Текст книги "Двадцать тысяч лье под водой"

Глава седьмая
Кит неизвестного науке вида

Хотя неожиданное падение застигло меня врасплох, я отчетливо помню все, что со мной происходило.

Сначала я погрузился футов на двадцать в воду. Плаваю я хорошо – пусть не так мастерски, как Байрон или Эдгар По, – так что ничуть не растерялся. Пара энергичных движений ногами вернули меня на поверхность.

Первым делом я поискал глазами фрегат. Заметил ли экипаж мое исчезновение? Повернул ли «Авраам Линкольн» на другой галс? Приказал ли капитан Фаррагут послать за мной шлюпку? Есть ли надежда на спасение?

Меня окружала кромешная тьма. На востоке смутно угадывались исчезающие вдали очертания какой-то темной массы – ее огни угасали по мере удаления. Это был фрегат. Я понял, что погиб.

– Сюда! Я здесь! – кричал я, отчаянно гребя в сторону «Авраама Линкольна».

Мне мешала одежда. Намокнув, она прилипла к телу и сковывала движения. Я шел ко дну! Я задыхался!..

– Помогите!

Это был мой последний крик. Рот захлестнуло водой. Я барахтался из последних сил, погружаясь в морскую пучину…

Вдруг чья-то могучая рука схватила меня за одежду и вытащила на поверхность воды, а потом я услышал, как чей-то голос произнес у самого моего уха:

– Если господин изволит опереться на мое плечо, ему станет гораздо легче плыть.

Я вцепился в руку моего верного Конселя.

– Это ты! – выдохнул я. – Ты!

– Собственной персоной, – ответил Консель, – и в полном распоряжении господина профессора.

– Тебя тоже выбросило за борт вместе со мной?

– Нет. Но поскольку мой долг – служить господину профессору, я последовал за ним.

Благородный Консель считал свой поступок естественным!

– А фрегат? – спросил я.

– Фрегат? – усмехнулся Консель, переворачиваясь на спину. – Думаю, господину профессору не стоит на него рассчитывать.

– Почему?

– Потому что, когда я прыгнул в море, вахтенные кричали: «Винт и руль сломаны!»

– Сломаны?

– Да! Чудовище пробило их своим клыком. Кажется, в остальном «Авраам Линкольн» не пострадал. Но, к несчастью для нас, потерял управление.

– Тогда нам конец!

– Возможно, – спокойно ответил Консель. – Тем не менее у нас в запасе еще несколько часов, а за несколько часов может произойти все, что угодно!

Невозмутимое хладнокровие Конселя придало мне сил. Я стал грести энергичнее, хотя из-за одежды, которая сковывала меня, как свинцовая мантия, с трудом держался на воде. Консель это заметил.

– С позволения господина я разрежу, – сказал он.

И, просунув раскрытый нож мне под одежду, вспорол ее сверху донизу одним ловким движением. А затем проворно помог мне высвободиться, пока я греб за двоих. В свою очередь, я оказал Конселю ту же услугу, после чего мы продолжили «плавание», идя параллельными курсами.

Впрочем, положение улучшилось не намного. Быть может, нашего исчезновения не заметили, а если и заметили, потерявший управление фрегат все равно не мог подойти к нам против ветра. Значит, оставалось рассчитывать только на шлюпки.

Пока один из нас будет неподвижно лежать на спине…

Спокойно выслушав мои аргументы, Консель составил план действий. Удивительный малый! Благодаря свой флегматичной натуре он чувствовал себя в воде, как рыба!

Итак, мы пришли к выводу, что единственный шанс спастись – дождаться шлюпку «Авраама Линкольна», а потому нужно протянуть как можно дольше. Я решил, что необходимо распределить силы, чтобы те не иссякли одновременно, и вот что мы придумали: пока один из нас будет неподвижно лежать на спине, скрестив руки и вытянув ноги, другой продолжит плыть, толкая его перед собой. Через десять минут мы поменяемся ролями; действуя таким образом, мы сумеем продержаться на воде нескольких часов – а может, и до самого рассвета.

