в Венецию прибыли 10 589 крестоносцев, а согласно мнению американского ученого Д. Э. Квеллера и ряда других медиевистов США, скорректировавших арифметические погрешности А. Кариле, – 11 166 или 13–14 тыс. человек. Бельгиец Б. Хендрике признает минимальную численность крестоносцев равной 11 167, максимальную же – 21 750 человек. Э. Г. Мак Нил и Р. Л. Уолф (США) оценивают ее в 10–12 тыс. человек. Так или иначе, все эти данные свидетельствуют о том, что в Венецию прибыла примерно третья часть тех, кто должен был явиться, как это предполагали французские послы, подписывая в 1201 г. договор с Венецией.


[Закрыть], в гавани.

48

В это время отбыла морем флотилия из Фландрии, где было великое множество добрых вооруженных людей[152]152
  Зимой 1202/03 г. эта флотилия прибыла в Марсель, где корабли встали на якорь. Отсюда Жан де Нель, Тьерри Фландрский и Николя де Майи запросили дальнейших распоряжений у Бодуэна Фландрского, находившегося тогда в Задаре. Граф передал им приказ, согласно которому флоту надлежало плыть к Модоне, на юго-западе Пелопоннеса, на соединение с его силами. Командиры флота не исполнили приказа, и корабли двинулись непосредственно в Сирию (см. § 103, 229 и сл.). Причины такого неповиновения Виллардуэн сводит к «великой опасности», которой они якобы убоялись в Венеции, к страху перед этой «великой опасностью». Тенденциозность такой версии очевидна.


[Закрыть]. Капитанами этой флотилии являлись Жан де Нель, шателен Брюгге, и Тьерри, сын графа Филиппа Фландрского, и Николя де Майи. И они обещали графу Бодуэну, и поклялись ему на святых мощах, что поплывут через Марокканский пролив[153]153
  Марокканский пролив – Гибралтар.


[Закрыть] и присоединятся к венецианскому войску и к нему самому в любом месте, куда им будет велено повернуть. И по этой причине граф и Анри, его брат, послали с ними часть своих кораблей, нагруженных одеждой, съестными припасами и прочими вещами.

49

Великолепен и весьма богат был этот флот; граф Фландрский и пилигримы питали к тем людям великое доверие, ибо наибольшая часть их доблестных оруженосцев отплыли с этим флотом. Однако они дурно сдержали слово своему сеньору, эти и все остальные, потому что убоялись и сами они, и многие другие великой опасности, в которую ввязались те, кто находился в Венеции.

50

Вот так-то случилось, что среди них отсутствовали епископ Отюнский, Гиг, граф Форэ, и Пьер Бромон, и многие другие, которые были за это весьма порицаемы, да и мало что содеяли там, куда направлялись. А из французов[154]154
  Есть основания считать, что среди тех, кто отказался примкнуть к главному войску крестоносцев, многочисленнее всего были выходцы из Франции. Из 16 сеньоров, взявших крест (по рассказу Виллардуэна) в Экри, трое (Готье и Анри де Сен-Дени, Бернар де Морей, § 50) отправились через Марсель, семеро остальных (Рено де Монмирай, Робер и Ангерран де Бов, Симон и Гюи де Монфор, Робер Мовуазен, Дрэ де Крессоньяк, § 102, 106, 109) покинули войско в Задаре. По-видимому, они чувствовали себя в меньшей степени связанными договором с Венецией, поскольку не были представлены во время переговоров в 1201 г. Венецианцы не могли не предусмотреть подобного оборота дел: недаром в текст договора был включен пункт, по которому крестоносцам рекомендовалось заручиться по мере возможности гарантиями со стороны французской короны.


[Закрыть] у них недоставало также Бернара де Морей, Гюга де Шомона, Анри д’Арэна, Жана де Виллера, Готье де Сен-Дени, Гюга, его брата, и многих других, которые уклонились от приезда в Венецию по причине великой опасности, что там была, и двинулись в Марсель[155]155
  Упомянутые здесь рыцари направились через Марсель, предполагая, вероятно, держать затем путь на Восток, остановившись по дороге в Бриндизи, откуда обычно паломники отплывали в Палестину. Едва ли все эти рыцари ожидали в Марселе флот из Фландрии: сохранились сведения о том, что в начале июня 1203 г. крестоносцы повстречали у южных берегов Пелопоннеса два своих корабля, уже возвращавшихся из Сирии. Этот факт заставляет предположить, что они отправились туда еще летом 1202 г.


[Закрыть], отчего им был великий позор, и они были сильно порицаемы, и из-за этого их постигла затем великая неудача.

51

А теперь оставим их и скажем о тех пилигримах, бо́льшая часть которых уже прибыли в Венецию. Туда уже прибыли граф Бодуэн Фландрский[156]156
  В апреле 1202 г. он проехал аббатства Клерво и Сито, в пользу которых совершил дарственные акты.


[Закрыть] и многие другие. Тут к ним пришло известие, что многие пилигримы направились другими дорогами в другие гавани; и они были этим весьма встревожены, ибо не могли выполнить свои обязательства и уплатить венецианцам деньги, которые были им должны.

52

И, посоветовавшись между собой, они решили выслать навстречу пилигримам добрых послов, также и навстречу графу Луи Блуаскому и Шартрскому[157]157
  Луи Блуаский отправился в путь несколько позднее Бодуэна Фландрского – 4 мая 1202 г. он был еще в Шартре. Примечателен тот факт, что оказалось необходимым увещевать насчет явки в Венецию этого владетельного сеньора, через своих уполномоченных (Жана Фриэзского и Готье де Годонвилля), участвовавшего в переговорах с нею в 1201 г. Вероятно, пришлось также уговаривать и находившихся с ним рыцарей.


[Закрыть], который еще не прибыл, чтобы ободрить их, и просить их проникнуться жалостью к Заморской земле, и убедить, что никакая другая дорога не выгодна так, как через Венецию.

53

Для этого посольства были избраны граф Гюг де Сен-Поль и Жоффруа, маршал Шампани; и они поехали на конях до Павии в Ломбардии[158]158
  Павия расположена на дороге от горы Сенис к Венеции.


[Закрыть]. Там они застали графа Луи с великим множеством добрых рыцарей и прочих добрых ратников. Их увещевания и просьбы склонили повернуть к Венеции довольно многих людей, которые собирались было пойти другими путями в другие гавани.

54

Тем не менее очень многие добрые люди отправились из Плезанс другими дорогами в Апулию[159]159
  Виллардуэн называет эту провинцию в Южной Италии словом Пюй (Puille). Крестоносцы, направившиеся туда, предполагали, судя по всему, достичь, как уже отмечалось ранее, портового города Бриндизи, где пилигримы обычно погружались на корабли, чтобы затем плыть в Святую землю.


[Закрыть]. Среди них были Вилэн де Нейи, один из доблестнейших рыцарей на всем свете, Анри д’Арзильер, Рено де Дампьер[160]160
  По сообщению Альбрика де Труафонтэна, относящемуся к 1202 г., этот рыцарь оставил войско лишь в Задаре, с тем чтобы плыть прямо в Сирию.


[Закрыть], Анри де Лоншан, Жиль де Тразиньи[161]161
  Он стал затем героем рыцарского романа, названного по его имени.


[Закрыть], который был вассалом Бодуэна Фландрского и Эно и которому он выдал из своих средств 500 ливров, чтобы тот пошел с ним в поход. Вместе с ними отправилось великое множество рыцарей и оруженосцев, чьи имена здесь не записаны.

55

Это намного сократило войско тех, которые направились в Венецию, и с ними приключились великие беды, как вы услышите о том далее.

