Текст книги "Знатные распутницы"

II. Публичные роды

Успокоенная договором в Труа – хотя бы на время, ибо она-то лучше других знала цену договорам – королева Екатерина предложила юному королю Карлу IX, который скоро должен был достигнуть совершеннолетия, предпринять большое путешествие по собственному королевству. Она считала полезным, чтобы король увидел своих подданных, а подданные – короля. Словом, эта поездка была чем-то вроде пропагандистского турне!

Нелегкое это было дело – на полтора года со всем двором отправиться в путь по дорогам Франции, объехать Баруа, Бургундию, долину реки Рона, Прованс, Лангедок, Беарн, Овернь и Бретань. Мощеные дороги были только на севере страны, так что подобное путешествие было деянием бесспорно героическим.

Монарха, его мать и братьев сопровождала целая армия: несколько сотен сеньоров и дам верхом на лошадях, в портшезах и многоместных дорожных повозках, но не в каретах! (Кареты едва начинали появляться и в ту пору имелись во Франции лишь у трех оригиналов, включая одного толстого подагрика.) Прибавьте к благородным господам несколько тысяч слуг, берейторов, конюхов, лакеев, псарей, поваров, поварят, кастелянш, парикмахерш, гладильщиц, прачек и т. д. и т. п.; короче говоря, по дурным дорогам прекрасной Франции передвигался необычный шумный город, являя роскошь, всегда свойственную королевскому дому Валуа.

Кроме больших городов, останавливались в монастырях или замках. Честь принимать королевскую семью была столь же велика, как и расходы – ведь разместить этакую ораву было куда как нелегко!

Тем не менее поездка проходила с огромным успехом. Прием, оказываемый королю в городах и селах, глубоко растрогал Екатерину, которая не подозревала, что подобная преданность еще сохраняется у ее подданных среди нищеты и внутренних распрей. Французы единодушно изъявляли восторг от того, что могут близко лицезреть юного короля, прикоснуться к нему и говорить с ним, ибо в те времена придворный этикет еще не приобрел той почти испанской строгости, какая будет присуща ему при Людовике XIV. Поездка превратилась в триумф!

Однако следует вернуться к началу этого удивительного путешествия, в которое королева-мать, разумеется, взяла и фрейлин. «Летучий отряд» в полном составе и во всеоружии своей красоты окружал королевский портшез и представлял собой столь же очаровательный, сколь и суетливый личный двор Екатерины. Естественно, что в поездке находилась и любимица королевы, самая красивая из фрейлин, Изабелла де Лимёй, а также ее возлюбленный Луи де Конде.

Признаться, молодую женщину не манило это путешествие. Причина была проста и вполне естественна: Изабелла забеременела и придерживалась не самого лестного мнения о французских дорогах. Она чувствовала усталость, дурноту и боялась, как бы в таких условиях с ней не случилось несчастье.

Она старалась чаще отдыхать, но королева-мать, которая, конечно, не знала, в каком деликатном положении находилась ее спутница (громадные фижмы скрывали все!), даже не желала об этом слышать: Изабелла держала Конде в руках, и поскольку принц тоже участвовал в поездке, Изабелле не позволялось оставаться в тени. Волей-неволей бедная фрейлина не могла отказаться ехать со всеми. К концу мая добрались до Дижона.

Эшевены бывшей столицы герцогов Бургундских, ставшей городом французского королевства, не пожалели ничего, чтобы оказать гостям достойный прием. Дижон был богатым городом и без ложной скромности это доказал. В тот день, двадцать пятого мая, парадный зал Большого Совета в герцогском дворце был полон. Нотабли по очереди обращались к королю, королеве-матери и членам королевской фамилии с торжественными речами в ожидании роскошного пиршества, которое будет дано в честь гостей.

Карл IX и Екатерина Медичи, неподвижно восседая на тронных креслах, специально изготовленных к визиту, слушали эти речи с несколько чопорным видом и с едва уловимой, вежливой скукой людей, которые давно привыкли к подобным собраниям.

