Текст книги "Север против Юга"

8. ПОСЛЕДНЯЯ НЕВОЛЬНИЦА

В тот же вечер Джемс Бербанк рассказал семье обо всем, что происходило в суде. Всякому стало ясно, какую гнусную роль сыграл в этом деле Тексар. Именно по его настоянию и под давлением подонков населения Джэксонвилла была послана в Кэмдлес-Бей судебная повестка. А поведение судей заслуживало только одобрения. В ответ на обвинение Тексара они потребовали от него веских доказательств, что связь с федералистами действительно существует. Но так как Тексар привести таких доказательств не смог, Джемс Бербанк был оставлен на свободе.

Среди этих бездоказательных обвинений было упомянуто, однако, имя Джилберта. Никто, кажется, и не сомневался в том, что молодой человек находится в рядах армии северян. И разве отказ отвечать на этот вопрос не был уже полупризнанием со стороны Джемса Бербанка?.

Легко представить себе, какие опасения и страхи родились поэтому в душе миссис Бербанк, Алисы и вообще у всей семьи. За невозможностью расправы над ускользнувшим от них сыном не вздумают ли джэксонвиллские мерзавцы обрушиться на его отца? Тексар, вероятно, просто хвастал, обещая представить через несколько дней доказательства. Но ведь нет ничего невозможного в том, что ему удастся их раздобыть, и в каком отчаянном положении они все тогда окажутся!

– Бедный Джилберт! – вскричала миссис Бербанк. – Какой ужас – знать, что он так легко может попасть в когти Тексара, который ни перед чем не остановится, чтобы добиться своего.

– А нельзя ли сообщить ему о том, что произошло в Джэксонвилле? – спросила Алиса.

– Да, да, – поддержал ее Стэннард. – Необходимо, чтобы он понял, что малейшая неосторожность с его стороны может погубить и его и нас.

– Но как же мы дадим ему знать? – возразил Джемс Бербанк. – Вокруг Кэмдлес-Бея несомненно шныряют шпионы. Ведь успели же они выследить гонца Джилберта. Наше письмо может попасть в руки Тексара, а гонца с устным поручением могут по дороге схватить и задержать. Нет, друзья мои, уж лучше не делать никаких попыток, которые могли бы только ухудшить положение; дай только бог, чтобы федеральная армия поскорее вступила во Флориду и освободила в ней честное меньшинство от негодяев, составляющих большинство!

Джемс Бербанк был вполне прав. Вступать в сношения с Джилбертом, когда плантацию окружали шпионы, значило подвергать себя напрасному риску. Ведь близок был час, когда он, Бербанк, а с ним и все сторонники Севера, живущие во Флориде, будут в полной безопасности под защитой армии федералистов. Коммодор Дюпон чуть ли не завтра же должен отплыть из Эдисто. И со дня на день нужно было ожидать известия о вступлении его эскадры в бухту Сент-Андрус.

Потом Джемс Бербанк рассказал о важном инциденте, разыгравшемся перед судьями Джэксонвилла, о том, как он вынужден был ответить на вызов, брошенный ему Тексаром; как, в сознании своего права и уступая голосу совести, он всенародно объявил об уничтожении рабства во всех своих владениях. Он первый в Южных штатах сделал это добровольно, а не в силу военных успехов северян.

Смелый и великодушный поступок! Но каковы будут его последствия – предвидеть трудно. Одно было несомненно: он не только не облегчит положения Бербанка в этом рабовладельческом крае, но и вызовет волнения среди невольников соседних плантаций. Ну что ж! Семья Бербанков, оценив великодушие этого жеста, одобрила поступок своего главы.

– Джемс! – воскликнула миссис Бербанк. – Что бы там ни случилось, но ты был прав, ответив так на гнусные нападки этого негодяя!

– Мы все гордимся вами, отец! – сказала Алиса, впервые называя Бербанка этим нежным именем.

– Дочь моя, когда Джилберт и федералисты придут, наконец, во Флориду, они не найдут в Кэмдлес-Бее ни одного раба, – отвечал Бербанк.

– Благодарю вас, хозяин, – сказала молчавшая до тех пор Зерма, – благодарю вас и за себя и за других невольников; но что касается меня – я никогда и не чувствовала себя у вас рабой. Вы так добры, так великодушны, что я всегда была такою же свободной, как сегодня.

– Правда, Зерма, – ответила миссис Бербанк, – мы как любили тебя прежде, так же будем любить и теперь.

Не в силах скрыть своего волнения, Зерма схватила малютку Ди в объятия и горячо прижала ее к груди.

