Текст книги "Ловушка для Катрин"

Червь в плоде

– Мадам! – воскликнул Беранже. – Вам не следовало спускаться сюда. Здесь холодно, сыро, и вы, должно быть, очень страдаете. Видите: у вас дрожат руки…

Это была правда. Несмотря на плотное платье из серого бархата и беличью шубу, в которую Катрин была закутана, она дрожала от озноба. Ее горевшие румянцем щеки и слишком ярко блестевшие глаза выдавали жар, но она упрямо оставалась здесь, в нижнем зале.

Помещение имело мрачный вид. В мирное время здесь держали соль и винные бочки. Но ни один настоящий замок не мог обойтись без помещений, необходимых для вершения правосудия.

В середине зала, под центральным камнем резного свода, к которому было подвешено железное кольцо, был открыт люк, за которым виднелись перекладины лестницы. Эта лестница вела в другой зал, такой же по размерам, что и первый. Из него шел подземный ход, построенный на месте старого высохшего подземного ручья и глубоко уходивший под плато. Он был защищен толстой железной решеткой, которую невозможно было выломать без шума. Кроме того, в нижнем зале ночью и днем дежурили солдаты на случай, если враг обнаружит секретный ход.

Прошло уже больше часа с тех пор, как небольшой отряд, возглавляемый Жоссом, взявшим на себя опасную роль гонца, пропал в подземной мгле. Их сопровождал Николя Барраль. Помимо Николя и двоих его людей, отряд состоял из обоих братьев Мальзеван, Жака и Мартиала, Гийома Бастида, обладающего силой быка, и гиганта Антуана Кудерка, кузнеца. У всех были топоры и кинжалы. Только у Антуана не было ничего, кроме его тяжелой кувалды, которой он обычно ковал железо.

Этим утром удар, который Беро д'Апшье обрушил на город, был смертоносным. Доведенные до бешенства долгими днями бездействия под дождем, бандиты бросились к лестницам с яростью, cдержать которую было трудно. Дон де Галоба, обнаружив опасность, бросился на защиту укрепления с горсткой мальчиков с фермы, которых с начала осады он тренировал. Воодушевленные его примером, они совершали чудеса храбрости, но двое из них упали на дозорной галерее, и сам Дон был сражен арбалетной стрелой, пронзившей горло. Здесь, в огне сражения, он закончил свой жизненный путь, путь чести и верности, целиком посвященный дому Монсальви. Сейчас он покоился, облаченный в свои старые доспехи, в центре большой залы замка, положенный на боевое знамя Монсальви, которое он всегда так доблестно защищал.

Катрин сама вложила его длинный меч в скрещенные руки и положила к его ногам на бархатную подушку его рыцарские перчатки и золотые шпоры.

Она сделала это с благоговением и особой нежностью. Она тоже плакала над старым слугой и не могла не думать о том, что он умер за нее. Но от этих сожалений только увеличились ее гнев и ненависть.

– Мне нужны пленники, – напутствовала она Николя. – Или один, если это Жерве!

Теперь она ждала.

– Как долго! Господи, как долго! – шептала Катрин, стиснув зубы. – Постойте, Беранже, мне кажется, я слышу шум…

В это самое мгновение в проеме появился Николя.

– Нам это удалось, госпожа Катрин! – объявил он, едва отдышавшись. – Он у нас в руках!

– Жерве? – выдохнула она. – Вы его взяли?

– Его к вам ведут…

Действительно, центральное отверстие, наподобие вулкана, извергло кипящую лаву железа и людей, которые пытались выбраться все одновременно. Еще мгновение – и нижний зал наполнился шумом и грохотом…

Подталкиваемый суровой пятерней кузнеца, человек со связанными за спиной руками упал к ногам Катрин. По пепельному от страха лицу текла кровь из раны на голове. В эту минуту ничего больше не оставалось от тщеславной заносчивости Жерве Мальфра, когда он оказался совершенно один, окруженный людьми, чья ненависть кипела, как в огромном котле кипит смола.

Он был высокого роста, широкоплечий и рыжеволосый. Сейчас он лежал, уткнувшись носом в пыль, не решаясь поднять глаза на обступивших его людей, боясь прочесть приговор в их глазах.