Позади королевы-матери полукругом выстроились ее фрейлины. Их молодость, красота и элегантность явно очаровывали многих провинциальных сеньоров, которые явились приветствовать своих суверенов. Кстати, все фрейлины увлеченно стреляли глазками.

Правда, за одним исключением! Среди своих подруг только Изабелла де Лимёй совершенно не интересовалась происходящим и выглядела так, будто присутствует при собственной казни. Очень бледная, несмотря на подрумяненные щеки, с запавшими глазами, она явно с трудом держалась на ногах. Иногда Изабелла даже опиралась на руку мадемуазель де Шатонёф, ближайшей своей соседки.

Неожиданно Изабелла с такой силой ухватилась за ее руку, что мадемуазель де Шатонёф раздраженно вздохнула и прошептала:

– Что с тобой? Ты больна? На тебе лица нет! – прибавила она, заметив, что Изабелла бледна, как смерть.

– Я едва стою на ногах! Неужели эти речи никогда не кончатся? Кажется, я сейчас упаду в обморок.

– Господи! Нет, только не это! Все на нас смотрят, а пристальнее других – этот болтливый старикашка! Ты же знаешь, как строго ее величество требует от нас соблюдения приличий!

– Я понимаю, но… Если бы ты знала!

Едва Изабелла прошептала эти слова, как все ее тело пронзила острая боль, такая резкая и мучительная, что несчастная не сдержалась и пронзительно вскрикнула. Оратор тотчас умолк, все обернулись на крик. Екатерина уже насупила брови, но Изабелла этого не видела. Терзаемая новым приступом боли, задыхаясь в душном корсете, она потеряла сознание и в обмороке соскользнула на пол.

Растерянная мадемуазель де Шатонёф склонилась к ней, тщетно пытаясь поднять Изабеллу.

– Это, вероятно, из-за духоты, – бросив беглый взгляд на грозное лицо королевы, осмелилась предположить она.

– В таком случае пусть ее вынесут отсюда! – приказала Екатерина. – Свежий воздух приведет ее в чувство! Поистине эти девушки хрупки, как весенний лед: немного тепла – и они уже тают!

Над Изабеллой склонились люди. Множество сеньоров бросились на помощь. Больную подхватили под мышки, взяли за ноги и быстро вынесли из парадного зала Большого Совета. Когда Изабеллу подняли, все увидели на полу, в том месте, где лежала молодая женщина, большое пятно крови. Все охнули от изумления, сразу забыли о речи эшевена, который тоже растерялся, и начали обсуждать странный случай. Оставался лишь один способ заткнуть болтливые рты – объявить о начале ужина. Так и сделали.

Тем временем в соседнем помещении, на глазах у нескольких ошарашенных придворных Изабелла де Лимёй (ее уложили на узкую скамью, куда набросали подушек) спокойно произвела на свет хорошенького мальчика, чьи крики скоро заполнили комнату, привыкшую к совсем иным звукам, чем детская: ведь это был рабочий кабинет мэра Дижона!

Ярость королевы-матери была еще неистовее от того, что приходилось ее сдерживать, дабы не усугублять скандала. Повелительным жестом Екатерина подозвала командира своей личной гвардии господина де Нансэ и что-то шепнула ему… после чего, улыбающаяся и довольная собой, присоединилась к королю в пиршественной зале.

Роды и впрямь прошли очень легко. Молодая женщина чувствовала только небольшую слабость, легкое головокружение, но больше всего – огромную усталость. Изабелле хотелось спать, не просыпаясь много дней подряд, забиться поглубже под одеяло и не двигаться, не видеть никого, особенно Екатерину, гнева которой она так боялась.

Однако ее кровать странным образом раскачивалась. Несмотря на болезненную полудрему, молодая женщина хорошо сознавала, что ее уложили в закрытые носилки и лошади везут их по ухабистой дороге. Она также догадывалась, что в этих носилках находится одна, но куда ее везут – не знала.

Через несколько часов носилки остановились во дворе какого-то сурового на вид строения, предназначение которого легко угадывалось: это был монастырь. У главного входа стояла, спрятав руки в широкие длинные рукава, высокая и худая женщина в монашеском облачении. Изабелла удивленно взглянула на нее и спросила:

– Не можете ли вы мне сказать, где я, матушка?