Кэррол и Стэннард с жаром пожали Джемсу Бербанку руку, давая ему понять, что они вполне одобряют его смелый и честный поступок!

Домашние Бербанка, восторгаясь его великодушием, очевидно, забыли об опасных последствиях, которые мог вызвать этот поступок.

Никто в Кэмдлес-Бее, – кроме управляющего Пэрри, разумеется, – не порицал Джемса Бербанка. Но почтенный Пэрри, совершавший в это время обход плантации, должен был вернуться только к ночи и не знал еще о событии, которое должно было прийтись ему не по вкусу.

Приближалась ночь, и пора было ложиться спать. Прощаясь с домашними, Джемс Бербанк предупредил их, что завтра же объявит неграм о своем решении.

– Сообщи им об освобождении при нас, Джемс, – попросила миссис Бербанк.

– Мы все хотим присутствовать при этом.

– Да, да, все, – подтвердил Эдвард Кэррол.

– А мне, папа, можно? – спросила Ди.

– Можно, малютка, разумеется можно.

– Зерма, неужели ты от нас тогда уйдешь? – спросила девочка.

– Да нет же, дорогая моя, нет, не уйду, – отвечала мулатка. – Я никогда с тобой не расстанусь.

Были отданы обычные распоряжения об охране плантации, и вся семья разошлась на ночь по своим комнатам.

Первый, кого встретил на следующее утро в парке Бербанк, был его управляющий. Тот еще ни о чем не догадывался. И Пэрри узнал новость из уст самого Бербанка, который предвидел заранее, как будет огорошен его управляющий.

– О, мистер Джемс! Мистер Джемс! – только и нашелся он сказать.

– Ведь это не должно было вас особенно удивить, Пэрри, – сказал Бербанк. – Я лишь предупредил события. Об освобождении невольников обязан подумать каждый уважающий себя плантатор.

– Уважающий себя, мистер Джемс? При чем же тут самоуважение?

– Ну, если не уважающий себя, то по крайней мере радеющий о собственной пользе… если это для вас понятнее.

– Радеющий о своей пользе, мистер Джемс? О пользе?.. И вы решаетесь это говорить?

– Решаюсь, дорогой Пэрри, и будущее покажет, что я совершенно прав.

– Но где же мы будем тогда брать рабочих, мистер Джемс?

– Будем нанимать негров, Пэрри.

– Да ведь если неграм дать право не работать, так они ни за что работать не станут!

– Не беспокойтесь, станут, и усерднее прежнего, потому что свободный труд не то, что работа из-под палки.

– Нет, мистер Джемс, ваши негры уйдут от вас, как только вы их освободите.

– Очень буду удивлен, любезный Пэрри, если уйдет хоть один из них.

– Значит, я уже не управляющий кэмдлес-бейскими неграми?

– Зато вы управляющий кэмдлес-бейской плантацией, и я полагаю, что для вас гораздо приятнее управлять свободными людьми, чем рабами.

– Но, мистер Джемс…

– Дорогой Пэрри, предупреждаю вас, что у меня заранее готовы ответы «а все ваши „но“. Примиритесь же с событием, которое все равно было неизбежно и которое все мои домашние встретили с радостью.

– А негры уже знают об этом?

– Нет еще, и пожалуйста, Пэрри, не говорите им пока ничего. Я сам им сегодня же объявлю. В три часа велите всем собраться в парке и только предупредите негров, что я хочу сделать очень важное сообщение.

Управляющий удалился, изумленно пожимая плечами и бормоча:

– Негры – и вдруг свободные люди! Негры – вольнонаемные! Негры – сами себе господа! Да что же это такое? Коренной переворот, революция, это значит все человеческие законы побоку!.. Противоестественно… да, совершенно противоестественно!

Утром Бербанк, Кэррол и Стэннард поехали осматривать северную границу плантации. Негры как обычно трудились на полях риса, кофе и сахарного тростника. Кипела работа и на лесопильнях и стройках. Секрет, стало быть, еще никому не известен. Из Джэксонвилла и его окрестностей никаких вестей еще не дошло, и о намерении Бербанка не знали даже те, кого оно непосредственно касалось.

Бербанк и его друзья осмотрели тщательно границы плантации. Можно было, однако, опасаться, что после всего случившегося накануне толпа разнузданных подонков из Джэксонвилла или окрестных деревень двинется на Кэмдлес-Бей. Но пока ничего такого не было заметно, на реке и на берегу было спокойно. Шпионы не появлялись. В 10 часов утра прошел вверх по реке «Шаннон», но у пристани Кэмдлес-Бея не остановился и продолжал свой путь в Пиколату, так что ни с низовий, ни с верховий реки обитателям Касл-Хауса ничего пока не грозило.