Когда его швырнули на пол, лицо Мартена Керу осветилось дикой радостью. Он сделал движение, собираясь броситься на пленника, но твердая рука аббата Бернара, который тоже поспешил в нижний зал, заслышав шум, остановила его.

– Нет, Мартен! Держи себя в руках! Этот человек принадлежит не тебе, а всем нам.

– Он принадлежит Бертиль. Жизнь за жизнь, сеньор аббат!

– Ну же! Не давай мне сожалеть, что я разрешил тебе прийти!

– А ведь это, кажется, неплохая мысль, – задумчиво пробормотала Катрин.

Она бросила внимательный взгляд на человека, пыхтевшего у ее ног, и повернулась к Николя, красному от гордости, который явно ждал ее поздравлений:

– Вы взяли только одного пленника, сержант? Этот человек был один?

– Вы шутите, госпожа Катрин! Их было восемь!

– Тогда где же другие?

– Мертвы! У нас не так много съестных припасов, чтобы кормить этих пленных хищников!

– Я не думаю, что нам придется делиться припасами и с этим, – проговорила молодая женщина.

Эти слова удвоили ужас Жерве.

– Смилуйтесь! – забормотал он. – Не убивайте меня!

Катрин поежилась от отвращения.

– А на каком основании мне тебя щадить? Однажды тебе было оказано снисхождение, а ты в благодарность привел к нам эту банду голодных волков!

– Это не я!

– Не ты? – вскричал отец Бертиль. – Дайте его мне, госпожа Катрин. Клянусь вам, что через несколько минут он запоет другую песню!

– Я хотел сказать, – поспешил поправиться Жерве, – что не я подал им мысль прийти сюда. Они думали об этом, начиная с большого осеннего праздника. Я не знал об этом, когда они меня подобрали там, в горах, полузамерзшего и умирающего от голода.

– Но ведь именно ты им сказал, что мессир Арно уехал со своими людьми, – уточнил аббат Бернар. – Это одно и то же! А может быть, и еще хуже, так как без тебя женщины, старики и дети этого города не подвергались бы теперь такой страшной опасности.

Жерве подполз к нему на коленях:

– Ваше преподобие!.. Вы священник, благочестивый человек… Милостивый человек!.. Сжальтесь надо мной! Я молод! Я не хочу умирать! Скажите им, чтоб сохранили мне жизнь!

– А несчастный брат Амабль?! – прорычал Гийом Бастид. – Он тоже был молод. Ты просил своих друзей Апшье, чтобы ему сохранили жизнь?

– Я не мог ничего сделать! Кто я такой, чтобы давать советы сеньорам? Я для них только презренная неотесанная деревенщина.

– Для нас тоже! – буркнул кузнец. – Но хоть ты и деревенщина, а должно быть, им весьма полезен и был хорошо принят, ведь как ты нагло выставлялся в тот вечер, когда они здесь появились…

– А второй гонец, Жанне… Тот, кого ты поджидал, как и в эту ночь, у выхода из подземного хода, – добавил Бастид, – он-то еще жив, я надеюсь?

Теперь вокруг несчастного обвинения свистели как стрелы, и под этим страшным огнем Жерве сгибался все больше и больше, не пытаясь больше защищаться.

Катрин дала своим людям волю и сидела, не вмешиваясь.

Однако из этого ничтожества надо было еще выудить правду…

Катрин наконец подняла руку.

– Теперь слушай меня, Жерве Мальфра! Ты видел и слышал этих людей? Они все тебя ненавидят, и среди них нет ни одного, кто не желал бы обречь тебя на вечные муки после того, как подлая душа твоя покинет тело. Но ты можешь избежать самых ужасных страданий…

Жерве резко поднял голову. В его блуждающем взгляде она прочитала надежду.

– Вы снова оказываете мне милость, великодушная госпожа! О! Говорите… говорите, какой ценой!

Она поняла, что он готов говорить, сказать все, что угодно, пока будет надеяться на жизнь. Ничего не было легче, чем дать обещание, но она не хотела даже для подобного негодяя пускаться на такие низкие уловки и хитрости. Зная, чего это может стоить, она все же поспешила его вывести из заблуждения.

