Текст книги "Поезд из Венеции"

– Когда вернешься в Париж, позаботься о том, чтобы отдать в чистку костюм. Только не клади его в бельевую корзину, а то мадам Леонар еще отнесет его в прачечную. Боюсь я этих новых тканей – они часто садятся. Лучше сам отнеси в чистку на улицу Дам.

Всего два раза Кальмар оставался один в квартире на улице Лежандр – это было, когда Доминика рожала в клинике. Нет, три раза – однажды она провела несколько дней в Гавре у своей сестры.

Неужели только для того, чтобы поступить наперекор звучащему в его ушах голосу, он засунул кремовый костюм в корзину для грязного белья?

– Ты очень устанешь с дороги, дорогой. Раз ты пойдешь на работу после полудня, постарайся лечь и поспать. Пусть твои вещи распакует мадам Леонар.

Мадам Леонар, приходившая к ним два раза в неделю во второй половине дня, была маленькой, сухонькой женщиной, но с таким большим, монументальным задом, что казалось, она вечно устремлена вперед. Муж мадам Леонар был человек больной, и она ухаживала за ним вот уже двадцать лет. С утра до вечера убирала она квартиры, а по ночам нередко обряжала покойников из своего квартала.

Она жила где-то на соседней улице, под самой крышей, почти ни с кем не общалась и только цедила сквозь зубы:

– Все богачи одинаковы.

Мадам Леонар считала богачами всех, кого ей приходилось обслуживать, – и мелких торговцев, и даже привратницу.

Сидя в ванне, Кальмар подумал о ней и подивился, как может мадам Леонар жить так и не впасть в отчаяние. Однако в Париже существуют тысячи, десятки тысяч таких, как она, а есть и еще более несчастные – те, что с трудом передвигаются по квартире или прикованы к постели и всецело зависят от соседей или сиделки из благотворительного общества.

А у него под комодом лежало целое состояние. Он не знал, сколько там денег, и пока еще не хотел знать.

– Постарайся лечь и поспать… – сказала ему Доминика.

Кальмар старался изо всех сил, он и в самом деле очень устал. Он надел пижаму, точно был не один в квартире, и лег, предварительно задернув занавески. Но чемоданчик стоял у него перед глазами, и в мозгу возникали бесчисленные смутные вопросы: после суток, проведенных в поезде, ванна притупила остроту его мыслей.

Может быть, незнакомец был международным вором и поручил это дело Кальмару, чтобы не подвергать себя риску и не попасться с чемоданчиком в руках?

В таком случае зачем убили Арлетту Штауб? Кстати, у него в кармане еще лежит листок с ее адресом. Это опасно. А вдруг записка случайно выпадет у него из бумажника где-нибудь на работе? И ведь к тому времени фамилия и имя жертвы уже могут быть опубликованы в газетах…

Кальмар встал с кровати, подошел к комоду, где лежало все, что он вынул из карманов, и разорвал записку. Он хотел было выбросить клочки бумаги в корзину для мусора, но вспомнил, что мадам Леонар после полудня остается одна в квартире, и кто ей помешает из любопытства собрать обрывки и прочесть адрес?

Внезапно Кальмаром овладела поистине маниакальная осторожность. Он сжег записку в пепельнице, выбросил пепел в унитаз и спустил воду.

Когда он снова лег, сонливость его уже как рукой сняло. Он даже не пытался закрыть глаза. А если деньги фальшивые? Кальмар ясно представил себе незнакомца главарем шайки фальшивомонетчиков. Все возможно. Тайная торговля оружием? Шпионаж?

Сколько же денег в чемоданчике? Он дал зарок, как бы для испытания своей выдержки, пересчитать их позднее, ближе к полудню, отдохнув часа два-три. Тем не менее он снова встал и, не раздвигая занавесей, чтобы его не увидела женщина из квартиры напротив, сел перед туалетом Доминики.

Доллары лежали пачками по сто купюр, и в каждой такой пачке (тоньше записной книжки) было десять тысяч долларов.

