Текст книги "Завоевание Константинополя"

[Договор крестоносцев с царевичем Алексеем (январь 1203 г.)]

91

Через пятнадцать дней после этого прибыл маркиз Бонифаций Монферратский, который до того еще не явился, и Матье де Монморанси, и Пьер де Брасье, и многие другие доблестные мужи. А спустя еще пятнадцать дней возвратились послы из Германии, которые прибыли от короля Филиппа и от юного наследника Константинопольского[234]234
  Приблизительно 25 декабря (по крайней мере, судя по данным Виллардуэна). Согласно свидетельству автора хроники «Константинопольское опустошение», «посол короля Филиппа» прибыл около 1 января 1203 г.


[Закрыть]. И бароны, и дож Венеции собрались в некоем дворце, где расположился дож. И тогда послы обратились к ним и сказали: «Сеньоры, нас послал к вам король Филипп и сын императора Константинопольского, который приходится братом его жене»[235]235
  Valet (букв.) – молодого человека – речь идет о царевиче Алексее (IV).


[Закрыть].

92

«Сеньоры, – сказал король, – я посылаю к вам брата моей жены, и я отдаю его в десницу Божью и в ваши руки. Так как вы отправляетесь биться за дело Богово, и за право, и за справедливость, то должны, коли можете, возвратить наследственное достояние тем, у кого оно неправедно отобрано. И царевич заключит с вами самое знатное соглашение, какое когда-нибудь вообще заключалось с кем-либо, и окажет вам самую щедрую помощь, чтобы отвоевать Заморскую землю».

93

«Прежде всего, коли угодно будет Богу, чтобы вы возвратили царевичу его наследие, он поставит всю империю Романии[236]236
  Империя Романии, т. е. Византия.


[Закрыть] в подчинение Риму, от которого она некогда отложилась[237]237
  ele – относится к Romanie; речь идет о схизме (церковном расколе), начавшейся в середине IX в. в патриаршество Фотия и завершившейся в 1054 г. при патриархе Михаиле Керуларии.


[Закрыть].

Далее, он знает, что вы поизрасходовались и что вы обеднели; и он даст вам 200 тыс. марок серебра и провизию для всей рати, малым и великим. И он самолично отправится с вами в землю Вавилонскую[238]238
  То есть в Египет.


[Закрыть] или пошлет туда своих послов, коли вы сочтете это за лучшее, с 10 тыс. ратников за свой счет; и он будет оказывать вам эту службу один год. А все дни своей жизни он будет держать в Заморской земле на свой счет 500 рыцарей».

94

«Сеньоры, – сказали послы, – мы имеем все полномочия, чтобы заключить такое соглашение, если вы со своей стороны хотите заключить его. И знайте, что столь знатное соглашение никогда не предлагалось кому-либо и что тот, кто откажется заключить его, тот, значит, вовсе не имеет большой охоты к завоеваниям»[239]239
  В передаче хрониста, послы здесь говорят уже от собственного лица.


[Закрыть]. И бароны сказали, что обсудят это; и на другой день назначена была сходка; и когда они собрались, им передали эти слова[240]240
  Речь идет, конечно, об условиях соглашения. Они излагаются, кстати, более или менее полно многими авторами, современными походу, рассказывающими о Крестовом походе, однако наиболее обстоятельным является изложение, даваемое в письме графа Гюга де Сен-Поля к герцогу Анри Лувенскому и в записках Робера де Клари, в основных чертах совпадающее с тем, что говорит Жоффруа де Виллардуэн. Повествование пикардийского рыцаря в особенности выделяется прямодушием и искренностью: «Дож Венеции хорошо видел, что крестоносцы находятся в стесненном положении; и вот он обратился к ним и сказал: „Сеньоры, в Греции имеется богатая и полная всякого добра земля; если бы нам подвернулся какой-нибудь подходящий повод отправиться туда и запастись в той земле съестным и всем прочим, пока мы не восстановили бы хорошенько наши силы, то это казалось бы мне неплохим выходом, и в таком случае мы сумели бы двинуться за море“. Тогда встал маркиз и сказал: „Сеньоры, на Рождество прошлого года я был в Германии при дворе моего сеньора императора. Там я видел одного молодого человека, брата жены императора Германии. Этот человек был сыном императора Кирсака из Константинополя, у которого один из его братьев предательски отнял Константинопольскую империю. Тот, кто смог бы заполучить себе этого молодого человека, сказал маркиз, легко бы сумел двинуться в землю Константинопольскую и взять там съестные припасы и пр., ибо молодой человек является ее законным наследником“» (гл. XVII). Из сообщения хрониста явствует, что венецианско-монферратско-германская дипломатия была разработана весьма детально. Граф Гюг де Сен-Поль в указанном письме сообщает, будто Алексей обещал выплатить по 200 тыс. марок и крестоносцам, и венецианцам, что не находит подтверждения ни в одном ином источнике.


[Закрыть].

95

Там говорено было и так и сяк. И говорил аббат де Во из ордена цистерцианцев, и говорила та часть, которая хотела распадения войска; и они сказали, что ни в коем случае не согласятся[241]241
  То есть не согласятся на такой договор.


[Закрыть], потому что это значило бы выступить против христиан, а они отправились совсем не для того и хотят идти в Сирию[242]242
  Как видно из рассказа Виллардуэна, до января 1203 г. намерения предводителей крестоносной рати были скрыты от рыцарства и рядовых воинов, взявших крест со вполне определенными намерениями и имевших в качестве цели освобождение Святой земли от «неверных». Когда на совете в Задаре подверглись обсуждению предложения послов царевича Алексея и германского короля Филиппа, многим стало ясно, что вожди, руководствуясь собственными мотивами, решили повернуть войско на Константинополь. Отсюда – бурные споры, вспыхнувшие на совете. Видные участники – церковнослужители и рыцари – отказались принять предложения об изменении направления похода. Попытка такого вторичного «уклонения с пути» была (после захвата Задара) новым, притом важнейшим, политическим актом дожа и венецианцев.
  Оппозиция, проявившаяся в войске по отношению к предложению царевича Алексея и короля Филиппа Гогенштауфена, выразилась, по Виллардуэну, в речах, произнесенных на заседании совета в Задаре, вероятно, в начале января 1203 г. (§ 94–99); в серии «измен», т. е. дезертирств из войска (§ 100–102, 106, 109); в своеобразном «заговоре» части сеньоров и рыцарей на о. Корфу. По рассказу автора хроники «Константинопольское опустошение», когда Бонифаций Монферратский и бароны приняли предложения, внесенные 1 января 1203 г. германским послом, тотчас, узнав об этом, собрался «народ», который заявил, что не пойдет в Грецию. Аббат де Во, Симон де Монфор, Ангерран де Бов, а с ними и многие другие рыцари отправились в Венгрию. В этой хронике, однако, нет ни слова об осложнениях, возникших на о. Корфу.
  Напротив, Гюг де Сен-Поль в своем письме к Анри Лувенскому, а также Робер де Клари, опуская какие-либо упоминания о заседании совета в Задаре, повествуют лишь о событиях, разыгравшихся позднее на Корфу. Первый сообщает, что «толпа пилигримов» были враждебны замыслу, в соответствии с которым поход менял направление: почти все хотели отправиться прямо в Акру. Прочие же (а их было свыше двадцати человек) доказывали, что не сумеют ее достичь из-за отсутствия продовольствия, денег для оплаты, из-за отсутствия осадных дел мастеров, умевших обращаться с осадными орудиями. Тогда противники антигреческого проекта потребовали гарантии, что крестоносцы не задержатся в Константинополе долее одного месяца. Им было разъяснено, что официальное обещание такого рода, если выступить с ним открыто, лишь побудит греков к сопротивлению, после чего участники оппозиции получили требуемые гарантии тайным образом.
  Робер де Клари (гл. XXXIII) отмечает, что противники отклонения похода от цели обеспокоились о другом: останется очень мало времени, в течение которого еще можно будет пользоваться венецианским флотом; та же мысль сквозит в хронике Анонима Гальберштадтского, где понимание данного обстоятельства приписано Филиппу Швабскому. Сторонники константинопольской авантюры, однако, ответили «оппозиции», что целесообразно ввиду нехватки продовольствия и именно для того, чтобы добыть его, отправиться в Грецию («тогда мы сможем успешно действовать…»). Из этих далеко не во всем совпадающих между собой известий явствует, что лишь с большим трудом крестоносцы приняли, в конце концов, соглашение, предложенное константинопольским наследником и теми, кто за ним стоял. Напротив, Аноним Гальберштадтский утверждает, что соглашение было принято «единодушно», а Гюнтер Пэрисский, во всяком случае, старается приуменьшить размеры «оппозиции» («немногие отъехали») – тенденция, видимо, объясняемая нежеланием обоих хронистов умалить престиж Филиппа Швабского. В действительности соглашение было подписано лишь несколькими баронами, не посчитавшимися с «оппозицией».