– Нет, Жерве! Я не пощажу тебя, потому что у меня больше нет такой возможности. Ты не мой пленник, ты пленник жителей этого города, где нет никого, кто понимал бы, зачем мы сохранили тогда твою жалкую жизнь. Но тебе подарят смерть быструю, если ты ответишь на два вопроса…

– Почему не жизнь? Сохраните жизнь, госпожа Катрин, или я ничего не скажу! Какое мне дело, что вы хотите знать, если я все равно умру.

– Умереть можно по-разному, Жерве! Есть веревка, стрела, топор или кинжал, убивающие в мгновение… но есть дыба, каленые щипцы, расплавленный свинец, тиски… все, что может продлить мучительные часы… а часто дни. Все эти пытки заставляют желать смерти как высшего блага.

Каждое из произносимых Катрин слов вырывало у Жерве стон. Стоны вылились в долгий вопль:

– Нет! Только не это!

– Тогда говори! Или, клянусь своим именем, я тебя отдам пыточнику, Жерве Мальфра!

Но ужас еще не полностью затуманил разум негодяя. Хитрое выражение промелькнуло на его перекошенном лице.

– Вы пытаетесь быть более жестокой, чем есть на самом деле, госпожа Катрин! Я знаю не хуже вас, что палача нет в Монсальви!

– Есть я! – крикнул Мартен Керу, который больше не мог себя сдерживать. – Дайте его мне, госпожа! Обещаю вам, что он заговорит и что ни его крики, ни мольбы не заставят меня прекратить его мучения… Постойте! Я сейчас покажу.

Он быстро нагнулся, схватил длинную железную кочергу и погрузил ее в огонь жаровни. Вокруг стояло гробовое молчание, слышалось только прерывистое дыхание Жерве.

– Взгляни на этого человека, – сказала Катрин, – он тебя ненавидит! Из-за тебя погибла его девочка. Ты прав, у нас в Монсальви нет палача, он нам никогда не был нужен. Однако теперь для тебя один найдется… Будешь говорить?

В жаровне железный прут раскалился. Мартен взял его твердой рукой, и в это время Антуан Кудерк и Гийом Бастид, не сговариваясь, скрутили Жерве.

Мартен уже приближался, Катрин схватила его за руку, удержала и обратилась к Жерве, яростно бившемуся в руках своих добровольных стражей.

– Говори! Иначе через секунду с тебя сорвут одежду, подвесят к этому кольцу под самым сводом и оставят наедине с Мартеном!

– Что… вы хотите знать?

– Две вещи, я тебе уже сказала. Сначала – имя твоего сообщника! В этом городе есть негодяй, который тебе дает сведения, предает нас. Мне нужно его имя.

– А… второй вопрос?

– Беро д'Апшье громогласно заявил, что сеньор Монсальви никогда не вернется. Я хочу знать, что он затевает. Я хочу знать, что угрожает моему мужу!

– Госпожа, я слишком мелкая сошка, чтобы быть посвященным в секреты Апшье…

Катрин не дала ему окончить. Не повышая голоса, она приказала:

– Разденьте его и подвесьте за руки к этому кольцу…

– Нет! Не причиняйте мне боли! Я скажу то, что знаю.

– Минуту! – вмешался аббат Бернар. – Я буду фиксировать твои показания. Ты здесь перед трибуналом, Жерве. Я буду секретарем суда.

Он спокойно достал лист свернутой бумаги, гусиное перо и снял с пояса маленькую чернильницу.

– Вот так, – проговорил он удовлетворенно, – мы слушаем тебя!

Тогда, глядя на аббата, ждавшего с поднятым пером, на Катрин, устремившую на него безжалостный взгляд, и отца Бертиль, положившего обратно в жаровню кочергу, Жерве выговорил:

– Гонне больше нет в лагере. Он уехал утром Святой Пятницы в Париж…

– Ты лжешь! – вскричал Николя. – Бастарду обожгло плечо во время первого приступа. Он не мог уехать.