К двенадцати часам трое друзей вернулись домой, где их уже ждали к завтраку. Все семейство вздохнуло свободнее, беседа пошла оживленней. Положение, казалось, стало менее напряженным. И все пришли к заключению, что джэксонвиллские власти немного обуздали партию Тексара. Если такое положение продлится еще несколько дней, северяне вступят во Флориду и местным аболиционистам нечего будет бояться каких бы то ни было насилий.

Джемс Бербанк, стало быть, мог совершенно спокойно осуществить свое намерение и объявить об освобождении своих рабов – первый случай добровольного освобождения негров во всех рабовладельческих штатах.

Всех больше должен был обрадоваться свободе молодой, двадцатилетний негр Пигмалион, или попросту Пиг. Он числился работником при Касл-Хаусе, жил там и не работал ни на поле, ни в мастерских. Парень он был чудаковатый, тщеславный и с ленцой, и многое ему сходило с рук лишь благодаря доброте хозяев. Когда возник вопрос об уничтожении рабства, стоило послушать, с каким пафосом он разглагольствовал о свободе и равенстве всех людей. Кстати и некстати произносил он перед своими собратьями самые высокопарные речи, над которыми они, не стесняясь, подсмеивались. В своих речах он возносился выше облаков, тогда как на деле он и по земле ступал нетвердо. По существу же это был добродушнейший малый, и ему позволяли ораторствовать сколько душе угодно. Когда управляющий Пэрри бывал в духе, он заводил с чернокожим пропагандистом настоящие прения. Легко представить себе, как должен был встретить Пиг весть об освобождении, возвращавшем ему его человеческое достоинство.

Неграм ведено было собраться к трем часам в парке перед домом. Их предупредили, что мистер Бербанк намерен сделать им очень важное сообщение. К трем часам, как и было назначено, невольники стали собираться перед домом. Пообедав в полдень, они больше уже не возвращались к своей работе – в мастерских, на полях или в лесу. Им захотелось приодеться, сменить свое рабочее платье на праздничное, как было у них заведено, когда их допускали за ограду господского парка. В поселках стояла суета. Обитатели их сновали из хижины в хижину. Управляющий Пэрри расхаживал, ворча:

– Подумать только: сейчас еще этими неграми можно торговать, как скотом, а не пройдет и часу, как они будут свободными людьми, их уже не продашь и не купишь. Нелепо, нелепо, я всегда буду это твердить, всегда, до последнего вздоха. Это противоестественно, что бы там ни говорили и ни делали мистер Бербанк, президент Линкольн, все северяне-федералисты и либералы всех стран. Да, противоестественно и нелепо!

Как раз в эту минуту раздраженному управляющему подвернулся под руку Пиг, ничего, конечно, еще не знавший.

– Зачем нас созывают, мистер Пэрри? – спросил он. – Не можете ли вы мне сказать?

– Могу, дуралей, для того, чтобы…

Но тут управляющий спохватился и умолк. В то же время ему пришла вдруг в голову одна мысль.

– Ступай-ка сюда, Пиг, – сказал он.

Пигмалион подошел.

– Деру я тебя иногда за уши?

– Да, мистер Пэрри, это ваше право, но только оно противно и человеческой справедливости и божеским законам.

– Хорошо, но все-таки это мое право, не так ли?.. Давай же, я воспользуюсь им еще раз.

И, не обращая внимания на крики Пига, управляющий выдрал его за длинные уши, впрочем, совсем не больно, а просто так, для острастки. Воспользовавшись в последний раз своим правом, почтенный мистер Пэрри почувствовал как бы некоторое облегчение.

В три часа на ступенях крыльца Касл-Хауса показался Джемс Бербанк со всем своим семейством. Перед домом стояла толпа в семьсот человек негров – мужчин, женщин и детей. Притащились даже дряхлые старики, не способные к работе и жившие на покое в поселках Кэмдлес-Бея. Этих стариков было человек двадцать.

Толпа затихла. По знаку Джемса Бербанка мистер Пэрри и его помощники подтолкнули негров поближе к крыльцу, чтобы каждый мог ясно слышать то, что будет говорить плантатор.