[Закрыть].

96

Другая же сторона отвечала им: «Добрые сеньоры, в Сирии вы ничего не сможете сделать, и вы скоро убедитесь в этом сами, увидев тех, которые оставили нас и отправились в другие гавани. И знайте, что Заморская земля будет отвоевана не иначе как через Вавилонскую землю или через Грецию, если вообще будет когда-нибудь отвоевана; а коли мы откажемся от этого соглашения, то навсегда будем опозорены».

97

Вот так-то рать пребывала в раздорах; и вы не удивляйтесь, что миряне были в раздорах, белые монахи из ордена цистерцианского тоже находились в раздорах[243]243
  По Анониму Гальберштадтскому, папа прикомандировал к войску четырех цистерцианских аббатов.


[Закрыть]. Аббат Лоосский[244]244
  Симон, цистерцианский аббат в Лоосе во Фландрии, в одном лье к юго-западу от Лилля. Занимал должность аббата в 1187–1203 гг. Был в числе тех цистерцианцев, которые в противовес Гюи де Во де Сернэй и его сторонникам рьяно ратовали в Задаре за поход на Константинополь. Он принял в 1203 г. участие в первом приступе византийской столицы; умер осенью 1203 г. Виллардуэн всегда отзывается о нем в хвалебных выражениях (§ 95–97, 206). Кстати, такова же в данном случае и оценка, даваемая Робером де Клари (гл. XXIII), согласно сообщению которого, впрочем, этот церковнослужитель якобы проповедовал среди крестоносцев в апреле 1204 г., что неверно: видимо, пикардиец перепутал аббата де Лоос с аббатом де Лочедио.


[Закрыть], муж весьма святой и праведный, а также и другие аббаты, которые держали его сторону, проповедовали и взывали к людям о милосердии – во имя Бога удержать войско в целости и заключить это соглашение, ибо это такое дело, посредством которого лучше всего можно отвоевать Заморскую землю. А аббат де Во и те, кто держал его сторону, проповедовали и постоянно твердили, что все это зло и что надо бы отправиться в Сирию и содеять там то, что сумеют!

98

И тогда вмешались маркиз Бонифаций Монферратский и Бодуэн, граф Фландрии и Эно, и граф Луи, и граф Гюг де Сен-Поль, и те, кто держал их сторону, и они сказали, что заключат это соглашение, ибо будут опозорены, коли отвергнут его[245]245
  Поскольку в этом случае весь поход расстроился бы (см. § 115). Интересно, что Виллардуэн, в сущности, ничего не говорит о мотивах, которые побудили Бонифация Монферратского и других предводителей крестоносцев принять предложения послов царевича Алексея и его немецкого «покровителя» (Филиппа Гогенштауфена), не раскрывает глубинной подоплеки этих мотивов, ограничиваясь тем, что рассказано в § 96 и 97. Многие другие современные походу авторы (Робер де Клари в гл. XVI и XVII, Аноним Гальберштадтский и др.) тоже констатируют лишь серьезную озабоченность, царившую тогда в войске из-за нехватки съестного. И, судя по рассказу, содержащемуся в письме Гюга де Сен-Поля к герцогу Анри Лувенскому, как раз это обстоятельство предопределило позицию предводителей войска. Позднее, в июле 1205 г., сам Бонифаций Монферратский, чтобы «оправдаться» перед Иннокентием III, в свою очередь, подчеркнет данный фактор в своем письме к папе. Однако из различных источников (папская переписка, хроники и др.) известно, что еще в конце 1201 – начале 1202 г. в Германии и в Риме велись дипломатические переговоры (их осуществляли послы, отправившиеся туда, включая самого Бонифация Монферратского), и уже тогда, во время этих переговоров, обсуждался вопрос о том, чтобы, по словам анонимного папского биографа, «вернуть в Константинополь с помощью христианского войска и водворить на престоле Римской империи» сына Исаака II Ангела – Алексея. Иными словами, события, передаваемые Виллардуэном, не были для тех, кто находился в «курсе дел», чем-то неожиданным, вызванным преходящими, попутными причинами и соображениями.


[Закрыть]. И вот они пошли в дом дожа[246]246
  Примечательная деталь: подписание соглашения происходило в резиденции Энрико Дандоло – факт, ясно указывающий не только на его особую заинтересованность в заключении такого соглашения, но и на то, что бароны, сторонники поворота похода к Константинополю, молчаливо признали главенствующую роль венецианского дожа.


[Закрыть]; и были вызваны послы[247]247
  То есть послы царевича Алексея и Филиппа Гогенштауфена.


[Закрыть]; и заключили соглашение на таких условиях, о которых вы уже слышали, скрепив его клятвами и грамотами с висячими печатями.

99

И книга поведает вам, что было только 12 человек, которые принесли клятву со стороны французов[248]248
  По Роберу де Клари, соглашение одобрили также епископы, находившиеся с крестоносной ратью (гл. XXXIX).


[Закрыть], а больше не нашлось[249]249
  Речь идет не только о крестоносцах из Иль-де-Франса, но и из большей части Франции, занявших тогда позицию, враждебную проектам и предложениям, внесенным царевичем Алексеем и Филиппом Швабским через их послов.


[Закрыть]. Среди них были маркиз Монферратский, граф Бодуэн Фландрский, граф Луи Блуаский и Шартрский, и граф Гюг де Сен-Поль, и восемь других, которые держали их сторону[250]250
  Несомненно, что как раз к этому эпизоду относятся события, о которых сообщает в своем письме к герцогу Анри Лувенскому Гюг де Сен-Поль, смешивая случившееся в Задаре с происшедшим позже на о. Корфу и с полным основанием утверждая, что лишь немногие крестоносцы благоприятно отнеслись к проекту. В одной из рукописей хроники Виллардуэна сторонниками соглашения, «узаконившего» поход в Грецию, названы 16 баронов: Бонифаций Монферратский, Луи Блуаский, Матье де Монморанси, Жоффруа де Виллардуэн, Конон Бетюнский, Милон ле Бребан, Жан де Фуанон, Жан Фриэзский, Пьер де Брасье, Ансо де Кайо, Ренье Тритский, Макэр де Сент-Менеу, Милон Лилльский, а также епископы Гальберштадтский и Труаский и Жан де Фасет. В этом перечне отсутствуют граф Бодуэн Фландрский и граф Гюг де Сен-Поль. Естественно, возникает недоуменный вопрос: каким же образом соглашение мог подписать Конон Бетюнский, коль скоро этого не сделал Бодуэн Фландрский? Что касается упоминания в этом перечне трех князей церкви, то оно, вероятно, вполне оправданно: примечательно, что и Робер де Клари, как уже было сказано выше, говорит об одобрении епископами в войске антиконстантинопольского замысла (гл. XXXIX): «Епископы сказали, что это не только не явится грехом, но, скорее, благочестивым деянием»).


