Текст книги "Двадцать тысяч лье под водой"

Глава третья
Как будет угодно господину профессору

Еще за три секунды до того, как письмо Дж.-Б. Хобсона попало ко мне в руки, я думал об охоте на единорога не больше, чем о попытке преодолеть ледовые поля Северо-Западного прохода[15]15
  Морской путь через Северный Ледовитый океан вдоль северного берега Северной Америки через Канадский Арктический архипелаг.


[Закрыть]. И уже через три секунды после прочтения письма уважаемого министра военно-морских сил я вдруг понял, что мое истинное призвание, единственная цель всей жизни – отправиться в погоню за этим грозным зверем и освободить от него мир.

Однако я только что вернулся из опасного путешествия, уставший и мечтающий об отдыхе. Больше всего на свете мне хотелось вновь увидеть родину, друзей, свою скромную квартирку возле Ботанического сада и милые сердцу драгоценные коллекции! Но ничто не могло меня остановить. Позабыв обо всем – об усталости, друзьях, коллекциях, – я без лишних раздумий принял предложение американского правительства.

«Впрочем, – думал я, – все пути ведут в Европу! Единорог наверняка проявит любезность и приведет меня к берегам Франции! Это благородное животное непременно даст себя поймать в европейских морях – исключительно чтобы доставить мне удовольствие, – и я добуду для Музея естествознания не менее полуметра его костяной алебарды».

Ну а пока мне предстояло отправиться на поиски нарвала в северные воды Тихого океана – то есть в противоположную сторону от родной Франции.

– Консель! – нетерпеливо крикнул я.

Консель был моим слугой. Молодой фламандец сопровождал меня во всех путешествиях. Я любил его, и он платил мне взаимностью. Флегматичный по природе, честный из принципа, усердный по привычке, ничему не удивляющийся, сноровистый, всегда готовый услужить, он, вопреки своему имени[16]16
  Фр. Conseil – совет.


[Закрыть], никогда не давал советов – даже когда к нему за таковыми обращались.

Пообтесавшись среди ученых в нашем тесном мирке Ботанического сада, Консель нахватался кое-каких знаний. В его лице я получил специалиста, весьма подкованного в области естественно-научной классификации, который с ловкостью акробата взбирался по всем ступеням лестницы типов, групп, классов, подклассов, отрядов, семей, родов, подродов, видов и разновидностей. На этом его научные познания заканчивались. Классифицировать – вот все, что он умел и чем интересовался в жизни. Очень сведущий в теории классификации, но не в ее практическом применении, Консель, пожалуй, не отличил бы кашалота от кита. И все же это был на редкость славный и достойный малый!

На протяжении последних десяти лет Консель следовал за мной всюду, куда забрасывала меня наука. И никогда не приходилось слышать от него ни слова жалобы на слишком долгое или изнурительное путешествие. Ни единого возражения против того, чтобы собраться в дорогу и отправиться в далекий Китай или Конго. Он был готов ехать куда угодно без лишних расспросов. А кроме того, имел крепкое здоровье, способное противостоять любым болезням, и стальные мускулы при полном отсутствии нервов; ни малейшего намека на нервы – разумеется, в психическом смысле.

Конселю было тридцать лет, и его возраст относился к возрасту его господина так же, как пятнадцать к двадцати. Да простят мне, что я сообщаю о своем сорокалетии в такой сложной форме!

Однако был у Конселя один недостаток. Ярый формалист, он всегда обращался ко мне исключительно в третьем лице, что порой ужасно раздражало.

– Консель! – повторно окликнул я, торопливо собираясь в дорогу.

Преданность Конселя не вызывала у меня никаких сомнений. Обыкновенно я не спрашивал, хочет ли он сопровождать меня в путешествии, но на этот раз речь шла об экспедиции, которая могла затянуться на неопределенный срок, об опасном предприятии, об охоте на животного, которое способно потопить фрегат, словно ореховую скорлупу! Здесь было о чем подумать даже самому невозмутимому человеку в мире! Что же скажет Консель?

