Текст книги "Знатные распутницы"

Однако при французском дворе находились два человека, не желавшие складывать оружие: это были принц Людовик и его сестра Констанс. Людовик (отец, следуя феодальному обычаю, уже назначил его наследником) стал постоянной мишенью наемных убийц, и Филипп едва успевал спасать сына от новых покушений. Брак Констанс сложился очень неудачно, и принцесса вернулась к отцу; это не устраивало Бертраду, чей нрав по неукротимости вполне мог сравниться с характером Злого Фулька.

Когда Констанс только выдали замуж за обворожительного Гуго, графа Шампанского, ей было всего пятнадцать лет… но после восьми лет супружества граф с горечью убедился, что очень скоро его жена станет такой же толстой, как покойная Берта Голландская. И тут его вдруг осенило: этот брак оскорбляет Церковь по той причине, что они с Констанс – троюродные брат и сестра. Граф проворно созвал в Суассоне церковный собор, покаялся и, посыпав главу пеплом, во всеуслышание объявил, что он великий грешник и что свой брак, этот слишком тяжкий грех, больше терпеть не может.

Открыто объявив об этом в церквях, епископы похвалили Гуго за такую истовую набожность и отослали Констанс к отцу, тогда как лицемерный сеньор поспешил связать свою жизнь с хорошенькой стройной девушкой, которая и внушила ему такое благочестие. Затаив лютую злобу, Констанс вернулась в отцовский замок в Мелене, где тогда располагался королевский двор.

Принцесса не могла вынести тех насмешливых взглядов, которыми Бертрада встретила падчерицу в отчем доме: война между двумя женщинами стала неминуема. Поэтому Бертрада лихорадочно подыскивала для Констанс нового мужа, чересчур опасного врага. Бертрада и дети Берты все чаще пытались отравить друг друга, но усилия обеих сторон приводили только к одному – всеобщему несварению желудка. Не всякий может стать Борджа…

Но вот в один прекрасный мартовский вечер 1106 года к Констанс явился долгожданный муж. Звали его Боэмон де Тарант; в крестовом походе он получил титул принца Антиохийского и, едва освободившись из темниц турецкого эмира Сивы, примчался во Францию просить помощи золотом и людьми, чтобы продолжать войну против своего врага. Боэмону было пятьдесят лет, но с виду он казался гораздо моложе; статный, плечистый, зеленоглазый, в нормандской кольчуге со стальными шипами, Боэмон походил на героя рыцарского романа.

Уж его-то не могли отпугнуть пышные формы Констанс. Принцесса пришлась ему по вкусу – но гораздо больше понравилось королевское приданое. Через несколько месяцев Боэмон навеки увез Констанс, а одна из дочерей Бертрады, одиннадцатилетняя Цецилия тоже отплыла в Святую Землю, чтобы стать там женой Танкреда, племянника Боэмона, и тем самым укрепить узы королевского брака.

Насколько велико было облегчение Бертрады, которая смотрела, как исчезает из виду корабль с ненавистной падчерицей, настолько ее почти не взволновал отъезд собственной дочери. Правда, из четырех детей, увенчавших ее преступную связь с королем, при Бертраде оставалось еще трое: юный Филипп, уже женатый на дочери сеньора де Монтери, двенадцатилетний Флёри и семилетняя Евстахия.

Принц Людовик остался один на один с грозной мачехой… но Толстяк, лишившись своей верной союзницы-сестры, избрал путь благоразумия и держался как можно дальше от заповедных угодий Бертрады. Кстати, он понимал, что его терпеть не может по-прежнему страстно влюбленный в Бертраду отец, который не задумываясь примет сторону своей возлюбленной. При этих обстоятельствах Людовик мудро предпочитал избегать семейных драм.

Терпение принца все-таки было вознаграждено: в ночь с 30 на 31 июля 1108 года Филипп I скончался от любовных излишеств, не оставив по себе больших сожалений.

«С того дня, как на горе своей законной жены Филипп соединился с графиней Анжуйской, – писал позднее аббат Сюже, преданный советник нового короля Людовика VI и его самый мудрый министр, – он не свершил больше ни единого истинно королевского деяния; поглощенный необузданной страстью к этой женщине, король не знал других забот, кроме как предаваться сладострастию, не думал ни об одном государственном деле и, отдаваясь наслаждениям больше, чем следовало, даже не берег собственное здоровье».