Шанс призрачный, но ведь надежда умирает последней! К тому же нас было двое. Даже если бы я и захотел избавиться от малейших иллюзий и впасть в отчаяние, клянусь, у меня ничего не вышло бы – хотя это может показаться неправдоподобным! Столкновение фрегата с нарвалом произошло около одиннадцати часов вечера. А значит, по моим расчетам, до рассвета нам предстояло плыть еще восемь часов. Вполне осуществимая задача, если сменять друг друга. Море было спокойным, мы почти не утомлялись. Время от времени я пытался проникнуть взглядом сквозь густую тьму, нарушаемую лишь фосфоресценцией моря, потревоженного нашими движениями. Я смотрел на светящиеся волны, которые разбивались о мою руку; их зеркальная поверхность покрывалась жидкими пятнами. Нас словно окунули в чан, заполненный ртутью!

Около часа ночи я ощутил крайнюю усталость. От дикого напряжения мои конечности сводило судорогами. Конселю пришлось меня поддерживать, и вся забота о нашем спасении легла теперь на его плечи. Вскоре бедняга начал выбиваться из сил; его дыхание стало частым и прерывистым. Я понял, что долго он не продержится.

– Оставь меня! Оставь! – говорил я ему.

– Бросить господина одного? Никогда! – отвечал он. – Лучше утонуть первым!

В этот момент из-за тучи, которую ветер погнал на восток, выглянула луна. Поверхность моря заискрилась под ее лучами. Этот благотворный свет придал нам сил. Подняв голову, я осмотрелся. И вдруг заметил на горизонте фрегат. Он был в пяти милях от нас и казался едва различимой бесформенной тенью. Но ни единой шлюпки!

Я хотел крикнуть. Пустая затея: поди докричись на таком-то расстоянии! Мне так и не удалось разомкнуть распухших губ. Однако Консель еще мог выговаривать хоть какие-то слова – я услышал, как он несколько раз повторил:

– Сюда! Мы здесь!

На мгновение замерев, мы прислушались. И вдруг – хотя, возможно, у меня просто зазвенело в ушах, – мне почудилось, что кто-то отозвался на крик Конселя.

– Ты слышал? – прошептал я.

– Да! Да!

И Консель вновь огласил пространство отчаянным криком.

На этот раз ошибки быть не могло! Человеческий голос откликнулся на наш зов! Был ли то голос какого-нибудь затерянного в океане бедолаги, еще одной жертвы рокового столкновения? Или с фрегата все-таки отправили шлюпку, и матросы окликали нас в темноте?

Консель собрал последние силы, оперся на мое плечо, что потребовало от меня невероятного напряжения, высунулся наполовину из воды и в изнеможении рухнул обратно.

– Что ты увидел?

– Я увидел… – пробормотал он, – увидел… Впрочем, после поговорим… Нам лучше поберечь силы!..

Что же он увидел? И тут, сам не знаю почему, мне на ум впервые пришла мысль о морском чудовище!.. Но как тогда объяснить человеческий голос? Времена, когда Ионы находили приют в желудке китов, давно прошли!

Консель по-прежнему тащил меня на буксире. Иногда он поднимал голову, смотрел вдаль и издавал возглас, чтобы определить направление по ответному крику, который звучал все ближе. Однако я его почти не слышал. Силы мои иссякли; пальцы разжались; рука больше не служила мне точкой опоры; судорожно открытый рот заполнялся соленой водой; тело коченело от холода. В последний раз подняв голову, я ушел под воду…

И тут же ударился о что-то твердое. А затем почувствовал, как меня подхватили и вытащили на поверхность. Испустив вздох облегчения, я потерял сознание…

Довольно быстро я пришел в себя – очевидно, благодаря энергичным растираниям, сотрясавшим мое тело. И приоткрыл глаза…

– Консель! – произнес я вполголоса.

– Господин меня звал? – ответил Консель.

Вдруг, в свете последних лучей клонящейся к горизонту луны я заметил лицо другого человека, не Конселя, и сразу его узнал.

