Текст книги "Изгнанник"

– Не приписывайте нам дурных намерений, дорогой друг! Мы не забыли ничего из того, что мы должны Людовику Шестнадцатому, хотя работы Великой Преграды прерваны вот уже восемнадцать месяцев. Он всегда может рассчитывать как на наше почтение, так и на нашу преданность.

– И то хорошо!

Думая, что жена, даже любящая, бывает иногда тяжелым крестом, который надо нести, Гийом опустил глаза на в меру поджаренных пулярок, которых Виктор и Август, двое его молодых слуг, только что поставили перед ним. Он любил разделывать их сам и был весьма проворен в этом занятии, которое позволяло ему, подавая их, сказать приятное слово каждому из гостей. Но в этот раз Гийом всадил длинную вилку в спину одной из птиц, угрожающе помахал зажатым в другой руке ножом, потом посмотрел на жену полным упрека взглядом и заявил:

– Мои дорогие друзья, прошу прощения за эти едва заметные выпады рапирой, которые неуместны на обеде по случаю крестин… Вероятно, мы могли бы избежать всего, что может быть предметом раздора, говоря о более приятных вещах? Какими бы мы ни были затерянными на краю нашего Котантена, до нас все же доходят кое-какие слухи, особенно те, что касаются королевского морского флота. Так, – он изящно отделил для госпожи де Шантелу крылышко, которое положил в подставленную тарелку,– командующий фортами Ла-Уг сказал мне на днях, что король подумывает назначить вас адмиралом, мой дорогой Бугенвиль, это является новым доказательством его уважения к вам.

– Я сказал бы, скорее доказательством затруднительного положения, создавшегося из-за флота в Бресте, который подает признаки легкомысленного поведения. Мой друг д'Эстен уже отказался от этой рискованной чести.

– Разумеется, потому, что он не оценил всю важность задания. Адмирал д'Эстен не настоящий моряк. Скорее солдат, а для такого скопления кораблей нужен моряк, отлично проявивший свой талант. Я не знаю никого, кто был бы лучше вас. Его Величество делает мне честь, думая так же, как я.

– Вы считаете?

– Я все время вам это говорю, мой друг, вы слишком скромны, – вмешалась его жена, с сияющей улыбкой, которая делала ее очаровательной. – Гийом прав, хотя… я не уверена, что очень рада этой великой чести. Она означает новое расставание.

– Брест находится не на краю света, кузина, – заметила Роза де Варанвиль. – И мой дорогой Феликс, который там томится, был бы счастлив увидеть наконец властного командира. Он пишет мне, что боевой дух флота падает, что его беспокоит появление на нем революционно настроенных элементов… Ай! Я опять вас возвращаю к этим проклятым волнениям, разговоры о которых вы сегодня прекратили, мой дорогой Гийом, – вздохнула она, обращаясь к хозяину с огорченным выражением лица. – Поговорим лучше о том, что носят в Париже! Флора уверяет, что модистки создают очаровательные вещи.

Пир закончился без других инцидентов. Даже наоборот, по мере чередования блюд и вин атмосфера смягчалась, становилась все более веселой. Адриан, в стельку пьяный, спал на стуле и даже не заметил, как гости выходили из-за стола. Гийом сделал знак Потантену заняться им, но, обернувшись, оказался лицом к лицу с Аделью, стоявшей со сложенными руками и полными слез глазами:

– Я не знаю, что сказать вам, кузен! Я сгораю от стыда. Тем не менее выглядела она хорошо, поведение брата не помешало ей за столом, где она не пропустила ни одного блюда. Гийом криво улыбнулся.

– Ничего не говорите! Вы не отвечаете за поведение другого человека, впрочем, все уже забыто.

– Правда? Вы на нас не сердитесь?

– Почему я должен на вас сердиться? Идите со всеми пить кофе в гостиную, а Адриана доставят домой.

– Спасибо… о, спасибо! Я всегда так боюсь вам не понравиться! Вы такой…

Подыскивая слово, она захотела взять его руку, но он отдернул ее:

– Ну же, кузина, оставим это! Надеюсь, что вы все же приятно проведете время. Надо пойти присоединиться к другим…

Роза в это время подошла к Агнес. Она слишком хорошо ее знала, чтобы не заметить, насколько машинальной была ее улыбка.

– По-моему, у тебя неприятности? Не хочешь ли мне о них рассказать?

– Гийом в ярости из-за меня, ты ведь заметила?

– Из-за того, что ты пригласила этих людей на обед? Признаюсь, это странная мысль!