Филиппа похоронили в монастыре Флёри-сюр-Луар. Бесконечная борьба между Бертрадой и ее пасынком закончилась. Как в давние времена Берту Голландскую, графиню выгнали из дворца, и она была вынуждена просить пристанище в аббатстве От-Брюйер, где и угасла в 1117 году, не зная о славной судьбе своего первенца Фулька Анжуйского. Несколько лет спустя Фульк, женившись на принцессе Мелизенде Иерусалимской, увенчал свою главу короной Святой Земли…

Нежная Изабелла, или Красотка из «Летучего отряда»

I. Королеве-матери не возражают

Королева Екатерина Медичи имела особые взгляды на предназначение своих фрейлин.

Прежде всего она отбирала их так же тщательно, как в наши дни владелец скаковой конюшни отбирает племенных кобыл, и придерживалась трех критериев: кандидаткам полагалось быть очень красивыми, очень смышлеными и очень доступными. Кстати, из этих трех достоинств меньше всего внимания придавалось уму. Слишком много его и не требовалось: фрейлинам надлежало быть смышлеными ровно настолько, чтобы хорошо понимать данные им поручения, а главное – беспрекословно их исполнять. В обмен на это девушкам была обеспечена самая роскошная и утонченная жизнь. Фрейлины становились орудием королевской власти, ибо при дворе королевы Екатерины главенствовали политика и интересы государства. Право быть умной королева оставляла за собой…

Стайке легкомысленных, элегантных, благоухающих духами, хорошеньких фрейлин дали прозвище «Летучий отряд», и при дворе все знали, чем они занимаются на самом деле. Например, каждому было известно, что очаровательная блондинка мадемуазель де Руэ склонила бесхарактерного Антуана Бурбонского покинуть партию протестантов и оказать поддержку королеве. Это был лишь один случай из двадцати подобных; через несколько лет прелестная Шарлотта де Бон-Санблансэ, баронесса де Сов, заставит совершать худшие безрассудства пылкого Генриха Наваррского;[3]3
  Генрих IV (1553–1610) – король Франции в 1589–1610 гг. (Прим. пер.)


[Закрыть] его особенно ненавидела Екатерина, которая в царствование Генриха IV будет довольствоваться ролью властной и вредной тещи..

Это было поистине беспощадное время – шел 1560 год от рождества Христова – когда религиозные войны опустошали Францию, разделив народ и дворянство на две группы непримиримых врагов, которые безудержно, бессмысленно убивали друг друга во имя того, на каком языке – французском или латинском – служить мессу.

Оказавшись между ними, словно между молотом и наковальней, Екатерина Медичи, несмотря на свою упорную волю к миру, с огромным трудом пыталась спасти самое главное – хрупкое единство страны и главенство королевской власти. Ее первый сын, смертельно больной Франциск II, умер, пробыв на троне всего год, а супруга покойного, красивая и бесплодная Мария Стюарт возвратилась в туманную Шотландию. Екатерина, будучи регентшей при несовершеннолетнем сыне Карле IX (этот охотник страдал гемофилией и поэтому еще неистовей предавался пагубной страсти), чувствовала, каким тяжелым грузом давит на ее плечи взбудораженное королевство. Надо признать, что это бремя она будет неустанно нести много лет, совершая, как и любой смертный, ошибки (худшей из них, без сомнения, стала Варфоломеевская ночь, кровавая уступка мятежному семейству Гизов), но при том оставаясь великим государственным деятелем.[4]4
  Совершенно очевидно, что она тоже заслужила бы право именоваться Екатериной Великой, если бы не произошло Варфоломеевской ночи, уничтожившей репутацию Екатерины Медичи. (Прим. автора)


[Закрыть] Поэтому Екатерина понимала, что в политике все средства хороши, даже такие извращенные, как «Летучий отряд». По ее мнению, хорошим могло быть лишь надежное оружие, а стайка красивых девушек была не только надежна, но и в высшей степени полезна.

Вот почему в одно прекрасное майское утро Екатерина призвала свою самую красивую фрейлину, Изабеллу де Лимёй. У нее были льняные волосы, свежая кожа, восхитительные серо-голубые, очень нежные глаза; соблазнительно-грациозная фигурка Изабеллы могла искусить самого стойкого отшельника. Более того, девушка доводилась дальней родственницей королеве, которая по материнской линии происходила из благородной и чисто французской семьи де Латур д'Овернь. Екатерина обожала прелестную Изабеллу, считавшуюся ее фавориткой.