Настоятельница пристально посмотрела роженице прямо в глаза и, едва шевельнув тонкими губами, ответила:

– Вы в Осонском монастыре кордельерок, дочь моя. Ее величество королева Екатерина решила, что вы останетесь здесь вплоть до нового приказа!

– До нового приказа? Что это значит? Сколько времени я пробуду здесь?

– Этого я не знаю, дочь моя! Возможно, королева изъявит желание, чтобы вы постриглись в монахини.

– Я? Я должна уйти в монастырь? Но это невозможно!

Полными слез глазами потрясенная Изабелла умоляюще смотрела на женщину в белом облачении, что казалась ей карающим ангелом-губителем. Еще немного – и она занесет над ней сверкающий меч!.. Изабеллу охватил нешуточный страх. Неужели Екатерина действительно желает, чтобы ее заточили в этих высоких стенах под присмотром настоятельницы – суровой женщины, в которой почти не осталось ничего человеческого? Изабелла бросилась к запертым воротам, громко крича на бегу:

– Я не хочу быть монахиней! Не хочу!.. Выпустите меня!

Настоятельница не двинулась с места. Она смотрела, как Изабелла тщетно бьется о массивные створки ворот. Наконец молодая женщина, обессилев, рухнула на колени и зарыдала. Тогда настоятельница подошла к ней, нежно обняла за плечи и повела к монастырскому зданию.

– Королева вовсе не требовала, чтобы вы постриглись в монахини, дочь моя! И вас никто не будет принуждать. Вам было только приказано оставаться здесь! Королева желает, чтобы на время о вас забыли.

– Но здесь мрачно, как в тюрьме!

– Возможно! Но все-таки монастырь – не тюрьма, и, может быть, вам понравится жить среди нас. Вам необходимы покой, отдых… да и мы не тюремщицы.

В последующие дни Изабелла смогла убедиться, что мать-настоятельница, несмотря на суровую холодную внешность, не была ни жестока, ни даже строга. Она не запрещала своей подопечной получать письма. Поэтому в одно прекрасное утро сестра-послушница принесла Изабелле письмо от ее любимого, дорогого, желанного Луи де Конде, который в конце концов сумел напасть на след своей нежной подруги.

В этом послании Конде извещал Изабеллу, что сумел забрать ребенка, которого королева Екатерина отдала живущей в деревне кормилице. Далее он писал: «Увы, душа моя, я не могу сообщить вам ничего другого, кроме того, что ваши горести делают меня самым страждущим дворянином на свете; зная, что вы вытерпели множество страданий и великую боль, я не могу понять, жив я или мертв. Но когда я думаю о любви, которую питаю к вам и буду питать вечно, то ощущаю себя живым ради того, чтобы преданно служить вам. И сейчас я мог бы сказать, что, невзирая на превратности судьбы, я счастлив и буду счастлив, ибо на все смотрю вашими глазами и живу вашими чувствами…»

Взволнованная Изабелла оросила слезами это потрясающее послание, которое вогнало бы в гроб Ронсара, ее бывшего возлюбленного. Она с воскресшей верой ждала, что любовник приедет и заберет ее из монастыря, который она по-прежнему считала тюрьмой. Изабелла твердо верила, что Конде скоро явится за ней, принц действительно готовился к этому, когда снова все сорвалось: в дело вмешалась вездесущая Екатерина.

Эпизод во дворце герцогов Бургундских наглядно доказал королеве, что роман Изабеллы и Конде уже потерял былую ценность. Гавр Екатерина получила, и теперь Конде мог любить кого угодно – это уже не имело никакого значения. Королева, однако, не хотела, чтобы эта влюбленная пара являла всем пример постоянного соблазна.

Поскольку Конде, по своему обыкновению, не скрывал свои планы даже от первого встречного, королева узнала, что готовится в Осонском монастыре, и опередила принца: по ее приказу Изабеллу доставили в замок Кано, где жить было куда удобнее, а главное – намного лучше была охрана. Изабелле надлежало оставаться в замке до окончания королевской поездки. По возвращении в Париж Екатерина Медичи снова призвала ее ко двору: она простила свою фрейлину.

