Текст книги "Двадцать тысяч лье под водой. Дети капитана Гранта. Таинственный остров"

Небольшой отряд, несмотря на все свое мужество, все же начал терять силы. Гленарван, видя, насколько изнурены его спутники, уже начал раскаиваться в том, что завел их так глубоко в горы. Юный Роберт старался не поддаваться усталости, но сил унего не могло хватить надолго.

В три часа Гленарван остановился.

– Надо отдохнуть, – сказал он, сознавая, что никто, кроме него, не сделает подобного предложения.

– Отдохнуть, но где? – отозвался Паганель. – Тут нет никакого приюта.

– Тем не менее это необходимо, хотя бы ради Роберта.

– О нет, сэр, я могу еще идти… – возразил отважный мальчуган. – Не останавливайтесь…

– Тебя понесут, мой мальчик, – перебил его Паганель, – нам во что бы то ни стало необходимо добраться до восточного склона. Там, может быть, мы найдем какой-нибудь шалаш. Полагаю, что придется идти еще часа два.

– Никто не возражает? – спросил Гленарван.

– Никто, – хором ответили его спутники.

– А я понесу мальчика, – прибавил Мюльреди.

Отряд снова двинулся на восток. Два часа еще длился этот ужасный подъем. Необходимо было добраться до вершины. Разреженность воздуха вызывала болезненное удушье, известное под названием «пуна». Десны кровоточили; чтобы ускорить кровообращение, приходилось как можно чаще дышать, а это утомляло; болели глаза от блеска отраженных солнечных лучей на снегу. Как ни велика была сила воли у этих мужественных людей, но настала минута, когда даже самые отважные обессилели, и головокружение, этот ужасный бич гор, лишило их не только физических, но и духовных сил. Нельзя безнаказанно бороться с подобным переутомлением. То один, то другой падал, а поднявшись, не в силах был идти и полз на коленях. Ясно, что перенапряжение вскоре положит конец этому слишком затянувшемуся подъему, и Гленарван с ужасом думал о необозримых снежных просторах, о холоде, о вечернем сумраке, заволакивавшем эти пустынные вершины, об убежище на ночь, как вдруг майор остановил его и произнес спокойно:

– Хижина.

Всякий другой на месте Мак-Наббса сто раз прошел бы мимо этой хижины, вокруг нее и даже над нею, не заподозрив о ее существовании. Занесенная снегом, она почти не выделялась среди окрестных скал. Пришлось ее отрывать. Понадобились полчаса упорного труда Вильсона и Мюльреди на то, чтобы прокопать вход в касучу, и маленький отряд поспешил укрыться там.

Эта касуча, построенная индейцами, сложена была из адоба – род кирпичей, обожженных на солнце. Она имела форму куба с гранями в двенадцать футов и стояла на вершине базальтовой скалы. Каменная лестница вела к входу, единственному отверстию в хижине, и как ни узок был этот вход, ураганы, снег или град все же проникали в хижину, когда буран свирепствовал в горах.

В хижине свободно могли разместиться десять человек, и если стены ее недостаточно предохраняли от влаги в период дождей, то в это время года они все же до известной степени защищали от резкого холода – в десять градусов ниже нуля. Кроме того, очаг с дымоходом из наскоро сложенных кирпичей давал возможность развести огонь и успешно бороться с холодом.

– Вот и приют, может быть не очень удобный, но во всяком случае сносный, – промолвил Гленарван.

– Как! – воскликнул Паганель. – Да это дворец! Не хватает только стражи и придворных. Нам будет здесь прекрасно.

– Особенно когда в очаге запылает яркий огонь, – прибавил Том Остин. – Ведь мы не только проголодались, но и промерзли, меня лично хорошая вязанка дров порадовала бы больше, чем кусок дичи.

– Ну что ж, Том, постараемся раздобыть топливо, – отозвался Паганель.

– Топливо – на вершинах Кордильер? – сказал Мюльреди, недоверчиво покачивая головой.

– Поскольку в касуче сложили очаг, то, видимо, где-то вблизи есть какое-то топливо, – заметил майор.