– Клянусь, он уехал, – закричал Жерве. – У него самая крепкая шкура во всей их семье. А потом, у него болит плечо, а не ягодицы. Он может сидеть верхом…

– Я верю тебе! – перебила Катрин с нетерпением. – Продолжай… Скажи нам, что он собирается делать в Париже?

– Присоединиться к мессиру Арно. Мне они, конечно, не сообщали, но, стоя за палаткой ночью, можно услышать много интересного…

Взрыв хохота Николя снова прервал его на полуслове:

– Если ты надеешься нас убедить, что этот твой бастард уехал убивать мессира Арно среди бела дня, среди войска монсеньора коннетабля, ты принимаешь нас за идиотов или твой Гонне мечтает о мученической смерти! Помимо того, что наш хозяин не однорукий калека, у него такая охрана, которой позавидовал бы сам король.

– Я не сказал, что он собирается убивать его… Апшье не так уж просты. Гонне едет в Париж, чтобы сражаться рядом с мессиром Арно. Он явится на королевскую службу, чтобы попытаться завоевать рыцарские шпоры. Во всяком случае, так он скажет, и мессир Арно, конечно же, сочтет это вполне естественным. Он знает, что Гонне – бастард и ему нечего ждать отцовского наследства, поскольку у Беро д'Апшье есть два законных сына. Никого не удивит, что парень, которому с самого детства привили вкус к драке, отправился добывать себе место под солнцем, не так ли?

– Ты хочешь сказать, – проговорила Катрин, – что Гонне отправился в Париж, чтобы получить его покровительство и, сражаясь под его знаменем, втереться к нему в доверие?

– Почти так…

– Это будет нелегко. Монсеньор не очень любит эту семью, как законных Апшье, так и незаконных, он только пытался поддерживать добрососедские отношения.

– Он их не любит, но Гонне он послушает. Бастард не такой дурак, чтобы притворяться святым и играть в добродетель. Для начала он просто примет участие в сражении. Это ему ничего не стоит. Он постарается войти в доверие к мессиру Арно и скажет ему, что его отец, этот старый бандит, и его братья осаждают Монсальви… Гонне явится в лагерь коннетабля, весь пылая притворным гневом: его отец, братья набросились на Монсальви, такой лакомый кусок, а с ним делиться не захотели. Его прогнали, избили, даже ранили, ведь он непременно похвастается своей раной, якобы полученной в драке с одним из братьев. Он якобы горит желанием отомстить за себя. И вот он сбежал, чтобы предупредить законного владельца и в благодарность за оказываемую ему услугу в его лице приобрести ценного союзника. Подобные слова мессиру Арно покажутся вполне естественными…

Жерве больше не требовалось заставлять говорить. Подталкиваемый надеждой, что госпожа де Монсальви из чувства признательности согласится все-таки сохранить ему жизнь, он не скупился на детали и объяснения.

Катрин слушала с расширенными от ужаса глазами. Несмотря на лихорадку, она чувствовала в жилах леденящий холод. Только теперь она ясно увидела пропасть, разверзшуюся под ее ногами. Впрочем, на ее людей рассказ Жерве тоже произвел ошеломляющее впечатление. Наконец Николя Барраль задал следующий вопрос:

– На что надеется бастард, сказав мессиру Арно о том, что здесь происходит?

– Что он покинет армию, чтобы вернуться сюда. Гонне, конечно, последует за ним, чтобы «насладиться местью». И вот когда с ним не будет всех его верных воинов, тогда на пути домой, на опасных дорогах… Гонне повез с собой яд, который действует медленно и не меняет вкуса вина. Во время вечерней остановки, когда рыцари осушают не одну флягу, чтобы снять усталость после дороги, бастард без особого труда сможет дать его мессиру Арно и потом спокойно успеет исчезнуть!

Несколько человек бросились в эту минуту на Жерве. Аббат едва успел встать между ними и пленником, чтобы не дать его убить на месте.

– Успокойтесь! – приказал он. – Этот человек еще не кончил говорить. Ну-ка, расступитесь! Не надо ему мешать. Скажи мне, Жерве, если у Гонне д'Апшье имеется в распоряжении такой сильный и такого медленного действия яд, почему бы не использовать его сразу, как только он найдет мессира Арно?