– Нед! – воскликнул я.

– Он самый! И все еще преследует добычу! – ответил канадец.

– Вас тоже выбросило за борт во время столкновения?

– Да, господин профессор. Но мне повезло больше, чем вам: я почти сразу нашел прибежище на плавающем острове.

– Острове?

– Да. Вернее, на нашем гигантском нарвале.

– Как?

– Очень просто! Я быстро смекнул, почему мой гарпун не пробил его кожу, а лишь затупился.

– Так почему же, Нед, почему?

– Потому что у зверя этого вместо кожи – стальная броня! Вот так, господин профессор.

Нужно было срочно приходить в себя, вспоминать минувшие события и перепроверить все, в чем был так убежден.

Последние слова канадца совершили переворот в моем сознании. Я торопливо взобрался на самую высокую точку нашего наполовину погруженного в воду пристанища и попробовал ударить по нему ногой. Подо мной была твердая, непроницаемая поверхность, а вовсе не податливая масса, свойственная телам морских млекопитающих.

Однако эта твердая поверхность могла оказаться не более чем костным панцирем наподобие покрова допотопных животных, и тогда мне пришлось бы пересмотреть свою классификацию и отнести морское чудовище к рептилиям и амфибиям вроде черепах или крокодилов.

Но нет! Служившая нам опорой черная спина выглядела гладкой, отполированной и не чешуйчатой. При ударе она издавала металлический звук и, похоже, была сделана из скрепленных болтами стальных пластин.

Сомнений быть не могло! Животное, чудовище, явление природы, которое поставило в тупик ученых всего мира и потрясло воображение моряков обоих земных полушарий, оказалось явлением еще более удивительным – творением рук человеческих.

Даже если бы ученые доказали существование самых невероятных, самых мифических созданий, я не был бы столь поражен. Все, что есть на свете чудесного, исходит от Творца – это вполне естественно. Но увидеть вдруг собственными глазами нечто невозможное, сверхъестественное и притом явно сотворенное человеком было для меня слишком большим потрясением!

Однако ничего не оставалось, кроме как признать очевидное. Мы лежали на поверхности некоего подводного судна, которое, насколько я мог судить, имело форму огромной стальной рыбы. Нед Ленд уже составил свое мнение по этому вопросу. Конселю и мне пришлось с ним согласиться.

– В таком случае, – сказал я, – внутри у этой штуковины есть некий двигательный механизм и экипаж, который им управляет?

– Само собой! – ответил гарпунщик. – Хотя за те три часа, что я нахожусь на этом плавучем острове, он ни разу не подавал признаков жизни.

– Так значит, эта лодка никуда не плывет?

– Нет, господин Аронакс. Она дрейфует, отдавшись на волю волн.

– Тем не менее нам доподлинно известно, что она способна перемещаться с огромной скоростью. Чтобы развить такую скорость, нужен двигатель, а также механик, который будет его обслуживать. Из этого следует… что мы спасены!

Нед Ленд скептически хмыкнул.

В тот же миг, словно в подтверждение моих доводов, вода позади этого необычного аппарата забурлила – очевидно, под воздействием винта, – и он пришел в движение. Мы едва успели ухватиться за его верхушку, выступающую из воды приблизительно на восемьдесят сантиметров. К счастью, скорость была не слишком большой.

– Пока он движется в горизонтальной плоскости, волноваться не о чем, – пробурчал Нед Ленд. – Но если ему взбредет в голову начать погружение, я не дал бы за свою шкуру и двух долларов!

Мы лежали на поверхности некоего подводного судна.

А может, и того меньше. Итак, нам нужно было срочно связаться с кем-то из находящихся внутри этой махины. Я обшаривал ее поверхность в поисках какого-нибудь отверстия или дверцы – говоря техническим языком, некоего «смотрового люка». Увы! Стыки стальных пластин, надежно скрепленных болтами, были одинаковыми и идеально гладкими.

Впрочем, к тому моменту луна уже зашла, оставив нас в полной темноте. Нужно было дождаться дня, чтобы найти способ попасть внутрь подводного судна.