Госпожа Тремэн попыталась оправдаться:

– Крестины – это все-таки семейный праздник, не так ли?

– Не всех членов семьи можно показывать. Я знаю некоторые семьи, где держат под ключом болезненного дедушку или тетю с помутившимся рассудком. Во всяком случае, не очень милосердно напоминать твоему супругу, что он произошел не из бедра Юпитера. Я сказала бы даже больше: это чересчур в манере Нервилей.

Агнес опустила голову на руки, которые теребили кружевной платочек.

– Не говори так!.. Я не знаю, что на меня нашло! Мной овладело неудержимое желание унизить Гийома.

– Дать ему почувствовать, как ему повезло, ему, внуку торговца солью, что он женился на знатной даме? Такие причуды не в твоем стиле, однако!

– Разве мы знаем, что из себя представляем на самом деле! А потом Адель кажется такой любезной! Я сказала бы даже, такой преданной!

– На твоем месте я бы не доверяла ее преданности, – посоветовала проницательная Роза. – Даже слепой увидит, что она влюблена в Гийома.

– Как и многие другие! – горько сказала Агнес. – А я вот не уверена, что он меня еще любит.

– О!.. Громкие фразы, великие тревоги! Конечно же, он тебя еще любит. Ты очень красива и приносишь ему великолепных малышей. Я уверена, что он очень дорожит тобой.

– Может быть… Тем не менее я не чувствую себя спокойной. Я… я чувствую что-то, но не могу сказать, в чем дело.

– Ты боишься, что у него есть другая женщина? Я очень удивилась бы. Он не так уж часто отсутствует. Или уж это создание должно обладать поразительным терпением и большой скромностью. Чего нет ни у одной из тех, кто хочет ему понравиться. Любая, в случае победы, разнесла бы новость по всей округе, поместила бы его в свой салон, как в рамку, и пришпилила бы к своему корсажу, как брелок!

– Может быть, это крестьянка?– Это невозможно. Ни за что на свете твой супруг не скомпрометировал бы то общественное положение, которого достиг своими руками, кувыркаясь с деревенской девкой в соломе на риге или в овраге. Есть вещи, которые нельзя себе позволить, если ты не сеньор, владелец вотчины. Вся область была бы уже в курсе. Поверь мне, Агнес, перестань терзаться., и давай поговорим о чем-нибудь другом! Вот он!

Немного ободренная, Агнес взяла подругу вод руку и пошла вместе с ней к гостям выполнять свои обязанности хозяйки дома. Вечером, когда все разъедутся, она извинится перед Гийомом. Потом они, может быть, подпишут вместе самый сладкий мирный договор…

Было уже поздно, и праздник – под большой палаткой, разбитой в варке над стойками с закуской, – был в разгаре, когда запыленный всадник въехал в широко открытые ворота Тринадцати Ветров.

Элизабет заметила его первой. В это время они с Александром играли в любимую игру, которая заключалась в том, чтобы заставить бедную Белину бегать в разные стороны в надежде, всегда напрасной, их поймать. Но в этот раз, чуть не попав под ноги лошади, Элизабет остановилась, чтобы посмотреть на вновь прибывшего. Она не знала его, а он, вероятно, был не в курсе праздника, потому что был одет в повседневную одежду: выцветшую синюю блузу из сурового полотна, вельветовые штаны с крагами и кожаные ботинки.

Мужчина посмотрел на двух малышей, потом на красную и потную гувернантку, которая нервно взяла каждого за руку.

– Здесь живет господин Тремэн? – спросил он.

– Да, но что вы от него хотите? Сегодня праздник и…

У любопытной Белины не хватило времени, чтобы вести дальнейшие расспросы. Потантен тоже заметил приезжего и пошел ему навстречу.

– Чем могу быть полезен вам, сударь? – произнес он учтиво.

– У меня письмо для господина Тремэна, хозяина Тринадцати Ветров. Я приехал из Картерэ.

Он протянул тщательно сложенную записку, которую только что вытащил из-под блузы.

Неуловимая дрожь пробежала по телу Потантена:

– Я передам его. Если вы соблаговолите последовать за мной на кухню, то сможете там немножко подкрепиться.

Доверив всадника Клеманс Белек, занятой в это время командованием батальоном нанятых по этому случаю посудомойщиц, он пустился на розыски Гийома, которого нашел в библиотеке, где тот курил и выпивал в обществе Бугенвиля и нескольких именитых граждан Сен-Васта.

