Текст книги "Дело Сен-Фиакра"

– Готье! Мне нужно дать вам кое-какие распоряжения, так что зайдите в библиотеку.

И граф повернулся, чтобы уйти.

– До встречи, комиссар, – нехотя бросил он на прощанье.

Проходя мимо приходского дома, комиссар почувствовал, что за ним из-за занавесок вроде бы наблюдают. Но полной уверенности у него не было: уже совсем рассвело и свет в доме погасили.

У гостиницы Мари Татен стояло такси. В зале за столиком рядом с Жаном Метейе сидел щеголеватый мужчина лет пятидесяти, одетый в шикарный черный пиджак с атласными лацканами и полосатые брюки.

При появлении Мегрэ он с живостью вскочил и бросился к нему, протягивая руку для рукопожатия.

– Мне сказали, что вы офицер уголовной полиции.

Позвольте представиться: мэтр Талье из буржской коллегии адвокатов. Не хотите ли составить нам компанию?

Метейе тоже поднялся, всем своим видом показывая, что он не одобряет излишней любезности адвоката.

– Хозяин! Обслужите нас, – воскликнул адвокат.

И радушно осведомился:

– Что вам заказать? В такой холод нам всем не мешало бы выпить по стаканчику. Три грога, дитя мое.

Дитя – это была бедняжка Мари Татен, остолбеневшая от подобного обращения.

– Надеюсь, комиссар, вы не в обиде на моего клиента. Как я понимаю, он относится к вам с известным недоверием. Но не забывайте: это юноша из хорошей семьи, которому не в чем себя упрекнуть. Поэтому он с возмущением воспринял все подозрения на свой счет. Если можно так выразиться, его вчерашнее дурное настроение является лучшим доказательством полной его невиновности.

Не было нужды поддерживать разговор: адвокат сам задавал вопросы, сам же на них и отвечал, плавно и округло поводя руками.

– Разумеется, я еще не успел ознакомиться со всеми деталями. Если не ошибаюсь, графиня де Сен-Фиакр умерла от сердечного приступа вчера утром, во время заутрени. С другой стороны, в ее молитвеннике обнаружена бумага, позволяющая предположить, что смерть была вызвана сильным потрясением. Но разве сын покойной, который в силу какой-то странной случайности оказался в этих краях, обратился в полицию? Нет! К тому же, я думаю, что его заявление было бы отклонено. Преступные действия, если таковые действительно имели место, недостаточно очевидны, чтобы это могло служить основанием для возбуждения уголовного дела.

Вы согласны со мной, не так ли? Раз в полицию не обращались, значит, не может быть и расследования.

Тем не менее я прекрасно понимаю, почему вы ведете расследование в частном порядке, но в то же время в качестве официального лица.

Однако мой клиент не может довольствоваться тем, что его не преследуют по закону. Он хочет, чтобы с него сняли все подозрения.

Слушайте меня внимательно. Какое, в сущности, положение занимал он в замке? Он был своего рода приемным сыном графини. Оставшись одна, графиня, видевшая от родного сына одни лишь огорчения, черпала силы в преданности и порядочности своего секретаря.

Мой клиент отнюдь не бездельник и не шалопай. Он мог удовлетвориться той беззаботной жизнью, которую ему предоставили в замке. Но он стал работать. Старался повыгоднее разместить капитал графини. Даже интересовался новейшими изобретениями.

Разве мог он быть заинтересован в смерти своей благодетельницы? Да что говорить? Конечно нет. Не правда ли?

И единственное, чего я хочу, комиссар, – это помочь вам установить…

Кроме того, мне придется выполнить некоторые необходимые формальности вместе с нотариусом. Жан Метейе – юноша доверчивый. Ему и в голову никогда не приходило, что здесь может произойти подобная история.

Его личные вещи находятся в замке среди вещей графини.

Но теперь там появились люди, которые, по всей видимости, собираются заграбастать…

– Несколько пижам и старые шлепанцы, – буркнул Мегрэ, поднимаясь со стула.

– Простите, не понял?

Все это время Жан Метейе что-то строчил в своем блокноте. Он-то и успокоил адвоката, который тоже вскочил было с места.