Таким образом, наше спасение зависело исключительно от прихоти неведомых рулевых, стоящих у штурвала этого аппарата: начни они погружение, мы бы неминуемо погибли! Но я не сомневался, что, если этого не произойдет, нам удастся с ними как-то связаться. В конце концов, им наверняка приходилось время от времени всплывать на поверхность океана, чтобы восполнить запасы кислорода – если, конечно, они не в состоянии сами его вырабатывать. А значит, в обшивке должно быть некое отверстие, через которое воздух поступает внутрь судна.

От надежды быть спасенными капитаном Фаррагутом пришлось отказаться. Мы двигались на запад; по моим оценкам, наша скорость – довольно умеренная – достигала двенадцати миль в час. Винт рассекал волны с безупречной ритмичностью, то и дело показываясь из воды, высоко вздымая фонтаны светящихся брызг.

К четырем часам утра скорость аппарата возросла. Мы с трудом переносили эту головокружительную гонку; волны хлестали по нам нещадно. К счастью, Нед обнаружил под рукой огромный рым, закрепленный на верхушке стального корпуса, и мы смогли крепко за него ухватиться.

Наконец эта долгая ночь миновала. К сожалению, несовершенство памяти не позволяет мне описать здесь все мои тогдашние ощущения. Но одну деталь я помню, как сейчас. Много раз, когда ветер стихал и море успокаивалось, мне казалось, что я слышу едва различимые, мимолетные звуки далеких аккордов. Что же это было за подводное судно, тайну которого тщетно пытался разгадать весь мир? Кем были населявшие его существа? Какое механическое устройство позволяло ему перемещаться с такой невиданной скоростью?

Забрезжил рассвет. Нас окутал утренний туман, который вскоре рассеялся. Я собрался было приступить к обследованию корпуса, образующего в верхней части судна нечто вроде горизонтальной платформы, как вдруг почувствовал, что мы погружаемся.

– Эй, какого дьявола! – крикнул Нед Ленд, топая ногой по гулкой стальной поверхности. – Пустите нас! Где ваше гостеприимство?

Однако перекричать оглушительный шум работающего винта было почти невозможно. К счастью, погружение приостановилось.

Вдруг изнутри послышался резкий лязг отпираемых засовов. Одна из металлических пластин приподнялась, и оттуда выглянул человек; он как-то странно вскрикнул и тут же исчез.

Спустя несколько минут из люка появились восемь крепких парней с закрытыми лицами; они молча схватили нас и поволокли внутрь грозного корабля.

Глава восьмая
Mobilis in mobile[41]41
  Подвижный в подвижном (букв. лат. «движущийся в движущемся»).


[Закрыть]

Это бесцеремонное похищение произошло с молниеносной быстротой. Мы и глазом моргнуть не успели. Уж не знаю, что испытывали мои спутники, когда их тащили в плавучую тюрьму, но я весь похолодел и покрылся мурашками. Кто эти люди? Очевидно, мы имели дело с новым типом пиратов, которые промышляли в морях на свой манер.

Едва узкая крышка люка над моей головой вновь закрылась, я очутился в кромешной тьме. Привыкшие к дневному свету глаза ничего не видели. Я почувствовал под босыми ногами железные перекладины приставной лестницы. Нед Ленд и Консель шли следом, грубо подталкиваемые захватчиками. Когда мы спустились, внизу лестницы отворилась какая-то дверь и тут же с лязгом захлопнулась у нас за спиной.

Мы остались одни. Где именно? Я мог только гадать. Кругом царил мрак, причем настолько непроницаемый, что даже спустя несколько минут мои глаза не улавливали тех робких искорок света, которые мерцают в воздухе даже в самую глухую ночь.

Нед Ленд, возмущенный столь бесцеремонным обращением, дал волю гневу.

– Тысяча чертей! – бушевал он. – Странное у них представление о гостеприимстве! Настоящие дикари! Не удивлюсь, если они окажутся людоедами! С них станется! Но клянусь, так просто меня сожрать не получится, – я не сдамся без боя!