– Наш друг Мак-Наббс прав, – промолвил Гленарван. – Готовьте все к ужину, а я возьму на себя обязанности дровосека.

– Мы с Вильсоном пойдем вместе с вами, – объявил Паганель.

– Если я могу быть вам полезен… – сказал, вставая с места, Роберт.

– Нет, отдыхай, мой храбрый мальчик, – ответил Гленарван. – Ты станешь настоящим мужчиной уже тогда, когда твои сверстники все еще будут детьми.

Гленарван, Паганель и Вильсон вышли из касучи. Было шесть часов вечера. Несмотря на полное безветрие, мороз сильно пощипывал. Голубое небо постепенно темнело, и последние лучи заходящего солнца озаряли остроконечные вершины горного хребта. Паганель захватил с собой барометр и, взглянув на него, убедился, что ртуть держится на уровне 0,495 миллиметра. Падение ртутного столба барометра соответствовало высоте в одиннадцать тысяч семьсот футов, следовательно, эта часть Кордильер была ниже Монблана лишь на девятьсот десять метров. Если бы в этих горах надо было преодолевать такие же трудности, какими на каждом шагу изобилует великан Швейцарии, если бы бури и метели ополчились на них, то ни один путешественник, конечно, не перевалил бы через мощную горную цепь Нового Света.

Гленарван и Паганель, взобравшись на порфировый утес, окинули взглядом горизонт. Они находились на самой вершине главного хребта Кордильер и охватывали взором пространство в сорок квадратных миль. Восточный склон шел отлого, по его откосам легко можно было спускаться, и пеоны скользили по ним на протяжении сотен туазов. Вдали продольные полосы камней и заносных валунов, оттесненных туда оползнями ледников, образовали огромные цепи морен. Солнце закатывалось, и долины Колорадо постепенно погружались в сгущавшийся сумрак. Освещенные солнечными лучами, один за другим, постепенно угасали выступы почвы, скалы, шпили, пики, и мало-помалу весь восточный склон Анд погрузился в тьму. На западе отроги горного кряжа, круто подпирающие боковую стену склона, были еще освещены лучами заходящего солнца. Ослепительное впечатление производили скалы и ледники, словно купающиеся в лучах дневного светила. К северу волнообразно спускался ряд вершин; незаметно сливаясь друг с другом, они образовали смутно терявшуюся вдали зыбкую полосу, так что глаз различал ее неотчетливо, словно линию, проведенную неумелою рукой. Но на юге зрелище было великолепное, и по мере приближения ночи оно становилось все величественнее. Внизу виднелась дикая долина Торбидо, над нею в двух милях господствовала гора Антуко с зияющим кратером. Вулкан ревел, словно чудовище, словно библейский Левиафан, изрыгая клокочущие пары, смешанные с клубами огненной сажи. Окружавшие его горы, казалось, были объяты пламенем. Град раскаленных добела камней, облака красноватого дыма, ракеты лавы – все сливалось в огненные снопы. Огромный луч света, поминутно возраставший, и ослепительное зарево заполняли своим резким отражением весь необъятный горизонт, и солнце, постепенно утрачивая сумеречный, едва брезжущий свет, исчезало во мраке, словно угасающее светило.

В импровизированных дровосеках – Паганеле и Гленарване – заговорило чувство художника; они, пожалуй, еще долго восхищались бы великолепной картиной борьбы огней земных с огнями небес, но менее восторженный Вильсон вернул их к действительности. Деревьев, правда, нигде не было, но, к счастью, скалы покрыты были тощим и сухим лишайником; им запаслись в изобилии, а также растением «льяретта», корни которого горят довольно сносно. Лишь только драгоценное топливо было принесено в касучу, как им немедленно заполнили очаг. Разжечь огонь было нелегко, еще труднее было поддерживать его. Сильно разреженный воздух содержал мало кислорода для горения – такое, по крайней мере, объяснение дал майор.

