Текст книги "Великолепная маркиза"

Глава 4
Бойня

Маркизе де Понталек дали время только одеться.

– Если у вас есть деньги, возьмите с собой, – посоветовал ей один из тех, кто пришел арестовать ее. – В тюрьме ничего нет. Ах да, вижу, – он оглядел комнату, которую Анна-Лаура обвела выразительным жестом. Ее муж сделал все, чтобы ни у кого не возникало сомнений, что в особняке побывали воры.

– Разве мы не поведем ее сначала в Коммуну для суда? – спросил его спутник.

– Нет. Незачем. На нее указали как на близкую подругу Австриячки. Она отправится прямиком в тюрьму Форс.

Указали? Подруга королевы? Кто мог так солгать? Анна-Лаура не подозревала, что у нее есть враги. Но, впрочем, какое это имеет значение? Ее ведут не на казнь, а в тюрьму. Все глубже и глубже она погружалась в отчаяние.

«Господи, сделай так, чтобы этот ужас поскорее закончился! У меня уже нет сил, чтобы выносить его», – молилась в душе Анна-Лаура. Она не дорожила больше своей жизнью. Пусть она умрет, тогда, быть может, она наконец встретится со своей дорогой Селиной, которая ждет ее на берегу пруда в Комере…

Но молодая женщина никак не проявила своего отчаяния. Она оделась, распахнула двери и вышла к своим конвоирам.

– Идемте, господа, я готова!

Она пошла между ними, гордо выпрямившись, в строгом черном платье с белоснежным воротником и манжетами, повязав волосы черной бархатной лентой. Словно околдованные чистой красотой молодой белокурой женщины, мужчины двинулись за ней с почтением, на которое при других обстоятельствах могла рассчитывать лишь королева. Их поразило ее лицо – спокойное, со следами пережитого горя.

Анна-Лаура даже не обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на свой дом, и села в фиакр, который ждал во дворе. Его сопровождали два конных жандарма. Женщина презрительно улыбнулась:

– Четверо мужчин? Ради одной женщины? По-моему, это слишком!

– Женщины бывают куда сильнее мужчин, – ответил один из стражников. – Всегда лучше принять меры предосторожности. Особенно если речь идет о друзьях Австриячки!

– Позвольте вам напомнить, что она все еще королева! Даже если это слово вам не нравится!

– Да неужели? Ну это долго не продлится! И если вы хотите еще пожить, вам следует воздержаться от подобных заявлений!

Анна-Лаура передернула плечами и промолчала. Фиакр тронулся, им предстоял долгий путь через весь Париж…

Тюрьма Форс занимала в квартале Марэ, недалеко от развалин Бастилии, просторный дом, когда-то принадлежавший герцогам Форс. Особняк был одним из самых больших и красивых в Париже. Его прежний хозяин был человеком причудливой судьбы. Еще ребенком он избежал смерти во время Варфоломеевской ночи, притворившись мертвым и затаившись между трупами отца и брата. Позже именно он оказался в карете вместе с королем Генрихом IV, когда Равальяк бросился на короля с кинжалом, и именно он обезоружил убийцу. Кинжал Равальяка хранился потом в семье.

Как и большинство особняков в квартале Марэ, этот дом пришел в упадок. В 1780 году Людовик XVI решил превратить его в образцовую по тем временам тюрьму. Большее помещение предназначалось для мужчин, меньшее – для женщин дурного поведения. После падения Бастилии в обе тюрьмы остался только один вход – низкие ворота в конце улицы Балле. Туда невозможно было въехать в карете или верхом, и только невысокие ростом люди могли войти, не согнувшись.

У этих ворот и высадили бывшую маркизу де Понталек. Ей даже не удалось рассмотреть серые стены и маленькие грязные окна, забранные решеткой. Желая показать свое рвение, ее стражники, проявлявшие до этого момента достаточно снисходительности, схватили ее за руки и потащили внутрь. За решеткой оказался длинный коридор. Из него можно было попасть в некогда приятный зеленый дворик, потерявший всю свою прелесть, и оттуда в женскую тюрьму Форс. Туда и отвели Анну-Лауру после того, как чиновник записал ее имя в книге, усердно осыпая ее при этом оскорблениями. Женщине пришлось вынести и сальные шуточки охранников.