– Гонец только что привез вот это. Он говорит, что приехал из Картерэ.

По всей видимости, то было волшебное слово! Гийом тотчас встал, извинился перед друзьями, которые, будучи поглощены оживленной беседой, не придали никакого значения его уходу, сунул записку в карман и увлек за собой Потантена в свою комнату. Только там, при закрытых дверях, он развернул послание слегка дрожащей рукой. Письмо из Картерэ – порта, расположенного в одной миле к северу от Порт-Бай, где Тремэн уговорил братьев Сорель, концессионеров шахт Котантена, уступить ему право на бурение месторождений угля и олова,– означало, что Мари-Дус приехала и зовет его. Таким образом она действовала впервые: обычно она предупреждала его письмом за две или три недели до своего отъезда.

На развернутом листе было всего пять слов: «Приезжайте, умоляю вас! Это серьезно». Была также условная подпись: «Вергор».

– Неприятности? – пробормотал Потантен, который наблюдал за своим хозяином и отлично знал, что означает «Картерэ». Доверие, объединявшее этих двух мужчин, никогда не позволяло Гийому скрывать что бы то ни было от Потантена, бывшего раньше доверенным лицом и слугой его приемного отца, Жана Валета. Мажордом все знал о его тайной любовной связи и, если и не оправдывал этого, по крайней мере мог понять. Кроме того, никогда не пытаясь подкупить его своей преданностью или любовью, он всегда был готов оказать помощь.

Вместо ответа Гийом протянул ему письмо. Было видно, что тот одновременно счастлив и встревожен.

– Вы туда поедете, конечно? – произнес Потантен.

– Надо узнать, что произошло. Она говорит, что это серьезно… Иди приготовь мой багаж! Я пойду предупрежу жену.

– Что вы ей скажете?

– Что произошел несчастный случай на угольной шахте и что необходимо мое присутствие.

– Вы не можете все же уехать немедленно. Дом полон гостей, которые могут не понять, что вы их бросили из-за простого происшествия на шахте.

– Ты прав,– согласился раздосадованный Тремэн.– Что ты сделал с гонцом?

– Я оставил его на кухне. Им занимается Клеманс.

– Пойду туда. Это может быть только Жиль Перье, сторож Овеньеров. Он говорит не больше трех слов в день, и женщины выпытают у него только то, что он сам захочет сказать, но я все-таки предпочитаю не оставлять им его слишком надолго. Я отправлю его назад… до постоялого двора в Кетеу, чтоб он там отдохнул. Он вернется завтра.

– А вы?

– Когда уедут гости…

Действительно, было уже поздно, стояла глубокая ночь, когда копыта Али, любимой лошади Гийома Тремэна, разметали в разные стороны песок с аллеи Тринадцати Ветров. Из окна своей комнаты Агнес с облегчением и тревогой смотрела, как он уезжает. Бурное объяснение, которого она боялась, не состоялось. Более того, Гийом, казалось, совершенно забыл о своих претензиях к ней. Он был даже любезен, прощаясь с женой, а его объятия крепче, чем обычно. К тому же молодой женщине показалось странным, что известие о драме могло привести его внезапно в такое хорошее расположение духа…

Глава II САД НА БЕРЕГУ ОЛОНДЫ…

Гийом почувствовал запах сирени даже раньше, чем заметил множество сиреневых гроздьев в серых тонах начинающегося рассвета. Он видел ее в первый раз, так как Мари-Дус никогда не приезжала в такое раннее время года, и Гийом изумился ее изобилию. Неизвестно почему, ее мирное цветение успокоило его, а также раздерганная бахрома дыма над трубами: длинный дом, так спокойно окутанный цветами, мог ли он дать приют драме? На протяжении всей своей ночной поездки верхом его сердце то сжималось, то расширялось в зависимости от того, представлял ли он свою любимую раненой, больной, подавленной горем, или только начинал думать о мгновении, когда заключит ее в свои объятия.

Рассвет был таким спокойным, что можно было услышать шепот совсем близкой реки – она текла вдоль сада, – бегущей сквозь камыши. Это была маленькая речка, малюсенькая, но в четверти мили отсюда она позволяла себе роскошь широкого устья, куда поднималось море.

Соскочив на землю, Гийом с досадой констатировал, что решетчатые ворота между двумя скромными столбами из светлого песчаника были не заперты, а просто прикрыты. Может быть, кто-нибудь уже пришел, несмотря на столь ранний час, или же Мари-Дус вопреки всякой осторожности провела ночь, охраняемая только старой матушкой Жиля Перье?