[Крестоносцы в Венеции: нехватка денег (июль – сентябрь 1202 г.)]

56

Таким образом, отправились граф Луи и другие бароны в Венецию; и они были приняты там с великим торжеством и с великой радостью и расположились вместе с прочими на острове Св. Николая. Сколь прекрасно было это войско, из каких добрых ратников оно состояло! Никогда и никто не видывал ни такой отличной рати, ни столько прекрасных ратников. И венецианцы предлагали им на продажу все, что необходимо было для коней и для людей, в таком изобилии, что хватало всего[162]162
  Виллардуэн, принадлежавший к той части знати, которая готова была пойти на компромисс с дожем, изображает ситуацию, сложившуюся во время пребывания крестоносцев на о. Лидо, в подчеркнуто благополучном виде. Иную картину рисует автор хроники «Константинопольское опустошение», правда, имеющий обыкновение сгущать тона, когда дело касается политики венецианцев. По его изображению, крестоносцы содержались на острове подобно узникам Венеции; хлеб им продавали очень дорого, они несли тяжкие потери от голода и болезней, вспыхнувших на почве недоедания («смертность была столь велика, что живые едва успевали хоронить умерших»).


[Закрыть]. И флот, который они подготовили, был столь богат и прекрасен, что никогда еще ни один христианин не видывал ничего более богатого и прекрасного; нефов, галер и юиссье было в три раза больше, нежели сколько требовалось для собравшихся в войске.

57

Ах! Какая была это беда, что прочие, те, кто отправился в другие гавани, не явились сюда! Как было бы вознесено христианство и как унижена была бы земля турок! Венецианцы превосходно выполнили все свои обязательства и даже более того; и они понуждали теперь графов и баронов сдержать свои обязательства и произвести уплату денег, ибо они-то готовы были отплыть.

58

В войске объявлен был сбор денег за перевоз[163]163
  Первый сбор денег был произведен среди всех крестоносцев – как у знати, так и у рядовых рыцарей и прочих воинов.


[Закрыть]. И нашлось довольно много таких, которые говорили, что не могут оплатить свой перевоз, и барон взял с них столько, сколько могли. Таким образом, они уплатили за перевоз, по крайней мере сколько смогли собрать после того, как объявлен был и произведен сбор денег. И когда уплатили, то оказалось не только недостаточно для расплаты с долгом, но не внесли и половины суммы, что должны были[164]164
  По-видимому, Дандоло и рассчитывал на неплатежеспособность крестоносцев: типичный маневр ростовщика, который затем предложит крестоносцам возместить «натурой» не выплаченный ими долг.


[Закрыть].

59

Тогда все бароны заговорили и сказали: «Сеньоры, венецианцы превосходно выполнили свои обязательства, и даже сверх того; но нас собралось не столько, чтобы, оплатив наш перевоз, мы смогли бы выполнить наши обязательства; и случилось так из-за тех, кто отправился в другие гавани[165]165
  Вторичный сбор денег, о котором идет речь, был проведен лишь у состоятельных сеньоров, уплативших, таким образом, более того, чем они, собственно, должны были внести.


[Закрыть].

А посему, Бога ради, пусть каждый из нас выложит из своего имущества столько, сколько мы сумели бы уплатить из того, что обязались; ибо лучше уж истратить здесь все наше достояние, нежели прослыть неисправными должниками и потерять все, что мы уже вложили в дело, так и не выполнив наших обязательств; ведь если поход этот не состоится, то подмогу Заморской земле не удастся оказать»[166]166
  Судя по этому тексту, оппозиция предложениям об уплате была весьма внушительной, так что ни о какой жертвенной готовности баронов не может быть и речи. Не догадывались ли некоторые о коварных замыслах венецианцев?


[Закрыть].

60

Тогда произошло великое несогласие среди большей части баронов и среди прочего люда, которые сказали: «Мы заплатили за свой перевоз. Если они хотят нас везти, то мы охотно отправимся; а коли не желают, мы поищем другого перевоза»[167]167
  Объяснение разногласий среди крестоносцев, которое предлагает хронист, не только поверхностно, но и неверно по существу. Едва ли можно представить себе, что большая часть баронов и рыцарей беспричинно (так получается у Виллардуэна!) или по какой-то злой воле вдруг возжаждала отказаться от крестоносного предприятия и готова была распустить войско. Виллардуэн, несомненно, стремился уже здесь, с самого начала повествования, оправдать линию вождей крестоносцев и собственную позицию в истолковании последующих событий (см. статью).


[Закрыть]. Они потому так говорили, что им хотелось, чтобы войско разошлось. А другая часть сказала[168]168
  Очевидно, эта часть была не такой многочисленной.


[Закрыть]: «Мы предпочитаем лучше отдать все свое достояние и отправиться в поход бедняками, чем позволить, чтобы войско разошлось и пропало бы: ведь Господь наверняка возвратит нам наше с лихвой, коли ему будет угодно».

61

Тогда начал граф Фландрии отдавать все, что имел, и все, что смог подзанять[169]169
  Сохранился документ, свидетельствующий о том, что в октябре 1202 г. граф Бодуэн IX Фландрский занял в Венеции 118 марок.


[Закрыть], и то же сделал граф Луи, и маркиз[170]170
  Если Бонифаций Монферратский тоже участвовал в этой выплате денег, то данный эпизод, видимо, относится ко времени после 15 августа 1202 г.


[Закрыть], и граф Гюг де Сен-Поль, и все те, которые держали их сторону. Видели бы вы тогда, сколько было снесено во дворец дожа прекрасной золотой и серебряной утвари, чтобы произвести уплату. И когда они уплатили, все же 34 тыс. марок серебра недостало до уговоренной суммы. Этим обстоятельством были весьма обрадованы те, которые приберегали свои деньги и не хотели ничего давать: они полагали, что таким образом войско распадется и сгинет. Но Бог, который подает надежду страждущим, не пожелал, чтобы они так страдали.

[Французско-Венецианский договор о завоевании Задара (август – сентябрь 1202 г.)]

62

Тогда дож обратился к своим людям и сказал им: «Сеньоры, эти люди не могут нам уплатить большего. А то, что они уже уплатили, все это мы заработали по соглашению, которое они теперь не в состоянии выполнить. Однако наше право не было бы никем признано, и мы, и наша земля навлекли бы на себя великий позор. А предложим-ка им полюбовное соглашение[171]171
  Говоря таким образом, Энрико Дандоло в какой-то мере раскрывает карты своей политико-дипломатической игры; он отдает себе ясный отчет в том, что справедливость условий договора, навязанного венецианцами крестоносцам, не могла бы быть никем признана и, разойдись войско, вся Венеция была бы опозорена в глазах «общественного мнения». Разумеется, дож имел в виду в первую очередь Иннокентия III, который впоследствии и в самом деле с присущей ему решительностью и категоричностью осудил действия венецианцев (по крайней мере, на словах). Вкладывая мотивировку своих дальнейших предложений в уста дожа, хронист явно обнаруживает намерение оправдать его, а вместе с тем, и вождей крестоносной рати. Наивное на первый взгляд «озарение» дожа, который внесет им предложение завоевать Задар, есть не что иное, как реализация заранее продуманного решения: направить собранное в целях «освобождения Иерусалима» из всей Западной Европы войско против соперника Венеции – Задара.


[Закрыть].