Анна-Лаура с облегчением вздохнула, когда ее наконец привели в женскую тюрьму и передали на попечение женщины лет сорока, суровой на вид, но прилично одетой. Она приветствовала новенькую кивком и отвела ее в камеру на первом этаже. Тусклый свет проникал сквозь маленькое и высоко расположенное окошко. В камере не было ничего, кроме старого соломенного тюфяка, табуретки, таза и ведра.

– Вам недолго быть в одиночестве, – заметила госпожа Анер – надзирательница. – К нам везут арестованных со вчерашнего дня. В основном это мужчины, но будут и женщины.

– Кого же арестовали?

– Людей из Тюильри, разумеется. Например, Вебера, молочного брата ко… Марии-Антуанетты. И еще офицеров и телохранителей графа Прованского.

– Но брат короля давно уехал! Ему не нужны были телохранители.

– Что я могу вам ответить? У вас, конечно, найдутся друзья среди этих людей…

– До вчерашнего дня я никогда не бывала в Тюильри. Я там почти никого не знаю.

– Но вас обвиняют в том, что вы близкая подруга…

– Королевы? Она едва меня знает, но я предана ей с тех пор, как она оказалась в беде.

– Вам ее жаль?

– Да, потому что она боится за своих детей.

– У вас тоже есть дети? Вы еще так молоды.

– У меня была дочка, но она умерла месяц назад.

– Так вот почему вы в трауре! Простите меня, если я вам показалась нескромной. У меня тоже есть дочь, и если вам что-то понадобится, – быстро добавила госпожа Анер, – дайте мне знать через Арди, тюремщика. Он славный человек и не станет вас мучить.

– Должна предупредить вас, что у меня нет денег. У меня все отобрали. Но мне ничего и не нужно.

Задумчивый взгляд надзирательницы остановился на совсем еще юной женщине, которая, казалось, отказалась от всего. Голос госпожи Анер зазвучал мягче:

– В тюрьме всегда что-нибудь нужно. Особенно женщине… Я к вам еще загляну.

Она уже собиралась выйти, но Анна-Лаура удержала ее:

– Прошу вас, сударыня, не могли бы вы мне сказать, здесь ли герцог Нивернейский?

– Нет, его здесь нет, но это не значит, что его сюда не привезут. И потом, другие тюрьмы тоже заполняются арестованными. Но вы сказали, что никого не знаете. Значит, вы обманули нас?

– Нет-нет! Это мой единственный друг, и он уже очень стар.

– Я постараюсь выяснить.

Раздалось звяканье ключей, потом заскрежетал замок, и все стихло. Анна-Лаура оказалась в полутьме, так как солнце не проникало в окно камеры, где держался сильный запах плесени. Она слышала не только звуки тюрьмы, но и шум с улицы, где ни на минуту не стихала вакханалия. Когда люди не пели эту кошмарную «Са ира!», они выкрикивали проклятия королевской семье, герцогу Брауншвейгскому и всем этим арестованным дворянчикам, которых постоянно подвозили к воротам тюрьмы. Не смолкали восторженные приветствия в адрес Дантона, Марата и Робеспьера, приведших народ к переменам и новой жизни, которая, как надеялась толпа, продлится вечно.

Анна-Лаура старалась не слышать этих разнузданных выкриков. Она никогда не была очень набожной, а после смерти Селины вообще перестала молиться. Она лишь ждала, когда за ней придут и отведут на эшафот. Это будет ужасный момент, но потом все кончится, наступит освобождение!

И только на десятый день дверь наконец отворилась и в камере появилась благородная и гордая дама. Маркизе де Турзель предстояло отныне делить с Анной-Лаурой тяготы заточения, и гувернантка дофина не смогла скрыть своего удивления:

– Госпожа де Понталек? Но как вы сюда попали? Моя дочь Полина говорила, что вы бросились в Сену. Мы предположили, что вы утонули, так как о вас не было никаких известий. Принцесса Мария Терезия, которой вы так понравились, очень горевала…

– Я тронута, сударыня, и мне очень жаль, что расстроила ее высочество. Выбравшись на берег, потому что с детства умею плавать, мне не удалось спастись – тем же утром меня арестовали в моем доме на улице Бельшас как подругу королевы.