– Консель! – крикнул я в третий раз.

Тот наконец явился.

– Господин профессор меня звал? – спросил он, входя.

– Да, мой друг. Собери мои вещи и собирайся сам. Мы уезжаем через два часа.

– Как будет угодно господину профессору, – спокойно ответил Консель.

– Нельзя терять ни минуты. Уложи в сундук мои дорожные принадлежности, костюмы, рубашки, носки – все, что сможешь найти. И поторопись!

– А коллекции господина профессора? – уточнил Консель.

– Ими займемся позже.

– Но как же архиотерии[17]17
  Род парнокопытных из семейства энтелодонтов, представители которого существовали с конца эоцена по конец олигоцена на территории современных США и Канады.


[Закрыть], гиракотерии[18]18
  Вымерший род непарнокопытных, считающийся одним из наиболее ранних представителей лошадеподобных животных.


[Закрыть], ореодоны, херопотамусы и другие скелеты ископаемых?

– Оставим их на хранение в гостинице.

– А как же бабирусса[19]19
  Вид парнокопытных млекопитающих из семейства свиных подотряда свинообразных. Обитает в Индонезии.


[Закрыть]?

– Ее будут кормить во время нашего отсутствия. Впрочем, я распоряжусь отправить наш зверинец во Францию.

– Значит, мы в Париж не вернемся? – спросил Консель.

– Как будет угодно господину профессору.

– Ну почему же… непременно вернемся, – уклончиво ответил я. – Только сделаем небольшой крюк.

– Хорошо. Если господину профессору будет угодно, сделаем крюк.

– Крюк будет совсем пустяковый! Мы просто поедем менее прямым путем, только и всего. Поплывем на «Аврааме Линкольне»…

– Как будет угодно господину профессору, – безмятежно согласился Консель.

– Видишь ли, друг мой, речь идет о чудовище… о том самом знаменитом нарвале… Мы избавим от него моря!.. Автор двухтомника, in-quarto, «Тайны морских глубин» не может отказаться от участия в экспедиции с капитаном Фаррагутом. Миссия почетная, но… весьма опасная! Непонятно даже, куда идти! Кто знает, что у этого зверя на уме? Однако будь что будет! Наш капитан – человек не робкого десятка!..

– Куда господин профессор, туда и я, – заявил Консель.

– Ты все-таки подумай хорошенько. Я не хочу ничего от тебя скрывать. Из таких путешествий не всегда возвращаются!

– Как будет угодно господину профессору.

Спустя четверть часа чемоданы были уложены. Консель легко управился со сборами, и я был уверен, что он ничего не забыл, поскольку этот парень классифицировал рубашки и сюртуки не менее мастерски, чем птиц и млекопитающих.

Гостиничный лифт[20]20
  В нью-йоркской гостинице «Пятая авеню» (англ. Fifth Avenue) был установлен первый в мире пассажирский лифт. Отель открылся в 1859 году и был спроектирован специально для установки лифта.


[Закрыть] доставил нас в большой вестибюль на антресольном этаже. Сбежав по ступенькам вниз, я оплатил счет у широкой стойки, вечно осаждаемой большой толпой. Распорядился, чтобы тюки с чучелами животных и засушенными растениями отправили во Францию (Париж). Наконец открыл щедрый кредит на корм для бабируссы и, в сопровождении Конселя, прыгнул в ожидавший экипаж.

Экипаж стоимостью двадцать франков за поездку спустился по Бродвею до Юнион-сквер, покатил по Четвертой авеню до перекрестка с Бауэри-стрит, свернул на Кэтрин-стрит и остановился у тридцать четвертого пирса. Там мы, вместе с лошадьми и экипажем, загрузились на паром, который доставил нас в Бруклин – крупный пригород Нью-Йорка, расположенный на левом берегу Ист-Ривер, – и через несколько минут оказались на пристани, где стоял «Авраам Линкольн», извергая из своих двух труб клубы черного дыма.

Наш багаж немедленно подняли на верхнюю палубу фрегата. Я взбежал по трапу на борт и спросил капитана Фаррагута. Один из матросов проводил меня на ют, где нас встретил морской офицер приятной наружности.