Как только дежурная фрейлина закрыла за ними дверь в Кабинет ароматов, Екатерина, что было вполне в ее стиле, без обиняков перешла к делу.

– Что ты думаешь о господине де Конде? – спросила она.

– Господин де Конде? Простите, ваше величество, но я не знаю…

– Как это не знаешь? Разве вчера ты не была со мной на Бычьем острове, не стала свидетельницей споров, что Конде вел с Монморанси, когда подписывали перемирие? Если ты не заметила Конде, на кого тогда ты смотрела?

По тону королевы Изабелла поняла, что спорить сейчас не время, а потому лишь потупила головку и постаралась ускользнуть от прямого ответа. Изабелла и впрямь даже не думала смотреть на принца де Конде. Взгляд ее привлекала более приятная картина!

– Мне показалось, что он любезен… недурен собой и…

Екатерина засмеялась и жестом велела фрейлине замолчать.

– Basta![5]5
  Довольно! (итал.)


[Закрыть] – воскликнула она. – Ты просто дура, но хуже всего, что и меня ты принимаешь за дурочку! Если бы я попросила тебя описать «недурную внешность» принца, тебе пришлось бы нелегко, красавица моя! Думаешь, я не заметила, как ты не спускала глаз с этого повесы Робертэ? Не отнекивайся, ты солжешь; кстати, мне это безразлично, ибо, если ты и не обратила внимания на Конде, он, напротив, не сводил с тебя глаз и смотрел так упорно, что теперь по ночам ему не будет покоя! Итак, Изабелла, слушай внимательно, что я сейчас тебе скажу, слушай, а главное – постарайся, чтобы мои слова навсегда запали в твою хорошенькую головку! Мне необходимо, чтобы Конде примкнул к нам, понимаешь, окончательно перешел на нашу сторону! Надеюсь, тебе известно, что он – самый влиятельный среди вождей протестантов?

Королева даже не повысила голоса. Она говорила ровно, с легким почти мурлыкающим итальянским акцентом, но для тех, кто хорошо знал королеву, в этом мягком мурлыканье таилась безжалостная воля. Изабелла устремила на Екатерину притворно невинный взгляд.

– Я это знаю, ваше величество, но почему сейчас вам необходимо заручиться поддержкой вождя гугенотов? Разве вчера не заключили перемирие? Значит, больше бояться нечего.

– Вот как! Ты так считаешь? А известно ли тебе, что войска гугенотов, в рядах которых полным-полно англичан, по-прежнему удерживают Гавр? Что, согласно позорному договору, заключенному в Хэмптон-Корт, они в случае победы обещали отдать Гавр Елизавете? Англичанин, как во времена Дюгеклена и Жанны Девственницы, попирает землю Франции! Об этом ты подумала? Я не коннетабль, а ты уже давно не девственница. Только Конде способен вернуть нам город. Поэтому необходимо, слышишь меня, не-об-хо-ди-мо, чтобы ты обратила на него внимание!

– Но, ваше величество…

– Не возражай! Это приказ! Впрочем, какая тебе разница – мужчиной больше, мужчиной меньше? Полагаю, любовников у тебя, начиная с Ронсара и кончая Монморанси, было достаточно? Почему бы тебе не взять еще и Конде? Он принц крови и отнюдь не противен собой. Твоя миссия могла бы быть гораздо хуже!

Голос Екатерины был все так же ровен, но в нем едва уловимо зазвучали повелительные нотки. Изабелла хорошо знала этот признак и предпочла сдаться без боя.

– Каковы будут распоряжения вашего величества? – спросила она, присев в реверансе.

– Мы немедленно уезжаем из Блуа в Шенонсо. Эту ночь проведем в Шомоне. Господин де Конде будет среди наших гостей. Постарайся почаще ему улыбаться, к примеру, всякий раз, когда встретишь его взгляд! Да что я говорю! Не мне учить тебя женскому ремеслу. По-моему, ты давно уже постигла все тайны кокетства! Выпутывайся как знаешь!

– Хорошо, ваше величество! Я сделаю все, что смогу.