– Оставьте. Я с первой же минуты почувствовал в комиссаре врага. С тех пор я узнал, что он имеет косвенное отношение ко всей этой публике из замка: он же здесь свой – его отец служил управляющим у Сен-Фиакров. Я вас предупреждал, мэтр. Но вы все же захотели…

На часах было уже десять. Мегрэ прикинул, что поезд, которым уехала Мари Васильефф, полчаса назад должен был прибыть на Лионский вокзал.

– Прошу меня извинить. Мы еще увидимся в более удобное время.

– Но…

Теперь комиссар направился в бакалею напротив. Когда он вошел, в лавке зазвонил дверной колокольчик. Ему пришлось прождать минут пятнадцать, пока его соединили с Парижем.

– Вы в самом деле сын бывшего управляющего?

Мегрэ чувствовал себя настолько усталым, словно провел десять расследований кряду. Он был по-настоящему разбит – и морально, и физически.

– Париж на проводе…

– Алло! Это Дисконтный банк?.. С вами говорят из уголовной полиции. Не могли бы вы уточнить одну деталь?.. Был ли сегодня утром предъявлен к оплате чек, подписанный Морисом де Сен-Фиакром?.. Ах так, прямо в девять? А обеспечения, значит, нет?.. Мадемуазель, не разъединяйте… Вы предложили предъявителю чека зайти еще раз?.. Прекрасно! Это мне и нужно было знать… Это была молодая женщина, не так ли?

Четверть часа назад?.. И внесла сорок тысяч франков?..

Благодарю вас. Конечно. Платите по чеку… Нет, нет.

Ничего особенного. Раз деньги были внесены…

Устало вздохнув, Мегрэ вышел из кабинки.

За ночь Морису де Сен-Фиакру удалось раздобыть сорок тысяч франков, и он отправил любовницу в Париж, поручив внести деньги в банк.

Выходя из бакалейной лавки, Мегрэ заметил священника, который вышел из дому с молитвенником в руках и направился в сторону замка.

Тогда Мегрэ заторопился, прибавил шагу, почти пустился бегом; ему нужно было догнать кюре прежде, чем тот войдет в замок.

Он влетел во двор замка, но кюре уже звонил в дверь.

Мегрэ подскочил к дверям – они только что захлопнулись за священником. Комиссар нетерпеливо позвонил, а из коридора доносились шаги, удаляющиеся в сторону библиотеки.

Глава 6
Два лагеря

– Пойду узнаю, может ли граф…

Но комиссар не дал дворецкому договорить. Он зашагал по коридору в сторону библиотеки, а слуга за его спиной лишь покорно вздохнул. Какие уж теперь приличия! Люди входят и выходят, как на проходном дворе. Прямо, конец всему!

Мегрэ чуть постоял, прежде чем распахнуть дверь библиотеки, но из-за дверей не доносилось ни звука.

Поэтому его появление в комнате получилось весьма впечатляющим.

Он постучал, полагая, что в комнате нет никого, кроме графа. И тут же послышался четкий ответ, прозвучавший особенно решительно и твердо в гробовой тишине библиотеки:

– Войдите!

Мегрэ толкнул дверь и по чистой случайности остановился прямо возле отдушины, из которой тянуло теплым воздухом. Прямо перед ним, слегка опираясь рукой на готический стол, стоял граф де Сен-Фиакр и смотрел на комиссара.

Рядом с ним, не отрывая глаз от ковра на полу, в напряженной неподвижности застыл священник. Казалось, он боится шелохнуться, чтобы не выдать себя.

Что делали здесь эти двое оцепеневших в молчании людей? Появись комиссар в разгар патетической сцены, ему не было бы так неуютно, как теперь: в комнате вновь воцарилась мертвая тишина, и каждый шорох, казалось, отдается многократным громовым эхом.

И вновь Мегрэ отметил, насколько утомлен граф де Сен-Фиакр. А вот священник был совершенно ошеломлен и лишь нервно теребил свой молитвенник.

– Простите, если помешал…

Помимо его воли слова эти прозвучали достаточно иронично. Но как можно помешать людям, если они безжизненны и неподвижны, как неодушевленные предметы?

– У меня есть новости из банка.

Граф перевел глаза на священника, и во взгляде его читалось негодование, почти ярость.

Дальнейшие события разворачивались в том же ритме. Собеседники походили на шахматистов, которые молча, прикрыв глаза рукой, подолгу обдумывая очередной ход, а потом, передвинув пешку, вновь застывают в полной неподвижности.

