Текст книги "Аристократка на мели"

Не мой принц

Он был настоящий принц – красивый, квартира в центре, костюм… Мечта любой женщины. Самое прекрасное то, что он был несчастный.

Ушел из семьи. Долго терпел, переживал, пытался, но не смог. Жена сильно пила. Он таскал ее по шаманам, подшивал, умолял, угрожал, ничего не помогало.

Я его жалела. И могла спасти.

Он жил в идеальной квартире. У него даже тряпочки для протирания были идеальными и висели каждая на своем крючке.

А я… эх, душа нараспашку, блузка на пол…

Но мы – пара, и я изо всех сил пыталась соответствовать.

Он очень меня любил. Я посуду загружала в посудомойку, а он ласково целовал за ухом и отправлял отдыхать.

Я потом услышала, как он в ужасе переставляет за мной фарфор: тарелочка к тарелочке, мисочку и кастрюлю на второй этаж, бокалы по линеечке, программа мойки на «экономрежим».

Отхлебнула тогда текилы прямо из горлышка.

На работе завидовали – мы были красивой парой.

Дамы в очередь выстраивались, чтобы погреть его на своей груди.

– Зачем ты утрируешь, не все, а только Зоя Марковна и младший бухгалтер Наташа. Но я выбрал тебя, увидел перспективу. И… извини, что приходится напоминать очевидное, но не могла бы ты, перед тем как сесть в машину, отряхивать ноги, вот так: бам-бам-бам. – И он стукал пяточкой о пяточку. – А потом вот так. Бам-бам-бам, – и он стукал носочком о носочек. – Это ведь не– сложно, да, зая?

Я катастрофически не соответствовала. И начала выпивать за обедом.

Каждую пятницу он дарил мне три герберы – «Господи, какой же он у тебя романтик!» – а по субботам мы ходили в гости к его коллегам. Друзей у него не было.

Как-то он стоял напротив начальницы, грустно смотрел в пол и кивал.

– Дай бог, Нина Леонардовна, чтобы все у нас получилось. Пока не знаю. Видит бог, я делаю все возможное, но…

Два бокала вина залпом.

Воскресенье – домашние дела, список продуктов, уборка, игра в «Эрудит». «Нахер» нельзя, «вот уж не ожидал от тебя, неприятно удивлен» и «Кстати, для справки, это наречие, а правилами допускаются только существительные».

На «сдохнизануда» у меня ни разу не хватило букв.

Когда виски «Афанасий Михайлович лично вручил, 18 лет выдержки, односолодовый, весьма и весьма не бесплатный, между прочим, я загуглил ценник» закончился, я его бросила. Потому что ну «нахер».

Ведь главное в жизни не то, что рядом любимый человек, а то, что нет нелюбимого.

Гражданин Кирилл

Она живет в маленьком городе-развалюхе под Москвой, и в нем есть мэр. Он хочет быть очень хорошим человеком. Для всех.

У них в городе стая собак бродячих по весне ходила, штук пятнадцать: большие, страшные и помойные. Шныряли по городу, людей пугали-кусали. И нужно было что-то решать, а мэр никак не мог: только в ветеринарку начнет звонить, ему сразу – раз! – и пикет собаколюбов под окна мэрии: «Не дадим, – кричат, – уничтожить бродячих собак! Люди, ну мы же ЛЮДИ!»

Только он отбой дает ветеринарке, негуманные горожане на демонстрацию собираются: «Вы мэр – обязаны обеспечить защиту гражданам». И с ними кошатники с транспарантами: «Отстрелим собак – спасем котов!»

У мэра глаза разбегаются, и он в замешательстве.

А у мэра есть мэрский сын Кирилл. Вот он как-то на уроки с утра пошел, и его у школы покусали эти самые собаки. Пацана на уколы в местную больничку, а собаки куда-то все пропали, ближе к обеду.

Или вот летом у центральной «Пятерочки» темные личности повадились собираться по вечерам. Пьют пиво, матерятся громко, ссут и пристают к дамочкам. И, разумеется, честные граждане бьют во все колокола, мол, пусть полиция в рейд выходит и всех гонит. Но мэру пока не до того, у него других забот полно, ему еще дачу строить.