– Это какая-то ошибка! Дружеское отношение к вам ее величества проявилось так недавно, что никто не мог узнать об этом. Правда, маркиз был верным ее другом. Его тоже арестовали?

Анна-Лаура отвела глаза:

– Надеюсь, что нет. Он отправился к графу Прованскому, который призвал его к себе.

– Ах вот как! – Поняв, что ее юная соседка по камере не намерена ничего больше объяснять, маркиза де Турзель не стала настаивать.

Они некоторое время молчали, и Анна-Лаура заговорила первой, чтобы больше не касаться щекотливой темы:

– Но что произошло с вами, сударыня, и с мадемуазель Полиной?

– После вашего прыжка в реку мою дочь и госпожу де Тарант допросили. Благодаря храбрости принцессы их отпустили, и они отправились в дом герцогини де Лавальер, бабушки госпожи де Тарант. На следующее утро Полина и ее брат навестили меня в монастыре Фейянов, в первой королевской тюрьме, где я сходила с ума от тревоги за нее. На следующий день, 13 августа, нам с госпожой де Ламбаль разрешили сопровождать наших монархов в Тампль, где нас всех и заперли. Первую ночь мы провели в квартире архивариуса Мальтийского ордена господина Бартелеми. Полина спала на кухне рядом с Мадам Елизаветой. Там мы и оставались рядом с их величествами до прошлой ночи.

– А что случилось прошлой ночью?

– Около полуночи мы услышали стук. Через дверь нам передали приказ Коммуны: принцесса Ламбаль, моя дочь и я должны покинуть Тампль. Вы можете себе представить, что это было за прощание. Мы простились с королевской семьей как с близкими. Никакие узы крови не могли сделать нас роднее! Нас вывели из Тампля по освещенному факелами подземному ходу, посадили в фиакр и привезли в ратушу. Мы ждали несколько часов. Потом нас вывели на помост, окруженный толпой, для допроса. Допрос напоминал безумный фарс! После него нас привезли сюда и разлучили! Вы понимаете, разлучили! Это самое ужасное. Моя дочь, совсем еще девочка, оказалась в камере, во власти монстров, захвативших Париж. О, это слишком невыносимо, право же, невыносимо!

И эта гордая, высокомерная женщина, казавшаяся несгибаемой, упала на тюфяк Анны-Лауры. Она разразилась отчаянными рыданиями, такими громкими, что молодая женщина не решилась утешить маркизу. Анна-Лаура догадывалась, что госпожа де Турзель слишком долго держала себя в руках, ничем не выдавая своих чувств, и теперь эта эмоциональная разрядка ей просто необходима. Она села рядом с несчастной женщиной и стала ждать, когда та успокоится.

Госпожа де Турзель все еще плакала, когда Арди принес еще один соломенный тюфяк и положил в углу. Потом он склонился над плачущей женщиной:

– Не надо так плакать! – сочувственно сказал тюремщик. – Вы волнуетесь о вашей дочке, но ей совсем даже неплохо. Она в камере над вами, и я одолжил ей свою собачонку, чтобы девочке было не так одиноко.

И тут Анна-Лаура увидела то, что не могла себе представить даже во сне. Гувернантка королевских детей взяла тяжелую руку тюремщика и поцеловала, словно это была рука епископа. Она перестала плакать и всхлипывать. Арди объявил им, что скоро в тюрьму приедет Манюэль, прокурор Коммуны.

– Вы можете его попросить, чтобы вас перевели к дочери, – тихо посоветовал он.

Мадам Турзель так и сделала. Поэтому после посещения прокурора Анна-Лаура снова осталась одна и снова ненадолго. Тюрьма заполнялась, предоставить каждому узнику или узнице отдельную камеру оказалось невозможным. Все горничные королевы оказались в одной камере. Госпожу де Турзель и Полину перевели к принцессе Ламбаль, чья камера оказалась немного лучше. В конце августа к ним присоединилась и Анна-Лаура. Она боялась, что еще пожалеет о своем одиночестве, когда ей никто не мешал свободно предаваться своим мрачным мыслям. Но оказанный прием согрел ей сердце.