63

Король Венгрии отнял у нас Задар[172]172
  Задар – крупный торговый центр на восточном побережье Адриатического моря, в Далмации. В XII в. между Венецией и Венгрией велась упорная борьба за овладение городом, который неоднократно переходил из рук в руки. В 1183 г. Задар отдался под покровительство венгерского короля Белы III – венгры изгнали тогда венецианского правителя и возвели в городе мощную крепость. В 1192 г. или 1193 г. Венеция попыталась было отвоевать его, но безуспешно. Венецианская плутократия, тем не менее, не оставляла намерений вернуть Задар под свое владычество и таким путем покончить с торговым могуществом соперника. Использование с этой целью сил крестоносной рати, оказавшейся в зависимости от Венеции, сулило последней заманчивую перспективу: представлялась возможность овладеть Задаром ценой наименьших затрат собственных людских ресурсов. Не случайно дож в своей речи, оттеняя могущество республики, указывает на ее неспособность самостоятельно отвоевать Задар; решить эту задачу можно не иначе, кроме как при содействии крестоносцев, к тому же, по условиям договора 1201 г., республика Св. Марка получила бы в свою пользу половину всей захваченной добычи.


[Закрыть] в Склавонии[173]173
  Склавония (Славония) – принятое на средневековом Западе обозначение Далмации.


[Закрыть], один из самых укрепленных городов на свете; каким бы могуществом мы ни обладали, нам никогда не отвоевать его иначе, кроме как при содействии этих людей. Предложим же им, чтобы они помогли нам его отвоевать, и мы предоставим им отсрочку для уплаты 34 тыс. марок серебра, которые они нам должны, до тех пор, пока Господь дозволит нам вместе заработать их – нам и им»[174]174
  В этом рассуждении, вкладываемом хронистом в уста Энрико Дандоло, тоже довольно отчетливо обнаруживается чисто коммерческая, точнее, купеческо-ростовщическая, подоплека проекта: использовать власть Венеции над должником – крестоносной ратью, чтобы двинуть ее против Задара и сокрушить мощь соперника.


[Закрыть]. Так был предложен этот договор. Ему самым решительным образом противились те, кто хотел, чтобы войско распалось: но, несмотря ни на что, договор был заключен и утвержден[175]175
  Виллардуэн, как явствует из этих слов, постоянно оправдывает курс предводителей крестоносцев: ценой завоевания христианского Задара обеспечить продолжение Крестового похода. Обращают на себя внимание существенные различия в передаче этого эпизода, с одной стороны, Виллардуэном, с другой – Робером де Клари. Последний останавливается на событиях, связанных с предложением дожа, гораздо обстоятельнее, нежели маршал Шампанский. В частности, пикардийский хронист явно оттеняет непричастность «меньшего люда» к плану изменения направления Крестового похода, тогда как Виллардуэн, хотя и вскользь, но все же дает понять, будто в конечном счете было достигнуто общее согласие – принять условие венецианцев взамен обещанной ими отсрочки уплаты долга.


[Закрыть].

64

Однажды в воскресенье все они сошлись в церкви Св. Марка, и это было великое празднество[176]176
  В некоторых рукописях говорится о некоем «Празднике св. Марка» – на самом деле такового летом не бывает. Торжество, о котором рассказывает Виллардуэн, происходило в Праздник рождества Богородицы – 8 сентября. Такие сведения приводит, правда, без ссылок на источник, поздний автор, переведший на латинский язык в XVI в. хронику, – Паоло Раннузи. Верно, во всяком случае, что в 1202 г.
  8 сентября приходилось на воскресенье, что вполне согласуется с текстом Виллардуэна. Сам он, впрочем, повествует о событиях таким образом, что можно думать, будто они имели место еще и до начала сентября.


[Закрыть]; там собралось много люда из этой страны и большая часть баронов и пилигримов[177]177
  Виллардуэн, как, впрочем, и Клари, постоянно называет крестоносцев паломниками-«пилигримами». Так именовались тогда участники благочестивых странствований к «святым местам». По представлениям, распространенным в Западной Европе, крестоносцы тоже зачислялись в эту категорию, ибо и сами Крестовые походы считались своего рода «вооруженными паломничествами».


[Закрыть].

65

Перед тем как началась большая обедня[178]178
  Большая обедня – принятое в католической церкви торжественное богослужение по воскресным и праздничным дням.


[Закрыть], дож Венеции, которого звали Энрико Дандоло, взошел на амвон и молвил народу, и сказал ему: «Сеньоры, отныне вы соединились в союз с самыми лучшими на свете людьми и ради самого высокого дела, которое кем-либо когда-нибудь предпринималось. Я уже стар и немощен[179]179
  В подчеркивании Виллардуэном почтенного возраста его героя, физической дряхлости и слепоты последнего явственно сказывается стремление хрониста представить дожа по возможности в благоприятном свете. Особенно важно упоминание о том, что дож был незрячим человеком: обстоятельства, при которых он потерял зрение, могли служить обоснованием его смертельной ненависти к Византии. См. примеч. 165.


[Закрыть] и нуждаюсь в покое; к тому же мое тело изувечено[180]180
  Согласно рассказу венецианской хроники Андреа Дандоло еще в бытность свою послом в Константинополе Энрико Дандоло был по приказу императора Мануила ослеплен. Прочие венецианские авторы воспроизводят эту версию, отличающуюся, однако, от известий французских и фламандских хронистов, которые приводят иные причины слепоты дожа. Известия об ослеплении Энрико Дандоло (с помощью солнечных лучей, преломленных через стекло) содержатся также в Новгородской и Морейской хрониках.


[Закрыть]. Но тем не менее я вижу, что нет среди вас никого, кто мог бы управлять и повелевать вами в этом деле, как я, ваш государь. Если вы дозволите, чтобы я взял крест, дабы оберегать и вести вас, и чтобы на своем месте остался мой сын[181]181
  Сына дожа звали Райнальдо.


[Закрыть] и защищал бы страну, тогда я отправлюсь жить или умереть вместе с вами и пилигримами».

Дож Венеции обращается к крестоносцам

66

И когда они это услышали, то вскричали все в один голос: «Богом просим вас поступить именно так и отправиться с нами!»

67

Народ той земли и пилигримы были весьма тронуты всем этим, и много было пролито слез, ибо сей почтенный старец имел такие веские причины оставаться дома: ведь он был в преклонных годах и на его лице были прекрасные очи, коими, однако, он ни капли не видел, потому что потерял зрение от раны в голову. Это был муж поистине великой души! Ах! Как мало походили на него те, которые, чтобы избежать опасности, отправились в другие гавани!

68

Итак, он спустился с амвона и подошел к алтарю, и преклонил колени, рыдая; и ему нашили крест на его большую шапку[182]182
  Дожи носили высокую шапку. Обычно крест нашивался на плечо (или на грудь), но для Энрико Дандоло сделали исключение.


[Закрыть] из бумажной материи, потому что он хотел, чтобы люди видели этот крест. И многие венецианцы начали также в великом множестве принимать крест; а до того дня их взяло крест весьма немного[183]183
  Судя по известиям Робера де Клари (гл. XIV), отражавшего представления рядового рыцарства, венецианцы поначалу не слишком близко принимали к сердцу дела, связанные с походом на Восток. Решено было, что на корабли погрузится половина венецианцев, способных носить оружие. Многие вообще отказались от участия в походе, так что для определения тех, кто отправится на Восток, пришлось даже прибегнуть к жеребьевке с помощью пары восковых шариков, причем в каждый второй был вставлен кусочек пергамента, и тот, кто вытягивал шарик с таким пергаментным язычком, считался обязанным отправиться в поход с крестоносцами.


[Закрыть]. Наши пилигримы весьма обрадовались и были сильно тронуты этим взятием креста по причине мудрости и доблести, которые соединялись у дожа.