И вот однажды летним вечером Кирилл собирал дома пати для одноклассниц. Пиваса решил прикупить, винишка там, девчат порадовать. Отправился в «Пятерку», и у него там отобрали деньги.

А на следующий день все темные личности перебазировались за дальние гаражи. И, поговаривали, многие из них без передних зубов.

Или вот идут граждане по улице, а фонари не горят. Темнота – черная жуть. Все идут и фонариками в телефонах свой путь озаряют.

И один гражданин другому говорит: «Завтра надо Кирюшу сюда заманить и насувать во тьме».

Вот так Кирилл мог быть обычным папиным мажором, а стал рупором народа.

Женское счастье

Моей знакомой проект новый дали – делать почти ничего не надо, только для денег мешок подносить и постараться не надорваться, когда гонорар до дома волочь будешь. А мне не дали. «Почему, спрашиваю, я в сто раз лучше нее». «Ну, она развелась недавно, одна сына тащит, жалко ее, поддержать надо. Тебе-то грех жаловаться, ты счастливая, у тебя тыл…»

А это не тыл, это – жопа.

Недавно с подругами встречались – у одной муж бьет ее, у другой второй год на работу устроиться не может. Обе сидят, замызганные жизнью, и третью жалеют – от нее муж ушел. Квартиру ей оставил, алименты платит, детей в художку возит, но все равно так жалко ее – как же она теперь одна-одинешенька.

Домой придет, а никто не орет, вещи в шкафу лежат ровной стопочкой, как и оставила, по телику что хочешь, то и смотри, можешь даже «Евроспорт» совсем с пульта убрать – и ничего тебе не будет. Такая тоска, как жить?

Еще одна одинокая по свиданиям бегает, вторую половину ищет, мне рассказывает: «Ювелиркой закидали, рестораны надоели, то Бали, то Мальды… Так хочется размеренной семейной жизни! Вот как у тебя. Просто чтобы милый рядом, чтобы голову было кому на плечо положить, грел чтобы кто-нибудь. Ты же меня понимаешь…»

Конечно, понимаю. Встали вчера, ну позавтракали, ну телик посмотрели, убрались… прям убрались. Убралась я, он апгрейд ноута делал. Потом в «Ашан» поехали, сами затарились и для мамы его полтелеги. Перегавкались, как собаки. Макароны забыли купить… Домой вернулись, стали ужин готовить, помирились кое-как.

Решила романтики добавить, выхожу из душа в полотенце, а он ручки под щечку сложил и спит, комп под брюхом, наушники сползли. Посередине, сволочь, танкового боя уснул, однополчан своих подвел, что уже обо мне говорить.

Сидела и полночи думала – может, мне его придушить? Я тоже хочу, чтобы меня жалели, а то мне все только завидуют.

Про нас

Представь, что ты жук и тебя в коробочку сажают из-под спичек. И еще одного незнакомого жука подсаживают. И тесно вам вдвоем там, и неудобно, вы то друг по другу проползете, то он тебе на ногу наступит, то просто тупит – бесит несказанно.

Но ты по сторонам смотришь и видишь – все жукообразные вокруг либо уже так живут, либо стремятся так жить. А твоя подруга фасеточные глаза щурит, завидует – у тебя теперь коробочек свой, и свой жук в нем живет.

Лампочку можно поставить, чтобы как у соседей, коврик под ноги положить. Шуршать, в общем, начинаешь, обустраиваться.

А счастья нет.

И тут вдруг узнаешь, что на другом конце поляны такие же жуки, как ты, в коробке из-под обуви живут. Шикарная коробища «Prado», внутри полный фарш, стены белые с золотыми полосками. Места полно – можно вообще со своим жуком пузатым не встречаться, в уголок забиться и шторку на окно плести тихонько. Никто не станет трогать.

И ты жучару своего в бочину лапой – давай такую же мне, чтобы не хуже! Я «Джими чу» люблю, учти при выборе. А жук твой возится, бухтит: «Да что тебе вступило? Дура, живем нормально. Другие вообще в дупле ютятся и ничего, а тебе вечно что-то подавай».

Но ты уже мечтаешь, как в элиту жучью вольешься. Из травинки бусики сделаешь, чтобы ахнули все.