– Конечно, ваше преподобие! Но Беро д'Апшье добивается не только смерти мессира Арно, но и лишения прав.

– Что?

– Если сеньор Монсальви бросит осаду Парижа, покинет армию, чтобы вернуться домой, как к нему отнесутся его пэры? Я не знаю, как Гонне все это устроит, но проследит за тем, чтобы отъезд имел вид бегства… или измены. «Всегда можно, – сказал он, – оставить компрометирующий след, и я постараюсь не упустить подходящего случая». А так как мессир Арно вскоре совсем исчезнет, Беро д'Апшье не составит труда заполучить в свою полную собственность и законным путем наследство изменника! Королю Карлу VII не впервой наказывать дом Монсальви.

На этот раз не было ни гневных восклицаний, ни комментариев. Все словно онемели.

Но Катрин встала и гордым взглядом обвела всех присутствующих.

– Тогда нам нечего бояться! У монсеньора слишком велико чувство долга и… доверие ко всем нам, его вассалам, ко мне, его жене, чтобы бросить поле боя и примчаться к нам на помощь. Даже если Арно узнает, что Монсальви в огне, он не покинет армию. Твой Гонне потеряет время. Самое большее, он пошлет с разрешения коннетабля часть своего личного войска.

– Конечно же, – сказал Гийом Бастил. – Мессир Арно будет знать, как нам помочь, не рискуя своей репутацией рыцаря, и эта собака бастард останется в дураках.

– Мы еще посмотрим! – проворчал Николя, пожимая плечами. – Он не вчера на свет родился, и уловки этих Апшье слишком просты для него.

Тогда Жерве пришел в ярость. Самым необъяснимым и непредвиденным образом этот связанный по рукам и ногам человек, который знал, что его ждет виселица, вдруг счел для себя невыносимым, что его словам не верят. Даже не думая о том, чтобы повыгоднее продать свои сведения, он прорычал, одержимый слепой яростью:

– Банда ослов! Нечего вам тут надуваться индюками, изображать умников и поздравлять друг друга с победой! Говорю вам, что он последует за Гонне. Иначе он поступить не может. А как будет реагировать ваш мессир Арно, когда узнает от Гонне, что его жена – любовница Жана д'Апшье и что именно она вызвала сюда своего любовника, чтобы отдать ему город?.. Гонне представит доказательства, что они проводят вместе ночи! Что вы скажете на это?!

Ответом было гробовое молчание. Никто не мог верить своим ушам, все смотрели друг на друга, а Катрин с лицом серее платья и с расширенными глазами осталась прикованной к своему месту…

– Доказательства?.. Какие доказательства?

В ужасе от эффекта, произведенного своими словами, Жерве не решался пошевелиться и замолчал. Тогда она, очнувшись от оцепенения, бросилась на него и начала бешено трясти.

– Какие доказательства? – кричала она, не помня себя от гнева и обиды.

С испуганным стоном Жерве выскользнул из ее рук и упал к ее ногам лицом на пол. Он пробормотал:

– Одну из ваших рубашек… а также письмо… любовное письмо… или обрывок письма.

Молодая женщина переоценила свои силы. Взмахнув руками, Катрин упала на пол рядом с пленником.

Николя Барраль бросился к Катрин и поднял ее с пола.

– Только этого недоставало! – проворчал Николя сердито. – Ей ни в коем случае не следовало присутствовать при этом допросе. Этот удар может ее убить, – добавил он, с жалостью рассматривая бескровное лицо с синевой под глазами.

Аббат Бернар покачал головой.

– В любом случае пришлось бы все ей рассказать! Отнеси ее в комнаты и поручи Саре. Расскажи ей, что произошло, и возвращайся. Ты мне еще нужен.

– А этого куда денем? – спросил Кудерк, кивком головы показывая на Жерве. – Сразу повесим?

Аббат, в свою очередь, посмотрел на пленника. И в его таком мягком и таком благожелательном обычно взгляде не оставалось и следа пощады. Этот человек явно вызвал в нем такой же ужас, как и тот дьявольский план, в котором он только что признался.