69

Таким-то образом, как вы слышали, дож принял крест. Тогда начали доставлять нефы, и галеры, и юиссье баронам, чтобы отплыть в путь. Прошло уже столько времени после назначенного срока, что приближался сентябрь[184]184
  Сентябрь 1202 г.


[Закрыть].

[Первые предложения царевича Алексея (август 1202 г.)]

70

А теперь послушайте-ка об одном из самых великих чудес и об одном из величайших происшествий, о которых вы когда-либо слышали. В это время был в Константинополе император по имени Сюрсак[185]185
  Сюрсак – византийский император Исаак II Ангел (1185–1195 гг. и 1203–1204 гг.). Виллардуэн называет его «Сюрсаком», вероятно, по созвучию «сир Исаак» (sire Jsaac), «подгоняемому» хронистом под привычную французскую терминологию («сир» – государь). Интересно, что Робер де Клари тоже именует этого императора, допуская фонетическое искажение, однако иного рода, на греческий лад: «Кирсак» («Kyrsac»), т. е. «господин Исаак». Кстати сказать, и русский паломник, побывавший в Константинополе около 1200 г., Добрыня Ядрейкович, впоследствии архиепископ Антоний Новгородский, в своих записках о путешествии («Книга паломник») называет Исаака Ангела Кирсаком. Исаак II Ангел (Сюрсак) был враждебно настроен по отношению к крестоносцам еще со времени Третьего Крестового похода (1189–1192 гг.). Накануне этого похода – в декабре 1188 г. послы императора, прибывшие в Германию на Нюрнбергский рейхстаг (их возглавлял константинопольский вельможа, носивший высокий чин логофета дрома, – Иоанн Дука), заключили соглашение с Фридрихом I Барбароссой: Византия приняла на себя обязательство обеспечить немецким крестоносцам беспрепятственный переход через ее владения и предоставить за умеренную плату продовольствие. Однако, не доверяя немецким крестоносцам, василевс чинил им всевозможные препоны во время прохождения по Балканам. А летом 1189 г., когда рыцари проходили по территории Венгрии, Исаак II подписал союзный договор с главным врагом крестоносцев – египетским султаном Салахом-ад-Дином. Отношения Исаака II с Фридрихом I особенно обострились после того, как в июле 1189 г. германский император завязал в сербском городе Нише переговоры с правителем Сербии Стефаном Неманей и с посланцами болгарских бояр (знати) Петром и Асенем: Фридрих Барбаросса явно натравливал правителей обоих славянских государств на Греческую империю. Во Фракии фактически развернулась необъявленная война между немецкими крестоносцами и Византией. Война эта грозила превратиться в открытый вооруженный конфликт обоих «союзников». При германском дворе вынашивались планы нападения на Константинополь. Византия оказалась перед лицом двойной опасности – со стороны штауфенской Германии и со стороны Сербии и Болгарии. Они состояли в дружественных отношениях между собой, причем Болгария только что – в результате восстания 1185–1187 гг. – уже добилась независимости, а Сербия находилась на пути к ее близкому достижению. Испытывая непосредственное давление немецких крестоносцев, подвергших разграблению болгарские владения Византии, Исаак II Ангел 24 февраля 1190 г. подписал в Андринополе новое соглашение с Германской империей. Оно было аналогично предыдущему, но включало ряд дополнительных уступок, которые касались поставок продуктов питания и фуража крестоносцам после того, как они переправятся в Малую Азию.


[Закрыть]; и был у него брат, который звался Алексеем[186]186
  Имеется в виду брат Исаака II Алексей III (1195–1203 гг.) Ангел-Комнин: двойное обозначение его династической принадлежности связано с тем, что по женской линии он «роднил» династию Ангелов с правившей в Византии ранее (до 1185 г.) династией Комнинов.


[Закрыть] и которого он выкупил из плена у турок. Этот Алексей схватил своего брата, императора, и выколол ему глаза, и сделался императором[187]187
  Речь идет о дворцовом перевороте в Константинополе в 1195 г., в результате которого Исаак II был низвергнут, а престол занял Алексей III.


[Закрыть] через такое предательство, как вы только что слышали. Долго держал он в заточении своего брата и его сына по имени Алексей[188]188
  Впоследствии Алексей IV (1203–1204 гг.).


[Закрыть]. Сын этот вырвался из заточения и бежал на корабле, прибыв в некий приморский город, называвшийся Анкона. Оттуда он отправился к королю Германии Филиппу[189]189
  Германский король Филипп (1198–21 июня 1208 гг.) из династии Гогенштауфенов, четвертый сын Фридриха Барбароссы. Родился 26 июля 1178 г. Еще будучи герцогом Швабским, он в мае 1197 г. по настоянию своего брата, германского императора Генриха VI, продолжавшего агрессивную внешнюю политику Фридриха Барбароссы, стремившегося к подчинению Византии и рассчитывавшего, помимо силы оружия, также на возможности, предоставляемые династическим браком, женился на дочери Исаака II Ангела Ирине.


[Закрыть], чья жена была его сестрой[190]190
  Ирина, или, по другим сведениям, Мария – греческая царевна, дочь Исаака II Ангела, вдова последнего норманнского государя Сицилийского королевства – Рожера. Во время захвата Генрихом VI Сицилии (1194 г.) эта гречанка попала в Палермо в плен к немецким завоевателям. Чтобы получить формальный предлог для притязаний на византийскую корону, Генрих VI 25 мая 1197 г. женил на Ирине своего брата Филиппа, который после неожиданной смерти императора сам стал германским королем, точнее, одним из двух германских королей, в течение десяти лет соперничавших друг с другом (противником Филиппа Гогенштауфена выступал утвердившийся на троне при поддержке папы Иннокентия III племянник Ричарда Львиное Сердце Оттон Баварский из династии Вельфов).


[Закрыть]. И он прибыл в Верону в Ломбардии, и остановился в этом городе, и застал там многих пилигримов, которые отправлялись оттуда в войско[191]191
  Это были немецкие крестоносцы. Видимо, Алексей двинулся в Германию по так называемой Трентинской дороге, на которой стояла Верона. Именно этим путем шли к Венеции крестоносцы, состоявшие в отряде Мартина Линцского.


[Закрыть].

71

И те, кто помог ему ускользнуть из темницы и кто был с ним[192]192
  Царевич Алексей бежал из Константинополя на корабле, принадлежавшем пизанцам, недовольным неуступчивой в отношении Пизы, добивавшейся возобновления своих торговых привилегий политикой Алексея III. Возможно, что именно в кругах пизанского купечества зародилась первоначально сама идея восстановления на византийском престоле сына Исаака II Ангела, с тем чтобы при его поддержке изменить курс Константинополя в сторону, благоприятную для расширения позиций пизанских негоциантов, а венецианцы лишь сумели воспользоваться такого рода замыслами ради собственной выгоды, т. е. как бы перехватили инициативу изменения направления Крестового похода, вырвав ее из рук пизанцев. Такая гипотеза имеет под собой тем больше оснований, что, как известно, Венеция являлась торговым конкурентом Пизы, Генуи и других морских итальянских торговых республик. Она всегда старалась пресекать их любые коммерческие начинания, которые могли бы причинить ей ущерб. Тем не менее, хотя пизанцы и помогли царевичу Алексею бежать, предоставив ему свой корабль, не они все же были его непосредственными советниками. Эту роль исполнял, скорее всего, воспитатель царевича, который, судя по рассказу Робера де Клари (гл. XXVIII), организовал бегство Алексея, «ибо не хотел, чтобы дядя погубил его, – ведь он был более законным наследником, каковым не являлся его дядя Алексей».