Хотя Изабелла и не имела от своего возлюбленного известий, она возвратилась в Париж с радостью, какую легко себе представить. Она очень надеялась на это возвращение, которое – так полагала бедняжка – принесет ее любви чудесное обновление, что всегда рождает разлука в истинно любящих сердцах.

Увы! Вероятно, Конде не столь сильно любил Изабеллу, как уверял ее в письме, ибо разлука ничуть не усилила его любовь. Снова встретившись с Изабеллой, он выказал надлежащую радость, провел с любовницей несколько приятных недель, но потом стал явно от нее отдаляться. На долю Изабеллы выпали несостоявшиеся свидания, слишком короткие письма, невнимательность возлюбленного и все прочие мелочи, что предвещают конец любви.

Скоро Изабелла была вынуждена признать очевидное: Луи бросил ее. Он безумно влюбился в прекрасную Франсуазу де Лонгвиль-Ротлен и через несколько месяцев женился на ней к великому горю Изабеллы. Она, мечтавшая стать принцессой де Конде, теперь поняла, что стремилась к недостижимой цели и что теперь ее репутация погублена окончательно. Хотя прошло много времени, скандал в Дижоне отнюдь не был забыт, и все те, кто охотно женился бы на мадемуазель де Лимёй до «несчастного случая», сейчас избегали ее, совсем не горя желанием давать свою фамилию женщине с «прошлым»… Чтобы жениться на Изабелле, по мнению этих людей, следовало быть либо сумасшедшим, либо без памяти влюбленным.

Однако такой человек нашелся! Он был уже не первой молодости, зато сказочно, невероятно богат. Приехавший во Францию вместе с Екатериной Медичи, флорентийский банкир Сципионе Сардини составил здесь громадное и на первый взгляд честным путем нажитое состояние. Правда, народ придерживался иного мнения и безжалостно высмеивал в песенках богатейшего банкира:

 
Еще недавно сардинка, сегодня он кит,
Так Франция рыбок итальянских растит…
 

Внешне Сципионе был далеко не уродлив. То был мужчина серьезный, с величественной осанкой, но самое главное – он долгие годы безумно любил Изабеллу, ни разу не осмелившись ей об этом сказать. Помня о знатности девушки и собственном темном происхождении, Сардини жестоко страдал всякий раз, когда Изабеллу захватывала новая любовь, но никогда он не претерпевал таких мук, как во время недолгого, но полного господства над ее сердцем принца де Конде.

Дижонский скандал, хотя и больно ранил Сардини, тем не менее пробудил в нем давно уснувшие надежды. Он понимал, что никто не захочет жениться на «объедках» господина де Конде. Сам он был готов с радостью заполучить эти «объедки»; именно Сардини, используя некоторое свое влияние на королеву-мать, защитил виновную и добился ее возвращения ко двору.

Когда Конде женился на мадемуазель де Лонгвиль, Сардини пришел к королеве и спросил Екатерину, как она отнесется к его браку с ее сумасбродной кузиной. Банкир был не слишком уверен в согласии королевы-матери, но он хорошо знал Екатерину Медичи: она была человеком земным, практичным, и Сардини понимал это.

– Если она пойдет за тебя – ибо эта дура еще способна в качестве возражения выдвигать какие-то туманные сердечные сожаления, – то женись на ней, Сципионе. Ты получишь мое благословение; я же знаю, что ты сделаешь ее счастливой!

Впрочем, уговаривать Изабеллу королеве не пришлось. Когда Сардини предложил королевской кузине сразу все – руку, состояние и сердце, – Изабелла, разочарованная в жизни и жаждущая лишь душевного покоя, сразу согласилась.