Двадцать пачек! Двести тысяч долларов новенькими на вид банкнотами! Да, кроме того, еще пятьдесят пачек английских банкнотов по двадцать купюр, то есть пятьдесят тысяч фунтов.

Кальмар поднялся, взял бумагу и карандаш и прикинул, сколько же всего денег в портфеле. Одних долларов там оказалось примерно на миллион новых франков. Все завертелось у него перед глазами, тело покрылось испариной, руки задрожали.

Целый миллион! Потом семьсот тысяч франков в английских фунтах! Да еще отдельные купюры на дне чемоданчика, не сложенные в пачки и не перетянутые резинкой. Двадцать тысяч немецких марок и десять широких плотных купюр, каждая достоинством в тысячу швейцарских франков.

«Господин комиссар, я принес вам чемоданчик, который… который… какой-то неизвестный вручил мне в поезде, шедшем из Венеции, ключ и попросил… Он написал адрес на клочке бумаги… Я его только что сжег… Почему? Из-за мадам Леонар, нашей служанки… Нет, нет! Я и не собирался присваивать себе эти деньги… И если я взломал замок…»

Ерунда! Ни один здравомыслящий человек не поверит этому бреду.

«Я поехал на такси по указанному адресу – на улицу Бюньон, к некой Арлетте Штауб… Позвонил… Никто не отозвался, тогда я машинально повернул ручку двери, и она открылась… Молодая женщина была мертва… По-видимому, убита… Но крови я не заметил… Возможно, ее удушили… Сейчас лозаннская полиция, конечно, уже в курсе дела».

Тут Кальмар подумал, что надо бы спрятать чемоданчик, во всяком случае, его содержимое, и еще больше разволновался. Ну, чемоданчик-то он куда-нибудь выбросит, как только стемнеет, например в Сену. А пока можно положить его в комод, который запирается.

Заметит ли мадам Леонар, что комод заперт на ключ? Ведь придется запереть все три ящика, а этого никогда раньше не делали.

Только тут он осознал, что в квартире никогда ничего не запиралось и в ней нет даже уголка, где можно что-нибудь спрятать.

Его жена, дети, мадам Леонар, свояченицы или теща могли, придя к ним, открыть любой ящик комода, шифоньер или стенной шкаф.

Итак, в субботу жена и дети вернутся домой. А он до сих пор еще ничего не решил. Если он и думал о тайнике, то вовсе не потому, что собирался оставить у себя эти деньги. Во всяком случае, оставить не навсегда. Но сейчас необходимо их спрятать, пока он не примет окончательного решения.

Как был в пижаме, Кальмар медленно обошел все комнаты. Сначала свою супружескую спальню, обставленную сообразно возможностям людей среднего достатка современной мебелью, довольно приличной, но до крайности стандартной. Наверняка в тысячах квартир существовали такие комнаты. Но для них была достижением уже эта спальня. После свадьбы они жили в двухкомнатной квартире в старом доме на бульваре Батиньоль и мебель покупали только подержанную, вроде, например, высокой кровати из орехового дерева, какая стояла в комнате его родителей.

А теперь у них была низкая кровать, и Кальмар долго не мог к ней привыкнуть, так же как к хрупкому изяществу комода, двух кресел, обитых оранжевым бархатом, стола и туалета.

Квартира раньше принадлежала родителям жены и перешла к ним, когда Луи Лаво, отец Доминики, работавший метрдотелем в «Вейлере» на площади Клиши, ушел на пенсию и основал собственное дело в Пуасси.

Во времена Лаво квартира выглядела мрачной. Гостиная, выдержанная, как и спальня, в современном стиле, была тогда оклеена красновато-коричневыми обоями под кордовскую кожу.

– Делайте что хотите, дети мои, поскольку теперь это ваш дом, но сейчас вы вряд ли найдете такие обои. Их можно мыть, не жалея воды, они нигде не отстанут. Сколько раз ты их мыла, Жозефина?

В ту пору и мебель здесь была тяжелая, из мореного дуба. Вокруг обеденного стола стояли стулья, обтянутые тисненой кожей.

Совсем как в Жиене, у родителей Кальмара. Только там почти никогда не накрывали в столовой, а ели в кухне, позади лавки.

