Текст книги "Искусство обкуривать трубку / L'art de culotter une pipe"

Жорж Куртелин
Искусство обкуривать трубку / L'art de culotter une pipe

Искусство обкуривать трубку

Когда жена, по случаю моего праздника, подарила мне пенковую трубку, я проигнорировал и жену, и праздник: взял шляпу, надел сапоги и побежал выкуривать свой подарок на террасу кафешки, верным завсегдатаем которой я являюсь. Сидя за столом перед заказанным напитком и втягивая в себя табачный дым, я в течение десяти минут разглядывал копошащуюся толпу, от которой вдруг отделился некий старичок. При виде меня он остановился как вкопанный, сначала побледнел как больной, потом – как мертвец и, внезапно бросившись на мою трубку, вырвал её изо рта с криком: «Презренный сумасшедший!»

Моим первым порывом было вскочить и вернуть своё достояние с помощью кулаков. К счастью, мой взгляд сосредоточился на белоснежных волосах агрессора – обстоятельство, которое заставило меня проявить сдержанность. Я вспомнил о «De senectute», о том его отрывке, переполненном эмоциями, в котором адвокат Пизонов отдаёт должное старости, говорит о почтительном к ней отношении, напоминает, что в ту эпоху, когда Афины процветали, Сенат, во время публичных игрищ, вставал при появлении стариков и прекрасных женщин. Поэтому, обуздав порыв, я спокойно уселся со словами:

«Старый вы паршивец! Сейчас же верните мне трубку!»

Между тем старик приближался к моему лицу с дрожащими губами и с бровями, отягощёнными ненавистью. Его взгляд, пронизав меня насквозь, копался в моей голове, как будто хотел в ней откопать угрызения совести. Наконец, он произнёс глубоким голосом, в котором клокотало сдерживаемое возмущение:

«Безумец! Как! У вас пенковая трубка, и вы её курите на открытом воздухе!»

«Ну и что же?» – спросил я.

«А то же, – ответил он, – одно из двух: или вы – ничтожный невежда, или последний из людей!»

Его речь, преисполненная строгости, не оставила меня равнодушным. Она навела на размышления о том, что я совершил, сам того не желая, преступное святотатство, таким образом вынудив старика давать мне разъяснения. В то же время я попросил его вернуть мою трубку, и, казалось, он был готов это сделать; но когда я протянул руку, чтобы её ухватить, он отодвинул её резким движением и с такими раскатами голоса, что они взволновали прохожих:

«Не так! Не за чашку! Мыслимо ли такое? Брать за чашку пенковую трубку!»

Удивлённый и слегка взволнованный, я собрался было ухватить её за мундштук, но был опять остановлен воплями странного персонажа:

«Только не за мундштук! Вероятно, вы лишились разума, если, владея пенковой трубкой, берёте её за мундштук?»

И вот тогда я по-настоящему разволновался; и в то время как незнакомец, постучав трубкой о цинк моего столика, чтобы вытрясти из неё нагар, укладывал её в пунцовую шёлковую шкатулку, которую затем захлопнул с большим тщанием, я обратился к нему со следующей речью:

«Чем больше я вас наблюдаю, чем больше я вас слушаю, тем меньше я сомневаюсь в том, что должен видеть в вас человека незаурядного. Я чувствую, что вы знаете тысячу вещей, о которых я даже не подозреваю; но особенно я вас ценю как большого мастера в очень деликатном искусстве обращения с пенковой трубкой. По вашему лицу я читаю, что докопался до истины. Как я завидую вашему опыту! С каким наслаждением я бы сорвал его плоды! Так доведите же свои благодеяния до совершенства: возьмите стул, благородный старец, закажите напиток и затопите потоком света неизведанные сумерки, в которых погрязло моё жалкое невежество!»

Это был человек высокого благородства. Он откликнулся на мою просьбу. Итак, в этот достопамятный день я многократно ощутил, как внутри меня распускаются большие цветы удивления.

Прежде всего, бросив взгляд на карман моего пиджака, в котором вырисовывалась пачка скаферлати с разинутой коричневой глоткой, он, не без горечи, раскритиковал эту необоримую привычку курильщиков вскрывать табачные пачки, разрывая бандероль со штемпелем управления табачных фабрик, которая опоясывает пачки широкой и хрупкой полоской.