– Друзья мои! – обратился к ним Джемс Бербанк. – Вы знаете, что в Соединенных Штатах кипит кровавая междоусобная война. Главная причина этой войны – вопрос о невольничестве. Юг стоит за сохранение рабства, считая, что блюдет тем самым свои интересы, Север во имя человечности выступает против рабовладения. Бог помог защитникам правого дела, и оружие их уже не раз прославилось победой. Я, друзья мои, северянин по происхождению и всегда, не скрывая этого, был сторонником уничтожения рабства, хотя и не имел возможности применять свои убеждения на деле. В настоящее время обстоятельства сложились так, что я могу, не откладывая больше, действовать согласно моим взглядам. Выслушайте же со вниманием, что я вам скажу от себя и от имени всей моей семьи.

По толпе прошел гул, но тотчас же утих. Тогда Джемс Бербанк громким голосом объявил во всеуслышание:

– «С нынешнего дня, то есть с двадцать восьмого февраля тысяча восемьсот шестьдесят второго года, все невольники на моей плантации навсегда освобождаются от рабства. Они вольны располагать собою как хотят. С нынешнего дня в Кэмдлес-Бее нет больше ни одного невольника, а есть одни лишь свободные люди».

В ответ ему грянуло восторженное «ура!». Сотни рук протянулись к нему в порыве горячей благодарности. На всех устах было имя Джемса Бербанка. Толпа придвинулась вплотную к крыльцу. Мужчины, женщины, дети – все стремились поцеловать руку своего освободителя. Неописуемые радость и восторг, еще усиленные неожиданностью, преисполнили сердца освобожденных. Пигмалион суетился, жестикулировал и ораторствовал больше всех.

Тогда выступил из толпы самый старый из негров, поднялся на первые ступеньки крыльца и, выпрямившись, взволнованным голосом обратился к Бербанку:

– Примите, мистер Бербанк, горячую благодарность освобожденных невольников Кэмдлес-Бея за то, что из ваших уст раздались первые слова об отмене рабства «а земле штата Флориды!

Старик медленно поднялся еще на несколько ступеней, приблизился к Джемсу Бербанку и поцеловал у него руку. Маленькая Ди потянулась к старику. Он взял девочку на руки и показал ее толпе.

– Ура мистеру Бербанку! Ура!

Этот ликующий крик гулко разнесся по окрестностям и долетел, вероятно, до Джэксонвилла, дав знать жителям его, что великий акт освобождения свершился.

Семья Бербанков была растрогана до глубины души. Тщетно пыталась она унять восторг толпы – крики не умолкали и стихли тогда лишь, когда Зерма поднялась на ступеньки крыльца и попросила слова.

– Вот, друзья мои, – сказала она, – мы все теперь свободны. Свободою своей мы обязаны великодушию того, кто был нашим хозяином и лучшим из хозяев.

– Да!.. Да!.. – закричали с восторженной благодарностью сотни голосов.

– Каждый из вас может теперь располагать собою как угодно, – продолжала Зерма. – Кто хочет, может уйти с плантации и жить как ему заблагорассудится. О себе скажу, что я поступлю, как велит мне сердце, и я думаю, что большинство из вас сделает то же. Седьмой уже год я живу в Кэмдлес-Бее. И я и мой муж здесь жили, здесь же оба хотим умереть. Я прошу мистера Бербанка оставить нас у себя: мы будем так же служить ему вольными, как служили рабами. Кто согласен со мной?

– Все!.. Все!.. – дружно закричала толпа.

Это единодушие показало, как любим был хозяин Кэмдлес-Бея, какими узами доверия и признательности были связаны с ним освобожденные им невольники.

Тогда Бербанк снова обратился к толпе. Он сказал, что желающие могут оставаться у него служить на новых условиях, что нужно только уговориться относительно их прав и вознаграждения, которое каждый из негров должен впредь получать за свой труд. Но прежде всего, прибавил он, надлежит узаконить освобождение, а потому каждому вольноотпущенному будет выдан по всем правилам составленный документ об освобождении, для него самого и для всего его семейства, который вернет им человеческие права.

Эти бумаги были тут же розданы неграм помощниками управляющего. Они давно уже были заготовлены и заранее подписаны Джемсом Бербанком. Негры получили свои документы с самым трогательным выражением признательности.

День закончился веселым праздником. Хотя назавтра неграм предстояло снова приняться за работу, – день освобождения должен был быть отпразднован всей плантацией; семья Бербанков во время этого праздника была окружена проявлениями самой искренней любви и безграничной преданности.

Пэрри как неприкаянный блуждал среди своего бывшего человеческого стада.