– Успокойтесь, друг Нед, успокойтесь! Не кипятитесь раньше времени, – невозмутимо увещевал его Консель. – Нас еще не нанизали на вертел!

– На вертел, может, и не нанизали, но как пить дать сунули в печь! – возразил канадец. – Там такая же темень. К счастью, мой «bowie-knife»[42]42
  Нож Боуи (англ.) – крупный нож (тесак) со скосом на обухе и слегка загнутым кверху острием. Популярен в США и используется как боевой, охотничий или рабочий. Создан в 1830 году и назван по фамилии изобретателя.


[Закрыть] еще со мной, да и вижу я по-прежнему достаточно отчетливо, чтобы суметь им воспользоваться. Первый из бандитов, кто ко мне притронется…

– Не горячитесь, Нед! – осадил я гарпунера. – Бессмысленные угрозы до добра не доведут. Что если нас подслушивают? Давайте лучше попытаемся выяснить, где мы находимся!

Я на ощупь двинулся вперед и через пять шагов уперся в стену, обитую листовым железом. Повернувшись, я ударился о деревянный стол, возле которого стояло несколько табуретов. Пол нашей темницы был застлан толстыми циновками из новозеландского льна, которые скрадывали звук шагов. На голых стенах не обнаружилось ни намека на дверь или окно. Консель обследовал помещение, двигаясь в обратном направлении мне навстречу. Закончив осмотр, мы вернулись в центр каюты, имевшей, по всей вероятности, футов двадцать в длину и десять в ширину. Что касается высоты, то даже Нед Ленд, несмотря на свой внушительный рост, не смог ее измерить.

Мы просидели в полной темноте полчаса, как вдруг в глаза нам ударил ослепительно-яркий свет. Наша тюрьма внезапно озарилась, то есть заполнилась светящейся материей такой интенсивности, что поначалу ее яркость казалась невыносимой. По белизне и мощности излучения я сразу узнал электрическое сияние, от которого море вокруг подводной лодки чудесным образом фосфоресцировало. Непроизвольно зажмурившись, я через некоторое время приоткрыл глаза и увидел, что свет исходит из матовой полусферы, расположенной на потолке.

– Ну наконец-то! Теперь все ясно видно! – воскликнул Нед Ленд, стоявший в оборонительной позе с ножом в руке.

– Да, вот только наше положение отнюдь не прояснилось, – возразил я, отваживаясь на каламбур.

Наша тюрьма внезапно озарилась.

– Господину стоит набраться терпения, – сказал невозмутимый Консель.

Я смог разглядеть каюту в мельчайших подробностях. В ней не было ничего, кроме стола и пяти табуретов. Невидимая дверь, по-видимому, закрывалась герметично. Ни единого звука не доносилось до наших ушей. Внутри судно казалось безжизненным. Шло ли оно сейчас по поверхности океана или находилось в его глубинах? Я не мог угадать.

Однако шар света зажегся явно неспроста. Я не сомневался, что скоро появится и кто-нибудь из экипажа. Вряд ли о нашем существовании забыли, иначе не стали бы освещать темницу.

И в самом деле. Послышался скрежет отпираемого засова, дверь отворилась, и вошли двое мужчин.

Один был широкоплечий брюнет невысокого роста, крепкого сложения. Густые волосы, усы, живой проницательный взгляд. Во всем его облике проглядывала пылкость, присущая жителям южных провинций Франции. Как справедливо заметил Дидро, по жестам можно судить о характере человека, и низкорослый незнакомец служил тому наглядным примером. Я бы предположил, что он легко вплетает в свою речь метафоры, метонимии и эпитеты. Впрочем, мне так и не представился случай в этом убедиться, поскольку в разговоре со мной он всегда изъяснялся на странном, совершенно непонятном наречии.

Второй незнакомец заслуживает более подробного описания. Любой ученик Грасьоле[43]43
  Луи Пьер Грасьоле (1815–1865) – французский анатом, физиолог, зоолог. Изучал сравнительную анатомию головного мозга приматов и человека, а также взаимосвязь размеров головного мозга и интеллекта.