– Зато, – прибавил он, – вода здесь закипит не при ста градусах, а раньше; любителям кофе, сваренного на воде, вскипающей при ста градусах, придется довольствоваться меньшей температурой, ибо кофе закипит при температуре ниже девяноста градусов[68]68
  Понижение точки кипения равняется приблизительно 1 градусу на 324 метра подъема. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Мак-Наббс оказался прав: термометр, опущенный в закипевшую воду, показал всего лишь восемьдесят семь градусов. Все с наслаждением выпили по нескольку глотков горячего кофе. Сушеное мясо доставило присутствующим мало удовольствия и вызвало со стороны Паганеля замечание, столь же здравое, сколь и бесполезное.

– Да, – сказал он, – надо признаться, что кусок жареной ламы был бы сейчас очень кстати. Говорят, что это животное заменяет и быка и барана, и мне очень хотелось бы знать, заменяет ли оно также хороший бифштекс.

– Как! Вы недовольны нашим ужином, ученый Паганель? – спросил Мак-Наббс.

– Я в восторге, почтенный майор, но признаюсь, что блюдо дичи было бы очень кстати.

– Вы сибарит, – сказал Мак-Наббс.

– Совершенно верно, майор, но я уверен, что и вы не отказались бы от доброго бифштекса!

– Пожалуй! – согласился майор.

– А если бы вас попросили сейчас отправиться на охоту, несмотря на холод и тьму, вы пошли бы?

– Конечно. И если вам только угодно…

Не успели еще товарищи Мак-Наббса поблагодарить его, заявив, что не хотят злоупотреблять его бесконечной любезностью, как вдруг послышался отдаленный вой. Он не прекращался. Казалось, то был вой не отдельных животных, а целого быстро приближающегося стада. Географ высказал предположение: не хочет ли Провидение, дав им приют, снабдить их еще ужином. Но Гленарван несколько разочаровал его, напомнив, что четвероногие животные Кордильер никогда не встречаются на таких высотах.

– Тогда откуда же этот шум? – спросил Том Остин. – Вы слышите, он приближается?

– Уж не лавина ли? – сказал Мюльреди.

– Нет! – возразил Паганель. – Это настоящий звериный вой.

– Увидим, – сказал Гленарван.

– И увидим с оружием в руках, – добавил майор, беря свой карабин.

Все выбежали из касучи. Ночь наступила темная и звездная. Зазубренный диск убывающей луны еще не взошел на горизонте. Северные и восточные вершины тонули во мраке, и взгляд еле различал фантастические очертания нескольких ближайших утесов. Вой – вой перепуганных зверей – приближался. Он несся со стороны погруженных во мрак гор. Что происходило там? И вдруг на плоскогорье обрушилась бешеная лавина, лавина живых существ, обезумевших от ужаса. Казалось, все плоскогорье дрогнуло. Сотни, быть может, тысячи животных неслись вслепую, производя, несмотря на разреженный воздух, оглушительный шум. Были ли то дикие зверя пампы или же стадо лам и викуней? Гленарван, Мак-Наббс, Роберт, Остин и оба матроса едва успели броситься на землю, как этот живой вихрь промчался в нескольких футах над ними. Паганель, видевший ночью лучше, чем днем, и продолжавший стоять, чтобы все разглядеть, был мгновенно сбит с ног.

В этот момент раздался выстрел. Майор стрелял наугад. Ему показалось, что какое-то животное упало в нескольких шагах от него, тогда как все стадо в неудержимом порыве с еще большим воем уже стремительно неслось по склонам, освещенным отблеском вулкана.

– А! Вот они! – раздался голос Паганеля.

– Кто это «они»? – спросил Гленарван.

– Да мои очки. Черт возьми! Как их не потерять при такой сумятице!

– Вы не ранены?

– Нет! Помят немножко. Уж не знаю кем.

– Вот кем, – отозвался майор, волоча за собой животное, которое застрелил.

Все поспешили в касучу и при свете очага стали рассматривать добычу Мак-Наббса.

Это был красивый зверь, похожий на небольшого верблюда, только без горба. У него была изящная голова, стройное тело, длинные, тонкие ноги, шелковистая светло-кофейного цвета шерсть с белыми пятнами на брюхе. Взглянув на него, Паганель тотчас же воскликнул:

– Это гуанако!

– Что такое гуанако? – спросил Гленарван.

– Животное, годное в пищу, – ответил Паганель.

– И вкусное?