– Ну, Пэрри, что вы теперь скажете? – спросил его Бербанк.

– Что же сказать? Хоть вы негров и освободили, но они так и остались неграми, африканцами и ничуть от этого белее не стали: черными на свет родились, черными и помрут.

– Зато жить теперь будут, как белые, а это – главное, – возразил, улыбаясь, Бербанк.

Семейный обед в Касл-Хаусе прошел в этот день особенно весело. Бербанки чувствовали себя счастливыми и с надеждой смотрели на будущее. Еще несколько дней – и спокойствие Флориды обеспечено. Никаких дурных вестей из Джэксонвилла не приходило. Возможно, что поведение Джемса Бербанка на суде произвело на большую часть тамошних жителей благоприятное впечатление.

В Касл-Хаусе обедал а этот день и Пэрри, которому волей-неволей приходилось принимать участие в событии, помешать которому он не мог. Управляющий сидел за столом против того самого старика негра, который от имени освобожденных благодарил Бербанка. Джемс Бербанк позвал своего вольноотпущенника на обед, чтобы показать ему и его собратьям, что для хозяина Кэмдлес-Бея освобождение негров не пустые слова.

Сквозь открытые окна в столовую долетали веселые крики ликующих негров. Весь парк сверкал иллюминацией. Разноцветные огни горели в разных местах плантации. В середине обеда явилась депутация от вольноотпущенных и поднесла «мисс Ди Бербанк из Кэмдлес-Бея» великолепнейший букет цветов, несомненно лучший из тех, которые ей приходилось получать до сих пор. Не было конца-изъявлениям благодарности и восторженным излияниям.

Обед окончился. Бербанки из столовой перешли в холл перед тем как разойтись на ночь по своим комнатам. Казалось бы, день, ознаменованный столь радостным событием, должен был в радости и закончиться. К восьми часам на плантации водворилась тишина и спокойствие, которые ничто как будто бы не должно было нарушить. Но вдруг под окнами Касл-Хауса послышались какие-то голоса.

Джемс Бербанк встал и пошел отворить дверь.

Несколько человек, громко разговаривая, дожидались у входа.

– Что случилось? – опросил Бербанк.

– Мистер Бербанк, – отвечал один из помощников управляющего, – у пристани остановилась лодка.

– Откуда она прибыла?

– С того берега.

– А кто в ней?

– Курьер джэксонвиллского магистрата.

– Что ему нужно?

– Он желает вас видеть. Вы разрешите ему выйти на берег?

– Разумеется!

Миссис Бербанк подошла к мужу, а Алиса поспешила к окну. Стэннард и Кэррол направились к дверям. Зерма встала со своего места, схватив за руку маленькую Ди. У всех явилось предчувствие чего-то недоброго.

Помощник управляющего пошел на пристань и через четверть часа вернулся в сопровождении приехавшего из Джэксонвилла курьера.

На курьере был мундир местной милиции. Его ввели в холл, и он спросил, может ли он видеть Джемса Бербанка.

– Это я, – отозвался Бербанк. – Зачем я вам нужен?

– Я должен вручить вам пакет.

Курьер подал Бербанку большой конверт с печатью.

Сломав печать и развернув бумагу, Джемс Бербанк прочел следующее:

«Вновь избранный магистрат города Джэксонвилла постановляет: всякий невольник, освобожденный вопреки установленному в Южных штатах порядку, подлежит немедленному изгнанию из Флориды.

Постановление это должно быть выполнено в течение сорока восьми часов; в случае невыполнения – будет применена сила.

Джэксонвилл, 28 февраля 1862 года.

Тексар».

Итак, законные власти в городе уже свергнуты, и там хозяйничают теперь Тексар и его приспешники.

– Какой будет ответ? – спросил курьер.

– Никакого, – отвечал Джемс Бербанк.

Курьер ушел, и лодка отвезла его обратно в Джэксонвилл.

Стало быть, согласно приказанию негодяя-испанца, бывшие невольники Бербанка подлежали изгнанию из графства. Они изгонялись с территории Флориды только потому, что стали свободными! И Джемсу Бербанку предстояло лишиться преданных слуг, на которых он мог положиться, если бы понадобилось защищать плантацию.

– Быть свободною на таких условиях! – вскричала Зерма. – Да ни за что на свете! Не нужно мне и свободы, если так. Нет, хозяин, лучше уж я останусь невольницей, только бы мне не разлучаться с вами!

И с этими словами Зерма, схватив свой документ об освобождении, разорвала его на клочки и упала к ногам Джемса Бербанка.