Нет, он не вор и не намерен пользоваться этими деньгами, хотя они вроде бы и не принадлежали теперь никому.

Ну, хорошо. Допустим, он опишет полиции незнакомца. Допустим, что того найдут живым. Но разве тем самым он не предаст доверившегося ему человека?

А доверился он Кальмару не случайно, не потому, что они были соседями по купе. Незнакомец долго за ним наблюдал, задавал ему подробные вопросы и уже в Милане знал о нем почти все.

Когда Кальмар учился в местной начальной школе, а потом в лицее, товарищи называли его Червяк – не только потому, что он был самым толстым, но еще и потому, что отец его торговал рыболовными снастями на набережной Ленуар, недалеко от Старого моста через Луару.

Дом их был узкий, вытянутый в высоту, с узорчатым коньком на крыше. Лавка была тоже узкой, заставленной удилищами из тростника и бамбука, стеклянными витринами с поплавками всех цветов и размеров, шелковыми лесками, конским волосом, мотками кетгута, свинцовыми грузилами… Сотни, а может быть, и тысячи различных принадлежностей для рыбной ловли, в которых разбирался только отец.

Помимо этого, отец торговал наживкой: личинками, червями и мошками, а по воскресеньям он еще наполнял садок пескарями для ловли щук. Отец Кальмара в противоположность сыну был высокий и тощий, к тому же белокурый, со светлыми отвислыми усами. Жюстен придумал ему прозвище, о котором никогда никому не говорил. Он прозвал отца Хилым Галлом, потому что у того было бледное, веснушчатое лицо и он выглядел всегда таким изможденным, что казалось, его длинное туловище скоро согнется до земли. Отец умер молодым, в 42 года, от чахотки. Мать говорила – от воспаления легких, но на самом деле это был туберкулез.

Вдова продолжила дело мужа. Она справлялась в лавке одна, а мальчишка по имени Оскар субботними вечерами по-прежнему ловил для нее неводом рыбешку да поддерживал в глубине садика «фабрику по производству червей». Но соседи стали жаловаться, так что пришлось буковыми ветками замаскировать шест, на который насаживали баранью голову, регулярно поставляемую из соседней мясной лавки. Через несколько дней там заводились черви, которые затем падали в сито с опилками.

Червей продавали ложками. Кальмар помнил, что, когда он был маленьким, столовая ложка стоила двадцать пять сантимов.

Но почему он вспомнил об этом, тщетно ища, куда бы спрятать деньги? Однако такого места в квартире не оказалось. Вот, скажем, раньше, вскоре после их женитьбы, тут стоял огромный зеркальный шкаф, на который можно было положить что угодно – и никто бы не увидел.

В конце концов Кальмар взял свой портфель, где лежали различные рекламы, вытряхнул из него содержимое и засунул туда пачки денег. Себе он оставил только одну стодолларовую бумажку, чтобы проверить, не фальшивая ли она. Такая проверка представлялась Кальмару необходимой. Никогда у него не было и никогда не будет воровских замашек! Но ведь обязан же он узнать, настоящие это деньги или фальшивые, хотя бы для того, чтобы решить, как быть дальше.

– Очень прошу тебя, Жюстен, обедай у Этьена.

Какая-то мания или, если угодно, привычка, присущая, очевидно, многим женам.

Когда Кальмар служил скромным репетитором в лицее Карно и деньги у них водились редко, случалось, он время от времени баловал себя хорошим обедом в ресторане на бульваре Батиньоль – старомодном ресторане, с зеркалами на стенах, высокой конторкой для кассирши и металлическими кольцами для салфеток. Мадам Этьен сама сидела за кассой, а месье Этьен, отличавшийся огромным красным носом, ходил от столика к столику, советуя попробовать рыбу по-нормандски, или рагу из гуся, или утку с бобами.

Они довольно часто столовались у Этьена, когда Доминика была в положении, и несколько раз праздновали там годовщину своей свадьбы.

Жена и теперь считает, что вкусно и хорошо поесть можно только у Этьена.