[Закрыть], сказали ему: «Сеньор, вот здесь, в Венеции, вблизи от нас, находится рать из лучших людей и лучших рыцарей на свете, которые собираются за море. Попроси их о милости[193]193
  Несколько неожиданный переход с «вы» (veez, criez) на «ты» (toi, ton реге, tu feras etc.) довольно часто встречается в старофранцузских текстах и сам по себе не свидетельствует о какой-либо фамильярности обращения.


[Закрыть], чтобы они сжалились над тобою и твоим отцом, которые столь несправедливо лишены своего наследства. И коли они захотят пособить тебе, ты согласись исполнить все, что бы они устно ни предложили тебе[194]194
  Примечательна формула «совета», данного Алексею его наставником: «Ты согласись исполнить все…», следовательно, любые требования крестоносцев. По-видимому, их предводители – дож Энрико Дандоло и маркиз Бонифаций Монферратский (намерения которых определенным образом отразились в изложении событий Виллардуэном), – вовлекая царевича Алексея в свою политическую игру, руководствовались соображениями, аналогичными тем, которые уже ранее старались реализовать венецианцы, договариваясь с крестоносцами о «перевозе за море». Примечательно следующее обстоятельство: подобно тому как в 1201 г. Венеция навязала им заведомо неисполнимые денежные условия, что позволило ей впоследствии стать госпожой положения, так теперь Алексею дан был совет принять любые условия, которые будут выставлены его возможными «покровителями», и взять на себя любые обязательства для оказания ответной «помощи» крестоносцам за поддержку с их стороны. Действительно, в дальнейшем крестоносцы поступят с ним в принципе таким же образом, каким венецианцы обошлись с ними самими, т. е. навяжут ему весьма обременительные, по сути невыполнимые условия соглашения, а тот поневоле примет эти условия. Как раз невыполнимость их позволит крестоносцам обвинить Алексея IV в нарушении договора и объявить войну Византии, приведшую к созданию Латинской империи.


[Закрыть]. Быть может, их возьмет жалость». И он сказал, что сделает это весьма охотно и что этот совет хорош.

72

Итак, он назначил послов и отправил их маркизу Бонифацию Монферратскому, который был предводителем войска, и к другим баронам[195]195
  Далее Виллардуэн, казалось бы, ясно сообщает (§ 74), что этот шаг был предпринят еще до прибытия в Венецию епископа Гальберштадтского, каковая дата точно известна: 13 августа 1202 г. Не противоречит ли это сообщение хрониста содержащемуся в данном параграфе известию, что царевич «назначил послов и отправил их к маркизу Бонифацию Монферратскому… и к другим баронам»? Ведь Бонифаций прибыл в Венецию, как видно из хроники «Константинопольское опустошение», лишь 15 августа 1202 г. Не исключено, однако, что царевич Алексей направил своих послов вовсе не в Венецию, а в какой-либо иной пункт. Как бы то ни было, остается фактом, во всяком случае, что Виллардуэн повествует о демарше юного Алексея уже после рассказа о взятии креста дожем Дандоло (§ 64–69); стоит отметить, вместе с тем, что в § 57 и сл. хронист опустил все, относящееся к вопросу о денежной задолженности крестоносцев, вплоть до развязки событий на данном этапе (участие в походе самого дожа). Иными словами, Виллардуэн излагает ход событий, далеко не всегда соблюдая хронологическую последовательность; ничто поэтому не мешает ему датировать дипломатическую акцию Алексея первой половиной августа 1202 г.


[Закрыть]. И когда бароны их увидели, то весьма изумились и сказали послам: «Мы хорошо понимаем, о чем вы говорите. Мы отправим вместе с ним к королю Филиппу[196]196
  То есть «отправим наших людей, которые будут сопровождать Алексея» – таков смысл этого ответа баронов, в обычной своей лапидарной манере передаваемого Виллардуэном.


[Закрыть] посольство – туда, куда сам он отправляется[197]197
  Царевич Алексей успел побывать в Риме (о чем Виллардуэн, как видно, либо не знает, либо умалчивает) и уже оттуда уехал ко двору Филиппа Гогенштауфена.


[Закрыть]; коли он захочет пособить нам отвоевать Заморскую землю, то и мы пособим ему отвоевать его землю; ведь мы знаем, что она отнята у него и у его отца несправедливо»[198]198
  Французский комментатор Виллардуэновой хроники Э. Фараль не без основания заметил, что, возможно, крестоносцы уже тогда конкретизировали свои условия оказания поддержки отцу и сыну Ангелам: соответствующие детали, правда довольно расплывчато, проступают в письме папы Иннокентия III от 16 ноября 1202 г., адресованном византийскому императору-узурпатору Алексею III, где содержится туманный намек на содержание этих условий.


[Закрыть]. Так были направлены послы в Германию к царевичу Константинопольскому и к королю Филиппу Германскому.

73

Еще перед тем, как случилось то, о чем мы вам поведали, в войско пришла весть, которой весьма были опечалены бароны и другие люди: о том, что мессир Фульк, достойный человек, праведник, который первым стал проповедовать крест, опочил и умер[199]199
  Фульк умер в мае 1202 г. Как видно из повествования хрониста, это произошло уже после отправления крестоносцев, или по крайней мере некоторой их части, в Венецию. Однако смерть настигла его, во всяком случае, до выступления Эда де Шанлитта и Гюи де Куси, которые, согласно рассказу автора хроники «Константинопольское опустошение», еще имели время забрать, действуя по повелению французского короля, значительные денежные суммы, собранные Фульком на нужды Крестового похода.


[Закрыть].

74

И после этого происшествия[200]200
  Имеются в виду обращение царевича Алексея к крестоносцам и переговоры, завязавшиеся у них как с Алексеем, так и с германским королем Филиппом.


[Закрыть] к ним присоединился отряд добрых людей из Германской империи, которым они были очень рады[201]201
  Чтобы упрочить позиции своего шурина, ведшего переговоры с предводителями крестоносцев (а Бонифаций Монферратский еще в декабре 1201 г. побывал в Хагенау, при дворе германского короля, где, судя по официальной биографии Иннокентия III («Деяния»), обсуждался и вопрос о том, чтобы «вернуть с помощью христианской рати и водворить на престоле Римской империи сына Исаака II – царевича Алексея»), Филипп Гогенштауфен, должно быть, уговорил кое-кого из германской знати примкнуть к Крестовому походу. Перечень некоторых немецких церковных и светских сеньоров приводится в последующих строках этого же параграфа.


[Закрыть]. Туда прибыли епископ Гавестатский[202]202
  Так Виллардуэн называет Конрада фон Крозига, епископа Гальберштадтского (Гальберштадт – город примерно в полусотне километров к юго-западу от Магдебурга), прибывшего в Венецию через Богемию (Чехию), Австрию (Зальцбург) и Аквилею. В Венецию епископ приехал 13 августа 1202 г., т. е. уже после того, как была достигнута договоренность между вождями крестоносной рати и дожем против Задара. Поскольку епископ фон Крозиг не имел к этому делу никакого отношения, он обратился за советом к папскому легату Пьетро Капуанскому. Последний рекомендовал ему линию поведения, отчетливо обнаруживавшую двуличие папской дипломатии уже на этой стадии Крестового похода: не удаляться от войска и по возможности снести все, что оно содеет. В дальнейшем этот прелат был одним из ревностных сторонников похода на Константинополь, а после неудачного штурма города 9 апреля 1204 г. вместе с епископами Суассонским и Труаским, а также преподобным Жаном Фасетом убеждал крестоносцев, как сообщает Робер де Клари, в том, что предстоящая битва является «вполне законной» (гл. LXXIII). 9 мая Конрад Гальберштадтский находился в числе выборщиков императора, а 16 мая участвовал в коронации Бодуэна Фландрского и получил свою долю добычи (реликвии).
  17 августа 1204 г. уехал на Восток, где пробыл около полугода и через Венецию вернулся в Гальберштадт. Возможно, по его указанию и под его контролем была написана оставшаяся анонимной хроника Четвертого Крестового похода («Аноним Гальберштадтский»).