Он протянул мне руку и спросил:

– Господин Пьер Аронакс?

– Собственной персоной, – ответил я. – А вы капитан Фаррагут?

– Он самый. Добро пожаловать, господин профессор. Каюта к вашим услугам.

Я поблагодарил капитана и, оставив его готовиться к отплытию, в сопровождении матроса прошел в приготовленную для меня каюту.

«Авраам Линкольн» был идеально приспособлен для своей новой задачи. Это был быстроходный фрегат, оснащенный самыми современными паровыми машинами, которые позволяли увеличивать давление пара до семи атмосфер. Благодаря такому давлению «Авраам Линкольн» мог развивать среднюю скорость в восемнадцать и три десятых мили в час, – скорость весьма значительную, но все же недостаточную для погони за гигантским китообразным.

Внутреннее убранство фрегата соответствовало его мореходным качествам. Мне очень понравилась моя расположенная на корме каюта, которая сообщалась с кают-компанией для командного состава.

– Нам здесь будет очень уютно, – сказал я Конселю.

– Не хуже, чем раку-отшельнику в раковине моллюска-трубача, с позволения сказать, – согласился Консель.

Я оставил Конселя разбираться с чемоданами и поднялся на палубу, чтобы понаблюдать за приготовлениями к отплытию.

Капитан Фаррагут как раз велел отдать швартовы, которые удерживали «Авраам Линкольн» у бруклинского пирса. Задержись я на четверть часа, а то и меньше, – фрегат отплыл бы без меня, и я лишился бы возможности поучаствовать в этой уникальной, сверхъестественной, невероятной экспедиции, правдивый рассказ о которой может показаться чистым вымыслом.

Капитан Фаррагут не желал терять ни единого дня, ни единого часа, стремясь поскорее достичь морей, где только что видели таинственного зверя. Он вызвал старшего механика.

– Давление достаточное? – спросил капитан.

– Так точно, капитан, – ответил механик.

– Go ahead[21]21
  Вперед! (англ.).


[Закрыть]! – крикнул Фаррагут.

По команде – ее немедленно передали в машинное отделение с помощью аппарата, приводимого в действие сжатым воздухом – механики повернули пусковой рычаг. Пар со свистом вырвался из приоткрытых клапанов. Длинные горизонтальные поршни заскрипели, толкая гребной вал. Лопасти винта принялись рассекать волны с нарастающей скоростью, и вскоре «Авраам Линкольн» величественно двинулся вперед в сопровождении сотни паромов и тендеров[22]22
  Зд. – небольшие вспомогательные суда катерного типа с паровым двигателем для обслуживания кораблей.


[Закрыть], набитых зрителями.

Толпы любопытных заполнили все пирсы Бруклина и примыкающей к Ист-Ривер части Нью-Йорка. Из пятисот тысяч глоток последовательно грянуло троекратное «ура». Тысячи платков взметнулись над плотной людской массой, провожая фрегат «Авраам Линкольн», пока тот не достиг оконечности вытянутого полуострова, образующего город Нью-Йорк, и не вышел в Гудзон.

Следуя вдоль живописного, усеянного виллами правого берега реки со стороны Нью-Джерси, фрегат проплыл между фортами, которые приветствовали его залпами самых больших орудий. В ответ «Авраам Линкольн» три раза приспустил американский флаг с тридцатью девятью звездами, который развевался на бизань-гафеле; затем, замедлив ход, чтобы войти в обозначенный бакенами фарватер, закруглявшийся во внутренней бухте у оконечности Санди-Хука[23]23
  Узкая песчаная коса, выдающаяся в море от берега Нью-Джерси. Прикрывает внешнюю часть нью-йоркской гавани с моря.


[Закрыть], судно миновало эту песчаную косу под шумные приветствиями многотысячной толпы зрителей.