Однако эти двое застыли в оцепенении вовсе не потому, что напряженно обдумывали свои ходы. Мегрэ был убежден, что они мучительно боятся сделать ложный шаг, промахнуться. В поведении игроков было что-то двусмысленное, недоговоренное. Каждый двигал свои фигуры словно бы нехотя, с готовностью в любую минуту взять ход обратно.

– Я пришел узнать, каковы будут распоряжения насчет похорон, – счел должным сообщить священник.

Неправда! Неверный ход! Настолько неверный, что граф де Сен-Фиакр невольно улыбнулся.

– Я так и думал, что вы позвоните в банк, – проговорил он. – И теперь готов сознаться, зачем затеял все это: мне нужно было отделаться от Мари Васильефф, а она никак не хотела уезжать. Тогда я внушил ей, что это дело первостепенной важности.

Теперь Мегрэ прочел тревогу и неодобрение в глазах священника.

«Несчастный, – по-видимому, думал кюре, – он совсем заврался. И попался в ловушку. Все, проиграл».

И снова тишина. Слышно было, как чиркнула спичка, и вот уже комиссар спрашивает, попыхивая трубкой:

– Значит, Готье раздобыл деньги?

Секундное замешательство.

– Нет, комиссар. Я вам сейчас объясню…

Граф казался совершенно спокойным, а вот священник был настолько потрясен, что на лице его отразилась мучительная внутренняя борьба. Он побледнел. У губ его залегла горькая складка. Видно было, что он с трудом сдерживается, чтобы не вмешаться.

– Послушайте, сударь…

Он больше не мог молчать.

– Давайте прервем этот разговор. Сначала нам нужно переговорить.

И вновь улыбка мелькнула на губах Мориса. В библиотеке, поражавшей своими размерами, было холодно.

На полках, там, где стояли некогда самые ценные книги, теперь зияли пустоты. В камине были сложены дрова – чтобы затопить, хватило бы одной спички.

– Есть у вас зажигалка или что-нибудь в этом роде?

Поверх спины графа, склонившегося над камином, священник бросил на Мегрэ умоляющий, горестный взгляд.

– Теперь, – проговорил Морис де Сен-Фиакр, возвращаясь к собеседникам, – я хочу в двух словах прояснить ситуацию. Господин кюре преисполнен самых благих побуждений, но по неизвестным мне причинам он убежден, что именно я и… Давайте называть вещи своими именами. Что именно я убил свою мать. Ведь это самое настоящее преступление, не так ли? Пусть даже оно не подпадает под действие закона…

Священник так и замер, но в неподвижности его был тот трепет, с которым загнанный зверь встречает обрушившуюся на него опасность, противостоять которой он не в силах.

– По-видимому, господин кюре был очень предан моей матери. И наверняка хотел избежать скандала, который мог бы разразиться в замке. Вчера вечером он прислал мне с ризничим сорок тысяч франков и записку.

В глазах священника явственно читалось: «Несчастный, вы губите себя!»

– Вот эта записка, – продолжал Сен-Фиакр.

Мегрэ вполголоса прочел:

«Будьте осторожны. Я молюсь за вас».

Уфф! Словно глоток свежего воздуха! Морис де Сен-Фиакр как-то сразу воспрянул, расправил плечи. С него мигом слетела столь неестественная его темпераменту серьезность.

Он принялся расхаживать по комнате, и даже голос его звучал теперь гораздо естественней и спокойней.

– Вот поэтому, комиссар, я и крутился сегодня утром возле церкви и приходского дома. А эти сорок тысяч франков, которые следует расценивать как заем, я принял, во-первых, чтобы, как я уже говорил, удалить отсюда свою любовницу – извините, господин кюре, а во-вторых, потому что мне было бы крайне неприятно оказаться под арестом в такой момент. Но что же мы стоим? Садитесь, прошу вас.

Он приоткрыл дверь и прислушался к шуму, доносившемуся со второго этажа.

– Снова пошел народ, – прошептал он. – Видимо, нужно будет позвонить в Мулен, чтобы прислали гроб и катафалк…

Потом, без всякой видимой связи, продолжал:

– Думаю, теперь вам все понятно? После того, как я принял эти деньги, мне оставалось лишь клятвенно заверить господина кюре, что я невиновен. Мне было бы трудно проделать это в вашем присутствии, господин комиссар: это лишь укрепило бы ваши подозрения. Вот и все. Но вы словно прочли мои мысли, и все утро, пока я крутился возле церкви, ни на минуту не выпускали меня из виду. Теперь господин кюре пришел сюда – и вновь мне остается лишь гадать о том, что его привело, потому что вплоть до вашего появления он так и не решился начать разговор.