– Нет, – сказал он холодно. – Продолжим! Жерве еще может очень многое нам сообщить. Например, имя того, кто нас предает. Опасность, угрожающая мессиру Арно, заставила об этом временно забыть, но это надо немедленно выяснить.

Совладелец Монсальви сел на скамеечку, оставленную Катрин, посмотрел предыдущие записи показаний пленника и вздохнул:

– Теперь, Жерве, ты будешь отвечать мне. Но не питай иллюзий: мои условия будут те же, что и госпожи Катрин. С той только разницей, что я присоединю к этому отпущение твоих грехов, если ты искренне раскаешься… перед тем, как тебя повесят!

* * *

Час спустя, в то время, когда Катрин под присмотром Сары спала глубоким сном под действием успокоительного снадобья, когда закованный в цепи Жерве был водворен в одну из камер донжона, а аббат Бернар с озабоченным лицом возвращался в монастырь, Николя Барраль в сопровождении четырех солдат стучал в дверь Огюстена Фабра, плотника. Не получив ответа, он высадил дверь.

Дом был пуст, Огюстен и Азалаис необъяснимым образом скрылись.

Тут же сержант и его люди были окружены кольцом любопытных, желающих знать, что произошло. Вскоре маленькая площадь была заполнена полуодетыми людьми, говорившими все разом и потрясавшими всевозможным оружием, не зная толком, что случилось.

Николя понял, что без объяснений ему не удастся покинуть площадь. Сержант сбивчиво передал события этой ночи. Он рассказал о признаниях, вырванных у Жерве, о ловушке, расставленной для Арно де Монсальви, о приступе слабости Катрин и, наконец, как Жерве раскрыл сообщников, которыми оказались плотник с дочерью и местная колдунья Ратапеннада, изготовившая яд, которым и должен воспользоваться Гонне д'Апшье. Он рассказал, как Огюстен Фабр, жертва далеко не отцовских чувств, которые внушала ему дочь покойной жены, полностью попал под чары Азалаис. Если верить Жерве, вызывающая красота кружевницы сделала из этого когда-то скромного и честного человека раба чудовищной страсти, которой красотка умела управлять, впрочем, чтобы потом над ним посмеяться, так как давно начала встречаться с Жерве. Разжигая честолюбие девушки, заставляя блестеть ее глаза от тех возможностей, которые ей приготовлены в жизни и которые она сама может ускорить, Жерве Мальфра сумел польстить ее тщеславию, и поэтому ему, искушенному в подобных делах, не составило большого труда добиться от нее того, в чем она с таким презрением отказывала другим парням.

Конечно, Фабр не знал, что Азалаис стала любовницей негодяя, и именно плотник попытался убить госпожу де Монсальви по наущению своей падчерицы. В обмен она обещала полностью отдать себя в его власть! Эта мысль свела с ума несчастного человека, и, для того чтобы завладеть телом, о котором он мечтал ночами, он был готов на все.

Что же касается Азалаис, то она не только отдала Жерве одну из рубашек Катрин, на которой она чинила кружево, но и собственноручно написала пресловутое «любовное письмо», подделав почерк сеньоры. Обладая всевозможными талантами, она умела не только писать, но и рисовать, благодаря чему легко изготовила фальшивку. Все это было спущено Фабром на веревке ночью в установленное время в условленном месте во время его дежурства на стене…

И вот теперь плотник и его дочь исчезли. Таинственным образом предупрежденные об опасности, Азалаис и ее отец исчезли словно по волшебству, не оставив не только ни малейшего следа своего пребывания, но и доказательств поспешности сборов. Дом плотника в тот момент, когда в него ворвались Николя и его солдаты, был в безукоризненном порядке. Постели не были разобраны, посуда была на месте.

– Необходимо узнать, кто их осведомил о наших планах, – заключил Николя. – У кого-то из нас слишком длинный язык, это уж точно…

Не успел Николя закончить свою тираду, как розовое от утренней зари небо огласилось криками часового:

– Эй! Идите скорее сюда!