Самое удивительное, что она ни разу об этом не пожалела. Глубокий знаток человеческого сердца, Екатерина Медичи верно во всем разобралась. Она понимала, что легкомысленная Изабелла (она почти не занималась ребенком, родившимся при известных нам обстоятельствах) принадлежит к тем женщинам, которым больше, чем сами мужчины, нравится любовь, жизнь, радость, изысканная роскошь. Баснословно богатый и без ума влюбленный Сципионе Сардини (кстати, по случаю бракосочетания Екатерина пожаловала ему дворянство) сделал невозможное, чтобы понравиться очаровательной супруге, и вполне в этом преуспел.

Он осыпал Изабеллу золотом, о ее туалетах можно было только мечтать. Она имела сказочные драгоценности, самые красивые экипажи, великолепный особняк в квартале Сен-Мартен, земли, пышные празднества, – все, чего только могла пожелать. Сципионе ни в чем не отказывал жене, умел предупреждать любое ее желание. Благодаря мужу она насладилась тихим удовольствием – сокрушить своим великолепием всех тех женщин, которые неприязненно относились к Изабелле во время ее опалы.

Но лишь спустя много лет она получила доказательство любви мужа и того своеобразного романтизма, что таился в глубине сердца этого делового человека. В один прекрасный день (шестнадцатый век уже близился к концу) Сципионе усадил жену в носилки и объявил, что увозит ее в путешествие. Они доехали до Орлеана, потом двинулись по дороге, идущей вдоль берега Луары. Так они добрались до Шомона, где когда-то Изабелла по приказу Екатерины подстроила западню Конде, в которую сама и попала. После этого Изабелла ни разу не приезжала в этот строгий, великолепный замок: его Екатерина Медичи выменяла у Дианы де Пуатье на Шенонсо, который с тех пор перешел к наследникам бывшей фаворитки Генриха II.

Подъехав к замку, носилки остановились. Изабелла с удивлением разглядывала замок, его величественные башни. Все крыши были новые. Очищенные до белизны камни сверкали на солнце. На угловых караульных башенках вертелись позолоченные флюгера; в недавно разбитом парке благоухали цветы. Замок Шомон, роскошно отделанный, казался видением из волшебной сказки, но Изабелла не понимала, зачем Сципионе привез ее сюда. Почему спустя много лет он пытался оживить воспоминание, давно умершее, как и сам Конде, скончавшийся в 1569 году? Привыкшая к полной взаимной откровенности, она прямо спросила мужа:

– Почему мы здесь, друг мой? Какое воспоминание вы хотите воскресить?

– Только воспоминание о моей любви к вам, Изабелла! Здесь я впервые увидел вас. Тогда вы даже не заметили меня, но я никогда не мог забыть нашей первой встречи. Поэтому я решил, что этот замок, как и я, тоже должен принадлежать вам; я купил его и приказал отделать заново, чтобы преподнести вам. Он сыграл слишком большую роль и в вашей, и в моей жизни, чтобы позволить чужим людям вмешиваться в наши воспоминания. Прошу вас принять его, он принадлежит вам! Но если он вам не понравится…

– Что будет?

– Завтра его сровняют с землей!

Растроганная до глубины души, Изабелла склонила белокурую головку на плечо мужа и поцеловала его в щеку:

– Это было бы большим преступлением! Мне нравится замок, Сципионе, и я думаю, что он станет достойным увенчанием той счастливой жизни, которой я обязана вам.

И, взявшись за руки, супруги вошли в свое новое владение.

Семья «Смертных Грехов»
Страстная Астрея (мать)

I. Месть

Конец 1563 года выдался в Париже ненастным. Ледяные порывы ветра, дождь, осенние туманы внезапно сменились снегом и гололедицей. Едва начинало темнеть, парижане спешили по домам, чтобы усесться у камина и, закрыв наглухо ставни, ждать рассвета. По-настоящему тепло людям было только в постели…

Тем не менее даже гнусная погода не могла помешать веселиться столичной «золотой молодежи». Поэтому в один декабрьский вечер роскошный особняк на улице Короля Сицилии сверкал всеми своими огнями, а на улицу из окон лились приглушенные звуки флейт и скрипок.

Этот особняк, еще называвшийся Отель Анжу, когда-то был королевской резиденцией герцогов Анжуйских, королей Сицилии и сеньоров многих владений. С годами особняк обветшал, в стенах появились трещины; так, заброшенным, он простоял до недавнего времени. Четыре года назад его купил и заново отделал канцлер Рене де Бираг.