Тут взгляд его затуманился. Чтобы скрыть охватившую его досаду, Морис де Сен-Фиакр деланно рассмеялся.

– Все это проще простого, не так ли? Если человек живет, как последний шалопай, да еще подписывает чеки без обеспечения… Старина Готье меня избегает.

Наверняка он тоже убежден, что это дело моих рук.

Вдруг он удивленно уставился на священника.

– Господин кюре, что с вами?

В самом деле, священник был мрачнее тучи и старался не встречаться взглядом ни с графом, ни даже с Мегрэ.

Сообразив, в чем дело, Морис де Сен-Фиакр с горечью воскликнул:

– Вот! Мне опять не верят! И как раз тот человек, который хочет меня спасти, убежден, что я виновен.

Он вновь распахнул дверь и, забыв, что в доме покойница, громко позвал:

– Альбер! Альбер! Да скорее же, черт возьми! Принесите нам чего-нибудь выпить.

На зов явился дворецкий и направился к стенному шкафу, откуда достал бутылку виски и стаканы. Все молча наблюдали, как он разливает виски. Многозначительно улыбнувшись, граф заметил:

– В мое время виски в замке не держали.

– Это господин Жан…

– А!

Отпив добрый глоток, граф проводил дворецкого до двери и запер ее на ключ.

– Здесь многое переменилось, – пробормотал он словно про себя.

А сам по-прежнему не спускал глаз с кюре, и тот, чувствуя себя все неуютнее, сбивчиво заговорил:

– Извините, мне пора идти на урок катехизиса.

– Минуточку. Вы по-прежнему уверены в моей виновности, господин кюре. Да нет же, не отпирайтесь. Священники врать не умеют. Однако я хотел бы кое-что прояснить.

Ведь вы меня не знаете. В мое время вас в Сен-Фиакре не было. Вы обо мне только слышали. Вещественных доказательств никаких нет. Комиссар сам присутствовал при несчастье и знает это лучше, чем кто-либо другой.

– Прошу вас… – лепетал священник.

– Нет! Что же вы не пьете? Ваше здоровье, комиссар.

Глаза графа горели мрачным огнем. Он с каким-то ожесточением стремился довести дело до конца.

– Множество людей могли бы оказаться под подозрением. Но подозреваете вы меня, и только меня. И я никак не пойму, отчего это? Даже не спал сегодня всю ночь.

Я пытался продумать все возможные причины и в конце концов, кажется, нашел. Что сказала вам моя мать?

На этот раз священник прямо-таки побелел.

– Я ничего такого не знаю, – запинаясь, вымолвил он.

– Не надо, господин кюре. Вы мне помогли, пусть так. Вы передали мне эти злосчастные сорок тысяч франков, теперь я могу перевести дух и достойно похоронить мать. Благодарю вас от всего сердца. Но в то же время вы обрушиваете на меня весь гнет ваших подозрений. Вы молитесь за меня. Это либо чересчур, либо недостаточно…

В голосе его зазвенел гнев, даже скрытая угроза.

– Поначалу я хотел объясниться с вами без комиссара. Но сейчас искренне радуюсь, что он здесь. Чем больше я думаю обо всем этом, тем больше мне кажется, что тут есть что-то неясное, какое-то недоразумение.

– Господин граф, умоляю, не мучьте меня…

– А я предупреждаю вас, господин кюре: вы не выйдете отсюда, пока не скажете мне всю правду.

Граф изменился до неузнаваемости. Он дошел до предела. И, как все мягкие и слабые люди, после чрезмерной податливости ударился в излишнюю крутость.

Наверное, раскаты голоса были слышны даже на втором этаже, в комнате покойной, расположенной как раз над библиотекой.

– Вы поддерживали достаточно тесные и постоянные отношения с моей матерью. Думаю, Жан Метейе тоже был вашим прихожанином. Так кто же из них что-то такое сказал вам? Мать, не правда ли?