Ну а потом что? Переезжаешь в коробку, правда твой до «Джими чу» не дотянул (говорила мама, не выходи за майского – всю жизнь маяться будешь), пришлось взять из-под сандалий «Зебра» и у мамы занимать, но все же. Можно выдохнуть.

Но счастья нет.

И тогда ты узнаешь, что под пеньком живет пожарник. Роскошный жук в малиновом прикиде. Галантный, яркий. Огонь – не жук! И он посматривает на тебя, вниманьице оказывает. А ты давно махнула на себя всеми лапками, аж стыдно – коробка, жучата, круговерть.

И ты идешь к бронзовке, там салон: массаж жучиных лап, примочки из шалфея…

Не стыдно чтобы под пеньком пройтись туда-сюда, закрылком повести, почувствовать себя богиней…

Ну а потом ты вспоминаешь, что ты коровка БОЖЬЯ. А значит, так негоже…

И счастья нет.

Твердый принцип

Я очень бескомпромиссная и принципиальная.

Вот, например, такой случай был. Все на планерке сидели, и главный босс во главе стола. И у него рожа красная, потому что он злой. Прям рот открыл и давай на всех орать.

– Я вас всех уволю, выкину как щенков к чертям собачьим.

С матом и оскорблениями.

Я сижу, думаю: «Вот мудак. Просто самый мудищный отвратительный мудак, и работа тут мудацкая, и я давно уволиться хотела, вот как раз случай подвернулся. Сейчас планерка закончится, я дойду до своего стола, вещи соберу и смотаюсь. Даже зарплату брать не буду. Потому что нет сил терпеть это жирное чудище. Жизнь у меня одна, я творчеством хочу заниматься в компании приятных мне людей, а не краснорылых говнюков, ничего не смыслящих в искусстве».

А этот боров верещит, не успокаивается, уже на личности стал переходить. Одному орет что-то там про мать и про их тесные взаимоотношения, другому обещает сперва ко рту приложить гениталии, а потом к жопе.

Я уже голову вжала в плечи, думаю, сейчас до меня дойдет, а я ему прямо в рожу в его красную выкрикну: «Сучий ты козел, тупой высерок. Заткни свою хамскую пасть. Вот как ты меня достал, вот как!!!»

Все равно я тут больше работать ни на секунду не останусь, хоть злобу выплесну, сэкономлю на психиатре.

Но до меня очередь не доходит, потому что он вдруг резко вскакивает и, рискуя инсультом, верещит:

– А ну все вон отсюда. Все! Все! Чтобы духу… Чтобы я вас не…

И мы встаем все и выходим. И я думаю, что вот сейчас соберу вещи, дождусь его в коридоре и выскажу ему все, что за год накопилось, и потом еще плюну в харю.

Он садится за стол, жирными глазенками смотрит на меня и говорит:

– А ты куда собралась? Ты единственный человек, который здесь работает! За всех этих дармоедов бездарных пашет! И как еще терпения у тебя хватает не встать и не высказать этим остолопам в их тупорылые лица.

И я сажусь обратно и думаю: «А ведь он тысячу раз прав, этот тонкий, мудрый, проницательный человек с безупречным вкусом. Почему я молчу и позволяю всяким козлам ездить на себе? Ведь я же королева. И на хорошем счету у начальства… Вот сейчас подсяду к нему поближе и попрошу, чтобы он всех уволил, а некоторых даже трахнул».

Трудности вербального общения

Почему нельзя по-честному? Ртом проговорить.

Открыть его, сказать «а», закрыть – открыть, сказать «я», закрыть снова, опять открыть, сказать «хочу!» И все. Это же просто.

Вместо этого она закатывает глаза. И молчит. А он не понимает, но чувствует: что-то не так.

Он открывает рот и спрашивает:

– Что-то не так? – Он-то нормальный.

С ней трудно, но объяснение есть, оно вполне логичное: она – женщина.

А она вертит головой:

– Да нет, все хорошо. Слегка с нажимом на «хорошо», чтобы сразу стало понятно: все очень-очень нехорошо, скотина ты тупая.

И снова закатывает глаза. Ну неужели ему не ясно, что она хочет цветы и туфли. Это же так просто.