[Закрыть] или Энгеля[44]44
  Йозеф Энгель (1816–1894) – австрийский анатом.


[Закрыть] сумел бы прочитать его лицо как открытую книгу. Я без колебаний определил главные черты характера этого человека: благородная посадка головы и твердая решимость карих глаз говорили об уверенности в себе; бледность – о хладнокровии; подвижные брови – об энергичности; и, наконец, глубокое и ровное дыхание указывало на смелость – верный признак огромной жизненной силы.

Я добавил бы также, что он был горделив, что в его твердом, спокойном взгляде угадывался высокий интеллект и что все вместе взятое, от характерной мимики до жестов, – если верить наблюдениям физиономистов, – свидетельствовало о бесспорной искренности.

В его присутствии я «невольно» воспрял духом, с оптимизмом думая о предстоящей встрече.

Что касается возраста, ему могло быть и тридцать пять, и пятьдесят. Это был человек высокого роста, с широким лбом, прямым носом, четко очерченным ртом, прекрасными зубами, тонкими, удлиненными кистями рук – такой тип руки называется у хиромантов «психическим» и якобы выдает в своем обладателе натуру высокодуховную и страстную. Никогда прежде не доводилось мне встречать обладателя столь великолепной внешности. Примечательная деталь: его широко расставленные глаза, казалось, могли одновременно обозревать почти четверть горизонта! Позже мне предоставилась возможность убедиться в наличии этой способности, которая усиливалась невероятной зоркостью – еще большей, чем у Неда Ленда. Когда незнакомец останавливал взгляд на каком-либо предмете, его брови хмурились, большие веки сближались, словно охватывая зрачок и сужая поле зрения, и он смотрел! Да как! Под его взглядом отдаленные объекты становились как будто ближе и крупнее! Он словно заглядывал вам прямо в душу! Проникая сквозь непроницаемые для взора слои воды, читал в самых темных морских глубинах!..

Ему могло быть и тридцать пять, и пятьдесят.

Оба незнакомца были в беретах из меха калана[45]45
  Хищное морское млекопитающее из семейства куньих (также морская выдра, морской бобр).


[Закрыть], морских сапогах из тюленьих шкур и свободного кроя, не стеснявшей движений одежде из особой ткани.

Тот, что повыше, – очевидно, капитан, – внимательно посмотрел на нас, не говоря ни слова. Затем, повернувшись к своему спутнику, заговорил с ним на незнакомом мне наречии. Это был певучий, благозвучный и гибкий язык, в котором гласные имели самые разнообразные виды ударения.

В ответ второй человек кивнул и добавил два-три совершенно неразборчивых слова. Судя по направлению взгляда, он обращался прямо ко мне.

Я ответил на хорошем французском, что не расслышал вопроса. Он, похоже, тоже не понял меня. Положение становилось довольно затруднительным.

– Пусть господин расскажет им нашу историю, – посоветовал Консель. – Возможно, эти господа смогут уловить какие-то знакомые слова!

Я начал рассказ о наших приключениях, отчетливо выговаривая каждый слог и не упуская ни единой детали. Перечислив наши имена и должности, я должным образом представил профессора Аронакса, его слугу Конселя и господина Неда Ленда, гарпунщика.

Человек с мягким взглядом выслушал меня спокойно, даже вежливо, и с неподдельным вниманием. Однако, судя по безмятежному выражению лица, так ничего и не понял. Когда я закончил, он не произнес ни слова.

Оставалось только одно: попробовать изъясняться на английском. Возможно, мы сумеем понять друг друга с помощью этого почти универсального языка. Я знал его, как и немецкий, достаточно хорошо, чтобы бегло читать, но явно недостаточно, чтобы грамотно на нем изъясняться. Тем не менее нужно было найти хоть какой-то способ общения.

– Теперь вам слово, господин Ленд, – сказал я гарпунеру. – Постарайтесь вытащить из своих закромов самый безупречный английский, на котором когда-либо говорил англосакс, и пусть вам повезет больше, чем мне.