Мегрэ вспомнил, как накануне священник ответил ему:

– Это тайна исповеди…

Он понял, почему такая мука застыла в глазах молодого кюре, почему он так терзается под градом обвинений Сен-Фиакра.

– Что же такое она вам сказала? Уж кто-кто, а я ее знаю! Я, можно сказать, лично присутствовал при начале ее падения… Ведь мы с вами прекрасно знаем жизнь со всеми ее темными сторонами.

Сдерживая гнев, он огляделся по сторонам:

– В былые времена в эту комнату люди входили затаив дыхание, потому что здесь работал мой отец, хозяин.

И никакого виски в шкафах здесь не было. И полки были полны книг, как соты полны меду.

Мегрэ тоже помнил, как все это было.

«Граф работает».

Этих слов было довольно, чтобы фермеры по два часа безропотно дожидались в передней.

«Граф велел мне прийти в библиотеку…»

И отец Мегрэ казался до крайности возбужденным, потому что это считалось важным событием.

– И он не разбазаривал лес на дрова, а довольствовался примусом – ставил его рядом с собой, когда калорифер не прогревал комнату, – с жаром продолжал Морис де Сен-Фиакр и, обращаясь к окончательно перепуганному священнику, добавил: – Вы этого не застали. Когда вы появились здесь, замок уже пришел в запустение. Мать потеряла мужа. А ее единственный сын валял дурака в Париже и если наезжал сюда, то лишь за деньгами. И вот тогда появились секретари…

Глаза его подозрительно заблестели, и Мегрэ показалось – вот-вот хлынут слезы.

– Что же она вам сказала? Она боялась, что я приеду, не так ли? Она знала, что придется опять добывать деньги, опять что-нибудь продавать, чтобы в очередной раз вызволить меня из какой-нибудь передряги.

– Будет лучше, если вы возьмете себя в руки, – глухо сказал кюре.

– Не раньше, чем мы все выясним. Если уж вы сразу, с первых мгновений, заподозрили меня, совершенно при этом меня не зная…

Мегрэ счел необходимым вмешаться.

– Господин кюре спрятал молитвенник, – медленно проговорил он.

Сам он уже все понял, и теперь, как мог, пытался помочь Сен-Фиакру, наводя его на правильную мысль. Комиссар явственно представил себе, как графиня разрывалась между угрызениями совести и грехом. Разве не боялась она возмездия, разве не было ей стыдно перед сыном?

Она была болезненно мнительна, просто больна, наконец. Что стоило ей сказать как-нибудь на исповеди:

– Я боюсь своего сына…

Она же наверняка боялась. Те деньги, которые уплывали сейчас в карман Жанна Метейе и иже с ним, были достоянием Сен-Фиакров и по праву принадлежали Морису. Разве не спросит он с нее отчета? А что, если?..

Мегрэ чувствовал, что подобные мысли смутно зарождаются в сознании молодого графа. Он постарался привести их в порядок.

– Господин кюре ничего не может сказать вам, если графиня говорила на исповеди…

Все стало ясно. Морис де Сен-Фиакр резко оборвал разговор:

– Извините, господин кюре. Я совсем забыл о вашем уроке катехизиса. Не сердитесь, что я…

Повернув ключ, он открыл дверь.

– Благодарю вас. При первой же возможности я верну вам сорок тысяч франков. Думаю, они принадлежат не вам…

– Я попросил их у госпожи Рюинар, вдовы прежнего нотариуса.

– Спасибо. До свидания.

Граф едва удержался, чтобы изо всех сил не грохнуть дверью, но овладел собой и лишь отчеканил, глядя прямо в глаза Мегрэ:

– Мерзость!

– Он хотел…

– Знаю, он хотел меня спасти. Он пытался избежать скандала, хоть как-то склеить обломки былого величия Сен-Фиакров. Дело не в этом!

И граф налил себе виски.

– Я ведь думаю об этой несчастной женщине. Да вот, вы же видели Мари Васильефф. И ей подобных – там, в Париже. У этих дам нет никаких угрызений совести. Но она! И заметьте, прежде всего она искала в таких вот секретаришках человека, на которого можно было бы излить свои душевные силы. А потом кидалась в исповедальню. Она наверняка считала себя чудовищем. Потому и боялась, что я буду мстить… Ха-ха!

Смех его звучал жутко.