[Закрыть]. Так заключено было соглашение, и изготовлены грамоты, и назначен срок, когда прибудет молодой наследник; и сроком этим определен был пятнадцатый день после Пасхи.

[Дезертирство из войска (январь – март 1203 г.)]

100

Так всю эту зиму пребывала французская рать в Задаре, супротив короля Венгрии. И знайте, что сердца у людей не были в ладу с миром, ибо одна из сторон добивалась, чтобы войско распалось, а другая – чтобы оно удержалось в целости[251]251
  Постоянно акцентируя мысль о том, будто противники венецианских авантюр стремились лишь к разложению войска, Виллардуэн, безусловно, проявляет необъективность в подходе к оценке действительного положения вещей. Подлинная суть состояла в ином: часть крестоносцев, притом значительная, ясно дали понять, что не намерены превращаться в слепое орудие корыстолюбивой политики венецианской олигархии.


[Закрыть].

101

Многие из меньшого люда убегали на купеческих нефах[252]252
  По рассказу автора хроники «Константинопольское опустошение», меньшой люд испытывал большие лишения и, страдая от голода, проявлял недовольство, тем более что знать присвоила себе почти всю добычу, взятую в Задаре. Он сообщает далее, что тысяче человек, настоятельно потребовавших у баронов корабли, позволено было уехать: эта тысяча ратников погрузились на предоставленные им суда и достигли Анкони. Кроме того, дезертировало свыше тысячи других «воинов креста», но два юиссье из тех, которые их перевозили, затонули.


[Закрыть]. На одном нефе бежали почти пятьсот человек, и все они утонули и погибли. Другая группа бежала сушей и собиралась пройти через Склавонию; и жители той земли напали на них и многих поубивали; а другие возвратились, прибежав обратно в войско. И таким образом с каждым днем рать уменьшалась. В это самое время некий знатный человек из войска, он был из Германии, Гарнье де Борланд[253]253
  Вернер фон Боланден, но, возможно, также Генрих фон Бургланд.


[Закрыть], содеял такое, что сел на какой-то купеческий неф и оставил рать, за что его сильно хулили.

102

Немного времени спустя некий знатный барон из Франции по имени Рено де Монмирай при поддержке графа Луи упросил, чтобы его отправили в посольство в Сирию на одном из нефов флота: и положив ладонь правой руки на святые мощи, он поклялся, что и он, и все рыцари, которые с ним отправятся, вернутся в войско через пятнадцать дней после того, как прибудут в Сирию и выполнят свое поручение: под этим условием он уехал от войска[254]254
  По данным хроники «Константинопольское опустошение», 30 марта 1203 г.


[Закрыть] и с ним Эрве де Шатель, его племянник, Гийом, видам Шартрский[255]255
  Видам – феодальный титул, означавший светского сеньора, который представлял высокопоставленного церковного магната в «мирских» делах, являлся главой его административного персонала и предводительствовал соответствующими вооруженными силами.
  Здесь имеется в виду Гийом де Феррьер, видам Шартрский, известный в качестве автора кансон. Еще в 1190 г., во время осады Акры, как показала западногерманская исследовательница М.-Л. Бульст-Тиле, он был принят в местное братство ордена тамплиеров. Э. Фараль ошибочно считал, что этот сеньор стал впоследствии великим магистром ордена и погиб под Дамиеттой в 1219 г. Французский историк в данном случае перепутал, очевидно, двух сеньоров: упоминаемого Виллардуэном видама Шартрского, участника Третьего и Четвертого Крестовых походов – Гийома де Феррьера и его тезку Гийома Шартрского из рода Вер, избранного в 1210 г. великим магистром тамплиеров, а до того являвшегося начальником крепости крестоносцев в Святой земле – Шатель-Блан. Последний и в самом деле был тяжело ранен в бою за Дамиетту в августе 1219 г., после чего ему пришлось сложить с себя должность великого магистра. Что касается рыцаря-поэта Гийома де Феррьера, то он отправился в Четвертый Крестовый поход в мае 1202 г., продав церкви Бельомера свои права на долю причитавшейся ей десятины и совершив тогда же «дарственный» акт в пользу шартрской церкви Пресвятой Девы. После захвата крестоносцами Задара вместе с Рено де Монмираем уехал в Сирию. Позднее, когда Бодуэн Фландрский был коронован императором Латинской империи, Гийом де Феррьер прибыл в Константинополь и, видимо, в том же 1204 г. умер.


[Закрыть], Жоффруа де Бомон, Жан де Фрувиль, Пьер, его брат, и многие другие. Клятвы, однако, которые они принесли, не были исполнены как следует, ибо в войско они не вернулись.

103

В это время в войско пришла весть, которую услышали весьма охотно, а именно, что флот из Фландрии, о коем вы уже слышали раньше, пристал в Марселе[256]256
  См. выше, § 48–49. Как там уже отмечалось, фламандский флот, вопреки обещаниям, данным его капитанами графу Бодуэну Фландрскому, отказался участвовать в операциях против Задара и Константинополя и, не заходя в греческие гавани, направился в Сирию.


[Закрыть]. И Жан де Нелль, шателен Брюгге, который был капитаном этого войска, и Тьерри, который был сыном графа Филиппа Фландрского, и Николя де Майи послали к графу Фландрскому, своему сеньору, сообщить, что они зазимуют в Марселе, и пусть он выразит им свою волю, а они исполнят то, что он им повелит. И он повелел им, по совету дожа Венеции и других баронов, отправиться в конце марта в путь и прибыть для встречи с ним в гавань Мутон[257]257
  Так Виллардуэн переиначивает название гавани Модоны на юге Пелопоннеса.


[Закрыть] в Романии. Увы! Они ждали его здесь столь худо, что не сдержали своего слова, а отправились в Сирию, где, как они знали, им не содеять никаких подвигов.

[Папское отпущение за захват Задара (около февраля 1203 г.)]

104

Так вот, знайте, сеньоры, что если бы Бог не возлюбил эту рать, она не могла бы оставаться в целости, когда столько людей стремились причинить ей зло.

105

Тогда[258]258
  Хронист передает весь последующий эпизод (§ 105–107), уже рассказав (§ 91–102) о прибытии послов из Германии в Задар и о последствиях этого посольства. Они прибыли, как указывалось, 1 января 1203 г. Между тем посольство крестоносцев выехало в Рим, по-видимому, в декабре 1202 г. Дата определяется на основании сообщения Гюнтера Пэрисского, согласно которому весть о прибытии в Задар послов из Германии (царевича Алексея и короля Филиппа) достигла Рима в то время, когда послы крестоносцев находились уже там. Иными словами, порядок изложения событий у Виллардуэна не соответствует их реальной последовательности, и это имеет свое объяснение: дело в том, что послание Иннокентия III «воинству Христову» дошло по назначению уже после прибытия в Задар византийских и немецких послов (послы же крестоносцев выехали в Рим раньше).


[Закрыть] бароны[259]259
  Судя по рассказу Робера де Клари (гл. XV), венецианцы не участвовали в каких-либо контактах крестоносцев с Римом. Действительно, они оставались в стороне от переговоров, что подтверждается и последующими событиями. Любопытно, однако, что Виллардуэн хранит на сей счет полное молчание.