Кортеж из катеров и тендеров неотступно следовал за фрегатом до плавучего маяка[24]24
  Судно особой конструкции, установленное на якоре в открытом море для ограждения наиболее опасных мелей и подводных скал, а также близ портов в качестве приемных навигационных знаков и лоцманской станции на входе в фарватер.


[Закрыть], чьи два огня указывают путь в нью-йоркский порт.

Склянки пробили три часа пополудни. Спустившись в свою шлюпку, лоцман вернулся на маленькую шхуну, ожидавшую под ветром. Давление в котлах увеличили; лопасти винта еще быстрее замолотили по волнам; фрегат прошел вдоль низкого желтого побережья Лонг-Айленда и в восемь часов вечера, оставив на северо-западе огни острова Файр-Айленд[25]25
  Один из барьерных островов острова Лонг-Айленд, штат Нью-Йорк, США.


[Закрыть], на всех парах устремился в темные воды Атлантики.

Глава четвертая
Нед Ленд

Капитан Фаррагут был опытным моряком, достойным вверенного ему фрегата. Он и корабль составляли единое целое, и капитан был его душой. У него не возникло никаких сомнений насчет существования таинственного китообразного, и он решительно пресекал любые возникающие на борту споры по этому вопросу. Фаррагут верил в существование животного безоговорочно, как иные кумушки верят в Левиафана, – не разумом, а сердцем. Чудовище существовало, и капитан вынес ему приговор: он избавит моря от этой напасти. В нем было что-то от рыцаря-крестоносца на Родосе, этакого Дьёдонне де Гозона[26]26
  Дьёдонне де Гозон – дворянин из Лангедока, 27-й Великий магистр ордена госпитальеров в 1346–1353 годах и третий магистр после перемещения ордена с Кипра на Родос.


[Закрыть], который шел на встречу со змеем, разоряющим его остров. Одному предстояло убить другого в смертельной схватке: либо капитану Фаррагуту – нарвала, либо нарвалу – капитана Фаррагута. И никак иначе.

Весь командный состав фрегата разделял мнение своего командира. Слышали бы вы, как они беседовали, обсуждали, спорили, просчитывали вероятность встречи! Видели бы, как напряженно вглядывались они в бескрайние океанские просторы! Многие добровольно вызывались нести вахту на реях брамселя, хотя в любых других обстоятельствах посчитали бы эту обязанность проклятием. Пока солнце выписывало в небе свою привычную дугу, рангоут был облеплен нетерпеливыми матросами – казалось, доски палубы обжигали им пятки! Хотя «Авраам Линкольн» даже не коснулся еще своим форштевнем[27]27
  Носовая оконечность судна, являющаяся продолжением киля.


[Закрыть] подозрительные воды Тихого океана!

Кортеж из катеров и тендеров неотступно следовал за фрегатом.

Члены экипажа, все как один, только и мечтали, чтобы встретить единорога, загарпунить его, втащить на борт и разрубить на куски. Они всматривались в морскую гладь с пристальным вниманием. К тому же капитан Фаррагут обещал денежное вознаграждение в две тысячи долларов любому юнге, матросу, старшине или кому-то из командного состава, кто первым заметит животное. Можете представить, как напрягали зрение все находившиеся на борту «Авраама Линкольна»!

Я тоже не отставал от других, никому не доверяя свои ежедневные научные наблюдения. Наш фрегат мог бы по праву именоваться «Аргусом»[28]28
  Многоглазый великан, персонаж древнегреческой мифологии, нередко получавший эпитеты «Всевидящий», «Многоглазый» или «Панопт».


[Закрыть]. Один лишь Консель выказывал полное равнодушие к предмету поимки, не вовлекаясь в царивший на борту ажиотаж.

Как я уже говорил, капитан Фаррагут позаботился о том, чтобы оборудовать корабль необходимыми приспособлениями для охоты на гигантского морского млекопитающего. Даже китобойные суда не могли бы похвастаться лучшим оснащением. У нас имелись все известные на тот момент орудия лова, от обычного ручного гарпуна до мушкетонов с зазубренными стрелами и длинноствольных уточниц[29]29
  Крупнокалиберный дробовик для промысловой охоты с лодки на гусей и уток (применялся в XIX – начале XX века).