– Очень. Пища, достойная богов Олимпа! Я знал, что у нас на ужин будет свежее мясо! И какое мясо! Но кто же освежует тушу?

– Я, – сказал Вильсон.

– Прекрасно! А я берусь приготовить жаркое, – ответил Паганель.

– Вы, стало быть, и повар, господин Паганель? – спросил Роберт.

– Конечно, мой мальчик, ведь я француз, а всякий француз немного повар.

Через пять минут Паганель раскладывал на раскаленных углях очага большие куски дичи. Десятью минутами позже он подал товарищам аппетитно зажаренное «филе гуанако». Никто не стал чиниться, и все собрались уписывать мясо за обе щеки.

Но, едва попробовав, путешественники, к великому изумлению географа, сделали гримасу отвращения.

– Отвратительно! – сказал один.

– Совершенно несъедобно! – добавил другой.

Бедный ученый, попробовав своей стряпни, вынужден был согласиться, что подобное жаркое было несъедобно даже и для голодных людей. Товарищи стали подшучивать над ним, к чему он отнесся добродушно, и подняли на смех его «пищу богов». Он сам ломал голову, стараясь понять, почему это действительно вкусное и лакомое мясо гуанако превратилось в столь несъедобное. Внезапно его озарила догадка…

– Я понял! – воскликнул он. – Понял, черт побери! Я знаю теперь, в чем дело!

– Быть может, это мясо слишком долго лежало? – спокойно спросил Мак-Наббс.

– Нет, несносный майор, к сожалению, оно слишком долго бежало, и как я мог упустить это из виду!

– Что вы хотите этим сказать, господин Паганель? – спросил Том Остин.

– Я хочу сказать, что мясо гуанако вкусно только тогда, когда животное убито во время отдыха, но если за ним долго охотились и животное долго бежало, тогда его мясо несъедобно. И поэтому, по отвратительному вкусу нашего жаркого, я заключаю, что это животное, как и все стадо, примчалось издалека.

– Вы уверены в этом? – спросил Гленарван.

– Совершенно уверен.

– Но что, какое явление природы могло так сильно напугать животных, что они покинули логова, где им надлежало бы теперь спокойно спать?

– На это, дорогой мой Гленарван, я не могу вам ответить. Поверьте мне, не будем искать дальнейших объяснений, а лучше ляжем спать. Я прямо умираю, так мне хочется спать! Ну как, будем спать, майор?

– Будем спать, Паганель!

Подбросив топлива в очаг, каждый завернулся в свое пончо, и вскоре в хижине раздался богатырский разнозвучный храп, причем громче всего среди этого гармоничного оркестра выделялся бас ученого-географа.

Только Гленарван не сомкнул глаз. Его томило какое-то смутное беспокойство. Мысли невольно возвращались к стаду гуанако, в необъяснимом ужасе мчавшемуся в одном направлении. Их не могли преследовать хищные звери – на такой высоте их почти нет, а охотников и того меньше. Что же внушило гуанако такой ужас, что погнало их к пропастям Антуко? Какая причина? Гленарван предчувствовал надвигающуюся опасность.

Однако под влиянием полудремоты мысли его мало-помалу приняли иное направление, и тревога сменилась надеждой. Завтра он со своими спутниками очутится у подошвы Кордильер. Именно там начнутся настоящие поиски капитана Гранта, и, быть может, они вскоре увенчаются успехом. Он мечтал о том, как будут освобождены от тяжкого плена капитан Грант и два его матроса. Одна за другой проносились эти картины в его воображении, но ежеминутно его отвлекало от них то потрескивание искорки, вылетавшей из очага, то яркая вспышка пламени, освещавшая лица спавших товарищей и бросавшая беглые тени на стены касучи. Но тут же предчувствия снова с еще большей силой овладевали им. Он полусознательно прислушивался к доносившимся извне звукам, трудно объяснимым в этих пустынных горах.

Внезапно ему почудились отдаленные глухие угрожающие раскаты, словно раскаты грома, но они неслись не с неба. Видимо, это была гроза, бушевавшая где-то по склонам горы, на несколько тысяч футов ниже, чем ее вершина. Гленарван решил убедиться в этом и вышел из касучи.