[Закрыть] переговорили между собой и сказали, что они пошлют в Рим к апостолику, ибо, как им было известно, он считал, что они совершили злое дело завоеванием Задара[260]260
  То есть крестоносные бароны решили отправить депутацию к папе, который после взятия Задара крестоносцами в самом деле выразил свое негодование. Получив сообщение о захвате Задара, папа в послании к крестоносцам высказал «безмерную скорбь» в связи с тем, что они «пролили братскую кровь» и «уклонились с пути», нарушив его, папы, запрет нападать на христианские земли. Иннокентий III даже отлучил крестоносцев от церкви! Именно озабоченность этим обстоятельством и побудила предводителей, опасавшихся потерять влияние на массу рядовых воинов, участников захвата Задара, отрядить в декабре 1202 г. депутацию в Рим, чтобы в оправдание перед рыцарством испросить хотя бы формальное «прощение» апостольского престола за совершенное «прегрешение». Предводителям Крестового похода приходилось считаться с тем, что негативная позиция «апостолика» усиливала дезертирство из крестоносной рати, а папское «прощение» могло бы по крайней мере предотвратить ее дальнейший распад.


[Закрыть]; и они выбрали послами двух рыцарей и двух клириков, таких, которые, полагали они, вполне подходят для этого посольства. Из двух клириков один был Невелон, епископ Суассонский[261]261
  Имя Невелона Суассонского называют и другие авторы, в том числе Гюнтер Пэрисский, а также сам папа (в своих письмах). Гюнтер, впрочем, «включает» в состав посольства и своего аббата Мартина, чью роль в этой миссии (да и вообще в Крестовом походе) всячески старается подчеркнуть.


[Закрыть], а другой – мэтр Жан де Нуайон, который был канцлером графа Бодуэна Фландрского; а из рыцарей один был Жан Фриэзский, а другой – Роберт де Бов[262]262
  В других источниках имена этих послов-мирян обходятся молчанием. Исключение составляют только записки Робера де Клари, который упоминает Робера де Бова и, подобно Виллардуэну, указывает, что в Риме он покинул посольство. Текст Робера де Клари гласит: «Знатные крестоносцы и венецианцы совещались по поводу отлучения, которому они подверглись из-за того, что взяли город; и порешили между собой послать в Рим епископа Суассонского и монсеньора Робера де Бов, которые испросили у апостолика грамоту, что отлучение снимается со всех пилигримов и всех венецианцев (? – М. З.). Когда они получили эту грамоту, епископ вернулся как можно раньше; мессир же Робер де Бов не вернулся вместе с ним, а прямо из Рима отправился за море».


[Закрыть]. И они по установившемуся порядку поклялись на святых мощах, что честно выполнят посольское поручение и что вернутся в войско.

106

Трое прекрасно сдержали свою клятву, а четвертый – худо, и это был Роберт де Бов: ибо он исполнил посольское поручение так худо, что хуже не мог[263]263
  Выражения, в которых Виллардуэн отзывается о поведении этого рыцаря, позволяют предполагать, что Робер де Бов, явившись в Рим, представил перед папой «задарскую ситуацию» в достаточно неблагоприятном для крестоносцев свете и, наверное, воздержался присоединиться к высказывавшимся остальными послами уверениям в невиновности «воинства Христова», в вынужденном характере его действий и пр. Действительно, из предыдущего повествования Виллардуэна явствует, что Робер де Бов уже раньше не только открыто выступал против захвата Задара, но и уговаривал жителей города дать отпор венецианцам. В конечном счете, правда, дипломатическая миссия, предпринятая Робером де Бов на собственный страх и риск, осложнила положение задарцев, ставших жертвой неистовства завоевателей. Тем не менее позиция этого рыцаря явно шла вразрез с политическими «симпатиями» Виллардуэна и венецианско-баронской партии.


[Закрыть], и нарушил клятву, и вслед за другими уехал в Сирию. А трое остальных исполнили его очень хорошо, и сдержали клятву, и выполнили свое посольство как раз так, как им поручили бароны; и они сказали апостолику: «Бароны просят вас простить их за взятие Задара, ибо они действовали подобно людям, которые не могли поступить лучше из-за отсутствия тех, кто уехал в другие гавани, и потому, что иначе не могли сохранить рать в целости[264]264
  Бросается в глаза искусственный характер этого объяснения причин войны против Задара: ссылкой на возможный в перспективе распад войска в случае, если бы крестоносцы воздержались от нападения на город и не подчинились требованию венецианцев, хронист явно стремится оправдать линию поведения предводителей Крестового похода.


[Закрыть]; потому они взывают к вам как к своему доброму отцу, чтобы вы высказали им свое повеление, которое они готовы исполнить».

107

И апостолик сказал послам, что хорошо знает о том, что именно из-за отсутствия других им пришлось поступить таким образом и что он окажет им великую милость; и тогда он послал свой привет баронам и пилигримам[265]265
  Обращает на себя внимание, что папа, как об этом ясно пишет хронист, приветствовал лишь «баронов и пилигримов», венецианцы в данной связи Виллардуэном вообще не упоминаются.


[Закрыть] и сказал, что он отпускает им прегрешения как своим чадам, и повелевает им, и просит их удерживать рать в целости, ибо он хорошо знает, что без этой рати невозможно сослужить службу Богу[266]266
  Иннокентий III действительно поручил своему легату – кардиналу Пьетро Капуанскому снять отлучение, которому он только что подверг крестоносцев, причем легат должен был взять с них клятвенное обещание, что впредь они будут неукоснительно повиноваться апостольскому престолу. Папа, руководствуясь прежде всего политическими интересами курии, отправил в лагерь крестоносцев нунциев с письмом, в котором признал в качестве обстоятельства, извиняющего поведение захватчиков, то, что завоеватели Задара якобы действовали, «подчиняясь необходимости». Сохранялось, правда, в силе отлучение, которому были подвергнуты венецианцы, но это вовсе не должно было, по мысли «апостолика», помешать крестоносцам и в дальнейшем пользоваться их флотом. Тем самым, в сущности, последствия отлучения на практике сводились к нулю.


[Закрыть]; и он предоставил Невелону, епископу Суассонскому, и мэтру Жану де Нуайону право вязать и решить[267]267
  «Взять и решить» – евангельское выражение, означавшее в Средние века право священника отпускать грехи или право епископа снимать отлучение.


[Закрыть] пилигримов, пока в войско не прибудет его кардинал[268]268
  Виллардуэн здесь допускает, видимо, неточность, ибо его утверждение, будто епископ Нивелон Суассонский и мэтр Жан Нуайонский получили от папы все полномочия, чтобы «взять и решить», не согласуется с данными переписки Иннокентия III. Из нее явствует, что уже накануне отъезда посольства в Рим крестоносцам дано было отпущение епископами, но папа объявил это отпущение недействительным, поскольку власть «взять и решить» принадлежит ему одному. Он вверил ее кардиналу Пьетро Капуанскому лишь после просьб послов крестоносцев, прибывших в Рим, поручив своему легату принимать или требовать присяги послушания от крестоносцев в качестве предварительного условия отпущения грехов им самим, папой.


[Закрыть].

[По пути к Константинополю (апрель – июль 1203 г.)]
[Крестоносцы на Корфу. Прибытие царевича Алексея. Опасности новых попыток дезертировать из войска]

108

Между тем прошло так много времени, что наступил Великий пост; и они стали снаряжать свой флот, чтобы отплыть на Пасху. Когда нефы были нагружены, на другой день после Пасхи пилигримы расположились за пределами города в гавани, а венецианцы разрушили город, и башни, и стены[269]269
  7 апреля 1203 г. Упоминания о разрушении стен и укреплений Задара венецианцами содержатся также в некоторых других хрониках, например, в «Константинопольском опустошении» и у Гюнтера Пэрисского, который сообщает, впрочем, что полное разрушение укреплений было произведено венецианцами, одержимыми к городу «невыразимой ненавистью», почти сразу же после того, как Задар сдался победителям. Напротив, Аноним Гальберштадтский полагает, что эта акция была осуществлена уже при оставлении города… «в майские иды», т. е. 15 мая 1203 г. Однако немецкий хронист допускает тут явную ошибку, и вместо «май» нужно, конечно, читать в его тексте «апрель». Кстати, и дата 15 апреля тоже сомнительна: флот ведь начал покидать гавань Задара примерно с 20 апреля (см. ниже, примеч. к § 110), и оставалось, следовательно, слишком мало времени, чтобы успеть разрушить город. Правда, венецианцы задержались там дольше «пилигримов»… Вполне допустимо, однако, слово «иды» толковать в смысле «около ид» (6–13 апреля), и тогда сведения Анонима Гальберштадтского точнее совпадают с хронологией Виллардуэна (7 апреля).