Снова отвесив глубокий поклон, Изабелла вышла из комнаты, чтобы приготовиться к отъезду. Впервые приказ королевы застал ее врасплох и по-настоящему огорчил. Даже заправским распутницам ведомы сердечные слабости, а белокурая фрейлина совсем недавно отдала свое столь непостоянное до недавних пор сердечко одному молодому и блестящему сеньору. Флоримон Робертэ, сын могущественной семьи финансистов, был красив, как бог, но, по словам Екатерины, слыл порядочным фатом. К тому же он был не слишком умен, но разве девушка, влюбленная в красивого парня, требует от него ума? Изабелла полюбила Флоримона, ни на что не обращая внимания и ни о чем не желая слышать, и любила всей душой. И ей очень не хотелось соблазнять Конде! Но разве можно ослушаться приказа королевы, если не желаешь закончить свои дни в монастыре?

В Шомоне пришлось пробыть дольше, чем рассчитывали. Ночью в этих краях разразилась настоящая буря. Ветер дул с такой силой, что с грохотом валил деревья в лесу, а реки Луара и Шер, словно сговорившись, разлились и быстро превратили дороги в непролазную грязь. Поскольку юному королю, королеве-матери и громоздкому королевскому обозу было невозможно проехать по этой грязи, пребывание в Шомоне решили продлить.

Во время этого вынужденного заточения Конде беспрестанно следовал за Изабеллой, чья красота поразила его еще в тот день, когда подписывалось пресловутое перемирие. Молодой женщине была присуща та особая прелесть, которая не могла не взволновать принца – большого любителя прекрасных дам.

В жилах Луи де Конде текла горячая кровь, он обладал кипучим темпераментом и сразу же пылко возжелал Изабеллу. То была не любовь, а властная похоть, с которой довольно лишь обладать предметом страсти – душа при этом в расчет не принимается. Конде льстил себя надеждой, что Изабелла окажется не менее сговорчива, чем все его прежние бесчисленные любовницы. Разве не входит она в знаменитый «Летучий отряд» распутных фрейлин? Принц желал только одного – обладать Изабеллой. Любит она его или нет, Конде было совершенно безразлично…

Получив от Екатерины надлежащие указания, молодая женщина охотно принимала комплименты Конде, много смеялась, искусно кокетничала и, строя глазки и жеманничая, добилась того, что принц не отходил от ее юбок и во время вынужденного пребывания в Шомоне, и в тени деревьев парка в замке Шенонсо, куда двор все-таки сумел добраться, когда установилась хорошая погода. Однако Изабелла, на сей раз нарушив строгий приказ своей госпожи, категорически отказалась перенести любовную игру в более интимную обстановку…

По правде говоря, некоторая неуступчивость женщины даже нравилась этому воину. Она придавала ухаживанию пикантность и делала более ценной будущую победу. К несчастью, все испортила тщеславная глупость Флоримона Робертэ, признанного любовника Изабеллы.

В обществе сеньоров – среди них находился и Конде – молодой глупец нескромно хвастался своими любовными победами. Выяснив теперь истинную причину отказа Изабеллы, Конде обиделся и покинул двор; скача во весь опор, он возвратился в родовой замок Конде-ан-Бри, чтобы там предаться горестным раздумьям о своем разочаровании.

К тому же его жена, неустрашимая Элеонора де Руайе, заболела и звала принца домой, но, вероятно, Конде без нанесенного ему в Шенонсо оскорбления не вернулся бы столь поспешно. Разумеется, теперь и речи быть не могло о том, чтобы отдать Гавр французской короне. Надежды Елизаветы Английской на крупный нормандский порт снова окрепли.

Окреп и гнев Екатерины Медичи. Сразу после стремительного отъезда Конде на виновницу обрушилась целая буря.

– Дура! Мерзавка! Тупица! Идиотка несчастная! Значит, вот как ты повинуешься моим приказам? Вот как ты выполняешь деликатные поручения? Теперь Конде далеко, но англичанин по-прежнему лелеет надежду захватить Гавр! Неужели тебе жить надоело и ты не понимаешь, чем тебе придется заплатить за свою глупость?