Так вот, сегодня он не пойдет завтракать к Этьену, у него другие дела и заботы. Если можно считать это просто заботами.

Раздвинув занавески, Кальмар оделся. Наудачу включил радио, но услышал лишь песни, а затем «Новости дня».

«Количество специальных поездов, пущенных на субботу и воскресенье, побило все рекорды. Это объясняется тем, что большинство людей, возвращающихся из отпуска, решило прихватить для отдыха и 15 августа, являющееся нерабочим днем».

Вряд ли радиостанция «Европа-I» или «Радио Люксембург» сообщит о молодой женщине, найденной мертвой в Лозанне у себя на квартире, если, конечно, это убийство не имеет международного значения. А прийти к такому выводу почти невозможно, если не знать о существовании чемоданчика.

В киоске на вокзале Кальмару сказали, что лозаннские газеты поступают между двенадцатью и половиной первого.

Зная о любопытстве мадам Леонар, Кальмар не мог оставить в квартире чемоданчик с двумя взломанными замками. Он решил унести его и тут лишний раз убедился, как трудно иногда бывает осуществить самые простые на первый взгляд намерения: в доме не нашлось оберточной бумаги. В одном из ящиков валялись обрывки веревок, различные инструменты, консервные ножи, но нигде не было плотной коричневой бумаги для упаковки.

После их отъезда мадам Леонар произвела генеральную уборку, и в квартире не осталось даже старых газет.

Тут Кальмар вспомнил, что ящики комода устланы голубой бумагой. Он вытащил один лист, решив, что успеет заменить его до возвращения жены. Конечно, подмененный лист окажется свежее остальных и Доминика непременно это заметит: «Смотри-ка, ты переменил бумагу во втором ящике!»

Там лежали его рубашки и белье. Что он ей скажет на это?

«Я нечаянно пролил…»

Что пролил? Ведь никто не пьет кофе или вино, когда вынимает из ящика рубашку.

«Я уронил туда сигарету и…»

Ничего, что-нибудь он придумает. Если уже сейчас терзаться из-за подобных мелочей, тут и голову потерять недолго.

Кальмар наспех завернул чемоданчик в бумагу, а свой портфель запер на ключ и положил в шкаф на обычное место: уж конечно, госпоже Леонар не придет в голову взламывать замки, как он это проделал с чемоданчиком.

Слишком много он размышляет обо всем этом. Мало сохранять спокойствие. Конечно, прежде чем принять решение, нужно все продумать, но не терять душевного равновесия.

Кальмар сошел вниз. Привратница заметила его:

– А я думала, что вы легли. После такой утомительной поездки…

– Что поделаешь! Дела, госпожа Годо…

– Берегите себя. Я уверена, что госпоже Кальмар будет неприятно, если она узнает, что супруг в ее отсутствие жил кое-как… Я вот вспоминаю моего бедного мужа. За всю нашу жизнь мы только две недели не были вместе – я-то знаю, что получается, когда мужчины предоставлены самим себе.

Кальмар прошел несколько шагов до гаража, где стояла его машина.

– А, месье Кальмар! Я-то думал, что вы вернетесь только на будущей неделе. Верно, перепутал число… Ну, я не задержу вас.

Однако пришлось переместить с десяток машин, чтобы вывести покрытую пылью машину Кальмара, стоявшую в самом дальнем углу.

– Простите, совсем запамятовал. Позвольте хоть обтереть ее.

Пакет мешал Кальмару. Он не надеялся, что хозяин гаража не заметит его, и, вместо того, чтобы положить в багажник, небрежно бросил на сиденье.

– Прекрасный день, хоть и жарко. Не знаю, какая погода стояла у вас там, а здесь уже много лет не было такого пекла. Вы ведь знаете наш квартал не хуже меня, тринадцать лет тут живете. Все как будто приличные люди, и, представьте себе, – я своими глазами видел, как хозяйки выходили за покупками в шортах, а ребятишки играли на улицах в купальниках…

Кальмар ехал к площади Оперы по почти пустынным улицам. Ему даже удалось найти на улице Обер место для машины, и, поставив ее, он устремился в один из банков на Больших бульварах. Поднявшись по лестнице в зал, довольно прохладный и казавшийся даже темным по сравнению с залитыми солнцем улицами, он вдруг почувствовал, как его охватила паника.