[Закрыть] и граф Берту де Кассенельбоге, Гарнье де Борланд, Тьерри де Лоос, Анри д’Орм, Тьерри де Дьест, Роже де Сюитр, Александр де Виллер, Орри де Тон.

[Крестоносцы в Задаре (октябрь 1202 – апрель 1203 г.)]
[От Венеции до Задара (1 октября – 10 ноября 1202 г.)]

75

И тогда нефы и юиссье были распределены между баронами[203]203
  Галеры оставались под командованием дожа и венецианцев.


[Закрыть]. О Боже! Какие прекрасные туда были введены кони! И когда нефы были нагружены оружием и съестными припасами и сели на суда рыцари и оруженосцы, вдоль бортов и у башен нефов были повешены щиты[204]204
  У каждого рыцаря имелся свой щит, в верхней части которого изображался фамильный герб.


[Закрыть] и флажки[205]205
  Речь идет о рыцарских флажках, на которых тоже имелось изображение герба.


[Закрыть], которых было такое множество и таких прекрасных[206]206
  Флажки обычно прикреплялись на корабельные «башни» (см. § 132).


[Закрыть].

76

И знайте, что на нефах они везли более трехсот камнеметательниц и мангоньо[207]207
  Мангоньо, или мангонно (иногда – мангонель) – метательные орудия типа катапульты.


[Закрыть] и множество всяческих орудий, которые нужны для взятия города. И более великолепный флот никогда не отплывал из какой-либо гавани[208]208
  Об отплытии флота из Венеции гораздо детальнее повествует Робер де Клари (гл. XIII): «И каждый из знатных людей имел свой неф, для себя и для своих воинов, и свой юиссье, чтобы везти коней, и дож Венеции имел с собой пятьдесят галер, поставленных целиком за собственный счет. Галера, в которой он находился, была вся алого цвета, и на носу ее развевался алый шелковый флаг; здесь стояли четыре трубача, которые трубили, и кимвалы, которые гремели, выражая большую радость. И все знатные люди, клирики и миряне, малые и великие, выказывали при отплытии такую радость, какой никогда еще не слышали, да и флота такого никогда не было видано; а потом пилигримы заставили всех священников и клириков подняться на корабельные башни, и они пели там Veni creator spiritus („Приди, о дух всезиждущий“ – начальные слова литургического песнопения. – Примеч. перев.). И все до единого, великие и малые, плакали от наплыва чувств и большой радости, которую они испытывали. И когда флот отплыл из гавани Венеции, все эти галиоты, все эти богатые нефы и столько других судов – это было со времени Сотворения мира самое великолепное зрелище: ведь там было по крайней мере сто пар серебряных и медных труб, которые все трубили при отплытии, и столько колокольчиков и барабанов, и иных инструментов, что это было настоящее чудо». Данные источников относительно численности флотилии, отбывшей из Венеции, разнятся между собой. Согласно хронике «Константинопольское опустошение» эскадра насчитывала 40 нефов, 72 галеры, 100 юиссье (всего 212 судов). По известию византийского историка Никиты Хониата, в ее состав входили 70 «круглых судов» (нефов), 60 «длинных судов» (галер), 110 дромонов (юиссье) (всего 240 судов). Венецианские анналы, использованные в XVI в. Паоло Раннузием, гласят, что там было 310 грузовых кораблей, из коих 240 с квадратными парусами (на этих судах перевозили воинов) и 70 для поклажи, а кроме того, 50 бирем, или галер, и 120 юиссье (всего 480 кораблей). Венецианский хронист Андреа Дандоло (XIV в.) называет число в 300 кораблей, приводя при этом имена адмиралов, навархов и 50 капитанов галер. По подсчетам итальянского исследователя А. Кариле, явно завышенным, численность венецианцев, отправившихся с флотом, равнялась 17 264 человек.


[Закрыть]. А было это на восьмой день после Праздника св. Реми[209]209
  Праздник св. Реми приходится на 1 октября, следовательно, по Виллардуэну, флот отплыл из Венеции 8 октября (через 8 дней после праздника). По данным некоторых других хронистов, отплытие состоялось 1 октября. В «Константинопольском опустошении» сообщается, кроме того, что флот, державшийся берегов Адриатического моря, подчинил Триест и Муглу. По Роберу де Клари (гл. XIII), флот проплыл через Пулу (в Истрии). Маршрут флота – его прохождение через Пирано и Триест – подтверждается двумя сохранившимися документами – договорами Венеции с Триестом и Муглой.


[Закрыть], в год от воплощения Иисуса Христа одна тысяча двести второй. Так отплыли они из гавани Венеции, как вы только что слышали.

77

Накануне Праздника св. Мартина[210]210
  Праздник св. Мартина приходится на 11 ноября, следовательно, флот с крестоносцами прибыл к Задару к концу дня 10 ноября (или в ночь с 10 на 11 ноября 1202 г.). Эту дату, подобно Виллардуэну, приводит и Аноним Гальберштадтский; согласно же сведениям автора хроники «Константинопольское опустошение» эскадра появилась перед Задаром в самый день Праздника св. Мартина, т. е. 11 ноября.


[Закрыть] они прибыли к Задару в Склавонии и увидели город, укрепленный высокими стенами и высокими башнями, и тщетно стали бы вы искать какой-нибудь город более прекрасный, более укрепленный и более богатый. И когда пилигримы увидели его, они сильно изумились, и одни сказали другим: «Каким образом можно взять силой такой город, если только этого не содеет сам Бог?»

78

Первые нефы подошли к городу, и встали на якорь, и поджидали других. И на следующий день поутру была прекрасная и ясная погода, и подошли все галеры и юиссье вместе с прочими нефами, которые плыли позади; и ворвались с ходу в гавань, и разорвали цепь, которая была очень прочная и хорошо скована; и они высадились на сушу таким образом, что гавань оказалась за ними, а они – у города. И вы могли бы узреть тогда многих рыцарей и многих оруженосцев, выходивших из нефов и выводивших из юиссье множество добрых коней, а также узреть множество богатых шатров и множество палаток. Так расположилось войско, и Задар был осажден в Праздник св. Мартина[211]211
  Иными словами, осада началась сразу же по прибытии сюда крестоносцев, т. е. месяц с небольшим спустя после отплытия флота из Венеции.


[Закрыть].

Монета с изображением Бонифация Монферратского

79

К этому времени прибыли не все бароны: так, не явился еще маркиз Монферратский, он оставался позади из-за одного дела, которое у него имелось. Этьен Першский остался больным в Венеции, а также Матье де Монморанси. А когда они выздоровели, то Матье де Монморанси отправился к войску в Задаре. Однако Этьен Першский не поступил столь же хорошо, ибо он оставил войско и отправился в Пуй[212]212
  По сообщению автора хроники «Константинопольское опустошение», корабль Этьена Першского «Фиалка» затонул при выходе из Венеции.


[Закрыть]. С ним поехали Ротру де Монфор и Ив де ла Жай и многие другие, которых сильно порицали за это[213]213
  Вероятно, «уклонившиеся» не доверяли Венеции и не намеревались рисковать жизнью ради ее корыстных интересов, предпочитая отстаивать собственные интересы на Востоке.