Они мимо витрины проходили, и она на них смотрела. Нет, вернее не так. Она на них СМОТРЕЛА. Он что, слепой? Она не хочет выпрашивать, она хочет, чтобы он догадался и сделал сюрприз. СЮР-ПРИЗ! Это сложно?

И чтобы потом все девочки такие: Сам? Вот просто сам? Ты на них только глянула, а он сразу? И Сам? Господи, какая ты счастливая.

А если она скажет ему словами, это «не сам». И где тогда романтика? И ради чего все это?

А он, дурак, не догадывается о буре в голове. Примитивное создание. Да если бы не она, так бы и ходил в мятой майке и ел с пола. И менеджером не был, и кеды красные не носил бы под костюм.

Она его вдохновляет, окрыляет… с полуслова понимает, а он… «Любимая, скажи, что не так…»

Но она не говорит. Она закатывает глаза.

А что она должна сказать? Что хочет туфли? Не хочет она туфли! У нее их полный шкаф. Вернее, хочет, но не в них дело. Дело совсем в другом. Вообще!

Но как все это объяснить словами?

Мужчины, которых мы выбираем

У Яны новый жених. Не так давно познакомились, но, кажется, все серьезно. Она меня попросила в бар прийти и на него издалека посмотреть. Глаз-алмаз со стороны. Я сразу человека раскусываю. За десять минут. Если поговорим – и того быстрее.

Я рада за нее. Первый брак был мрак. С этим ее ужасным Толиком.

Как вспомню его, тощего, в серой майке, на кухне в их однухе! Бр-р-р… Я даже не знаю, любил ли он ее?

Точно помню, что в меркантильности подозревал и ее, и всех баб. «Глаза у всех у вас завидущие, только в кошель и смотрите. Подарки принес? Деньги есть? А тачка какая? Только хрен всем вам, а не мои деньги».

Прямо так и говорил, не всегда, когда напивался только. А трезвого я его и не помню, так что все-таки всегда.

Ему квартира в Перово досталась от бабушки. Однушка, но своя. Так что жених был что надо. Выбирать мог! Выбрал Яну.

Вот и подозревал ее, что позарилась на Москвича с жилплощадью.

Она и работала, и двух детей в этой однушке растила, и мудака Толика терпела. А он жлобяра был, что-то умопомрачительное.

Каким-то образом умудрялся даже с ее кровно заработанных учет каждой копейки вести. Замызганная она тогда была, смотреть противно. «Девочки, вы не понимаете, у нас общий счет. Мы – семья!»

Сперва с гордостью говорила: «У нас семья!» Потом затихла – уже столько лет так живут, как систему сломать? Даже заговорить об этом страшно.

«И Толик жалкий такой стал, не могу я его сейчас попрекнуть тем, что он мало получает. Не в деньгах дело… мальчишки у нас… авторитет отца…»

И прочая эта чепушня. В пользу бедных.

Десять лет терпела, потом все равно ушла. В никуда, разумеется. Квартира получена до брака, ни на какую жилплощадь претендовать не может. Детей собрала и…

Ну вы всё знаете.

И вот новый жених.

Высокий, лет сорок пять, с сединой, но ему идет. Видный мужчина, спортивный – ни жиринки лишней.

Сидят вдвоем за столиком, вино пьют, сыр едят, смеются. Он иногда на меня посматривает с интересом, улыбается чуть хитро, в глазах морщинки. Наверное, понял, что я его оценивать пришла. Я ему тоже улыбнулась, хотела было уже к ним подойти, поздороваться-разоблачиться. Но вижу – нет, не на меня смотрит. Обернулась. А за мной зеркальный столб.

И смотрит он на свое отражение. И улыбается себе, и морщинки-лучики в глазах – значит, нравится ему то, что видит.

Руку поставит под подбородок, внимательно слушает Янку, кивает, зырк в зеркало. Убрал руку. Нет, не выигрышный ракурс.

Волосы стряхнул со лба, вздохнул, зырк-зырк в зеркало, улыбнулся – вот так вот лучше.

Яна стул чуть сдвинула и загородила ему обзор. Через минуту – раз – голову поверх Янкиного плеча, шею чуть вытянул – отлично! Так даже лучше – шея внатяг, брыли подтягиваются.