[Закрыть] с разрывными пулями. На полубаке установили пушку усовершенствованной конструкции, заряжавшуюся с казенной части, с толстой броней и узким жерлом – подобную модель должны были представить на Всемирной выставке в 1867 году. Это бесценное орудие американского производства запросто могло отправить четырехкилограммовый конический снаряд на расстояние в шестнадцать километров.

Таким образом, «Авраам Линкольн» имел все необходимые средства уничтожения. Но у него было и кое-что получше. У него был Нед Ленд, король гарпунеров.

Канадец Нед Ленд слыл искуснейшим китобоем и не знал равных в своем опасном ремесле. Хладнокровие и сноровка, хитрость и отвага – он был наделен этими качествами в наивысшей степени; только очень коварному киту или необычайно сообразительному кашалоту удалось бы избежать его гарпуна.

Нед Ленду было около сорока лет. Это был рослый – не ниже шести английских футов – мужчина крепкого телосложения, сурового нрава, неразговорчивый, довольно вспыльчивый и впадающий в ярость при малейшем противоречии. Он неизменно обращал на себя внимание, в особенности, проницательным взглядом, который подчеркивал его незаурядную внешность.

Полагаю, капитан Фаррагут поступил весьма мудро, наняв этого человека. Он один стоил всего экипажа, благодаря острому зрению и твердой руке. Пожалуй, его уместно сравнить с мощным телескопом, объединенным с пушкой, всегда готовой к выстрелу.

Любой канадец – тот же француз, и, должен признаться, несмотря на свою нелюдимость, Нед Ленд проникся ко мне некоторой симпатией. Несомненно, все дело в моей национальности. Наше общение предоставляло ему возможность поговорить на старинном языке Рабле, каковой по-прежнему использовался в некоторых канадских провинциях, а мне – услышать звучание родной речи. Гарпунщик происходил из семьи потомственных рыболовов, которая обосновалась в Квебеке еще во те времена, когда этот город принадлежал Франции.

Неду Ленду было около сорока лет.

Постепенно Нед разговорился, и я с удовольствием слушал истории о его приключениях в полярных морях. Описания рыбной ловли и сражений с китами отличались удивительной поэтичностью. Его рассказы приобретали поистине эпический размах; казалось, я слушаю какого-то канадского Гомера, нараспев читающего «Илиаду» гиперборейских земель!

Я изображаю здесь своего отважного попутчика таким, каким знаю его теперь. Мы с ним стали добрыми друзьями – такого рода нерушимая дружба зачастую рождается в самых страшных обстоятельствах! Нед, славный ты парень! Как бы я хотел прожить еще сотню лет, чтобы подольше вспоминать тебя!

Какого же мнения придерживался Нед Ленд о морском чудовище? Признаться, он совершенно не верил в существование единорога и, единственный из находившихся на борту, не разделял всеобщего убеждения. Он даже предпочитал вообще не касаться в разговоре этой темы, хотя я надеялся его когда-нибудь переубедить.

Прекрасным вечером 30 июля, то есть спустя три недели после отплытия, фрегат находился на широте мыса Блан, в тридцати милях под ветром от берегов Патагонии. Мы пересекли тропик Козерога – менее чем в семистах милях к югу простирался Магелланов пролив. Уже через неделю «Аврааму Линкольну» предстояло бороздить волны Тихого океана.

Сидя на полуюте, мы с Недом болтали о том о сем, глядя на таинственное море, чьи глубины до сих пор оставались недоступны человеческому взору. Совершенно естественным образом я завел разговор об океанском чудовище, рассуждая о шансах нашей экспедиции на успех или неудачу. Видя, что Нед явно не склонен поддерживать беседу на эту тему, я решил взять быка за рога:

– Послушайте, Нед, почему вы не верите в существование китообразного, за которым мы гоняемся? У вас есть какие-то веские причины для сомнений?