Сейчас в этом доме жил командир гвардейцев юного короля Карла IX; этот красивый парень, несомненно, был одним из самых неотразимых соблазнителей во всем Париже. Звали его Луи-Беранже дю Гюа, и происходил он из родовитого дворянства Дофине; с тех пор, как он стал мужчиной и вышел из «пажеского возраста», Беранже дю Гюа непрерывно заводил удачные любовные интрижки и почти не встречал жестокосердых красавиц.

Высокий, белокурый, отлично сложенный, с ласковыми голубыми глазами, прелестными мягкими усами, кончики которых он галантно подкручивал вверх, с пухлыми губами и безупречными зубами, двадцатитрехлетний красавец Беранже обладал манерами принца, жеманным изяществом женщины, безумной отвагой рыцаря Круглого стола… Душой он обладал скорее черной, ибо она не ведала угрызений совести и покорялась только прихотям своего господина.

Впрочем, будучи человеком Возрождения, Беранже дю Гюа не ограничивался любовью к красивым девушкам, попойкам и лихим поединкам на шпагах; он был весьма искушен и в играх ума, обладал обширной гуманистической культурой, любил окружать себя художниками и писателями.

В тот вечер в Отеле Анжу за щедро сервированным столом расточалось больше остроумия, чем во всем Париже. Кроме любимого друга хозяина дома, поэта Пьера де Ронсара, за столом собрались Пьер де Бурдейль сьёр де Брантом, любезный Божуайё, любимый музыкант королевы-матери Екатерины Медичи, поэты Антуан де Баиф и Депорт, серьезный Антуан Дора, который особенно ценил винный погреб своего хозяина, и даже… галантный епископ Шарль д'Эпине.

Гости громко шумели, музыканты просто неистовствовали. Сыпались веселые шутки и галантные стихи, вдохновленные добрыми, крепкими винами, но странно, что хозяин дома, обычно являвшийся душой общества, не говорил ни слова. Казалось, место его за столом занимает только внешняя оболочка Беранже. Он улыбался, словно во сне, слушал рассеянно, отвечал невпопад, когда к нему обращались, но главное – и самое серьезное – забывал о вине.

Его необычное поведение в конце концов удивило Брантома, и когда Ронсар встал, чтобы прочесть свой сонет, обращенный к бессердечной красавице, Пьер де Брантом склонился к другу:

– О чем ты думаешь? Далеко ли бродят твои мысли?

– Полно! Я упиваюсь вашими речами!

– Но твой бокал стоит нетронутым! Это, конечно, весьма лестно, если не замечать, как зорко ты поглядываешь на настенные часы! Значит, она очень красива?

– Красива?

– Не притворяйся! Я спрашиваю прямо: красива ли та, что обещала прийти к тебе сегодня вечером… но, вероятно, предупредила тебя слишком поздно, чтобы ты успел отменить нашу пирушку! Только женщина способна сделать тебя таким рассеянным и таким мрачным! Я прав?

Дю Гюа рассмеялся и хлопнул своего друга по плечу.

– Вечно я забываю, что ты самый проницательный человек во всем Париже! Что-либо от тебя скрыть, особенно если это любовное дело – пустые старания. Я признаю свое поражение и скажу больше: ты прав! Она восхитительна! Но ее имя я тебе не назову.

– Экая галантность… Впрочем, я и так узнаю его завтра утром, ибо при дворе ничто не становится известным так быстро, как сердечные тайны! – улыбнулся Брантом. – Но сейчас я должен избавить тебя от гостей. Пока они окончательно не перепились и не свалились под стол.

Что было сделано быстро и ловко, со всей тактичностью придворного. Через полчаса в парадной гостиной остались только слуги, прибиравшие стол. Гости разошлись, и Беранже, притаившись за маленькой дверью, выходившей на улицу Короля Сицилии, ждал, не сомневаясь, кстати, в том, что его друг Брантом, спрятавшись чуть поодаль в проеме ворот, тоже ждет, ибо этот человек страдал безудержным любопытством.