– Какая радость вновь видеть вас, моя дорогая! – приветствовала ее принцесса Ламбаль, как будто Анна-Лаура была ее давним другом. – Как видите, нам удалось немного украсить это помещение, и мы рады разделить его с вами.

В эту камеру попадало немного больше солнца, так как решетка на окне была пореже и ее прутья потоньше. Там сушилось и белье, развешанное на веревке, протянутой от решетки к стулу. Дамы ухитрились постирать белье в крошечном тазике. Были здесь и походные кровати, и несколько деревенских стульев. Королеве удалось переправить из Тампля некоторые личные вещи, которые дамам разрешили взять с собой. Госпожа Анер приносила то, что требовалось, так как герцог Пантьеврский, беспокоившийся о судьбе своей невестки, сумел из своего замка в Нормандии передать немного золота в вознаграждение за услуги.

Когда они вспоминали о Версале и Тюильри, то чувствовали себя несчастными, но эти женщины смогли смириться перед тем, что они называли божьей волей. Они молились, вспоминали о прекрасном прошлом и вышивали.

Анна-Лаура без труда стала своей в этой маленькой группе. Для мягкой и преданной принцессы Ламбаль было достаточно, что Мария-Антуанетта с нежностью отнеслась к этой почти незнакомой женщине, и она искренне полюбила Анну-Лауру. А госпожа де Турзель и ее дочь сумели оценить ее храбрость. Маркиза де Понталек с некоторым удивлением обнаружила в себе способность приспосабливаться, которой она за собой раньше не замечала. При общении со своими соседками она освоила придворный стиль, которому ее никто не учил и который стал для нее своего рода защитной броней.

К несчастью, этот островок дружеского расположения в океане бед просуществовал недолго. Вокруг них бушевала гроза, ставшая еще яростнее после того, как Лонгви оказался в руках прусских войск после двенадцатичасовой осады. Коммуна и народ объявили о предательстве. Главари – Марат, Дантон и Робеспьер – приказали арестовывать всех, кто внушал хоть малейшее подозрение. Тюрьмы были переполнены, приходилось приспосабливать для заключения различные помещения. Так нескольких швейцарцев, которым удалось спастись во время резни в Тюильри, поместили в погребах дворца Бурбонов. В тюрьме Форс заключенные спали даже во дворе, где незадолго до этого разрешили прогуливаться дамам.

Еще 10 августа на Гревской площади установили знаменитую гильотину, которая никогда не была творением доктора Гильотена. Ее создателем был изготовитель клавесинов по имени Тобиас Шмидт. Машину для обезглавливания впервые опробовали еще 15 апреля 1792 года, чтобы казнить вора Жака Пеллетье… Этот новый спектакль собирал толпы народа, хотя этот способ казни несколько разочаровал зевак – они посчитали такую казнь слишком быстрой.

Между тем август подошел к концу.

Вечером 2 сентября в тюрьме Форс начался переполох. Тюремщик Арди сообщил дамам, что Коммуна приказала выпустить женщин, сидевших за долги и за проституцию, а также горничных королевы – госпожу Базир, госпожу Тибо, госпожу де Сен-Брис и госпожу де Наварр. Четыре узницы порадовались за них. Может быть, эти монстры смилостивились и у них самих теперь тоже есть надежда на спасение? Только Анна-Лаура молчала. В отличие от нее остальные дамы во время пребывания в тюрьме научились ценить простую повседневную жизнь. Даже у принцессы Ламбаль, по-прежнему мнительной и пугливой, прекратились нервные приступы, и она почувствовала себя лучше.

Ночью, едва только женщины заснули, помолившись перед сном, послышался скрежет засова, и в камеру вошел мужчина. Это был незнакомец, прилично одетый, с приятным лицом. Он приветствовал взволнованных женщин, потом приблизился к постели Полины и произнес:

– Мадемуазель де Турзель, одевайтесь побыстрее и следуйте за мной.

Мать девушки сразу же встревожилась.