Попили-поели, расплатились, домой засобирались. Я к столу их подошла и у официанта спрашиваю: «Много на чай оставил?» Тот аж рассмеялся. «Ни копейки сверху счета».

Вечером Янка будет звонить-пытать. А что мне ей сказать?

Семья

У меня есть человек. Он самый лучший. Просто видит жизнь не так, как я.

Однажды мы холодильник покупали, доставку оформили, деньги перевели. Холодильник привезли, а чек нет. Я говорю: – Завтра завезете?

– Конечно!

А он мне:

– Ты? Отпустила их без чека? ТЫ СОШЛА С УМА?

Я испугалась:

– Да привезут, обещали же… вроде б…

– Ты не знаешь, в каком мире ты живешь? С луны упала? А если у тебя холодильник сломается? Его без чека обратно не примут! Звони в магазин, требуй, ругайся, хотя… что ты теперь можешь сделать…

Я жутко расстроилась. Правда, звери кругом, сколько раз меня обманывали? И я стала звонить и нервничать, и придумывать что я им скажу, когда они мне скажут: «Бе-бе-бе, поздно. Ты – лох, а мы в домике».

Вечером привезли чек. Сволочи!

Или на Садовом в пробке. Газ-тормоз, газ-тормоз. Думаю, что голова на шее – тык-мык, тык-мык – сейчас отвалится. И вонь жуткая от машин, и в салоне жарко. И он вздыхает: «Жизнь невыносима, теперь-то ты хоть видишь? Дурочка моя».

И главное, я каждый день в центр езжу, вышла из метро – пешком пару остановок, пробка поменьше стала – в троллейбус села. Даже никогда не подозревала, что Москва – это ад. Нет, я знаю, что пробки, что люди толкаются… просто это все не беспокоит меня ТАК…

А рядом с ним всегда все становится на свои места – я в аду.

– Дружба?

– Иуда Искариот!

– Семья?

– Измена, ложь, предательство!

– Котики?

– Глисты! Вонь и клочки шерсти.

– Любовь?

– Триппер!

Вот так. Он меня, малахольную, терпит, старается, чтобы меня жизнь не слишком шпыняла, а я бантики блестящие завязываю и стараюсь, чтобы дерьмо вокруг него не так сильно пахло.

Стеклянная свадьба

Она еще ничего: волосы, подбородок довольно четкий. Но скоро про нее станут говорить «неплохо сохранилась», а потом «изумительная была женщина в молодости».

Излишне худая, может быть. Жилистая. Кожа натянута, шея в тонких проработанных мышцах. Только о спорте и говорит, как одержимая. Одежду спортивную скупает тоннами, чтобы обтягивала как можно четче накачанную орехом жопу. Уже ею может яблоки выжимать и фреш по утрам делать.

И все подруги такие. Иногда соберутся у нас по выходным и рожи друг другу перемалывают. «Ты видела, что с Маринкой стало после пластики… Господи, неужели она сама не видит, что это уродство? Бедная. Никогда на круговую не лягу, нужно уметь стареть с достоинством».

И каждая из них думает, что всем другим глаз на жопу натянули, а сама она идеально сделанным лицом молодость излучает.

На меня поглядывают зазывно, хихикают, кокетничают, подыгрывать приходится старым коровам.

Моей Каринке – двадцать два. Девочки, я знаю толк в юности и знаю, какова она на ощупь. Но даже это не так важно, как вы не понимаете: молодость имеет запах.

Об этом я им никогда не скажу. Пусть думают, что обманули время.

А раньше я ее любил, она смеялась часто и понимала меня. Такие волосы коричневые были, и так светились, а я их нюхал. И в глазах лучики от смеха.

Мы на байдарках плавали. А на привале спирт минералкой разведем, и весело. Сейчас весь бар завален вискарем, не меньше трехсот евро за бутылку, стакан болтаешь, нотки дуба чувствуешь, а счастья нет.

И дом большой, машина, собака дорогая. А ничего не радует.

Вот и Каринка потому. Мечтаю снова пережить, как было раньше. Зажму ее на письменном столе. Могу себе позволить иметь. Карина стонет, извивается, старается свой бонус отработать. Но это все не то.