Ждать обоим пришлось недолго. Через несколько минут в конце улицы появились две женщины, тепло укутанные, как того требовала погода, и в масках, как того требовала мода. Впрочем, Брантом знал всех женщин при дворе. Он был внимательный наблюдатель, умеющий уловить каждую особенность походки, изящество фигуры, ту неуловимую манеру держаться, которая, по его мнению, отличает каждую женщину, пусть даже скрытую под вуалью. Брантом не мог ошибиться… тем более что догадывался о новой победе своего друга дю Гюа.

Когда женщины подошли к двери, та, что была ниже ростом, тихо постучала. Им тотчас открыли; обе скрытые под масками фигуры проскользнули в дом, и дверь за ними бесшумно закрылась. Через несколько мгновений Брантом покинул свой наблюдательный пост и, плотнее закутавшись в теплый плащ, быстро зашагал в сторону своего дома. Он улыбался.

– Какая таинственность, черт возьми, ради женщины, которой и не надо прятаться! – бормотал он. – К счастью, есть мужья, не стесняющие жен, они – настоящая находка для любовников. Этот жалкий маркиз де Кёвр так гордится своими титулами виконта де Суассона и первого барона в Булонне, так хлопочет о приобретении других титулов, что не станет возражать, если его объявят Первым Рогоносцем Королевства, увенчав еще одним лавровым венком! Правда, сейчас он вполне может получить этот новый титул.

И Брантом, весьма довольный собой, хотя и несколько разочарованный (ведь он надеялся на более сложную и таинственную интригу), спокойно улегся спать, тогда как Беранже дю Гюа заключил в объятия одну из «Семи Смертных Грехов» с восторгом, доказывающим, что этого греха он не боится.

«Семью Смертными Грехами» прозвали семь дочерей знатного и могущественного сеньора Жана Бабу де ла Бурдэзьера (он происходил из родовитого дворянства Турени), сеньора Сагони, хранителя гардероба короля, губернатора и бальи Бреста, Жьена, Амбуаза, командующего артиллерией и т. д. Семь его дочерей[8]8
  У него еще было четверо сыновей. (Прим. автора)


[Закрыть] получили это милое прозвище не столько из-за разнообразия их пороков, сколько из-за общей склонности к галантной жизни. Кстати, все они были очаровательны и унаследовали от своей бабки, питавшей слабость к королю Франциску I, ту науку любви и жажду любовных интриг, что обеспечили им надежную репутацию искусных любовниц.

Этих красивых, легко доступных женщин звали: Мария (графиня де Сент-Эньян), Франсуаза (маркиза де Кёвр), Изабелла (маркиза де Сурди), Мадлен (маркиза д'Эрво), Диана (графиня де Тюрпен), еще Мадлен (аббатиса в монастыре Бомон) и Анна (она станет преемницей сестры в названном аббатстве).

К красавцу-командиру гвардейцев пришла Франсуаза, пожалуй, самая прекрасная; она была выше среднего роста, с пышными золотистыми кудрями; большие голубые глаза были осенены длинными темными ресницами. У нее была розовая свежая кожа, а тонкую талию не смогли испортить даже три беременности.

Почти пять лет назад, 14 февраля 1559 года Франсуаза в Шартре вышла замуж за Антуана д'Эстре, маркиза де Кёвра. Впрочем, брак этот был несколько поспешным, ибо у прекрасной Франсуазы с юных лет имелся любовник. Это был командующий королевской пехотой Шарль де Ларошфуко, граф де Рандан, от которого она буквально сходила с ума! Франсуаза любила его так сильно, что семья Бабу трепетала от страха, как бы столь страстная любовь не привела к трудно поправимым последствиям, ибо граф де Рандан был женат.

Поэтому Франсуазу поспешили пристроить за человека военного, кто преследовал в жизни только две цели: преуспеть в воинской службе и иметь детей, чтобы продолжить свой род. Он считал, что для этого Франсуаза будет идеальной супругой, поскольку остановил на ней свой выбор уже давно, когда она служила фрейлиной королевы Марии Стюарт; Франсуазу уже тогда отличало отменное здоровье.