Кальмар понимал, что сейчас он делает первый серьезный шаг. Впрочем, нет. Первый шаг он сделал, когда открыл автомат для хранения багажа на платформе лозаннского вокзала. Но и это не совсем точно, ибо в ту минуту поручение незнакомца не вызывало еще у него никаких подозрений.

В крайнем случае, если бы полиция подняла всех на ноги, она могла бы разыскать итальянца-контролера, который проверял проездные билеты около Падуи, и тот, конечно, вспомнил бы, что вырвал из билетной книжки незнакомца розовый талон. А полицейский из Домодоссолы, медленно перелиставший паспорт и вернувший его владельцу с почтительным поклоном?.. Кстати, почему он ему поклонился? Ведь не поклонился же он Кальмару. Может быть, потому, что это был человек, известный или занимавший видное положение в какой-то стране? Скажем, дипломат? Нет, неизвестный не походил на дипломата, он ни на кого не походил. По существу, описать его было бы невозможно.

Кальмар нашел окошечко, где меняли валюту. Перед ним стояли человек шесть: несколько американцев и две немки. Американцы протягивали в окошко аккредитивы, кассир просил их расписаться, а потом, после беглого сравнения подписей на корешке и на чеке, выдавал французские деньги. Один иностранец затеял было спор с ним, не соглашаясь с выданной ему суммой, но две немки – мать и дочь, стоявшие позади него, стали проявлять нетерпение и заставили его отойти. Время приближалось к полудню, и Кальмар опасался, что касса закроется на обед. Тут он вспомнил, что оставил пакет с чемоданчиком на сиденье, хотя намеревался остановиться на какой-нибудь тихой улице и спрятать его в багажник. Ну, да что там! Машина заперта, а небрежно перевязанный пакет едва ли привлечет воров.

Перед Кальмаром оставались еще два человека… Потом один, теперь его очередь. Кальмар протянул стодолларовую бумажку – только бы не дрожала рука. Как он и ожидал, кассир удивленно поднял на него глаза, пощупал ассигнацию большим и указательным пальцами, дабы убедиться, что она должной толщины и плотности, затем посмотрел ее на свет.

– Одну минуту, пожалуйста.

Кассир откинулся назад, выдвинул ящик стола, находившийся на уровне его живота, и вытащил оттуда узкий реестр с колонками цифр.

Хотя все это длилось несколько секунд, позади Кальмара уже образовалась очередь из нескольких молодых итальянцев.

Задвинув ящик, кассир спросил:

– Желаете получить французскими деньгами?

– Да, пожалуйста.

Купюры по десять франков поскрипывали под пальцами кассира. Считая их, он отгибал уголки, ибо они были сложены пачками, как доллары и фунты в чемоданчике незнакомца.

Потом кассир еще раз пересчитал банкноты и добавил две монеты – в два франка и в один франк.

Кальмар не стал вкладывать деньги в бумажник, а просто сунул их в карман. Итак, доллары настоящие! И у него на квартире по улице Лежандр, в портфеле, валявшемся на полке шкафа, лежит около полутора миллионов франков!

Первый раз в жизни он тратил не принадлежавшие ему деньги. Впрочем – нет! Был такой случай, когда он украл, украл по-настоящему, с полным сознанием совершаемого проступка. Ему было лет десять-одиннадцать. Стояла такая же вот жара, как сегодня. В ту пору ни родители, ни он не уезжали на отдых, наоборот – отпускное время считалось лучшим для торговли. Бывало, после завтрака отец дремал на кухне в плетеном кресле, а заслышав колокольчик, оповещавший о появлении посетителя, вскакивал и бежал в лавку.

Кальмар не мог вспомнить, где находилась в тот день его мать, может быть, в саду расстилала на траве белье для просушки. Воспользовавшись ее отсутствием, он тайком подкрался к кассе, залез в ящик, где лежали деньги, и взял – всего пятьдесят сантимов. Несколько минут спустя он купил на улице стаканчик мороженого у итальянца-разносчика.