– Вы только представьте: в порыве негодования я набрасываюсь на мать, чтобы… А кюре так и не понял. Он воспринимает жизнь сквозь призму Священного писания. Пока мать была жива, он, видимо, пытался спасти ее от себя самой. А когда она умерла, счел своим долгом спасти меня. Но я уверен: он и сейчас убежден, что именно я…

Пристально глянув в глаза комиссару, он четко и раздельно проговорил:

– А вы?

Мегрэ не отвечал, и он продолжал:

– Ведь совершено преступление. Причем такое, на которое может решиться лишь последняя гадина. Мерзкий трус! Закон и в самом деле ничего не может против него? Я слышал об этом сегодня утром. Но я скажу вам одну вещь, комиссар, и можете использовать это против меня. Когда я доберусь до этой гадины, я сам с ней расправлюсь. И револьвер мне не потребуется. Нет уж, никакого оружия! Голыми руками!

Алкоголь, по-видимому, усиливал его экзальтацию.

Он почувствовал это, потер лоб, глянул на себя в зеркало и сам себе язвительно ухмыльнулся.

– Однако не вмешайся кюре – и меня сгребли бы еще до похорон. Я не очень-то любезно с ним обошелся. Жена прежнего нотариуса платит за меня долги! Кто она такая? Я не помню ее.

– Она всегда одевается в белое. Живет в доме с вызолоченными стрелами на ограде, это по дороге в Матиньон.

Меж тем Морис де Сен-Фиакр успокоился. Все его возбуждение как рукой сняло. Он хотел было подлить себе виски, но заколебался и, в конце концов, с гримасой отвращения залпом допил то, что оставалось в стакане.

– Слышите?

– Что именно?

– Там наверху прощаются с матерью все местные.

Мне бы тоже полагалось быть там – в глубоком трауре, с красными глазами, с сокрушенным видом пожимая им руки. Они наверняка начинают точить лясы, едва выйдя за дверь.

Вдруг он подозрительно спросил:

– Но если это дело не входит в компетенцию правосудия, почему же вы все еще здесь?

– Может, выяснится что-нибудь новое.

– А если я найду виновного, вы помешаете мне…

Его судорожно сжатые пальцы были красноречивее любых слов.

– Я вынужден вас покинуть, – коротко ответил Мегрэ. – Нужно наведаться во вражеский стан.

– Во вражеский стан?

– Да, в гостиницу. Они теперь оба там – и Жан Метейе, и его адвокат, прибывший сегодня утром.

– Он пригласил адвоката?

– Ну, в предусмотрительности ему не откажешь. На сегодняшний день роли распределяются следующим образом: в замке – вы и священник; в гостинице – наш милейший секретарь и его советчик.

– Вы думаете, он мог…

– Простите, но мне пора.

Мегрэ допил свое виски, вытер губы и, прежде чем Уйти, набил трубку.

– Разумеется, пользоваться линотипом вы не умеете?

В ответ граф лишь пожал плечами.

– Я вообще ничем не умею пользоваться. В этом все несчастье.

– Вы ни в коем случае не уедете из деревни, не предупредив меня, договорились?

Морис де Сен-Фиакр пристально и серьезно поглядел на комиссара и отчеканил:

– Обещаю вам.

Мегрэ собрался уходить. Он хотел было спуститься с крыльца, как вдруг возле него невесть откуда вырос какой-то человек.

– Извините, господин комиссар. Не могли бы вы уделить мне несколько минут. Я слышал…

– Что именно?

– Что вы, можно сказать, местный. Что ваш отец тоже служил здесь управляющим. Окажите мне честь, позвольте чем-нибудь вас угостить…

И седобородый управляющий повел гостя через хозяйственные дворы. Дома у него все было готово для приема гостей: бутылка выдержанной виноградной водки, дата на этикетке которой свидетельствовала о весьма почтенном ее возрасте. На закуску – сухое печенье. Из кухни пахло жареной на свиных шкварках капустой.

– Как я слышал, вы знавали замок в те времена, когда здесь все было совсем по-другому. Когда я сюда приехал, развал еще только начинался. Но уже тогда в замке жил один молодой парижанин, так он… Знаете, эта водка сделана еще при старом графе. Вам, конечно, без сахара?