Взошла луна. Воздух был прозрачен и неподвижен. Ни облачка ни внизу, ни на вершинах гор. Лишь кое-где мелькали отблески огнедышащего вулкана Антуко. Ни грозы, ни молний. Высоко в небе мерцали тысячи звезд. А между тем раскаты не умолкали. Казалось, они приближались и неслись вдоль Кордильер. Гленарван вернулся в касучу, еще более обеспокоенный, спрашивая себя, что общего могло быть между этим подземным гулом и бегством гуанако. Не являлось ли одно следствием другого? Он взглянул на часы. Было два часа ночи. Между тем, не будучи твердо уверен в том, что им действительно грозит какая-то опасность, он не разбудил утомленных товарищей, спавших мертвым сном, и сам забылся в тяжелой дремоте, продлившейся несколько часов.

Вдруг ужасающий грохот разом поднял его на ноги, то был оглушительный шум, похожий на скрежет бесконечного множества повозок, везущих по гулкой мостовой ящики с артиллерийскими снарядами. Внезапно Гленарван почувствовал, что почва уходит у него из-под ног; касуча заколебалась, в стенах ее появились трещины.

– Тревога! – крикнул он.

Его спутники, уже проснувшиеся, сползали вниз по крутому склону горы. Рассветало, и глазам открылась жуткая картина. Облик гор внезапно изменился: они стали ниже; остроконечные вершины их, качаясь, исчезали, словно под ними открывались какие-то люки. Происходило явление, свойственное Кордильерам[69]69
  Почти тождественное явление природы произошло на Монбланской горной цепи в 1820 году. При этой ужасающей катастрофе погибли три проводника из Шамуни. (Примеч. авт.)


[Закрыть]: горный кряж в несколько миль шириной целиком перемещался, сползая вниз к равнине.

– Землетрясение! – крикнул Паганель.

Он не ошибся. Это было одно из тех стихийных бедствий, которые свойственны гористой границе Чили как раз в этой местности, где в течение четырнадцати лет Копяапо был дважды уничтожен, а Сант-Яго разрушен четыре раза. Эта часть земного шара особенно подвержена действию подземного огня, а вулканы этой горной цепи, сравнительно недавнего происхождения, представляют собою недостаточные клапаны для беспрепятственного выхода подземных паров и газов. Отсюда эти непрекращающиеся сотрясения, на местном наречии – темблорес.

Между тем оторвавшаяся часть горной площадки с находившимися на ней ошеломленными, охваченными ужасом людьми, которые вцепились в росшие кругом лишайники, катилась вниз с быстротой курьерского поезда, то есть пятидесяти миль в час. Невозможно было ни убежать, ни задержаться, ни крикнуть. Подземный гул, грохот сталкивающихся гранитных и базальтовых скал, облака снежной пыли делали какое-либо общение невозможным. Кряж то спускался без толчков и тряски, то, словно судно в бурном море, подвергался килевой и боковой качке. Он проносился мимо пропастей, куда стремглав падали глыбы горных пород, выкорчевывал вековые деревья, подобно гигантской косе, срезал все выступы восточного склона.

Трудно вообразить себе мощь, развиваемую этой массой в миллиарды тонн весом, скользящей со все возрастающей скоростью под уклон в пятьдесят градусов!

Никто не мог бы определить, сколько времени длилось это неописуемое падение. Никто не осмелился вообразить, в какую же пропасть предстояло обрушиться этой громаде. Никто не знал, все ли они еще живы или кто-нибудь лежит уже распростертый на дне пропасти. Задыхаясь от быстрого спуска, окоченевшие от пронизывающего их ледяного ветра, ослепленные снежным вихрем, они еле переводили дух; обессиленные, почти без сознания, цеплялись за скалы, движимые лишь могучим инстинктом самосохранения.

Вдруг толчок невероятной силы оторвал их от скользящего острова, выбросил вперед, и они покатились по последним уступам гор. Плато резко остановилось.