Никогда Екатерина, безупречно владевшая собой, не закатывала своей кузине такого скандала. Испуганная Изабелла де Лимёй, распростершись в поклоне перед Екатериной, безмолвно сносила приступ королевской ярости и трепетала все телом, охваченная непритворным ужасом. Впервые она видела флорентийку в столь неистовом гневе и в глубине души опасалась за свою жизнь. Злые языки утверждали, будто королева умеет очень ловко отправлять на тот свет предателей… или непокорных. А ведь, по словам Екатерины, в том, что сделала Изабелла, обнаруживалась прямая государственная измена!

В ярости королева металась по комнате, но вдруг остановилась перед молодой женщиной и, грубо схватив ее за запястье не по-женски сильным рывком подняла Изабеллу на ноги.

– Слушай меня внимательно, Изабелла mia, – процедила она сквозь зубы. – Слушай внимательно и постарайся запомнить каждое мое слово, ибо повторять их я не буду: я напишу Луи де Конде и попрошу его вернуться. В крайнем случае – прикажу ему сделать это. Он приедет, потому что не посмеет ослушаться, оказать открытое неповиновение властям! Когда он будет здесь, я приказываю тебе – слышишь? – приказываю признаться ему в том, что его отсутствие исторгало у тебя жалобные стоны любви! Я даже велю тебе так сильно влюбиться в него, чтобы ни о чем другом он и думать не захотел. Ибо я желаю, Изабелла, чтобы принц был счастлив, даже очень счастлив! Ничто так не отвлекает воина от войны, как благоуханная постель молодой, давно желанной женщины. Только при этом условии я тебя прощу – и даже вознагражу тебя!

Молодая женщина дрожала, как осиновый лист, но все же попыталась защитить свою неуместную любовь.

– Сжальтесь, ваше величество! И соблаговолите поручить эту миссию другой фрейлине! Я не смогу полюбить принца, ибо люблю другого!

В тусклых глазах Екатерины полыхнули искорки гнева.

– Этого болвана Робертэ? Как ты только смеешь напоминать мне о нем? Доверясь его красивому лицу и гордой осанке, я отправила Робертэ в Лондон обольстить Елизавету, но он только сумел сделаться всеобщим посмешищем: англичанка не обращала на него внимания и обзывала индюком! Нечего сказать, хорош у тебя вкус! Но главное не в этом: делая выбор между слабостями твоего сердца и Гавром, я, конечно, предпочту Гавр! Или ты исполнишь все желания Конде (и не думай подыскать себе замену, он хочет только тебя), или я тебя под любым предлогом разжалую из фрейлин. Если, разумеется, ты не будешь вынуждена отправиться в иной мир… скажем, по слабости здоровья!

Отпустив наконец руку молодой женщины, Екатерина устроилась в высоком кресле с прямой спинкой. Траурные вуали еще сильней подчеркивали бледность ее слишком округлого лица: как болтали злые языки, королева слишком была похожа на своего дядю, покойного папу Льва Х, который особой красотой не отличался.

– Я жду твоего ответа! – холодно сказала она.

В полном смятении Изабелла закрыла лицо руками. Униженная, она бесшумно плакала, но все же понимала, что должна покориться, если не хочет вызвать новый приступ гнева, быть может, роковой для нее. Наконец в тишине прозвучал ее дрожащий голос:

– Я буду повиноваться, ваше величество!

– И правильно сделаешь! Когда Конде окажется в наших руках, ты в любое время сможешь вернуться к своему индюку, я мешать тебе не буду. Но что за странная мысль – следовать велениям сердца! Разве у меня есть сердце? Мое сердце умерло… вместе с королем! – сказала она внезапно изменившимся, каким-то безучастным, но полным печали голосом. – Видишь ли, Изабелла, теперь в моей груди вместо сердца живет нечто очень страшное: королевство, которое нуждается во мне!

Как и предсказывала Екатерина, Луи де Конде не заставил себя долго упрашивать, чтобы возвратиться ко двору. Кстати, письмо королевы ясно давало принцу понять, что при дворе очень сожалеют о его отъезде и что некие прекрасные глазки слишком часто краснеют от слез, глядя на восточную дорогу, а белокурая молодая женщина мысленно устремляется к нему, в глубину лесов, к стенам его древнего замка.