– Что вы собираетесь сделать с моей дочерью? – вскричала она.

– Не задавайте вопросов, сударыня. Пусть она встанет и идет за мной!

В одно мгновение обе женщины были на ногах. Анна-Лаура подошла к маркизе, чтобы поддержать ее, но та уже сумела взять себя в руки. Только голос выдавал охватившую ее тревогу:

– Повинуйтесь, Полина! – сказала маркиза де Турзель. – Я надеюсь, что небо защитит вас…

Мужчина отошел в угол и повернулся к ним спиной, пока женщины помогали перепуганной Полине одеться. Прощаясь, она склонилась перед матерью и поцеловала ей руку. Конвоир тронул девушку за плечо и подтолкнул к выходу. Госпожа де Турзель упала на колени. Она истово молилась, слезы заливали ее лицо.

– Что это за человек? – спросила принцесса Ламбаль шепотом. – Мы его никогда здесь прежде не видели.

– Тем не менее мне его лицо показалось знакомым, – ответила ей Анна-Лаура. – Но только где я его могла видеть? Возможно, в Тюильри? Единственное, что может нас утешить, это то, что он абсолютно не похож на тех ужасных существ, что мы видели здесь до сих пор.

– Будем надеяться, что вы правы и у нас появится хоть какая-то надежда. И потом, какую опасность представляет для них шестнадцатилетняя девочка? Мужайтесь, моя дорогая, – принцесса Ламбаль наклонилась к госпоже де Турзель. Но та словно не слышала ничего.

– Ах, моя дорогая принцесса, – с отчаянием заговорила она наконец, – вы не мать. Я молюсь только об одном – если Полине суждено умереть, то пусть господь соединит меня с ней как можно скорее.

– Боюсь, что ваша молитва будет услышана намного раньше, чем вы можете предположить, – вздохнула Анна-Лаура. – У меня предчувствие, что наступающий день не принесет нам ничего доброго…

– Тогда нам следует молиться, – воскликнула госпожа де Ламбаль, – и попросить у господа прощения за наши ошибки и грехи. – И она начала первой: «Господь милосердный, помилуй нас грешных…»

Всю ночь узницы молились, и Анна-Лаура присоединилась к ним. Самый большой подарок небес, которого они могут ждать, это как можно более быстрый конец.

Анна-Лаура решила, что этот момент настал, когда в шесть часов утра вошел всклокоченный тюремщик, а следом за ним шесть человек, вооруженных ружьями, саблями и пистолетами. Они обыскали помещение и ушли, осыпая ругательствами женщин. Только один, не произнесший за все время ни слова, задержался в дверях, пристально посмотрел на принцессу Ламбаль, а потом поднял к потолку глаза и руки.

– Перестаньте же плакать, моя дорогая госпожа де Турзель! – сказала принцесса. – Мы умрем, у меня больше не осталось никаких сомнений. Так подумаем же о том, чтобы собрать всю нашу храбрость и кончить нашу жизнь достойно.

Тут же под окнами послышался нарастающий шум толпы. Если встать на кровать госпожи де Ламбаль, можно было выглянуть в одно из двух окон, выходящих на улицу. Анна-Лаура так и сделала. Она увидела множество людей, вооруженных пиками и саблями. Она успела заметить и мужчину в доме напротив, который целился прямо в их окно. Пуля выбила стекло, но инстинкт самосохранения спас Анну-Лауру – она стремительно спрыгнула на пол.

– Вы правы, принцесса, – храбро заявила она, заставив женщин в который раз удивиться ее мужеству. – Я полагаю, что мы скоро умрем.

И Анна-Лаура постаралась привести себя в порядок с еще большей тщательностью, чем обычно. Принцесса Ламбаль и госпожа де Турзель последовали ее примеру.

В одиннадцать часов дверь распахнулась снова и на пороге камеры появилась вооруженная толпа. На этот раз они пришли за принцессой Ламбаль, но две другие узницы отказались с ней расстаться. Временное место своего печального пребывания мужественные женщины покинули вместе.