[Закрыть], и в мартовский переезд они направились в Сирию[214]214
  «Мартовский переезд» – обычно паломники отплывали в Сирию дважды в год: весной (это и называлось «passage de Mars») и летом – в августе, во время Праздника св. Иоанна («августовский переезд», или «переезд Св. Иоанна» – «passage de Saint-Jean», или «passage d’aout»). Упоминаемые хронистом рыцари отправились на Восток в марте 1202 г.


[Закрыть].

[Осада и взятие Задара (12–24 ноября 1202 г.)]

80

На другой день после Праздника св. Мартина[215]215
  То есть 12 ноября 1202 г. Цистерцианский монах-хронист Пьер де Во де Сернэй в своей «Истории альбигойцев» передает другую версию событий, излагаемых Виллардуэном в § 80–84 и связанных с поведением тех, кого в войске «сильно порицали». Этот хронист (он был племянником аббата Гюи де Во де Сернэй, крестоносца) рассказывает, что Симон де Монфор и сам он (аббат Гюи де Во де Сернэй) выступили против осады Задара; вместе со своими людьми они расположились лагерем на некотором расстоянии от города; при этом аббат Гюи прочитал в совете военачальников-крестоносцев послание Иннокентия III, запрещавшее нападать на христианский город.


[Закрыть] из Задара вышли люди и направились для переговоров к дожу Венеции, который был в своем шатре, и сказали ему, что сдадут город и все свое добро на его милость, лишь бы им пощадили жизнь[216]216
  Очевидно, задарцы готовы были подчинить свой город Венеции, лишь бы избежать грабежей и кровопролития, которыми угрожали крестоносцы, если их действия, как можно было предполагать, увенчаются успехом.


[Закрыть]. А дож сказал, что не заключит ни такого, ни какого-либо иного договора иначе как с согласия графов и баронов и что он пойдет переговорить об этом.

81

Пока он отправился переговорить с графами и баронами, та часть пилигримов, о которой вы уже слышали раньше и которая хотела, чтобы войско распалось, завязала переговоры с задарскими послами и сказала им: «Почему вы хотите сдавать свой город? Пилигримы не нападут на вас, и вам нечего их опасаться. Если вы в состоянии защищаться от венецианцев, то можете быть спокойными». И вот послы выбрали одного из самих пилигримов по имени Роберт де Бов[217]217
  В свидетельствах латинских хронистов об «оппозиции», проявившейся в крестоносном войске, имеются несовпадения. По данным Робера де Клари (гл. XIV), «оппозицию» возглавляли граф Симон де Монфор (что согласуется с известиями Пьера де Во де Сернэй, автора «Истории альбигойцев») и Ангерран де Бов. Виллардуэн называет в качестве второго предводителя той партии, которая противилась захвату Задара, Робера де Бов, чье поведение он освещает в явно неодобрительном тоне. Ангерран де Бов вскоре уехал в Венгрию, так как не разделял проектов венецианской олигархии и баронской верхушки, добивавшихся у папы «прощения» за захват Задара. Робер де Бов находился вместе с епископом Нивелоном Суассонским в составе посольства, направленного крестоносцами после захвата Задара в Рим (§ 105), откуда, не возвратившись в войско «пилигримов», уехал в Сирию (§ 106).


[Закрыть], который подошел к городским стенам и сказал жителям то же самое. И возвратились послы в город, а соглашение так и не было достигнуто.

82

Когда дож Венеции явился к графам и баронам, то сказал им: «Сеньоры, те, кто в городе, хотят сдать его на мою милость при условии, что им пощадят жизнь; но я не заключу ни такого, ни какого-нибудь другого договора иначе как по вашему совету». И бароны ответили ему: «Сеньор, мы советуем вам заключить его, и мы просим вас об этом». И он сказал, что так и поступит. И они все вместе отправились в шатер дожа, чтобы заключить договор, и обнаружили, что по совету тех, кто хотел распадения войска, послы ушли оттуда.

83

И тогда встал некий аббат из Во, из ордена цистерцианцев[218]218
  Гюи, глава обители цистерцианского ордена в Во-де-Сернэй. Позже в знак протеста против вмешательства крестоносцев в греческие дела уехал в Венгрию.


[Закрыть], и сказал им «Сеньоры, я запрещаю вам именем римского апостолика[219]219
  Иннокентий III наверняка знал о предстоявшем походе против Задара. В октябре 1202 г. его известил об этом легат римской курии, прикомандированный к войску крестоносцев, кардинал Пьетро Капуанский, который, по словам папского биографа, «ясно открыл папе злое намерение венецианцев». Возможно, что папа был информирован о подготовке войны против Задара и Бонифацием Монферратским, посетившим Рим одновременно с легатом. Туда же, кстати, отправились и гонцы от тех крестоносцев, которые, как записал в своей хронике эльзасский монах Гюнтер Пэрисский, считали «недопустимым для христиан… обрушиваться на христиан же убийствами, грабежами, пожарами».


[Закрыть] нападать на этот город, ибо в нем живут христиане[220]220
  Как упоминал позже в одном из своих писем Иннокентий III, жители Задара, чтобы дать знать «пилигримам» о том, что он является христианским городом, вывесили на его стенах и башнях иконы и знаки креста. Мало того, судя по сведениям Робера де Клари (гл. XIV), задарцы заручились папской грамотой, угрожавшей отлучением всякому, кто нападет на город; они переслали эту грамоту дожу и предводителям крестоносцев – в надежде предотвратить осаду и приступ своего города. Возможно, именно на эту грамоту указывал аббат Гюи де Во де Сернэй, когда пытался именем папы воспрепятствовать нападению на Задар.


[Закрыть], а ведь вы пилигримы». И когда дож это услышал, он сильно рассердился и разгневался и сказал графам и баронам: «Сеньоры, я собирался заключить соглашение с этим городом, чтобы он сдался на мою милость, а ваши люди мне помешали; но вы же уговорились со мной, что поможете мне его завоевать, и я требую от вас сделать это»[221]221
  В гораздо более категоричной и жесткой форме изображает позицию дожа Энрико Дандоло пикардийский хронист Робер де Клари. По его словам, дож заявил будто бы следующее: «Сеньоры, знайте, что я ни под каким видом не откажусь отомстить им, даже ради апостолика» (гл. XIV). Виллардуэн же как бы перекладывает ответственность за происшедшие впоследствии события на тех крестоносцев, которые советовали задарцам ничего не опасаться со стороны «пилигримов», поскольку если город не будет вынужден одними лишь венецианцами к сопротивлению, то у жителей вообще не возникнет необходимости прибегать к силе: ведь папа римский запретил «пилигримам» нападать на христианский город и т. д. Иными словами, во всем случившемся виноваты, по Виллардуэну, именно противники венецианских планов, дезориентировавшие задарцев и сорвавшие наметившееся было мирное урегулирование.


[Закрыть].

84

Тотчас графы и бароны и те, кто держал их сторону, переговорили между собой и сказали: «Они нанесли нам дерзкое оскорбление, те, кто порушил это соглашение; и не проходило еще ни одного дня, когда бы они ни старались разъединить эту рать. Мы опозорены, коли не поможем взять город». И они пришли к дожу и сказали ему: «Сеньор, мы пособим вам взять город назло тем, кто воспротивился этому»[222]222
  Текст, который еще раз свидетельствует о том, что, по-видимому, крестоносцы, сопротивлявшиеся планам дожа, составляли довольно обширную группировку в войске «пилигримов».