Кальмар шел, слизывая ванильный крем, как вдруг заметил издали одного школьного товарища. Было это не в воскресенье, а в обычный будний день, когда Кальмару не разрешалось лакомиться мороженым, и он поспешно бросил стаканчик в лужу, а сам кинулся в первую же боковую улицу.

Он чувствовал, как горит у него лицо. Кровь стучала в висках. Он посмотрел на себя в витрину бакалейной лавки и, поскольку в ту пору был еще религиозен, помчался в церковь исповедоваться.

Теперь же, сидя во внутреннем зале «Кафе де ла Пэ», Кальмар не должен был, не хотел испытывать угрызений совести. Он не сел завтракать на террасе, где было прохладнее, только потому, что не желал, чтобы его заметил кто-нибудь из сослуживцев или из клиентов, ведь прежде ему не доводилось посещать такие роскошные кафе.

Тем не менее он заказал самые дорогие блюда, различные закуски, половину лангуста, печенку, жаренную на вертеле, – словом, все, чего не попробуешь дома. Конечно, это был уже третий рискованный шаг, но он показался Кальмару неизбежным. Не потому, что его вдруг обуяла жадность, а потому, что ему необходимо было еще раз убедиться, что стодолларовая бумажка действительно превратилась в настоящие франки. Но хоть у него и были теперь деньги, он не мог открыто их тратить.

Купи он вещь, которую ему давно хотелось, – портсигар, например, или зажигалку последнего образца, – Доминика удивилась бы, так же как если бы он вдруг ни с того ни с сего сделал ей подарок или принес игрушки детям. В любом случае он не мог бы объяснить, откуда взял на это деньги. Жена отнюдь не всегда проверяла, сколько он тратит, и если делала это, то вовсе не из подозрительности. Она прекрасно знала, сколько он зарабатывал и сколько оставлял себе на расходы после того, как выдавал ей деньги на хозяйство. А потому появление этих пятисот франков он никак не мог бы объяснить, и, следовательно, их нужно было истратить до субботы.

Эта мысль начала изводить Кальмара. Он прекрасно понимал значение слова «начало». Он отдавал себе отчет в роковой последовательности событий – с той минуты, когда в Венеции смотрел на застывший кадр вокзала, в центре которого стояла его дочь, и вдруг почувствовал, что рядом находится человек, внимательно наблюдающий за ним.

С тех пор он ни разу не действовал по собственной воле. Все его поступки механически следовали один за другим.

Прежде чем войти в «Кафе де ла Пэ», Кальмар спросил в газетном киоске, не поступала ли «Трибьюн де Лозанн».

– Наверное, через полчаса доставят.

Он не исключал того, что ему, возможно, придется оставить у себя эти полтора миллиона франков, которые лежат у него в портфеле и о существовании которых госпожа Леонар, так ненавидевшая богачей – всех, кто имеет хотя бы немного больше досуга или денег, чем она, – даже и не догадывалась.

При том, как обстоит сейчас дело, при тех скудных сведениях, какими он обладает, он не может отнести деньги в полицейский участок или положить в банк и держать их там до тех пор, пока он не узнает, кому они принадлежат. Это было бы наилучшим выходом из положения. Кальмар мечтал о такой возможности, пока завтракал. Конечно, он будет молчать, никому не расскажет ни о поезде, в котором он ехал из Венеции, ни о чемоданчике, ни об Арлетте Штауб. Он твердо сохранит свою тайну, несмотря на все волнения, которых это может ему стоить, несмотря на подозрения, которые, возможно, падут на него. Потом, в один прекрасный день, когда газеты раскроют правду о незнакомце и о миллионах, положенных на хранение в автомате на лозаннском вокзале, он явится в полицейский участок или, еще лучше, в более высокую инстанцию – в сыскную полицию.

«Господин начальник, я принес деньги… Можете пересчитать. Все в сохранности, за исключением одной купюры в сто долларов, которую я счел нужным разменять в банке на бульваре Итальянцев, только чтобы проверить, не фальшивые ли они».