В течение нескольких минут никто не шевелился. Наконец один поднялся. Оглушенный толчком, он все же твердо держался на ногах. То был майор. Отряхнув ослеплявшую его пыль, он оглянулся. Вокруг, один возле другого, словно вылетевшие из ружья свинцовые пули, неподвижно лежали его спутники. Майор пересчитал их. Все были налицо, кроме Роберта Гранта.

Восточный склон Андских Кордильер, спускаясь длинными пологими скатами, незаметно переходит в равнину; на этой равнине оказался обломок горы с путешественниками. В этом новом краю расстилались тучные пастбища, высились, образуя настоящий лес, великолепные деревья и несметное число яблонь, отягощенных золотистыми плодами, посаженных еще во времена завоевания материка. То был, казалось, уголок плодородной Нормандии, заброшенный на эти плоские равнины, и при всяких иных обстоятельствах путешественник был бы поражен столь внезапным переходом от пустыни к оазису, от снеговых вершин к зеленеющим лугам, от зимы к лету.

Почва вновь стала совершенно неподвижной. Землетрясение прекратилось, и подземные силы проявляли, видимо, свою разрушительную работу где-то дальше, ибо цепь Кордильер всегда в каком-нибудь месте подвержена колебаниям или сотрясениям почвы. На этот раз землетрясение отличалось особой силой. Очертания гор резко изменились. На фоне голубого неба вырисовывалась новая панорама вершин, гребней, пиков, и проводник по пампе напрасно стал бы искать на них привычных ориентиров. Начинался восхитительный день. Восстав со своего влажного ложа – Тихого океана, – солнечные лучи скользили по серебристому простору, погружаясь в волны уже другого океана.

Было восемь часов утра.

Гленарван и его спутники благодаря усилиям майора мало-помалу вернулись к жизни. Они были лишь сильно оглушены.

Итак, они спустились с Кордильер и могли бы приветствовать такое передвижение, все заботы о котором взяла на себя природа, если бы не исчез один из них, самый слабый, еще ребенок, Роберт Грант.

Мужественный мальчик покорил сердца спутников. Паганель, особенно к нему привязавшийся, да и майор, несмотря на свой холодный вид, – все полюбили его, но больше всех полюбил его Гленарван. Он пришел в отчаяние, когда узнал об исчезновении Роберта. Гленарван словно видел несчастного мальчика, лежащего на дне пропасти и тщетно зовущего на помощь его, своего второго отца.

– Друзья мои, друзья мои, – говорил Гленарван, с трудом удерживая слезы, – нужно искать его, надо его найти! Не можем мы его бросить на произвол судьбы! Ни одна долина, ни одна пропасть, ни одна бездна не должны остаться необследованными. Обвяжите меня веревкой! Спустите в эти пропасти! Я так хочу! Слышите: хочу! Лишь бы Роберт был жив! Утратив сына, как мы осмелимся найти его отца? И какое имеем мы право спасать капитана Гранта ценою жизни его ребенка!

Спутники Гленарвана молча слушали его. Они понимали, что он жаждет прочесть в их глазах хотя бы тень надежды, и избегали смотреть на него.

– Ну что ж, – продолжал Гленарван, – вы слышали меня! Вы молчите! Так, значит, вы больше уже ни на что не надеетесь! Ни на что!

Все молчали. Наконец заговорил Мак-Наббс:

– Кто из вас, друзья мои, помнит, в какой именно момент исчез Роберт?

Ответа на этот вопрос не последовало.

– Скажите, по крайней мере, подле кого был мальчик во время спуска? – продолжал майор.

– Подле меня, – отозвался Вильсон.

– До какого момента ты видел его подле себя? Постарайся припомнить! Говори!

– Я помню вот что, – ответил Вильсон, – минуты за две до толчка, которым кончился наш спуск, Роберт, уцепившись за пучок лишайника, держался еще подле меня.

– Минуты за две? Подумай хорошенько, Вильсон. Минуты могли показаться тебе очень долгими. Не ошибаешься ли ты?

– Думаю, что не ошибаюсь. Да, именно так: минуты за две, а быть может, и того меньше.

– Пусть так. А где находился Роберт: справа или слева от тебя? – спросил Мак-Наббс.

– Слева. Я помню, как его пончо хлестало меня по лицу.