Он высказался в том духе, что пенковую трубку нужно набивать исходя не из табачного волокна, а из направления штриховки, принимая во внимание законы тяготения, притяжение тел центром земли и тенденции сосредоточения никотина в глубине трубки вместо того, чтобы равномерно распределяться по стенкам; откуда проистекает абсолютная необходимость по отношению к пятидесятисантимовым пачкам прибегать к кесареву сечению под страхом обречь трубку с подобным содержимым на свинское обкуривание. Затем в высокопарном стиле он восхвалил превосходные качества морской пенки, превознёс неисчислимые достоинства этого известняка и сравнил его, за чувствительность, с цветком магнолии, фарфоровая белизна которого блекнет при малейшем прикосновении. Но так как он настаивал на этом пункте, без конца возвращаясь к пористости пенки:

«Столько ячеек, подверженных загрязнению человеческим жиропотом», я сослался на свою немощь перед явлениями природы, на мученические усилия, которые я приложил, тщетно пытаясь противостоять испарению своих конечностей. В довершение я спросил, за какой конец я должен буду ухватить трубку в тот день, когда я захочу её выкурить, ибо прежде чем она коснётся моих губ, она пройдёт через мои руки.

Ответ поверг меня в крайнее изумление.

«Если руки не защищены нитяными перчатками, даже не помышляйте ухватить пенковую трубку за какой-нибудь конец, – с важностью произнёс мой учёный собеседник. – Я настаиваю на нитяных, замшевые перчатки – ничто иное, как рассадник микробов, а перчатки из шевро, из-за лессировки, представляют реальную угрозу морской пенке, так как они окутывают её натуральный глянец искусственной поверхностью, маслянистость которой не поддаётся устранению. Узнайте от меня эту правду».

Он говорил легко и многословно, время от времени подкрепляя свою убеждённость поднятым к небу указательным пальцем и разбрасывая направо и налево апофтегмы такого рода: «Морская пенка есть частица Бога». Или: «Человек, который губит пенковую трубку, подобен отцу, который собственноручно привёл на стезю разврата девственницу, обязанную ему появлением на свет». Или: «Кто стесняется своего происхождения, тот не достоин никакого происхождения, – сказал один глубокомысленный философ. – Кто, обладая пенковой трубкой, не относится к ней с должным почтением, не достоин ею обладать, – произнесу я вслед за философом».

Я находился в восхищении от услышанного.

Он продолжил:

«Если вы хотите извлечь пользу из обкуривания трубки, это следует делать два, три или четыре раза в день (не имеет большого значения), но всегда ровно в тот час, в который вы её курили накануне, заботясь о том, чтобы затягиваться через равные промежутки времени; только в запертой комнате, облицованной гамбургской глиняной плиткой, площадь которой не превышает восьми с половиной квадратных метров. Сейчас вы поймёте, почему это необходимо. Обкуривание зависит не только от всасывания табачного сока относительно плотной землёй. Нет. Оно зависит, в большой степени, от атмосферной среды, внутри которой оно развивается, и которая должна быть ни слишком горячей, ни слишком холодной. Итак, вы осознаёте все преимущества обкуривания трубки в тесной комнате, то есть в окружающем воздухе, который раскалённый очаг, находящийся в чашке трубки, разогревает неспешно – от градуса к градусу: фон, в высшей степени благоприятный для хода предпринятой операции. Что касается гамбургской глины, то она совершенно необходима, так как содержит некоторое количество хлористого кальция и поэтому способна поглощать из атмосферы влажность, которая не менее гибельна для пенковых трубок, чем для людей с уязвимой грудной клеткой. Объясняю, что вас ожидает, если, находясь в помещении, облицованном обычной плиткой, вы, с наступлением вечера, не произведёте необходимый ремонт, – тогда ваша пенковая трубка обречена заранее».

После этого он спросил, на каком этаже я живу и на какую из четырёх сторон света открываются окна комнаты, в которой я обычно курю свою трубку. Я пустился в объяснения, но чем больше я говорил, объясняя, что живу в убогом месте – в маленьком помещении на улице Нёв-Кокнар на шестом этаже, что мои окна выходят на юг и так далее, и так далее, тем больше он пугался, корчил унылые мины и испускал жалобные стоны: «Ах!.. Ой!.. Ох!..

Это безумие! Это выше моего понимания! Это было бы очень смешно, если бы не было так грустно! На юг? На юг? Вы обладаете пенковой трубкой и полагаете, что сможете её обкуривать в помещении, обращённом к югу?»

Он сочувственно фыркнул.

«Но это же настоящая насмешка! Дорогой мой, вам необходимо немедленно менять жильё или оплакивать свою трубку».

«Но…»

«Поверьте мне, возвращайтесь домой, увольняйте консьержку и перебирайтесь в гостиницу, или к другу, или на чердак – куда угодно, лишь бы вы наутро проснулись на севере!»

«Зачем?» – поинтересовался я.

«Зачем? Чтобы избежать воздейств

...

конец ознакомительного фрагмента