Нед не заставил себя уговаривать и заново рассказал мою историю. Я понял почти все – в общих чертах. Суть осталась той же, а вот форма изменилась. В силу своего характера канадец ее изрядно оживил. Он возмутился, что его бросили в темницу в нарушение прав человека, потребовал объяснить, на основании какого закона его держат взаперти, сослался на habeas corpus[46]46
  Хабеас корпус (от лат. habēre – «иметь» и corpus – «тело») – принцип неприкосновенности личности, используемый в англосаксонском уголовно-процессуальном праве. В соответствии с правилом хабеас корпус задержанный человек может обратиться к суду с жалобой на арест или задержание и потребовать выдачи специального судебного приказа, предписывающего доставить задержанного в суд для проверки законности такого ареста или задержания.


[Закрыть], пригрозил найти и покарать тех, кто незаконно лишил его свободы… Он лез из кожи вон, размахивал руками, кричал и под конец красноречивым жестом дал понять, что мы умираем с голоду.

Что было истинной правдой, хотя в общей сумятице мы об этом почти забыли.

К своему огромному удивлению, гарпунщик потерпел такое же фиаско. Лица наших посетителей остались непроницаемыми. Было совершенно очевидно, что язык Араго[47]47
  Франсуа Араго (1786–1853) – французский физик, астроном и политический деятель.


[Закрыть], как и язык Фарадея[48]48
  Майкл Фарадей (1791–1867) – английский физик-экспериментатор и химик.


[Закрыть], им в равной степени не понятны.

Крайне смущенный, впустую израсходовав наши филологические ресурсы, я не знал, что теперь делать. И тут Консель сказал:

– Если господин позволит, я расскажу им все на немецком.

– Что? Ты знаешь немецкий? – изумился я.

– Как любой фламандец. Надеюсь, это не вызовет неудовольствие господина.

– Напротив, я страшно рад! Дерзай, мой друг!

И Консель, своим невозмутимым голосом, в третий раз поведал незнакомцам обо всех перипетиях нашей истории. Однако, несмотря на изящные обороты речи и безупречное произношение рассказчика, немецкий язык также не имел никакого успеха.

Наконец, доведенный до отчаяния, я извлек из памяти остатки старых знаний и попытался рассказать о наших приключениях на латыни. Цицерон заткнул бы уши и отправил бы меня на кухню, но я все же худо-бедно справился с задачей. Правда, столь же безрезультатно.

Когда последняя попытка окончилась явным провалом, двое незнакомцев обменялись парой слов на своем непонятном языке и удалились, даже не посчитав нужным использовать какой-нибудь утешительный жест из тех, что имеют хождение во всех странах мира. Дверь снова закрылась.

– Возмутительно! – в двадцатый раз вспылил Нед Ленд. – Как так? Мы тут перед ними распинаемся – и на французском, и на английском, и на немецком, и на латыни, – а ни один из этих дикарей даже не удосужился ответить!

– Успокойтесь, Нед, – сказал я бурлящему от негодования гарпунщику. – Гнев здесь не поможет.

– Вы же понимаете, господин профессор, – не унимался наш сварливый спутник, – что в этой железной клетке мы непременно умрем голодной смертью?

– Ну, полноте! Возможно, мы продержимся еще долго, – философски изрек Консель.

– Друзья мои! – сказал я. – Не стоит отчаиваться. Мы попадали в гораздо более опасные передряги. Призываю вас запастись терпением и подождать, пока мы не узнаем капитана и экипаж этого судна получше.

– Да что там о них знать! – выпалил Нед Ленд. – Негодяи и есть.

– Допустим. Но из какой они страны?

– Из страны негодяев!

– Мой дорогой Нед, такую страну еще не нанесли на карту мира. Хотя должен признать, что определить национальность этих двух незнакомцев – задача не из легких. Они не англичане, не французы и не немцы – вот все, что можно утверждать наверняка. Однако я склонен предполагать, что и капитан, и его помощник – уроженцы южных широт. В обоих есть что-то от южан. Судя по внешности, они могут быть испанцами, турками, арабами или индусами – сказать что-то более определенное пока не берусь. Но вот язык их мне совершенно не понятен.