Жене проще, она не мечтает о втором шансе, жадно пользуется нажитыми благами и думает только о том, чтобы выглядеть курее прочих куриц.

Я те эмоции вернуть хочу, а она? Прежний цвет волос?

Но волосы другого цвета, как их ни крась. И вместо лучиков в глазах теперь унылый ботокс, да и смеется реже.

Сегодня юбилей – пятнадцать лет мы вместе, восемь, как я не люблю ее, и три, как жалею.

Она не виновата, что стареет. Но ведь и я не виноват.

Женская солидарность

Мне в аэропорт ехать, я такси вызвала – и дамочка за мной прикатила.

А у меня в Варшаве встреча важная с культовым режиссером и парочкой продюсеров. Поэтому я все лучшее надела так, чтобы прямо ярлыками наружу.

В общем, приезжает дамочка, я сажусь, а кресло в собачьей шерсти, я губки интеллигентно поджимаю, но молчу, думаю, сейчас доедем, и я накатаю на тебя жалобу в таксомоторный парк.

Говорю ей:

– Тетя, судьба европейского кинематографа в твоих руках. Если я не успею на самолет, то следующее Берлинале без меня, давай уже жми на своем «рено».

Она кивает – и с визгом по газа́м.

Едем-едем, она со мной разговор заводит:

– Вот, мол, так мол и так, уже шестнадцать часов работаю, хотела вроде бы уже домой, но вот ваш вызов приняла. Сейчас отвезу и уже точно в кровать. Спать.

А я возмущаюсь:

– Как шестнадцать часов, разве можно шестнадцать часов, это ведь небезопасно. Вы же заснуть можете.

А она тем временем уже по МКАДУ мчит. Пристроится близко-близко за мерсом в крайней левой и хренак по тормозам, так что внизу машины что-то натужно крякает.

Она говорит:

– Да фигня. Иной раз я сутками работаю, остановиться не могу, и домой не хочется.

Ну я мысленно крещусь в душе и думаю, вот бы мне до аэропорта добраться, и сразу тогда я на нее точно накатаю, чтобы ее прав всех лишили.

Только бы живой доехать. И опять бумс! головой в торпеду.

Ну едем-едем, как назло ни одной пробки, мне хоть выдохнуть спокойно, в себя прийти. Гоним с большой скоростью, белое не надевать, обтягивающее не носить.

Она тыр-тыр по омывалке, а жидкость закончилась. Стекло грязное. И вот она гонит практически уже на ощупь.

Я говорю:

– Нет, тетя, так дело вообще уже ни в какие ворота. Давай останавливайся, омывалку покупай.

Ща, думаю, остановится она на дороге жидкость купить, я быстро вылезу и другое такси словлю. Опоздаю – ну и фиг. Не так уже я и кино люблю.

Она из машины вылезает, капот открывает, и слышу я, булькает там что-то из-под капота. Выхожу – у нее истерика навзрыд.

– Сука! – орет. – Сучье вымя козлиное.

– Кто?

– Да урод этот. Вчера, когда домой приехала, он на моей тачке таксовать пошел, на пару часов, пока я кемарю. Он, сволочь, долго за рулем не может, у него спина. Так мало того, что не заработал ни хера, так омывалку всю вылил и бензин спалил, не заправился. А я…

И опять навзрыд.

Ну я капот на себя, жидкость залила, крышку закрутила, все закрыла, ее приобняла. Ветер, я грязная вся, а мне вечером с аристократами встречаться.

Но как по-другому? Все мужики сволочи, но мы-то нет!

Сели, опять едем, я ее успокаиваю. Стыдно ей, всхлипывает, рассказала, что на самом деле он хороший: и работать ее не заставляет, и заботливый, только плевать ему на все. И накатило что-то. Бывает ведь?

Бывает.

Доехали кое-как до аэропорта, я вылезла, она извинилась, сказала, что еще один заказ возьмет, и уже точно домой. Вот просто точно. Домой не хочет, но спать хочет.

А я успела на самолет. Даже «версаче» свое в туалете отмыла.

В общем, не буду я на нее жаловаться. Не хочу.