[Закрыть].

109

И тогда случилось происшествие, которое весьма огорчило рать, ибо один из знатных баронов войска по имени Симон де Монфор заключил соглашение с королем Венгрии[270]270
  Это был король Имрэ (1196–1204 гг.), унаследовавший власть у Белы III (1172–1196 гг.).


[Закрыть], который был врагом тем, кто находился в войске, и он уехал к нему и оставил войско. Вместе с ним уехали Гюи де Монфор, его брат, Симон де Нофль и Роберт Мовуазен, и Дрию де Крессонессар, и аббат де Во, который был монахом цистерцианского ордена, и многие другие. А вскоре не замедлил уехать и другой знатный человек из войска, которого звали Ангерран де Бов, и Гюг, его брат, и столько людей из их земель, сколько они смогли увести с собой[271]271
  Относительно времени этих событий сведения хронистов расходятся. По сообщению Виллардуэна, отъезд Симона де Монфора и его вассалов, аббата де Во, а позднее также Ангеррана де Бова и прочих произошел уже в то время, когда войско вышло за пределы городских стен, чтобы погрузиться на корабли, т. е. после того, как крестоносцы собрались отплывать из Задара. По Роберу де Клари, Симон де Монфор и Ангерран де Бов оставили войско раньше – еще тогда, когда «пилигримы» только намеревались брать Задар приступом, т. е. в ноябре 1202 г. В отличие от остальных, данная группа рыцарей провела зиму в Венеции. Предложение завоевать Задар, внесенное через Бонифация Монферратского, вызвало поначалу замешательство среди определенной части вождей и рядовых рыцарей, а также оппозицию у «меньшого люда», у тех, кто, по словам Гюнтера Пэрисского, имел с собой мало денег и, израсходовав имевшиеся средства, не располагал ничем, чтобы продолжать путь: «Оставив войско, они повернули стопы свои назад и возвратились восвояси». Таким же образом, добавляет он, поступили и «некоторые могущественные и богатые мужи, причем не столько из-за нехватки средств, сколько будучи охвачены ужасом о совершении бесчестного деяния».
  Вопрос о времени отъезда сеньоров и рыцарей от основной части войска остается неясным. Аноним Гальберштадтский сообщает, что вслед за разделом города некоторые аббаты заявили, что необходимо разорвать с венецианцами и, сопутствуемые многими «пилигримами», уехали в Венгрию. Следовательно, хронист относит отъезд части рыцарей ко времени после взятия Задара. Как явствует из рассказа автора хроники «Константинопольское опустошение», уход аббата де Во, Симона де Монфора и Ангеррана де Бова в Венгрию был вызван заключением соглашения с царевичем Алексеем и данной ему баронами клятвой (январь 1203 г). Причем, если следовать хронологии этого летописца, то еще до них войско покинул Рено де Монмирай (30 марта). Судя по хронике аббата Пьера де Во де Сернэй («История альбигойцев»), Симон де Монфор, с большим трудом пересекший пустынную и бездорожную местность (вдоль берега Адриатики), достиг порта Барлетта (Апулия) и уже оттуда, наняв корабли, направился в Святую землю, где оставался свыше года.
  Напротив, по рассказу Виллардуэна и Робера де Клари, Симон де Монфор отбыл именно в Венгрию и выступил затем в поход на Восток.


[Закрыть].

110

И вот так-то они уехали из войска, как вы слышали[272]272
  Согласно хронике «Константинопольское опустошение» во второе воскресенье после Пасхи, т. е. 20 апреля 1203 г.


[Закрыть]; это был очень большой урон войску и великий позор для тех, кто так поступил. Тогда нефы и юиссье начали выходить в море[273]273
  Автор ясно пишет, что отчаливали «нефы и юиссье», желая обратить внимание на то обстоятельство, что галеры остались с дожем Дандоло и Бонифацием Монферратским. См. § 111.


[Закрыть]. И было решено, что они причалят в гавани Корфу[274]274
  Корфу – остров Ионического архипелага, славившийся плодородием почвы и тонкими винами. Крестоносцы избрали Корфу, имея в виду возможности прокормить войско.


[Закрыть] – некоего острова в Романии – и что первые обождут остальных, пока не соберутся все вместе. Так они и сделали.

111

Прежде чем дож и маркиз с галерами отплыли из гавани Задара, сюда прибыл Алексей[275]275
  Робер де Клари (гл. XXXI) и Аноним Гальберштадтский также сообщают, что царевич Алексей прибыл в Задар после отплытия оттуда основной части флота. По сведениям Анонима Гальберштадтского, это было в день Праздника св. Марка, т. е. 25 апреля 1203 г.


[Закрыть], сын императора Сюрсака Константинопольского[276]276
  То есть Исаака II Ангела.


[Закрыть]; а его послал сюда король Филипп Германский; и он был принят с великой радостью и великими почестями. И дож предоставил ему столько галер и кораблей, сколько ему было нужно. И таким образом они отплыли из гавани Задара, и был попутный ветер; так плыли они до тех пор, пока не достигли гавани Дюраз[277]277
  Дюразом Виллардуэн называет порт Драч (античный Диррахий), откуда начиналась проложенная еще в древнеримские времена главная сухопутная дорога, ведшая от берега Адриатического моря к Константинополю – так называемая Эгнациева дорога (через Охрид, Солунь, Родосто). За сотню с небольшим лет до этого, во время Первого Крестового похода, по ней проследовала дружина норманнского князя Боэмунда Тарентского, этот же путь обычно избирали папские нунции, направлявшиеся с дипломатическими поручениями в Константинополь.


[Закрыть]. И жители города весьма охотно сдали город своему сеньору, когда узрели его[278]278
  Виллардуэн имеет в виду царевича Алексея как «законного» наследника византийской короны, имевшего «права» на эти земли.


[Закрыть], и поклялись ему в верности[279]279
  По сообщению хроники «Константинопольское опустошение», все города и все крепости от Рагузы до Корфу принимали Алексея с миром. Византийский хронист Никита Хониат, подобно Виллардуэну, уточняет это известие, говоря, что жители Драча признали греческого царевича императором.


[Закрыть].

112

И они выехали отсюда, и прибыли на Корфу, и застали там войско, которое разместилось перед городом, раскинув палатки и шатры, а кони были выведены из юиссье, чтобы попастись. И когда пилигримы узнали, что в гавань прибыл сын императора Константинопольского[280]280
  Как видно из последующего рассказа, крестоносцы находились на Корфу три недели (см. § 113) и отбыли 24 мая (§ 119), следовательно, царевич Алексей появился здесь в начале месяца. Это вполне согласуется с известием Анонима Гальберштадтского о том, что Алексей прибыл на Корфу в неделю Троицы, т. е. в неделю, предшествующую этому церковному празднику, иными словами, где-то между 19 и 25 мая.


[Закрыть], вы могли бы увидеть, как множество добрых рыцарей и множество добрых оруженосцев поспешали им навстречу и вели множество добрых коней. Так приняли они его с великой радостью и великими почестями[281]281
  Излагая события, связанные со встречей царевича Алексея крестоносной ратью, Виллардуэн, подчеркивающий, что византийский престолонаследник занял почетное положение среди предводителей похода, явно впадает в преувеличение. В действительности столь теплый прием царевичу Алексею оказала (и в Задаре, и на Корфу) лишь часть крестоносцев. Аноним Гальберштадтский, внося бо́льшую ясность в ход событий, прямо писал, что с радостью встретили византийского наследника одни только венецианцы – тезис, который представляет ситуацию тоже крайне односторонне, но все-таки близко к действительности.