Мегрэ, не отрываясь, рассматривал стол, по углам которого красовались львиные морды с медными кольцами в зубах. И тут на него вновь накатила неимоверная усталость, причем не только физическая, но и моральная. В былые времена ему было строго-настрого велено не входить в эту комнату иначе, как переобувшись в тапочки, чтобы не наследить на навощенном паркете.

– Я оказался в крайне затруднительном положении.

И совета хочу попросить именно у вас. Мы люди небогатые. Сами знаете – управляя чужим замком, особенно не разбогатеешь.

Иной раз в конце недели в кассе просто не было денег, чтобы заплатить поденщикам, и я платил из собственного кармана.

И не раз ссужал деньги на закупку скота для арендаторов.

– Иначе говоря, графиня изрядно вам задолжала.

– Госпожа графиня совершенно не разбиралась в деньгах. Деньги буквально уходили в песок. И только на действительно нужные вещи их не было.

– И тогда вы…

– Ваш батюшка поступил бы точно так же. Разве нет?

Иногда лучше скрыть от крестьян, что касса пуста. Вот я и тратил свои сбережения.

– Сколько?

– Еще рюмочку? Я не считал. Тысяч семьдесят. Да и теперь вот дал денег на похороны…

А перед мысленным взором Мегрэ вдруг возникла картина: суббота, пять часов вечера, крошечный кабинет отца. И все, кто работает в замке, от кастелянши до поденщиков, дожидаются за дверью. Старый Мегрэ, сидя за крытым зеленым коленкором столом, раскладывает на небольшие стопочки серебряные монеты.

Потом все по очереди расписываются в ведомости, а то и просто ставят крестик против своей фамилии.

– Вот я и думаю, как же теперь вернуть эти деньги?

Для таких, как мы…

– Да, понимаю. А вы, значит, сделали новый камин.

– Ну да, раньше-то он был из дерева. Мрамор смотрится намного лучше.

– Куда уж лучше! – буркнул Мегрэ.

– Понимаете, теперь на нас так и кинутся все кредиторы. Придется распродавать все, что только можно.

Но ведь и без того все перезаложено.

Похоже, что и камин, и новехонькое кресло, в котором сидел Мегрэ, были куплены в одном и том же магазине на бульваре Барбес. На буфете стоял фонограф.

– Будь я один, мне было бы все равно. Но моему Эмилю нужно пробивать себе дорогу в жизни. Не хочется торопить события, но…

Какая-то девчонка быстро прошла по коридору.

– У вас еще и дочь есть?

– Нет, это местная девушка. Она ходит к нам помогать по хозяйству – знаете, уборка, стирка, мытье посуды.

– Ладно, мы еще вернемся к этому разговору, господин Готье. Извините, у меня столько дел…

– Может, выпьете еще рюмочку?

– Спасибо, нет. Так вы говорите, тысяч семьдесят?

И комиссар зашагал прочь. Засунув руки в карманы, он прошел через двор, распугав стаю уток, потом прошел берегом уже подернутого ледком пруда Богородицы. Часы на церкви пробили полдень.

В гостинице у Мари Татен сидели за накрытым столом Жан Метейе и его адвокат. На закуску они взяли сардины, филе сельди и колбасу. На соседнем столике стояли рюмки из-под выпитого ими аперитива.

Сотрапезники пребывали в прекрасном расположении духа и встретили появление Мегрэ насмешливым переглядыванием и даже перемигиванием. Портфельчик адвоката вновь был закрыт.

– Вы хоть раздобыли трюфелей к курице? – осведомился у Мари Татен бравый законник.

Бедняжка Мари Татен! В бакалейной лавке нашлась небольшая баночка консервированных трюфелей, но Мари никак не удавалось ее открыть. А признаться в этом гостям духу не хватало.

– Да, раздобыла, сударь.

– Тогда поторопитесь. От местного воздуха прямо под ложечкой сосет.

Пришлось Мегрэ отправиться на кухню и собственным ножом вскрывать жестянку, а косоглазая хозяйка все причитала:

– Мне так неудобно. Я…

– Заткнись, Мари! – проворчал комиссар.

Один лагерь. Второй. А может, есть и третий?

Чтобы как-то отвлечься от всех этих событий, ему захотелось перекинуться шуткой.

– Кстати, кюре велел передать, что даруется отпущение аж на триста дней, старая ты греховодница.

Но Мари Татен шуток не понимала и лишь почтительно и боязливо взирала на своего верзилу постояльца.