Прежде чем ответить, гарпунщик пару мгновений молча смотрел на меня, затем привычным жестом постучал себя по широкому лбу, прикрыл глаза, будто собираясь с мыслями, и наконец сказал:

– Возможно, господин Аронакс.

– Нед, вы же опытный гарпунщик и не понаслышке знакомы с крупнейшими морскими млекопитающими! А потому легко могли бы представить себе исполинского кита и принять нашу гипотезу! Уж кто-кто, а вы никак не должны были в ней усомниться.

– Ошибаетесь, господин профессор, – ответил Нед. – Может, какие-то невежды еще верят в существование комет, бороздящих небо, или допотопных чудовищ, населяющих недра Земли, однако ни астрономы, ни геологи не принимают подобные выдумки всерьез. Также и китобои. Я не раз преследовал китов, я загарпунил огромное их количество; несмотря на всю мощь и силу, ни хвосты, ни клыки не способны пробить стальную обшивку корпуса парохода.

– И все же, Нед, по некоторым сведениям, нарвалу порой удавалось протаранить судно своим клыком!

– Возможно, то были деревянные суда! – отвечал канадец. – Чего не видел, того не видел. И пока не докажут обратное, я отказываюсь признавать, что киты, кашалоты или морские единороги способны дырявить корабли.

– Послушайте, Нед…

– Нет, господин профессор, даже не просите. Кто угодно, только не китообразные. Может, гигантский осьминог?..

– Маловероятно, Нед. Осьминог – всего лишь моллюск. Даже само название[30]30
  Название «моллюск» происходит от лат. molluscus – «мягкий».


[Закрыть] указывает на недостаточную твердость его плоти. Имей осьминоги хоть пятьсот футов в длину, они остаются беспозвоночными, а потому не представляют никакой угрозы для кораблей вроде «Шотландии» или «Авраама Линкольна». Следовательно, все эти россказни о подвигах кракенов и тому подобных чудовищ – не более, чем мифы.

– То есть вы, господин натуралист, по-прежнему убеждены в существовании гигантского китообразного? – насмешливо спросил Нед Ленд.

– Да, Нед! И моя убежденность опирается на логику фактов. Я верю в существование высокоорганизованного млекопитающего организма, принадлежащего, подобно китам, кашалотам или дельфинам, к подтипу позвоночных и наделенного костным бивнем необычайной крепости.

Гарпунер недоверчиво хмыкнул и покачал головой с видом человека, который остался при своем мнении.

– Заметьте, почтеннейший канадец, – продолжил я, – что если подобное животное существует, если оно обитает в глубинах океана и способно проникать в водные слои, расположенные в нескольких милях от поверхности, его организм непременно должен отличаться непревзойденной прочностью.

– И для чего ему такая сила? – спросил Нед.

– Чтобы выдерживать давление водных масс на большой глубине.

– В самом деле? – Нед смотрел на меня, прищурившись.

– В самом деле! Есть некоторые цифры, которые без труда докажут вам эту гипотезу.

– Цифры! – фыркнул Нед. – Цифрами можно крутить как угодно!

– В делах – да. Но не в математике. Послушайте, Нед. Допустим, что давление в одну атмосферу соответствует давлению водяного столба высотой тридцать два фута. В действительности высота этого столба была бы чуть меньше, поскольку плотность морской воды выше, чем пресной. Так вот, Нед, при нырянии ваше тело испытывает давление во столько атмосфер, то есть во столько килограммов на каждый квадратный сантиметр своей поверхности, сколько таких столбов воды по тридцать два фута, поставленных один на другой, отделяют вас от поверхности моря. Следовательно, на глубине трехсот двадцати футов давление составляет десять атмосфер, на глубине трех тысяч двухсот футов – сто атмосфер, а на глубине тридцати двух тысяч футов, или около двух с половиной лье, – тысячу атмосфер. Иными словами, если бы вы погрузились в морскую пучину на такую глубину, каждый квадратный сантиметр вашего тела испытал бы давление в тысячу килограммов. Знаете ли вы, мой дорогой Нед, какова ваша площадь в квадратных сантиметрах?

– Даже не представляю, господин Аронакс.