[Закрыть]. И он приказал поставить свою палатку посреди войска, и возле раскинул свою маркиз Монферратский[282]282
  О том, что Алексея взял под свое покровительство маркиз Бонифаций Монферратский, упоминает также и Робер де Клари.


[Закрыть], покровительству которого его вверил король Филипп, чьей женой была его сестра.

113

Они оставались три недели на этом острове, который был весьма богат и плодороден[283]283
  По рассказу Анонима Гальберштадтского, население Корфу встретило крестоносцев весьма враждебно. Хронист передает, в частности, такой эпизод, иллюстрирующий это более чем неприязненное отношение: архиепископ, пригласивший на обед некоторых церковнослужителей из крестоносного воинства, во время застольной беседы ядовито заметил им по поводу супрематии римского престола, что он, архиепископ, знает только одно обоснование такого рода супрематии, заключающееся в том, что «Христа ведь распяли римские воины». Более того, горожане, узнав о прибытии Алексея, напали на венецианский флот, забросали его камнями и зажигательными «снарядами», пытаясь оттеснить крестоносцев из гавани; в ответ остров был предан «пилигримами» разграблению.


[Закрыть]. И во время этого пребывания с ними случилась беда, огорчительная и тяжкая[284]284
  Данный эпизод относится к концу пребывания «пилигримов» на Корфу, ко времени после прибытия сюда греческого наследника и маркиза Монферратского (между 19 и 24 мая 1203 г.).


[Закрыть]: бо́льшая часть тех, кто хотел, чтобы войско распалось, и которые уже до того злоумышляли против него[285]285
  Виллардуэн делает явный намек на разногласия, выявившиеся еще в Задаре, после прибытия туда послов Алексея и Филиппа Гогенштауфена.


[Закрыть], посоветовались между собой и сказали, что дело это кажется им чересчур долгим и весьма опасным и что они не останутся на острове и покинут рать, чтобы уехать прочь, и что с помощью жителей Корфу, когда рать отбудет, они пошлют к графу Готье де Бриенну[286]286
  Выше, в § 33, Виллардуэн упоминает о том, что во время своего возвращения из Венеции в 1201 г. он повстречал графа Готье де Бриенна, направлявшегося в Апулию отвоевывать земли своей жены, дочери Танкреда де Лечче, наследницы трона Сицилийского королевства, перешедшего в 1197 г. к сыну германского императора Генриха VI – Фридриху (II).


[Закрыть], который в то время держал Брандиз[287]287
  Брандиз – Бриндизи в Апулии, портовый город, откуда обычно суда с паломниками отправлялись в Святую землю.


[Закрыть], чтобы он прислал суда, на которых они отправятся в Брандиз.

114

Я не могу назвать вам всех тех, кто споспешествовал этому делу. Но я назову вам часть главных предводителей. Это были Эд Шампанец де Шанлитт, Жак д’Авень, Пьер Амьенский, Гюи, шателен де Куси, Ожье де Сен-Шерон, Гюи де Шапп и Кларембо, его племянник, Гийом д’Онуа, Пьер Куазо, Гюи де Пем и Эм, его брат Гюи де Конфлан, Ришар де Дампьер, Эд, его брат, и многие другие, которые втайне обещали им принять их сторону и которые из чувства стыда не решались объявить об этом открыто; и книга свидетельствует, что более половины рати было с ними согласно.

115

И когда об этом узнали маркиз Монферратский, равно как и Бодуэн Фландрский, и граф Луи, и граф де Сен-Поль, и бароны, которые держали их сторону[288]288
  Эти четыре сеньора, предводительствовавшие прочими сторонниками двукратного «отклонения крестоносцев с пути» (сперва завоевания ими Задара, потом поворота войска в направлении на Константинополь), фактически выступали главными вершителями судеб всего Четвертого Крестового похода.


[Закрыть], они были в сильном смятении и сказали: «Сеньоры, дело наше худо: если эти люди уедут от нас вслед за теми, которые многажды оставляли нас, то наше войско погибло и мы не сможем произвести никакого завоевания[289]289
  Довод, формулируемый Виллардуэном, таким образом, в высшей степени выразителен: он ясно раскрывает подлинные мотивы действий предводителей крестоносного предприятия.


[Закрыть]. Так пойдем же к ним и будем умолять их, Бога ради, чтобы они прониклись жалостью к самим себе и к нам, и чтобы не обесчестили себя, и чтобы не помешали подмоге Заморской земле».

Сарацины

116

Такое решение было ими принято, и вот все они разом двинулись в некую долину, где те[290]290
  Те, т. е. сторонники «оппозиции».


[Закрыть] собрались на свою сходку, и они привели с собой сына императора Константинопольского и всех епископов, и всех аббатов войска. И когда они туда явились, то сошли с коней и двинулись им навстречу. И бароны припали к их стопам[291]291
  Сцена, чрезвычайно важная для понимания глубинной сущности Крестового похода: гордые и надменные бароны идут на крайнее унижение, преклоняют колени перед теми, кто настроен против похода на Константинополь, вовсе не во имя высших христианских идеалов и целей, а ради сохранения в целости войска, без которого, по словам Виллардуэна, «мы ничего не сумеем завоевать».


[Закрыть], обливаясь слезами, и сказали, что они не уйдут, покуда те не обещают им не покидать их.

117

И когда те увидели такое, они прониклись великой жалостью и восплакали, узрев, что их сеньоры и их родичи, и их друзья припали к их стопам; и они сказали, что посоветуются об этом, и отошли в сторону и стали говорить меж собой. И итог их совета был таков, что они еще останутся с ними до Праздника св. Михаила[292]292
  29 сентября 1203 г. – дата окончания срока договора крестоносцев с Венецией. Правда, строго говоря, год, предусматривавшийся условиями этого договора (от 1201 г.), исчислялся со дня отбытия крестоносцев из Венеции (1 октября 1202 г.). См. далее, § 195.


[Закрыть] при условии, что им поклянутся, как положено, на святых мощах, что начиная с этого дня[293]293
  То есть с 29 сентября 1203 г.


[Закрыть] в любое время, как только они того потребуют, в течение пятнадцати дней им предоставят честно и без всяких хитростей флот, на котором они сумеют отправиться в Сирию[294]294
  Соглашение, о котором сообщает Виллардуэн, имело, как видно, компромиссный характер. Известие хрониста соответствует тому, о чем рассказывает в своем письме к герцогу Анри Лувенскому граф Гюг де Сен-Поль.


[Закрыть].

118

Так было договорено и скреплено клятвою. И тогда было великое ликование во всем войске; и они погрузились на нефы, а кони были введены в юиссье.

[От Корфу до Скутари (24 мая – 26 июня 1203 г.)]

119

Так они отбыли из гавани Корфу накануне Троицы[295]295
  24 мая 1203 г. Впрочем, по сообщению хроники «Константинопольское опустошение», – в день праздника Троицы, 25 мая.


[Закрыть], которая была в год от воплощения Господа нашего Иисуса Христа 1203-й; и там были собраны вместе все нефы, и все юиссье, и все галеры войска, а также довольно много купеческих кораблей, которые здесь к ним присоединились. И день был прекрасен и ясен, и дул тихий и легкий ветер. И они поставили паруса по ветру.

120

И Жоффруа, маршал Шампанский, который продиктовал это произведение и который ни разу ни единым словом не солгал с умыслом о том, что ему ведомо, – а он бывал на всех советах, – верно свидетельствует вам, что никогда не видано было столь прекрасного зрелища: и флот этот казался именно тем, который непременно должен завоевать землю, ибо, насколько охватывал взгляд, только и виднелись паруса нефов и кораблей, так что сердца людей были преисполнены радости.