Поэтому Конде, хотя и слегка настороженный, все-таки приехал. Принцу были прекрасно известны все уловки Екатерины и репутация ее фрейлин, но едва Конде оказался в дивном парке Шенонсо, его недоверие растаяло. Глазам его предстало улыбающееся личико, несколько смущенное и влажное от слез, которые принц счел слезами радости. Если Изабелла и притворялась влюбленной, вопреки собственному желанию, она слишком хорошо знала свою роль, чтобы не сыграть ее безупречно.

На этот раз обмен пустыми любезностями длился недолго. Разве Изабелла в слезах и в тревоге не ждала возвращения принца? Через несколько дней после появления Конде в прелестном замке на берегу реки Шер Изабелла де Лимёй стала любовницей Луи де Конде.

И едва Изабелла уступила мужчине, которого ей приказали любить, она влюбилась в принца по-настоящему! Она попала в ловушку, ей же самой подстроенную, и наутро после незабываемой ночи покоренная Изабелла поняла, что влюблена в своего победителя. И не на шутку! Без памяти, безумно, страстно она полюбила принца, которого, как считала, сможет легко обмануть.

По правде говоря, до сих пор Луи де Конде встречал совсем мало неприступных женщин, и на то находились свои причины. Не будучи высокого роста, он был строен, крепко сложен, ловок, силен, столь же искушен в воинском искусстве, сколь и в любовных играх. У него были темные, шелковистые волосы, свежий цвет лица; он не без изящества носил короткую бородку, обрамлявшую его благородно-утонченное лицо. Черные глаза с равным успехом смотрели то нежно, то властно. Изабелла де Лимёй всем сердцем полюбила Конде, забыв о всех прежних увлечениях. Она забыла не только красавца Робертэ, но и тех, кто ему предшествовал: герцога Монморанси, Ронсара и Брантома,[6]6
  Брантом, Пьер (1538–1614) – французский писатель, автор знаменитой книги «Жизнеописания галантных дам». (Прим. пер.)


[Закрыть] который безутешно стенал в очаровательных стихах:

 
О, нежная Лимёй, нежны твои манеры,
Нежна твоя прелесть, нежна твоя речь
И нежны твои нежные глаза, что тихо сводят меня с ума…[7]7
  Подстрочный перевод.


[Закрыть]
 

Вздохи были напрасны. Самые изысканные придворные пииты могли предаваться любовной тоске сколько им угодно. Отныне Изабелла полностью отдалась новой любви. Кстати, Луи, вопреки всем своим привычкам, отвечал на эту любовь искренней взаимностью. Он ждал интрижки, чисто плотской связи, неистовства чувств, однако скоро понял: обладание нисколько не пресыщает его, скорее наоборот – чем больше времени он проводит с Изабеллой, тем сильнее любит ее. Иногда все устраивает сама судьба, и вскоре любовники смогли, ни от кого не таясь, под одобрительным оком королевы безраздельно принадлежать друг другу: Конде овдовел.

В том году доблестная Элеонора де Руайе, принцесса де Конде, отдала богу свою героическую, но мученическую душу нелюбимой жены. Кстати, такова была обычная участь принцесс из дома Конде, ибо принцы этой фамилии всегда была мужьями заурядными, если только не совершенно отвратительными!

Изабелла и Луи, став свободными, с жаром любили друг друга к великой радости королевы Екатерины, но к великому огорчению адмирала Колиньи и к неистовой ярости Жана Кальвина, который издали, из своей родной Женевы, в бешенстве следил за этим романом, затеянным коварной Екатериной. Гавр действительно вернулся к французской короне. Кальвин, узнав об этом, едва не лопнул от злости. Что касается Елизаветы Английской, она была слишком тонким и искусным политиком для того, чтобы обнаружить свое разочарование и не восхититься интригой французской королевы (ее она охотно признавала равной себе по уму). Вскоре, 11 апреля 1564 года, Елизавета подписала с Екатериной договор в Труа, который ненадолго прекращал религиозную вражду во Франции. По крайней мере, на бумаге!

Нельзя сказать, что гугеноты радовались тому, что один из их любимых вождей оказался пленником какой-то католической юбки – но известный вожак протестантов, адмирал Колиньи слишком хорошо знал прелесть этой «юбки» и не удивлялся страсти Конде.

– Когда-нибудь принц непременно к нам вернется! – со вздохом говорил Колиньи. – Людям надоедает все, даже самые красивые женщины…

Адмирал Колиньи хорошо разбирался в людях!