– Около семнадцати тысяч.

– Так много?

– И поскольку в действительности атмосферное давление немного выше, чем один килограмм на квадратный сантиметр, в данный момент ваши семнадцать тысяч квадратных сантиметров испытывают давление в семнадцать тысяч пятьсот шестьдесят восемь килограммов.

– А я этого даже не замечаю?

– А вы этого даже не замечаете. Вас не расплющивает только благодаря воздуху, который находится внутри вашего тела и имеет такое же давление. Возникает идеальный баланс внешнего и внутреннего давлений, которые нейтрализуют друг друга, позволяя вам без проблем их выдерживать. Однако в воде все иначе.

– Теперь понятно, почему! – ответил Нед уже более заинтересованно. – Вода, в отличие от воздуха, давит извне, но не проникает внутрь!

– Именно поэтому, Нед. Таким образом, на глубине тридцати двух футов от поверхности моря вы испытаете давление в семнадцать тысяч пятьсот шестьдесят восемь килограмм; на глубине трехсот двадцати футов – в десять раз большее давление, то есть сто семьдесят пять тысяч шестьсот восемьдесят килограмм; на глубине трех тысяч двухсот футов – в сто раз большее давление, то есть один миллион семьсот пятьдесят шесть тысяч восемьсот килограмм; и наконец на глубине тридцати двух тысяч футов – в тысячу раз большее давление, то есть семнадцать миллионов пятьсот шестьдесят восемь тысяч килограммов; иначе говоря, вы стали бы таким плоским, будто вас расплющили гидравлическим прессом!

– Вот дьявол! – выругался Нед.

– Так что, любезный гарпунер, если на таких глубинах обитают позвоночные длиной в несколько сот метров и соответствующей величины, то миллионы квадратных сантиметров их тела должны выдерживать давление в миллиарды килограммов. Попробуйте прикинуть, насколько прочным скелетом и мощным организмом они должны обладать, чтобы противостоять такому напору!

– Сдается мне, они должны иметь обшивку из листового железа толщиной восемь дюймов, как бронированные фрегаты! – предположил Нед.

– Совершенно верно, Нед. Только представьте, какие губительные разрушения может произвести подобная глыба, врезавшись со скоростью курьерского поезда в корпус судна!

– Пожалуй… Может, вы и правы… – ответил канадец, впечатленный моими доводами, но не желающий сдаваться.

– Ну что, убедил я вас?

– Вы убедили меня лишь в одном, господин натуралист: если в морских глубинах и водятся подобные животные, они непременно должны обладать силой, о которой вы говорите.

– Но если их не существует, то чем вы объясните происшествие с «Шотландией», упрямец вы этакий?

– Например, тем… – замялся Нед.

– Ну же, смелее!

– …что все это выдумки! – выпалил канадец, невольно повторяя знаменитый ответ Араго.

Подобный ответ лишь доказывал упрямство гарпунщика. В тот день я не стал на него наседать. Реальность происшествия с «Шотландией» не подлежала сомнению. Пришлось даже заделывать образовавшуюся в корпусе дыру – невозможно придумать более наглядное подтверждение ее существования. Но дыра эта возникла не сама по себе; подводные скалы или подводные машины тоже были явно ни при чем, а значит, ее могли проделать только клыки или бивни какого-то животного.

Причем, учитывая все вышесказанное и следуя логике моих умозаключений, можно было предположить, что это животное принадлежит к подтипу позвоночных, классу млекопитающих, группе рыбовидных и, наконец, отряду китообразных. Что касается семейства, к которому его следовало отнести (к китам, кашалотам или дельфинам), а также рода и вида – все это предстояло в итоге выяснить. Чтобы решить подобную задачу, нужно было произвести вскрытие, чтобы произвести вскрытие – изловить таинственного зверя, чтобы его изловить, нужно было его загарпунить, что являлось обязанностью Неда Ленда, чтобы его загарпунить, нужно было его увидеть, что являлось обязанностью экипажа, а чтобы его увидеть, нужно было его встретить, что зависело исключительно от воли случая.