Во дворе их обступили люди в красных колпаках, со свирепыми лицами, налитыми злорадством и злобой. В толпе было несколько человек, которые, казалось, пытались хоть как-то сдержать ярость присутствующих, как свору на поводке. К одному из этих людей и обратилась госпожа де Ламбаль:

– Не могли бы вы дать нам немного хлеба? Мы ничего не ели со вчерашнего дня, у меня ослабли ноги.

Кто-то хохотнул:

– Они тебя вообще держать перестанут, как только суд вынесет тебе приговор. Потому что именно для этого тебя сюда и привели!

– Мне не в чем себя упрекнуть. Поэтому и суд меня не страшит.

Мужчина уже замахнулся на нее кулаком, но другой, с суровым лицом, весь одетый в черное, остановил его:

– Хватит, гражданин! Эту женщину еще не судили. Никто не смеет тронуть арестованных до суда.

Принцесса получила кусок хлеба и стакан вина, которые она разделила со своими подругами. Анна-Лаура хотела было отказаться от своей доли, но, оглядевшись по сторонам, приняла и хлеб, и вино, чтобы поддержать свои силы для самой последней, решительной минуты. Она понимала, что ей понадобится все ее мужество.

Так называемый трибунал заседал в канцелярии тюрьмы. С интервалом в пять-семь минут появлялись два устрашающего вида человека, вполне подходящих на роль подручных палача, хватали очередного заключенного и грубо волокли его к низкой двери, ведущей в канцелярию. Обратно ни один из арестованных не вышел. Поверить в то, что их отпускали на свободу, было невозможно, тем более что через такие же интервалы раздавался рев толпы, едва перекрывавший крики жертв…

– Нас всех перережут, – заметила Анна-Лаура.

Она произнесла это совершенно спокойно, но молодая и красивая женщина, стоявшая с ней рядом, тут же упала в обморок. Это была госпожа де Сетей, жена первого лакея короля. Госпожа де Турзель поспешила ей помочь. Она только успела привести бедняжку в чувство, когда пришли за принцессой Ламбаль.

Принцесса побелела как полотно и посмотрела на подруг огромными синими глазами.

– Молитесь за меня! И да хранит вас господь! – крикнула она, когда ее уводили.

– Господь милосердный, – прошептала маркиза де Турзель, – сделай так, чтобы они проявили снисхождение!

Но сама она в такую возможность не верила. Как и Анна-Лаура, гувернантка королевских детей знала, что принцессу Ламбаль считают главной «советчицей» королевы. Следовательно, она обречена на поругание. Смогут ли нежность, очарование и красота этой бедной женщины смягчить «трибунал»? Госпожа де Турзель, как и Анна-Лаура, не питала таких надежд.

Несколько минут спустя на улице раздались торжествующие вопли и аплодисменты – это казнили принцессу. Обе женщины одновременно перекрестились. В это мгновение некто приблизился к госпоже де Турзель и, склонившись, прошептал:

– Ваша дочь спасена!

Выражение счастья осветило помертвевшее лицо маркизы, но Анна-Лаура не успела за нее порадоваться. Настал ее черед. Два судебных исполнителя, напившихся для храбрости, собрались ее увести. Молодая женщина сумела без труда высвободиться именно потому, что они были пьяны.

– Отпустите меня! Я могу идти сама! Вам достаточно меня сопровождать!

– И р-речи быть не м-может! Мы з-знаем, как обращаться с ломаками! Ты… ничем не лучше д-других! П-пошли!

Анне-Лауре пришлось подчиниться, потому что им на помощь подоспели еще двое. Вот так, в сопровождении четырех мужчин в разной степени опьянения, она и вошла в низкую дверь и оказалась в канцелярии тюрьмы. Она увидела у внешней стены тюрьмы пятерых мужчин с засученными рукавами, чьи руки, державшие огромные топоры, были в крови. Анну-Лауру обуял ужас, и она почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Желать смерти – это одно, но иногда лицо небытия бывает таким пугающим…

В помещении собралось очень много народа и стояла страшная духота. За длинным столом восседали десять мужчин отталкивающей наружности – «председатель», восемь «заседателей» и один обвинитель. Перед ними стояли стаканы с вином и тарелки с едой.