[Закрыть].

Штурм Задара

85

Так было принято решение. И поутру[223]223
  13 ноября 1202 г.


[Закрыть] они расположились перед городскими воротами и расставили свои камнеметательницы, мангоньо и другие свои орудия, которых у них имелось предостаточно[224]224
  Согласно хронике «Константинопольское опустошение» осада велась весьма ожесточенно «с суши и с моря», в ход была пущена вся «осадная техника» – свыше 150 камнеметов и «масса других орудий», которой располагали захватчики; Гюнтер Пэрисский также замечает, что они осадили Задар, «наведя большой страх и произведя ужасающий шум», правда, с его точки зрения, сделали это лишь потому, что хотели, не откладывая, покончить «с неприятным и ненавистным для них самих делом». Вообще, судя по рассказу этого хрониста, если крестоносцы в течение трех дней овладели городом, то, собственно, не столько благодаря активным действиям против него, сколько посредством угроз, не учинив ни убийств, ни кровопролития. В свете весьма откровенного повествования Виллардуэна попытки такого рода обнаруживают свою явную несостоятельность.


[Закрыть]. А над морем они подняли мостики на нефах[225]225
  Les eschieles (букв. «лестницы» – перекидные мостики, сооружавшиеся из деревянных рангоутов, или нок-рей, т. е. длинных перекладин), которыми крепились к мачтам треугольные («латинские») паруса, оснащавшие обычно венецианские, как и другие итальянские, корабли. На каждом мостике могли поместиться три-четыре воина. Взбирались на эти мостики по ступенькам (отсюда название); каждый мостик был огражден по бокам барьером из грубой, плотной холщовой ткани, защищавшей воинов от стрел противника. Мостик перебрасывался над морем с носовой части судна и имел в длину то ли сотню «стоп» (судя по письму графа Гюга де Сен-Поля герцогу Анри Лувенскому), то ли «сорок туаз и более того», по данным Робера де Клари (туаза равнялась примерно шести футам). Эти приспособления довольно подробно описаны также Гюнтером Пэрисским, составлявшим свою хронику со слов очевидца событий Четвертого Крестового похода.


[Закрыть]. И тогда камнеметательницы начали забрасывать камнями город и бить по стенам и башням. Приступ этот длился таким образом около пяти дней. И тогда они подослали к одной из башен своих людей для подкопа, и те начали вести подкоп стены. И когда увидели это те, кто был в городе, они стали просить о соглашении точно таком же, которое отвергли по совету тех, кто хотел, чтобы рать распалась.

[Конфликт между крестоносцами и венецианцами (конец ноября 1202 г.)]

Странствующий монах

86

Так город был сдан на милость дожа Венеции под условием пощадить жизнь горожанам[226]226
  Поскольку приступ длился пять дней, начавшись 13 ноября, постольку датой взятия города можно предположительно считать 18 ноября (самая ранняя дата). Однако Виллардуэн не указывает продолжительность подготовки к приступу – установки осадных орудий, их отладки и пр. Согласно сообщению автора хроники «Константинопольское опустошение» Задар сдался через 15 дней, следовательно, если считать со дня прибытия флота к берегам Далмации (10 ноября), 24 ноября 1202 г. Эта дата совпадает и с приводимой в хронике Анонима Гальберштадтского – «в Праздник блаженного Хрисогона», каковой приходился на 24 ноября. Что касается судеб жителей города, то им действительно пощадили жизнь, но сам город подвергся безжалостному разграблению, о чем сообщается в упомянутых выше хрониках. Аноним Гальберштадтский, в частности, отмечает «раздел добычи», произведенный завоевателями.


[Закрыть]. И тогда дож пришел к графам и баронам и сказал им: «Сеньоры, мы завоевали этот город милостью Божьей и вашей. Наступила зима, и мы не сумеем двинуться отсюда раньше Пасхи[227]227
  Со времени отплытия флота из Венеции до капитуляции Задара прошло свыше семи недель, следовательно, по плану дожа, предстояло задержаться в городе примерно на пять месяцев.


[Закрыть], ибо мы не найдем ни в каком-нибудь другом месте рынка, где могли бы брать съестное; а этот город весьма богат и в избытке обеспечен всяким добром; поделим-ка его надвое, и мы возьмем себе одну половину, а вы другую»[228]228
  Дож, несомненно, стремился нанести возможно больший ущерб торговому сопернику Венеции – Задару. Расквартирование войска крестоносцев на зимний период было бы весьма обременительным для задарцев; как побежденным, им пришлось бы обеспечивать победителей продовольствием, а их коней – фуражом, не говоря уже о предоставлении жилищ для постоя и пр.


[Закрыть].

87

Как порешили, так и сделали. Венецианцы получили часть города вблизи гавани, где стояли суда, а французы получили другую часть. И были поделены дома для постоя в каждой части, как и следовало, и рать покинула лагерь, вошла в город и разместилась в нем.

88

И когда они разместились, на третий день[229]229
  Такую же датировку дает автор хроники «Константинопольское опустошение» («на третий день по вступлении в Задар»).


[Закрыть] под вечер в войске случилась большая беда, ибо между венецианцами и французами началась распря весьма великая и весьма яростная; и со всех сторон схватились за оружие; и распря была столь велика, что мало было улиц, где не велось бы великое сражение мечами и копьями, и арбалетами, и дротиками; и множество людей было там ранено и убито[230]230
  По сообщению той же хроники, погибло около сотни человек. Об этой ожесточенной распре и о рукопашных схватках рассказывает также Робер де Клари, по известию которого, однако, существенно уточняющему ситуацию, конфликт вспыхнул между венецианцами и «меньшим людом пилигримов», а рыцарям пришлось употребить немало усилий, чтобы погасить вражду сторон.


[Закрыть].

89

Венецианцы, однако, не могли выдержать боя и начали терять многих; и рассудительные люди, которые не хотели зла, ввязались, вооруженные, в схватку и начали ее унимать[231]231
  Автор хроники «Константинопольское опустошение» уточняет: вспыхнул «мятеж» – следовательно, произошла не просто беспорядочная рукопашная «свалка» или «распря» (meslee), как рисует ее Виллардуэн, а настоящее сражение, участников которого пришлось разнимать, «мятежников» же умиротворять силой.


[Закрыть]; и когда они разнимали ее в одном месте, она возобновлялась в другом. Таким образом продолжалось дело до глубокой ночи; и с великим трудом и великими усилиями они все же разняли бившихся. И знайте, что это была самая большая беда, которая случалась когда-либо в войске; и недоставало малого, чтобы рать была совсем загублена. Однако Бог не захотел, чтобы она так пострадала.

90

Весьма велики были потери с обеих сторон. Там был убит некий знатный человек из Фландрии по имени Жиль де Ланда; во время схватки он был поражен в глаз и умер от этого удара[232]232
  Жиль де Ланда – фламандский сеньор. Известие Виллардуэна интересно в том отношении, что лишний раз свидетельствует о значительном размахе возмущения против венецианцев: оно охватило не одну только рыцарскую мелкоту, но и какую-то часть знати.


[Закрыть], и многие другие погибли, о которых в войске столько не говорилось. И дож Венеции, и бароны были целую неделю весьма озабочены тем, чтобы установить мир после этой схватки, и они действовали так усердно, что мир, благодарением Божьим, был водворен[233]233
  Виллардуэн, как и Робер де Клари, подчеркивает, что примирения удалось достигнуть лишь ценой больших усилий: переговоры заняли целую неделю. Пикардиец отмечает, кроме того, что примирение явилось окончательным и имело прочный характер.


[Закрыть].