– А ты по отношению к нам находился с какой стороны?

– Тоже слева.

– Итак, значит, Роберт мог исчезнуть только с этой стороны, – проговорил майор, поворачиваясь к горе и указывая вправо. – Прибавлю, что, принимая во внимание время исчезновения мальчика, можно с уверенностью сказать, что он упал на ту часть горы, которая снизу ограничена равниной, а сверху – стеной в две тысячи футов. Там-то и следует его искать, и, распределив между собой этот район, мы там его и найдем.

Никто не прибавил ни слова. Шесть человек взобрались по склону Кордильер, расположились цепью на хребте и начали на разной высоте поиски. Держась вправо от линии спуска, они обыскивали малейшие трещины, спускались, рискуя жизнью, на дно пропастей, местами заваленных обломками массива, и выбирались оттуда с окровавленными руками и ногами, в изодранной одежде. В течение долгих часов вся эта часть Кордильер, за исключением нескольких, совершенно недоступных плоскогорий, была обследована самым тщательным образом, и ни одному из этих мужественных людей не пришло в голову подумать об отдыхе. Но, увы, все поиски оказались тщетными. Ребенок нашел в горах не только смерть, но и могилу, навеки сокрытую надгробной плитой какой-нибудь огромной скалы.

Около часа дня Гленарван и его спутники, разбитые усталостью, удрученные, вновь сошлись на дне долины. Гленарван глубоко страдал. Он говорил с трудом, с его губ слетали одни и те же слова, прерываемые вздохами:

– Не уйду отсюда! Не уйду!

Всем понятно было это упорство, превратившееся в навязчивую идею, и каждый отнесся к нему с уважением.

– Подождем, – сказал Паганель майору и Тому Остину, – отдохнем немного и восстановим силы. Это нам необходимо независимо от того, возобновим ли мы наши поиски или будем продолжать наш путь.

– Да, – ответил Мак-Наббс, – останемся здесь, раз этого хочет Эдуард. Он надеется – но на что он надеется?

– Бог его знает, – сказал Том Остин.

– Бедный Роберт! – промолвил Паганель, вытирая слезы.

В долине росло множество деревьев. Майор выбрал место под группой высоких рожковых деревьев и распорядился разбить временный лагерь. Несколько одеял, оружие, немного сушеного мяса и риса – вот все, что уцелело у путешественников. Вблизи протекала речка, где черпали еще мутную после обвала воду. Мюльреди развел на траве костер и вскоре подал своему хозяину горячий, подкрепляющий силы напиток. Но Гленарван отказался от него и продолжал лежать в оцепенении на раскинутом пончо.

Так прошел день. Настала ночь, такая же тихая и безмятежная, какой была вначале и предыдущая ночь. В то время как все улеглись, хотя и не засыпали, Гленарван снова отправился на поиски по склонам Кордильер. Он прислушивался, надеясь, что расслышит призыв мальчика. Он поднялся высоко, углубился далеко в горы один и, приложив ухо к земле и стараясь укротить биение сердца, прислушивался.

В течение всей ночи бедный лорд блуждал в горах. То Паганель, то майор шли за ним следом, готовые поддержать его на скользких гребнях, у края пропасти, куда увлекала его бесполезная отвага. Но его последние усилия, его стократ повторяемый призыв: «Роберт! Роберт!» – оказались бесплодными, – оплакиваемое им имя повторяло лишь эхо.

Настало утро. Друзьям пришлось идти за Гленарваном на отдаленное плоскогорье и силой увести в лагерь. Он был в невыразимом отчаянии. Кто осмелился бы заговорить с ним о дальнейшем пути, кто посмел бы предложить ему покинуть эту роковую долину? А между тем не хватало уже съестных припасов. Где-то вблизи должны были находиться те аргентинские проводники, о которых говорил им катапас, и лошади, необходимые для перехода через пампу. Вернуться было гораздо трудней, чем идти вперед. Кроме того, было условлено встретиться с «Дунканом» на побережье Атлантического океана. Эти веские соображения не допускали дальнейшего промедления, и в общих интересах необходимо было продолжать путь.