По-своему честная, Франсуаза сочла долгом удовлетворить желание мужа, хотя брак не показался ей убедительным доводом, чтобы отказаться от прежней любви, и она спокойно продолжала интрижку с графом де Ранданом до трагического дня 3 ноября 1562 года, когда несчастный скончался от раны, полученной при осаде Руана.

Франсуаза плакала, но недолго. Она была не из тех женщин, что предаются напрасным сожалениям… Кроме того, в это время она уже приметила опытным взглядом обворожительного дю Гюа.

Казалось, что любовь завзятого ловеласа и заядлой ветреницы будет минутной вспышкой, мимолетным увлечением, и скептик Брантом больше полугода на эту авантюру не отпускал. Но все вышло по-другому. «Минутная вспышка» продолжалась более десяти лет. Любовники переживали взлеты и падения, ссоры и измены, но их истинная страсть никогда не знала подлинного разрыва.

Эта страсть стала очевидна для всех весной 1564 года в ходе сказочных празднеств, которые королева-мать устраивала во дворце Фонтенбло, предваряя совершеннолетие короля. Несколько недель чередой следовали балы, игры, турниры, концерты, пиры и балеты, в которых участвовали самые красивые придворные дамы и самые галантные кавалеры. Франсуаза д'Эстре открыто выбрала своим преданным ухажером дю Гюа, и с этой минуты молодые люди стали неразлучны. Муж, который их почти не стеснял, удалился; уединившись в своем владении Кёвр, он следил, как идет строительство нового замка.

Будучи человеком образованным, Беранже стремился достойным образом воспеть прелести своей красавицы и, чтобы исполнить эту деликатную миссию, решил обратиться к своему другу Ронсару. Любезный поэт тотчас сочинил цикл стихотворений «Сонеты и мадригалы Астрее». Его героиня носила слегка измененное имя прекрасной Франсуазы, и никто на сей счет не заблуждался. Кстати, портрет вышел похожим:

 
Я больше глаз моих люблю твои красивые волосы,
Эти узы любви, отливающие золотом…[9]9
  Подстрочный перевод.


[Закрыть]
 

Прототип героини был достаточно прекрасен, чтобы оправдать лирический порыв поэта, и Ронсар воспел Франсуазу по внутреннему убеждению. Он воспевал ее столь пылко, что, верный себе, в конце концов влюбился в красавицу-маркизу и признался ей в этом. Франсуаза, однако, слишком привыкла к изъявлению почтительных любовных чувств, чтобы ее могло взволновать признание Ронсара.

– По-настоящему воспевают лишь тех, кого любят! – милостиво согласилась она. – Поэтому любите меня, мой друг, и продолжайте воспевать.

После чего, чтобы поощрить поэта, она поцеловала его и подарила ему веточку розмарина, но этим все ограничилось. Обиженный и разочарованный, Ронсар заявил, что поцелуй Франсуазы напоминал «поцелуй, который внучка дарит бабушке», спрятал веточку розмарина в шкатулку и отправился на поиски не столь сдержанной Музы.

Однако надменность и хитрость Беранже создавали ему очень могущественных врагов. Например, его ненавидела принцесса Маргарита, дочь Екатерины Медичи, красавица Марго, тоже известная жрица бога любви. Поэтому дю Гюа, оставаясь неисправимым фатом, был уверен, что легко обольстит девушку – но Марго увлеклась юным герцогом де Гизом и не подарила ни одного любовного вздоха командиру гвардейцев собственного брата.

Тогда дю Гюа совершил подлый и совершенно недостойный дворянина поступок. Он стал выслеживать Марго, и однажды ночью, убедившись, что герцог проник в ее спальню, дю Гюа спокойно донес об этом королю и королеве-матери.

Карл IX был по характеру юноша грубый и вспыльчивый. Екатерина Медичи, разумеется, тоже не отличалась снисходительностью. Сговорившись, они ворвались к несчастной Марго, которой Карл задал, хотя и братскую, но весьма ощутимую трепку; юный де Гиз бежал со всех ног.