А почему бы и нет? Разве так не может когда-нибудь случиться? И все будут его поздравлять.

«Поймите, я не мог поступить иначе. Конечно, выйдя из квартиры Арлетты Штауб на улице Бюньон, я должен был немедленно сообщить полиции. Но я так растерялся, что не сделал этого. Наверное, не будь я честным человеком, я бы так не растерялся. А потом мне пришлось…»

Впрочем, открыть счет в банке можно, лишь предъявив удостоверение личности. Кроме того, в некоторых случаях банки ведь обязаны сообщать в налоговое управление о вкладах своих клиентов.

Если взять сейф, то для этого тоже необходимо предъявить документ и подписать ряд бумаг.

Безумная затея… Он принялся за лангуста. И решил, что выбросит пустой чемоданчик в Сену сегодня вечером по пути домой. А может быть, выбросить и деньги? Дождь из банкнот! Сотни тысяч франков поплывут по течению! Нет, это невозможно, ни один здравомыслящий человек не откажется от целого состояния.

Кальмар переоценил свой аппетит и едва прикоснулся к печенке.

– Гарсон, спросите, пожалуйста, в киоске, поступила ли «Трибьюн де Лозанн», и если да, то принесите мне…

Какой промах! Сейчас малейшая деталь могла привлечь к нему внимание. Именно такие незначительные факты запечатлеваются в памяти людей и вспоминаются в нужный момент.

«Послушай, помнишь, в тот день один клиент – он еще заказал шикарный завтрак с вином – попросил купить ему „Трибьюн де Лозанн“»?

А может быть, и читать газету на людях не стоит? Тем не менее Кальмар просмотрел ее за кофе.

На первой обложке ни особых происшествий, ни броских заголовков, только иностранная хроника, на второй странице – объявления. На третьей – длинная статья о загрязнении вод озера Леман и протокол заседания кантонального совета.

На следующих страницах: новости из Вале, из кантона Невшатель, Женевы и, наконец, из Во. Пожар в Морже, столкновение машин в Косонэ, сбитый велосипедист в… А вот Лозанна. Под рубрикой «Наши гости» сообщение о визите американских педагогов… Опять столкновение машин – одна врезалась в другую… Неудавшееся ограбление ювелирного магазина на улице Бург… Фельетон «Каков гусь!..».

Затем спорт и, наконец, на последней странице – снова зарубежная информация. Ни слова об Арлетте Штауб, ни слова о человеке, исчезнувшем из поезда в Симплонском туннеле.

Во всяком случае, Кальмар теперь знает, какую страницу просматривать в этой газете.

– Гарсон, счет, пожалуйста.

Он не нашел в газете ничего, что его интересовало, и оставил ее на диванчике в кафе. Часы показывали половину второго. Там, на Лидо, Доминика и дети снова шли из пансиона на пляж, где за каждым, словно по безмолвному уговору, сохранялось жизненное пространство. Одни и те же компании занимали те же места, на том же расстоянии друг от друга. В конце концов при встрече люди начинали улыбаться.

– Жозе, не ходи по воде до купания.

– А я? – с невинным видом спрашивал Биб.

– И ты тоже. Если я говорю это Жозе, то…

– Конечно, ты считаешь, что я непослушна. По-твоему, у меня одни недостатки. А ведь никто не ждет двух часов, чтобы пошлепать по воде или выкупаться.

Возможно, за завтраком в pensione di famiglia[3]3
  Семейном пансионе (ит.).


[Закрыть] Доминика сказала:

– Сейчас папа тоже завтракает у Этьена. Надеюсь, он не взял ничего жирного.

Кальмар отыскал свою машину и сразу же спрятал в багажник чемоданчик со взломанными замками. Он поехал через Елисейские Поля на авеню де Нейи и, немного не доезжая до министерства обороны, затормозил перед светло-желтым зданием с вывеской: «Асфакс, Робюр и Роб». Ниже более мелкими буквами значилось: «Акционерное общество».