Мак-Наббс попытался отвлечь Гленарвана от его горестных мыслей. Долго уговаривал он друга, но тот, казалось, не слышал его и только отрицательно качал головой. Наконец он пробормотал:

– Выступать?

– Да, выступать.

– Подождем еще час.

– Хорошо, подождем, – согласился майор.

Час прошел, Гленарван стал умолять переждать еще час. Казалось, что это приговоренный к смерти молит о продлении жизни. Так шло время приблизительно часов до двенадцати. Наконец Мак-Наббс, посоветовавшись со всеми, решительно заявил, что надо отправляться в путь, ибо от этого зависит жизнь всех его спутников.

– Да, да, – отозвался Гленарван, – надо, надо отправляться.

Но, говоря это, он не глядел на Мак-Наббса. Его взор был устремлен на какую-то черную точку высоко в небе. Вдруг он поднял руку и замер.

– Вон там, там! – крикнул Гленарван. – Смотрите! Смотрите!

Все взглянули туда, куда он так настойчиво указывал. В это время черная точка заметно увеличилась. Это была птица, парившая на неизмеримой высоте.

– Это кондор, – сказал Паганель.

– Да, кондор, – отозвался Гленарван. – Как знать! Он несется сюда, снижается… Подождем.

На что надеялся Гленарван? Не помутился ли его рассудок? Что значили слова: «Как знать»?

Паганель не ошибся: все яснее и яснее можно было разглядеть кондора. Этот великолепный хищник, перед которым некогда благоговели инки[70]70
  Инки – древнее индейское племя.


[Закрыть], был царем Анд. В этом краю он достигает необычайно крупных размеров. Сила его изумительна, он нередко сталкивает в пропасть быка. Он набрасывается на бродящих по равнинам овец, козлят, телят и, вцепившись в жертву, поднимается с ней на большую высоту. Нередко кондор парит на высоте двадцати тысяч футов, то есть на высоте, недоступной человеку. Отсюда этот невидимый царь воздушных пространств зорко оглядывает землю и замечает там такие неуловимые глазом предметы, что изумляет естествоиспытателей.

Но что такое заметил этот кондор? Быть может, труп Роберта Гранта?

– Как знать! – повторял Гленарван, не спуская с него глаз.

А чудовищная птица приближалась, то паря в воздухе, то стремительно падая вниз, словно неодушевленное тело, брошенное в пространство. Но вскоре хищник начал описывать большие круги не выше чем семьсот футов над землей. Теперь кондора можно было рассмотреть ясно: ширина его могучих расправленных крыльев превышала пятнадцать футов, он держался в воздухе, еле взмахивая ими, так как большим птицам свойственно летать с величественным спокойствием, тогда как насекомым, чтобы удержаться в воздухе, приходится беспрестанно махать крыльями.

Майор и Вильсон схватили карабины. Гленарван жестом их остановил. Кондор описывал круги над одним из недоступных для человека плато Кордильер, находившимся приблизительно в четверти мили от наших путников. Огромная птица носилась с головокружительной быстротой, то выпуская, то пряча страшные когти, время от времени тряся своим хрящеватым гребнем.

– Это там! Там!.. – крикнул Гленарван.

Вдруг в его голове промелькнула догадка.

– Если Роберт еще жив! – воскликнул он в ужасе. – То эта птица… Стреляйте, друзья мои, стреляйте!

Но было уже поздно: кондор исчез за высокими выступами скалы. Прошла секунда, показавшаяся столетием… Но вот огромная птица появилась снова; она летела медленнее, отягощенная грузом.

Раздался вопль ужаса – в когтях у кондора висело и качалось безжизненное тело, то было тело Роберта Гранта. Хищник, вцепившись в одежду мальчика, парил в воздухе футах в ста пятидесяти над лагерем. Он заметил путешественников и, стремясь со своей тяжелой добычей поскорее скрыться, мощно рассекал крыльями воздух.

– А! – крикнул Гленарван. – Пусть лучше тело Роберта разобьется о скалы, чем послужит…

Он не договорил и, схватив карабин Вильсона, прицелился в кондора, но рука его дрожала, глаза заволоклись туманом, он не мог навести ружье.