Анну-Лауру затошнило от омерзения, но маркизе де Понталек каким-то чудом удавалось стоять прямо и смотреть в лицо этим людям, которые должны были вершить над ней суд. Началось жалкое подобие судебной процедуры. Ее заставили назвать себя, свой возраст, свой титул, адрес, и потом начался собственно допрос:

– Вас назвали особо приближенной подругой Австриячки. Что можете сказать по этому поводу? – спросил председатель. По его речи было заметно, что он получил некоторое образование.

Анна-Лаура хотя и была готова к смерти, но ей было небезразлично, какую этикетку пришпилят к ее трупу.

– Что вы понимаете под словами «особо приближенная»?

Мужчина захохотал, вслед за ним все члены суда.

– Вы молоды, но не настолько же глупы, как я понимаю! И вы не понимаете, что я хотел сказать? Подруга, с которой спят!

– Какая мерзость! Какая ложь!

Эти слова сорвались с губ Анны-Лауры против ее воли. Она побелела как полотно, но ее черные глаза метали молнии. Она с отвращением отвергла гнусное обвинение:

– Что же вы за мужчина, если оскорбляете меня подобным образом! Разве вы не видите, что я в трауре? Это должно было бы вам внушить если не уважение, то хотя бы сочувствие.

– И кто же умер? Ваш муж?

– Нет, мой ребенок. Моя двухлетняя дочка…

Как всегда при упоминании о Селине, в горле Анны-Лауры встал комок. Ее голос дрогнул, и даже самые бесчувственные поняли ее отчаяние. В зале стало совсем тихо. Обвинитель, заключив, что эта женщина вот-вот может получить свободу, ринулся в атаку:

– Это все сказки! Граждане, она просто ломает комедию, чтобы вас разжалобить! Не надо ума, чтобы одеться в черное и принять скорбный вид! Мы должны выяснить одно – является ли эта особа подругой Австриячки или нет. Вот и все!

Людям, охваченным состраданием, давали возможность избавиться от этого ненужного чувства. И они немедленно воспользовались этой возможностью, ведь они явились сюда убивать. Председатель выпрямился в своем кресле и рявкнул:

– Отвечайте!

Понимая, что речь идет о ее жизни и смерти, Анна-Лаура не колебалась ни секунды. С высокомерным презрением она обвела взглядом толпу убийц и бросила:

– Да! Я ее друг, преисполненный уважения и преданности!

– И до какой же степени вы ее уважаете и насколько вы ей преданны?

– Границы моего уважения и преданности определяют мое дворянское происхождение и верность. Я готова пролить за нее кровь или пойти на смерть!

Как беспощадный античный хор, толпа эхом повторила:

– Смерть! Смерть!

В зале кто-то запел «Са ира», и звуки страшной песни заполнили канцелярию тюрьмы, словно пожирая тоненькую женщину в черном языками пламени:

Ах, так пойдет, так пойдет!

Аристократов на фонарь!

Ах, так пойдет, так пойдет!

Аристократов на фонарь!

Пришлось ждать, пока шум уляжется, чтобы председатель смог вынести свой вердикт:

– Отпустить!

Анна-Лаура не знала о том, что эти слова означали смертный приговор. Она догадалась о смысле сказанного по радостным выкрикам в зале. Те, кто привел ее сюда, собрались схватить ее за руки, но маркиза их оттолкнула.

– Я смогу умереть и без вас! – Анна-Лаура повернулась и направилась к палачам, пытаясь сдержать бешеное биение своего сердца. «Селина! Селина! Где ты? – кричало оно. – Я иду к тебе, моя дорогая девочка. Помоги мне! Господи, дай мне сил!»

Она уже почти переступила порог, когда ее остановили два солдата Национальной гвардии. Они приподняли ее под руки и потащили к выходу, крича:

– По приказу гражданина Манюэля, эта женщина должна предстать перед Коммуной.

Анне-Лауре показалось, что ее уносит яростный ветер. Мгновение спустя она оказалась лицом к лицу с теми, кто жаждал ее смерти. И снова один из солдат крикнул:

– Приказ прокурора Манюэля! Мы должны отвезти эту женщину в Коммуну!