121

Так плыли они по морю[296]296
  Маршрут флота крестоносцев, указывают хронисты Аноним Гальберштадтский и Альбрик де Труафонтэн. Первый повествует об этом более общо, второй же довольно подробно. Притом немецкий хронист загромождает свой рассказ всевозможными домыслами, свидетельствующими лишь, что сам он не сведущ в географии тех мест, о которых упоминает. Напротив, Альбрик де Труафонтэн со знанием дела называет до трех десятков пунктов, обнаруживая ясные географические познания, правда, почерпнутые в уже имевшихся тогда описаниях, т. е. извлеченные из сочинений других авторов. Во всяком случае, он, подобно Виллардуэну, отмечает – в соответствии с действительными фактами – детали, адекватно отражающие путь крестоносцев: остановки флота сперва в Негропонте, затем в Абидосе, где они пополнили свои продовольственные запасы. Впрочем, этот автор ничего не говорит о пребывании в Халкедоне и в Скутари, так что создается впечатление, будто из Абидоса флот двинулся прямо в Галату.


[Закрыть], пока не достигли Кадмеле, пролива, который находился в море; и тогда они повстречали два нефа с пилигримами, и рыцарями, и оруженосцами, которые возвращались из Сирии; и они были из тех, которые отправились через гавань Марсель[297]297
  См. выше, § 50.


[Закрыть]. И когда они увидели флот, столь прекрасный и столь богатый, то устыдились так, что не осмелились показаться. И граф Бодуэн Фландрский и Эно выслал со своего нефа лодку, чтобы узнать, что это были за люди, и они сказали, кто они были.

122

И некий оруженосец спрыгнул с нефа в лодку и сказал тем, кто был на нефе: «Что остается моего на корабле, то мы с вами сквитались, ибо я поеду с ними, потому что, как сдается мне, они должны завоевать землю»[298]298
  Довод, приведенный, судя по рассказу хрониста, этим рядовым крестоносцем (явно принадлежавшим к низшей прослойке рыцарей) в обоснование собственного поведения (вернувшись ни с чем из Сирии, он примкнул теперь к тем, кто направлялся на Константинополь), весьма поучителен: этому ратнику представлялось, что «они должны завоевать землю»!


[Закрыть]. И этого оруженосца очень хвалили, и он был весьма радушно принят войском. Недаром говорят люди, что можно воротиться и с тысячи худых путей[299]299
  Смысл этой нравоучительной сентенции хрониста в том, что, по его мнению, «пилигримы», отправившиеся в Сирию и ничего там не достигшие, шли «худыми», или «неправедными», путями, а воин, присоединившийся по возвращении оттуда к крестоносной рати, которая направлялась в Византию, вернулся на «добрый», или «праведный», путь. Виллардуэн, таким образом, приводит данный эпизод, стремясь обставить свою концепцию еще одним, дополнительным аргументом в ее пользу.


[Закрыть].

123

Так достигло войско Нигра[300]300
  Нигр – Негропонте, о. Эвбея и ее главный город (древняя Халкия).


[Закрыть]. Нигр – это весьма добрый остров и весьма добрый город, который зовется Нигрепонтом. Там бароны держали совет[301]301
  По-видимому, в Негропонте крестоносцы высадились, так что совет баронов, о котором сообщает хронист, принял свои решения, собравшись уже на суше.


[Закрыть]. И оттуда отправились маркиз Бонифаций Монферратский и граф Бодуэн Фландрский и Эно с большей частью юиссье и галер и с сыном императора Сюрсака Константинопольского на некий остров, который называется Андр[302]302
  Остров Андрос в Эгейском море.


[Закрыть]; и они высадились на сушу, и рыцари вооружились и вступили на землю, и жители страны отдались на милость сыну императора Константинопольского и дали ему столько из своего добра, что заключили с ним мир[303]303
  Иными словами, местное население откупилось от Алексея и крестоносцев, т. е., попросту говоря, жители «купили мир» для себя за золото, а не просто «заключили мир» с пришельцами, как старается представить ситуацию Виллардуэн.


[Закрыть].

124

И они вернулись на свои корабли и двинулись по морю[304]304
  Речь все время идет здесь о тех, кто сделал остановку у о. Андрос.


[Закрыть]. И тогда приключилось у них великое несчастье: один знатный человек из рати, которого звали Гюи, шателен де Куси, умер и был опущен в море.

125

Другие нефы, которые не направились в эту сторону[305]305
  То есть миновали о. Андрос и плыли морем дальше.


[Закрыть], вошли в Бош-д’Ави[306]306
  У Виллардуэна Boche d’Avie – старофранцузский термин, этимологически равнозначный выражению Bouch d’eau, т. е. «горловина воды» (осмысление географического понятия в духе доступной рыцарскому мировосприятию этимологии), иначе говоря, Дарданеллы. Ави – город Абидос (или Авидос), действительно находившийся там, где начинается Дарданелльский пролив. Робер де Клари (гл. XL) тоже называет начало этого пролива Бук-д’Ав (на пикардийском диалекте соответствует виллардуэновскому Бош-д’Ави) и, отмечая, что это был порт, где высадились крестоносцы, добавляет: он расположен был на том месте, где некогда стояла Великая Троя. Аналогичный и столь же краткий «исторический экскурс» дают Аноним Гальберштадтский и Альбрик де Труафонтэн.


[Закрыть], а это там, где рукав Св. Георгия вливается в большое море[307]307
  Виллардуэн, подобно другим хронистам, называет рукавом Св. Георгия и Дарданеллы, и Босфор. Свое название пролив этот получил по константинопольскому монастырю Св. Георгия в Манганах (предместье столицы), на берегу Пропонтиды, а возможно, также, согласно другой версии, от арсенала в той столичной крепости, которая господствовала над Босфором. Наименование «рукав Св. Георгия» применялось на Западе со времен Первого Крестового похода.


[Закрыть]; и они проследовали, идя против течения рукава, до города, который называют Ави и который находится на берегу рукава Св. Георгия со стороны Тюркии, – он весьма красив и очень удобно расположен[308]308
  Плавание от о. Корфу до Абидоса при благоприятном ветре, как свидетельствует Никита Хониат, продолжалось обычно не более восьми дней; то же подтверждают данные уже неоднократно упоминавшегося выше письма графа Гюга де Сен-Поля к Анри Лувенскому. Следовательно, первые корабли крестоносцев причалили к якорной стоянке у Абидоса где-то около 1 июня 1203 г.


[Закрыть]. И там они вошли в порт и высадились на сушу; а жители города вышли им навстречу и сдали им город как люди, которые не отважились его защищать. И они поставили столь добрую охрану, что жители города не потеряли ни единого денье.

126

Так оставались они там восемь дней, чтобы обождать нефы, галеры и юиссье, которые еще должны были прибыть[309]309
  То есть те суда, которые задержались, поскольку сделали остановку у о. Андрос.


[Закрыть]. И во время этой остановки взяли они зерно, потому что было время жатвы; а они имели в нем большую нужду, ибо у них было очень мало хлеба. И за эти восемь дней к ним подоспели все суда и все бароны[310]310
  Следовательно, остальная часть флота, отбывшая с Андроса, причалила к Абидосу примерно 8 июня.


[Закрыть]; и Бог дал им хорошую погоду.

127

Тогда они вышли все вместе из гавани Ави, и вы могли бы видеть рукав Св. Георгия, весь расцвеченный плывущими против течения нефами, галерами и юиссье, и было великим чудом видеть такое великолепное зрелище. И вот таким-то образом держали путь против течения рукава Св. Георгия, пока не достигли аббатства Сент Этьен, которое было в трех лье от Константинополя[311]311
  Имеется в виду монастырь Св. Стефана (французский аналог – Сент Этьен) к югу от Константинополя, в 5 милях от крепости Семь Башен. По этому монастырю получило свое название и позднейшее предместье Сан-Стефано. В некоторых исторических трудах прибытие флота в этот пункт датируется 23 июня 1203 г. У Виллардуэна эта дата тоже встречается, но в иной связи. См. § 132.