– Как жаль, что невозможно знать все языки мира! – заметил Консель. – Или что все люди не могут говорить на одном языке!

– Нам бы это никак не помогло, – возразил Нед Ленд. – Разве вы не видите, что эти люди говорят на собственном языке, который они изобрели, чтобы издеваться над мечтающими об ужине пленниками! Ведь когда человек изображает, будто что-то жует – открывает рот, двигает челюстями, захватывает зубами и губами невидимую пищу, – всем на свете понятно без слов, что он хочет. И в Квебеке, и на островах Таумоту, и в Париже, и в противоположном конце земного шара это значит одно: «Я голоден! Дайте мне еды!..»

– Увы! Не все такие догадливые… – вздохнул Консель.

Не успел он договорить, как дверь отворилась, и вошел стюард. Он принес нам одежду: куртки и морские штаны из неизвестной мне ткани. Я поспешил переодеться; Нед с Конселем последовали моему примеру.

Тем временем безмолвный стюард – возможно, глухонемой – накрыл на стол и поставил три столовых прибора.

– Ну вот, совсем другое дело! – сказал Консель. – Выглядит многообещающе!

– Не обольщайтесь! – фыркнул гарпунщик. – Чем они могут нас накормить? Какой-нибудь черепашьей печенкой, акульим мясом или бифштексом из морской собаки!

– Скоро узнаем! – не смутился Консель.

Мы сели за стол, где на скатерти были симметрично расставлены тарелки, накрытые серебряными колпаками. Мы определенно имели дело с людьми культурными, и если бы не заливавший комнату электрический свет, я мог бы подумать, что нахожусь в обеденной зале отеля «Адельфи» в Ливерпуле или парижского «Гранд-отеля». Не хватало только хлеба и вина. Вода была чистой и освежающей, но это была всего лишь вода – к огромному разочарованию Неда Ленда. Среди поданных нам кушаний я узнал разные виды рыб, весьма искусно приготовленных. Хотя некоторые угощения, причем отменные, остались для меня загадкой: я так и не смог определить к какому царству – растений или животных – относятся их ингредиенты. Стол был сервирован элегантно и с безупречным вкусом. На каждой ложке, вилке, ноже, тарелке красовалась гравировка в виде буквы, окруженной надписью. Вот ее точная копия:

«Подвижный в подвижной среде»! Девиз как нельзя лучше подходил к этому подводному аппарату, если перевести латинский предлог in как «в», а не «на». Буква N, очевидно, была начальной буквой имени загадочного капитана, чье судно покоряло морские глубины!

Нед и Консель не отвлекались на подобные размышления. Они жадно набросились на еду, и я не замедлил последовать их примеру. Наша судьба больше не вызывала у меня опасений: хозяева явно не собирались морить нас голодом.

Все рано или поздно заканчивается, все проходит – даже голод у тех, кто не ел на протяжении пятнадцати часов. Насытившись, мы ощутили непреодолимую сонливость. Вполне естественная реакция после бесконечной ночи, проведенной в борьбе со смертью.

– Пожалуй, я не прочь вздремнуть, – сказал Консель.

– А я уже сплю! – ответил Нед Ленд.

Мои спутники растянулись на циновке и тут же провалились в глубокий сон.

В отличие от них, я еще какое-то время боролся с неотступным желанием заснуть. Слишком много мыслей роилось в голове, слишком много вопросов требовало ответа, слишком много образов не давало моим векам сомкнуться! Где мы? Что за неведомая сила увлекла нас за собой? Я чувствовал – или мне это только казалось, – что подводный корабль погружается в самые отдаленные уголки океана. Меня охватил безмерный ужас. Я представлял, что в этих таинственных глубинах обитает целый сонм неизвестных науке существ, и подводная лодка была им под стать – живая, подвижная и грозная!.. Затем мой ум успокоился, воображение растворилось в дремотной волне, и вскоре я заснул как убитый.