Звал Мартиал, один из сыновей Мальвезена. Стоя на коленях в узком проходе у зубца крепостной стены, он высматривал что-то под самыми стенами. Немедленно все пространство между зубцами заполнилось до отказа людьми. Все свешивались вниз, и у всех вырывался один и тот же вопль страшного удивления. На обочине рва, распластавшись и устремив в небо широко открытые глаза, лежал Огюстен Фабр с арбалетной стрелой в груди…

– Как он здесь оказался? – проронил кто-то. – И где его дочь?

Ответ на первый вопрос был тут же найден: около башни вдоль стены свешивалась веревка.

– Он, должно быть, упал! – выдохнул взволнованный голос. – Спускаться таким образом с укреплений – упражнение вовсе не подходящее для человека его возраста…

– А стрела? – возразил Мартиал Мальвезен. – Где он ее подцепил?

– Он был, наверное, убит еще наверху. Те люди могли не знать, что он работал на них.

Чувствовалось, что все взволнованы смертью Фабра. Еще совсем недавно они его считали своим.

– Эге! – воскликнула Гоберта. – Так он же один там на обочине рва, наш Огюстен! А они должны быть вдвоем. Что с ней приключилось, с красоткой Азалаис? Трудно предположить, что она воспользовалась той же дорогой…

Не отрывая глаз от разбитого тела, которое, казалось, его заворожило, Николя Барраль сдвинул каску на затылок и со вздохом почесал голову:

– Что-то подсказывает мне, что мы ее не найдем! Да и Фабра кто теперь предаст земле?!

– Будем надеяться, что эти псы его похоронят, – вздохнула сочувственно Гоберта. – Она предала его так же, как и нас, и он ценой своей жизни заплатил за свое предательство. Надо будет попросить аббата о скромном молебне.

И, плотнее завернувшись в свою баранью шкуру, не обращая ни на кого внимания, она отправилась домой кормить свою ораву.

Дозорная галерея быстро освободилась, и только часовые вернулись к своим обязанностям.

В это время в замке Катрин возвращалась к горькой действительности. От Сары она узнала, что ее только что спрашивал аббат Бернар.

– Я могу его попросить прийти позже, – предложила Сара.

– Нет. Проводи меня в мою часовню. Мы будем говорить одни, свидетелем должен быть только Бог, потому что никогда я так не нуждалась в его поддержке.

Часовня находилась в одной из башенок. Аббат был уже там – Катрин увидела его, коленопреклоненного перед небольшим алтарем, где под светло-голубым сводом витража сверкало золотое распятие.

Это была совсем маленькая часовня, созданная для знатной дамы. Помимо золотого креста, в ней висела картина «Благовещение» кисти Яна ван Эйка, старого друга прошлых лет.

На узкой тополиной доске художник написал маленькую Деву, удивительно невинную и чистую в причудливых складках голубого шелка, по которому струились золотые густые волосы, едва сдерживаемые на лбу обручем из драгоценных камней. Лицо ее было лицом Катрин: большие глаза цвета аметиста и несравненное золото волос. Это была совсем юная, нежная и скромная Катрин, похожая на ту молодую девушку, которая однажды вечером на дороге в Перонн вместе со своим дядей Матье подобрала Арно де Монсальви, недвижимого и окровавленного в его черных, перепачканных грязью доспехах. Именно по этой причине сумрачный капитан оставил открытыми двери своего жилища перед конным путешественником из конюшен Бургундии, который в утро прошлого Рождества ступил на землю в густой снег двора почета. Человек пришел с бережно завернутой в тонкое полотно и плотную шерсть картиной. Он нес ее перед собой, как ребенка. Его сопровождал эскорт из бургундских рыцарей.

Арно тогда разгневался. Одно только имя герцога Филиппа могло вывести его из себя, вид герба оказывал на него такое же действие, как красная тряпка на быка. Но письмо, сопровождавшее посылку, не было написано герцогом. Его написал сам Ян ван Эйк: «Тот, кто является всегда вашим верным другом, счастлив возможностью сказать вам это, равно как и пожелать приятного Рождества в стране, где братья отказались от взаимной ненависти. Соблаговолите принять это „Благовещение“, которое походит на вас и желает стать предвестником мира. Оно было исполнено вашим покорнейшим слугой по памяти, а также по велению сердца. Ян».