Это был довольно большой трехэтажный дом с мансардами. До и во время войны в нем помещалась скобяная лавка, где торговали по старинке и где можно было найти что угодно – алюминиевые кастрюли, болты всех размеров, целые бочонки с гвоздями, инструменты для любого рукомесла, проволочные сетки для курятников наряду с гантелями и карнизами для занавесей.

В те времена еще был жив старик Боделен, седовласый старец с пышной шевелюрой, с утра до вечера расхаживавший в рабочем халате, таком же сером, как железо, которым он торговал.

Его сын, нынешний хозяин, Жозеф Боделен, носил такой же халат и так же бродил по всему помещению, похожему на аквариум, ибо огромный этот магазин с галереей освещался через стеклянную стену, выходившую во двор. Здесь во дворе, в каком-то сарае, Боделен-сын производил свои первые опыты. Он ничего не понимал в пластмассах, но заметил, что ими пользуются все больше и больше для изготовления домашней утвари.

Вместо того чтобы обратиться к специалисту, он пошел к своему товарищу, химику Этьену Расине, который зарабатывал на жизнь, делая анализы мочи и крови. Расине был холостяк, маленький, краснолицый, веселый, и поскольку он был одинок, то нередко засиживался в лаборатории до полуночи.

Через несколько недель Расине собрал и освоил огромную литературу о существовавших в ту пору пластмассах и всякий раз, как появлялось что-нибудь новое – а синтетические материалы, можно сказать, рождались чуть ли не каждую неделю (полиэтилен, полиприлен, полистирен, поликарбонат), – добавлял их к своему списку.

– Добыть первичное сырье – не проблема, оно продается в виде порошка, крупинок, таблеток, пасты. Но если вы хотите что-то производить, необходим смеситель, так как в сырье придется добавлять ряд ингредиентов. Нужна печь, чтобы довести смесь до должной температуры, нужны, наконец, пресс и формы.

– Это займет много места?

– В зависимости от величины изготовляемых изделий.

Боделен начал с небольших предметов, например с зубных щеток, дорожных ложек и вилок, пляжных ведерок, детских лопаток и грабель, подставок для яиц, колец для салфеток.

От старой скобяной лавки уцелел только остов. Нижний этаж, перестроенный в современном стиле, со светящимся потолком, был оборудован под выставочный зал фирмы «Асфакс, Робюр и Роб».

Контора – во всяком случае, контора Парижского отделения – помещалась на втором этаже. Кроме этого, было еще отделение в Нантерре и основной завод в Брезоле.

Кальмар быстро поднялся по мраморной лестнице и на мгновение задержался перед застекленной кабиной с табличкой «Прием посетителей».

– Патрон вернулся?

– Приехал сегодня утром и спрашивал вас.

– Ему прекрасно известно, что я должен приступить к работе после полудня.

– Вы что, забыли, какой у него характер, господин Кальмар?

Патрон был неплохим человеком, даже наоборот, но раздражался, когда не находил кого-нибудь на месте. Каждый должен сидеть в своем закутке.

Его мечтой, его идеалом был бы мир без воскресений, без отпусков. Разве он сам брал отпуск? Мир без женщин и без детей!.. Разве он часто бывал в своей огромной квартире на бульваре Ришара Валласа, где его жена и дочь жили с четырьмя или пятью слугами? Вряд ли он навещал их раз в неделю… Вряд ли ездил на виллу, купленную для семьи в Мужене.

Он спал наверху, в бывшем чулане, рядом с которым оборудовал самую примитивную ванну.

– Хозяин поехал в Брезоль?

– Разве у него узнаешь?

В Брезоль, или в Нантерр, или же на новую стройку в Финистере. Иногда думали, что патрон уехал в предместье Парижа, а он звонил из Лондона или Франкфурта. Такова была его жизнь, и отчасти такой же была жизнь Кальмара, поскольку добрую треть своего времени он проводил на авеню де Нейи.

– Ну что, вернулся наконец?

Это спросил Жув, которого все звали Бобом, – фантазер и весельчак.

– Послушай, да ты еще разжирел и совсем не загорел. Ты уверен, что был в Венеции?