Сбитые с толку этим неожиданным заявлением, стоявшие за дверью люди, жаждавшие расправы, в бессильной ярости сшибли своими дубинами треуголку с одного из солдат, а треуголка второго в одно мгновение превратилась в блин. Ее хозяин рассвирепел:

– Уймись, чудовище! Осторожнее размахивай своей дубиной!

– Но мы же слышали крики «Смерть!» и приказ председателя «Отпустить!».

– Ты что-то не расслышал! Во всяком случае, казнить мою треуголку тебе никто не приказывал. Она больше ни на что не годится…

Человек, орудовавший дубиной, засмеялся, конвоир Анны-Лауры пустился в объяснения. Молодая женщина тем временем могла оглядеться по сторонам. Крик ужаса вырвался из ее груди, когда она увидела, во что превратилась узенькая улочка, на которую выходили ворота тюрьмы.

У стен одного из домов на улице Балле была свалена горой одежда, а чуть поодаль – обнаженные и окровавленные тела ее недавних обладателей. Бойня была устроена по всем правилам. «Освобожденный» узник через ворота тюрьмы выходил на улицу, тут его оглушали дубиной, после чего другая команда оттаскивала потерявшего сознание человека к канаве, где с него срывали все ценное, одежду, обувь, а потом, перерезав жертве горло, укладывала труп к остальным.

Но самое страшное случилось с принцессой Ламбаль. Перед зданием тюрьмы какие-то торговки сцепились из-за ее вещей, а обнаженное тело принцессы выставили на всеобщее обозрение, привязав к каменной тумбе на углу улиц Балле и Руа-де-Сисиль. Один негодяй перепиливал ей шею здоровенным кухонным ножом, второй резал грудь, чтобы вырвать сердце, а третий отрезал прядь длинных белокурых волос. Все происходило под непристойные выкрики толпы, в которой запах крови пробудил самые гнусные низменные инстинкты.

Понимая, что выбраться будет непросто, один из гвардейцев потряс перед носом человека с дубиной документом, большая красная печать на котором произвела огромное впечатление – палачи не умели читать. Всех троих наконец пропустили.

Молодая женщина, лишившаяся чувств, не могла сделать ни шагу. Поэтому гвардейцам пришлось волочить Анну-Лауру за собой. Запыхавшись, они добежали до улицы Сент-Антуан и буквально впихнули женщину в фиакр, который ждал их. И как раз вовремя. Еще одно мгновение – и они не смогли бы выехать с улицы Балле. Дорогу им преградил бы кошмарный кортеж – обезумевшие горожане толпой двинулись за высоко поднятыми пиками, на которые были насажены сердце и голова принцессы Ламбаль с развевающимися белокурыми волосами. Следом за ноги, спиной по мостовой волочили изуродованное тело принцессы. Весь этот сброд направлялся в Тампль, чтобы показать Австриячке, как они обошлись с ее «советчицей».

– Гони к ратуше! – крикнул один из гвардейцев кучеру. – Если они увидят, что мы едем в сторону Бастилии, то побегут за нами. И потом, на улицах слишком много народа, чтобы можно было пустить лошадей галопом.

– Так куда же мне ехать?

– Поезжай по улице Монсо-Сен-Жерве, оттуда на Гревскую набережную, потом по набережным Орм, Сен-Поль, набережную Селестинцев и по улице Пти-Мюск. Так мы доберемся до ворот Сент-Антуан. А дальше ты и сам знаешь, куда ехать.

– Хорошо, господин…

Кучер вовремя спохватился и замолчал. Фиакр тронулся с места. Человек, который давал указания вознице, теперь помогал своему спутнику устроить поудобнее Анну-Лауру, которую они до этого втащили в карету.

– Мы не будем приводить ее в чувство? – спросил его спутник, до этого не проронивший ни слова.

– Пусть она сама очнется, так будет лучше. После всего того, что она увидела, она может начать кричать, отбиваться. Нам надо отъехать подальше…

– Да, вы правы. Бедная девочка! Такая молодая и настолько сломлена горем, что хотела умереть.

– Да, мой друг. Вы слышали ее слова? Она высокомерно заявила о дружбе, которой никогда не существовало.