Произведение было изумительным, письмо тоже. Со слезами на глазах Катрин приняла и то и другое, но, покраснев, не могла не сказать:

– Я уже не такая молодая… и не такая красивая.

– Молодой ты будешь вечно, – сказал ей тогда Арно. – А красивее ты становишься с каждым днем. Но я счастлив, что эта молодая девушка вошла в мой дом, потому что именно так должна была бы войти ты, если бы я не был так глуп…

И «Благовещение» заняло место в часовне, куда каждое утро и каждый вечер Катрин приходила преклонить колени. Она окуналась в молодость и обретала в ней неизменную радость. Маленький Мишель обожал это изображение, на котором его мать и королева небес так же были совмещены на куске дерева, как совмещались они и в его сознании.

Войдя в маленькую часовню, Катрин встала на колени рядом с аббатом, соединив холодные руки на бархатном подлокотнике молитвенной скамеечки.

Аббат повернул голову, нахмурился и произнес:

– Вы очень бледны. Не лучше ли было остаться в постели?

– Я уже и так виню себя за слабость. При всем том, что мне стало известно, я не могу больше оставаться в кровати. Я не знаю, смогу ли я вообще уснуть, пока меня не покинет эта тревога. Поймите, отец мой, когда я узнала, какую ужасную авантюру придумали эти… люди, чтобы нас погубить, мне показалось, что жизнь оставляет меня и что…

– Не надо больше искать оправданий вашим страданиям, госпожа Катрин!

Несколькими фразами Бернар де Кальмон д'О посвятил владелицу замка во все, что было уже известно вассалам, добавив только о жалком конце Огюстена Фабра.

– Нам остается, – добавил он, – найти Азалаис, если это еще возможно… и определить судьбу Жерве. Настаиваете ли вы на смертном приговоре, который объявили ему?

– Вы знаете, что у меня нет выбора, ваше преподобие! Никто здесь не поймет моей милости и никто меня не простит. Наши люди подумают, что их предают. Это подтолкнет Мартена Керу на убийство, никакая человеческая сила не может ему помешать. Если я поддамся жалости, то погублю его душу, хотя жалость противоречит законности. Жерве будет повешен этим вечером.

– Я не могу вас винить, я знаю, чего вам это стоит. Я пошлю к нему в донжон одного из братьев, чтобы приготовить его к смерти. Но, скажите, ведь сейчас не это тяготит вас?

– Нет, – глухо пробормотала молодая женщина, – слишком велика опасность, угрожающая моему мужу. В этот час бастард Апшье скачет по дороге в Париж, снабженный тем, о чем вам известно. Надо его нагнать. Подумайте, как это сделать, ведь он не так далеко уехал.

– Четыре дня! Опережение не такое большое, если небо будет с нами и Гонне встретятся по дороге препятствия. Но тот, кого мы пошлем, не будет гарантирован от тех же опасностей. К тому же мы не можем в отличие от Апшье покинуть город когда захотим. Увы! Мы осаждены!

– Но осада не помешала Азалаис улизнуть у нас из-под носа. То, что удалось женщине, почему бы не попробовать совершить мужчине?

– Именно с этим ко мне приходил кое-кто из ваших вассалов… с Беранже во главе. Этот мальчик, бледнеющий при мысли о сражении, тем не менее готов броситься вдогонку за таким воякой, как этот бастард, чтобы спасти мессира Арно. Он утверждает, что берется спуститься со стены по веревке. Я оставил его во дворе, где он теперь с нетерпением ждет вашего решения.

– Моего? – проговорила горько Катрин. – Спросите лучше не у меня, а у Фабра, который валяется у стены замка. Беранже ребенок, я не хочу приносить его в жертву.

– Кто бы ни был тот, кто решится на спуск, у него будет очень мало шансов остаться живым. У врага хорошая стража и… Послушайте!..

Снаружи раздался страшный грохот, производимый лязгом оружия и криками с обеих сторон: это атаковал противник, решивший, без сомнения, воспользоваться временной передышкой.