[Закрыть]. И тогда те, кто находился на нефах, галерах и юиссье, увидели перед собой весь Константинополь, вошли в гавань и поставили свои корабли на якорь.

128

Так вот, вы можете узнать, что они долго разглядывали Константинополь, те, кто его никогда не видел[312]312
  Сходные впечатления отразились и в повествовании Робера де Клари (гл. XI).


[Закрыть], ибо они не могли и представить себе, что на свете может существовать такой богатый город, когда увидели эти высокие стены, и эти могучие башни, которыми он весь кругом был огражден, и эти богатые дворцы, и эти высокие церкви, которых там было столько, что никто не мог бы поверить, если бы не видел своими глазами[313]313
  По данным Альбрика де Труафонтэна, в Константинополе в начале XIII в. насчитывалось около 500 церквей и монастырей. Об огромном количестве храмов в византийской столице сообщает и русский паломник Добрыня Ядрейкович в своей «Книге Паломник»: по его словам, в церквах службу несли 40 тыс. священников, не считая тех, кто выполнял соответствующие обязанности при монастырях.


[Закрыть], и длину, и ширину города, который превосходил все другие города. И знайте, что не было такого храбреца, который не содрогнулся бы, да это и вовсе не было удивительно; ибо с тех пор, как сотворен мир, никогда столь великое дело не предпринималось таким числом людей[314]314
  Подразумевается, что «столь великое дело никогда не предпринималось таким небольшим количеством людей».


[Закрыть].

129

Тогда графы и бароны и дож Венеции сошли на сушу, и собрался совет в монастыре Св. Этьена[315]315
  Ни один из современных хронистов, кроме Виллардуэна, не упоминает об этом совете.


[Закрыть]. Там говорено было много разных мнений и подавались разные предложения. Все слова, которые были там сказаны, в книге вам не передать; но конец совета был таков, что дож Венеции встал и сказал им:

130

«Сеньоры, я знаю положение в этой стране лучше, чем вы, ибо некогда я бывал здесь[316]316
  См. об этом выше, § 65.


[Закрыть]. Вы предпринимаете самое великое и самое опасное дело, которое люди когда-либо предпринимали; нужно поэтому поступать разумно. Знайте, что коли мы сойдем на сушу, то ведь страна велика и обширна, наши же люди бедны, и у них мало съестного, и они разбредутся по всей стране в поисках провизии, а в стране живет огромное множество народа; и мы не смогли бы обеспечить всем защиту, не понеся потерь; а нам нельзя нести потери, потому что у нас и так маловато людей для того, что мы хотим содеять.

131

Неподалеку отсюда имеются острова, которые вы можете видеть отсюда[317]317
  Имеются в виду острова к юго-востоку от Константинополя, ныне называемые Принцевыми: византийская аристократия понастроила здесь роскошные дворцы, служившие для загородных увеселительных надобностей.


[Закрыть] и которые населены многими жителями и обильны хлебом, съестным и всяким другим добром; давайте-ка подъедем туда, остановимся в какой-нибудь гавани и заберем зерно и всякую провизию в этой стране; и когда у нас будет достаточно запасенной провизии, то двинемся к городу и содеем то, что предначертал наш Господь. Ибо гораздо уверенней воюют те, у кого есть пропитание, нежели те, у которых его едва-едва». Графы и бароны согласились с этим советом, и все они возвратились каждый на свои нефы и на свои корабли.

132

Таким образом, эту ночь они отдыхали; а поутру, на следующий день, который был днем Праздника монсеньора Иоанна Крестителя, что в июне[318]318
  24 июня 1203 г.


[Закрыть], знамена и флаги были подняты на башни нефов и щиты вынуты из чехлов и подвешены к бортам нефов[319]319
  Эта традиция имела не только символический смысл: таким образом сооружался своего рода заслон из щитов, ограждавший с бортов тех, кто находился на палубах кораблей. Ср. выше, § 75. Щиты выставлялись обычно при отплытии из гавани, потом, во время плавания, их убирали.


[Закрыть].

Каждый осматривал оружие, которое ему было нужно, словно они наверняка знали, что скоро оно им понадобится.

133

Моряки подняли якоря; и поставили паруса по ветру; и Бог послал им попутный ветер, как им было нужно, и вот они прошли прямо перед Константинополем так близко от стен и башен, что многие корабли едва не касались их; и на стенах и башнях стояло так много людей, словно все собрались туда[320]320
  О скоплении константинопольцев на городских стенах (а также на крышах домов) сообщает и Робер де Клари (гл. XL).


[Закрыть].

134

И тогда наш Господь Бог внушил им отринуть решение о том, чтобы двинуться к островам, которое было принято накануне вечером, будто никто никогда и не слышал, что об этом было говорено; и вот теперь они тотчас же устремились прямым путем к твердой земле. И они вошли в гавань перед неким дворцом императора Алексея в том месте, что называлось Кальшедуан[321]321
  То есть на правом (восточном) берегу Босфора. Робер де Клари называет это место «Машидуан», вероятно, следуя «нормам» той своеобразной этимологии, по которой греческие наименования «офранцуживались» (в данном случае – от слова «Македония»). В действительности – «Кальшедуан». Это был Халкидон, где находилась резиденция василевсов (ныне – Кади-Кэи).


[Закрыть] и было супротив Константинополя, на другом берегу рукава, со стороны Тюркии. Дворец этот был одним из самых прекрасных и великолепных, какие когда-либо видывали человеческие очи, и были в нем всякие услады, которые надобны человеку в княжеском жилье.

135

И графы, и бароны сошли на сушу и расположились во дворце и близ города, и многие раскинули свои палатки. Кони были тогда выведены из юиссье, а рыцари и оруженосцы сошли на сушу при всем своем оружии, так что на корабле остались лишь моряки. Земля та была прекрасна и богата и изобиловала всяким пропитанием; и из снопов сжатого хлеба, которые были среди полей, каждый взял себе, сколько хотел взять, ибо они испытывали в нем большую нужду.

136

Так остались они в этом дворце и на следующий день[322]322
  То есть 25 июня 1203 г.


[Закрыть]. А на третий день[323]323
  26 июня 1203 г.


[Закрыть] Бог послал попутный ветер, и моряки подняли свои якоря и подставили свои паруса по ветру так, что они, двигаясь против течения рукава около одного лье выше Константинополя, подошли к некоему дворцу, который принадлежал императору Алексею и назывался Эскутэр[324]324
  Скутари, на азиатском берегу Босфора, севернее Халкидона, прямо напротив Константинополя. Здесь тоже находился императорский дворец. По известиям Никиты Хониата, сюда пристали легкие суда, а нефы бросили якорь в предместье столицы – Пере, в недосягаемости для стрел.


[Закрыть]. Там бросили якоря нефы, юиссье и все галеры. И рыцарство, которое расположилось было во дворце Кальшедуан, двинулось сушей вдоль берега.

137

Таким образом французская рать расположилась по рукаву Св. Георгия в Эскутэре и еще выше от него против течения. И когда император Алексей[325]325
  Речь идет об императоре Алексее III (1195–1203 гг).


[Закрыть] увидел это, он приказал своему войску выйти из Константинополя, так что оно расположилось на другом берегу, насупротив них, и повелел раскинуть свои палатки, чтобы пилигриммы не смогли силою захватить у него землю. Вот так французская рать стояла девять дней[326]326
  Включая день прибытия, однако исключая день отплытия из Скутари, следовательно, с 26 июня по 4 июля 1203 г. Флот покинул эту гавань 5 июля, о чем см. ниже, § 155.


[Закрыть]; и кто имел нужду в продовольствии, обеспечил себя, а нуждалась вся рать.