Не задаваясь больше вопросами, всадник взял лошадь за поводья и двинулся вглубь, под четыре старых, обросших мхом дуба, которые пытались образовать собой проспект, достаточно широкий, чтобы там мог проехать экипаж. Отсюда открывалось засыпанное песком пространство, на котором вытянулось жилище с его старыми камнями и вьющимися растениями. Глаз радовали два больших массива, окруженных левкоями и маленькими самшитами, из центра которых бил фонтан ирисов самых разнообразных оттенков – от самого нежного лазурного до почти черно-фиолетового. Однако Гийом видел только маленькие освещенные окна по обеим сторонам красивой двери из покрытого воском дуба, находящейся под сводом античных глициний с кривыми ветвями. От прикосновения руки деревянная створка открылась так же легко, как ворота, и он очутился в зале, который он так хорошо зная и любил, несмотря на то, что ни в чем здесь не чувствовалось женского присутствия. Действительно, в течение многих десятилетий в Овеньерах жил человек простых, но безукоризненных вкусов, один из тех холостяков по призванию, которые получаются из-за слишком большой любви к женщинам и непреодолимого недоверия к браку. «Кузен Теофил» собрал здесь то, что ему нравилось, стремясь к тому, чтобы все было и удобно и радовало глаз, а также испытывал естественное желание быть окруженным воспоминаниями и любимыми предметами. Очарованная внутренним убранством так же, как и стенами, крышей и садом, Мари-Дус отказалась менять что бы то ни было.

Взгляд Гийома ласкал старинную блестящую мебель из фруктовых сортов древесины, на которую воск наложил свою глазурь и которой отдав свой приятный запах, затем скользнул по маленькому книжному шкафу, набитому книгами в выцветших переплетах, и по письменному столу, стоящему совсем близко, слегка коснулся изображения мальтийского рыцаря, еще хорошо сохранившегося в своей деревянной рамке, хотя время съело всю позолоту, а также оружия всех видов, начищенного до блеска, которое, как новенькое, висело на оштукатуренных известью стенах, окружая его словно в некоем варварском дворе, и остановился, наконец, на дремлющей в кресле женщине рядом с большим камином из гранита, где полыхал жаркий огонь, предназначенный побороть утреннюю прохладу.

Это была не Мари-Дус. Завязки круглого и накрахмаленного белого чепца образовывали широкий бант под двойным подбородком лица, здоровому розовому цвету, которого не мешали морщины. Очки соскользнули с носа до самого его вздернутого кончика. Гийом положил руку на плечо, укрытое косынкой из черной шерсти:

– Госпожа Перье!

Спящая вздрогнула, но глаза, которые она подняла на вошедшего, были ясными:

– А, господин Гийом! Прошу прощения, но я бодрствовала почти всю ночь, чтобы наша молодая госпожа согласилась пойти в постель. Если бы вы знали, в каком состоянии она к нам приехала вчера! Она на ногах не стояла…

– Я уже здесь, вы сможете отдохнуть. Жиль вернется в течение дня. Но что произошло? В письме говорится о чем-то серьезном.

– Так оно и есть, конечно, на ее взгляд, но не мне надо вам это рассказывать. Пойду пока приготовлю вам что-нибудь поесть. Вы, должно быть, голодны.

Она встала, потирая наболевшую от неудобного положения поясницу, и направилась в кухню, которая следовала за залом и выходила другой стороной в часть дома, занимаемую ею с сыном. В тот же момент белая фигура появилась на верху прямой лестницы из темного дуба, которая, казалось, продолжала толстые, почерневшие от дыма камина и свечей балки.

– Гийом!.. Наконец-то, это ты!.. Слава Богу!

И он уже карабкался вверх к видению, поднимал его, нес в кресло, оставленное Мари-Жанной Перье, дождем рассыпая поцелуи по лицу, шее и бледному шелку локонов, в которых с бурной радостью тонули его руки.

– Мари!.. Любовь моя.. моя нежность!

Теперь она плакала от счастья и облегчения, как если бы после сильной бури добралась бы наконец до порта. Тогда Гийом стал укачивать ее, не задавая вопросов: держа Мари-Дус на руках, он почувствовал что-то неестественное. Или слишком естественное: тело, которое он обнимал, не было больше ни тонким, ни гибким, но жестким, округлившимся, утратившим обычную форму, по всей видимости, из-за большого срока беременности.

Встав на колени перед молодой женщиной, он мягко отвел спадающие волосы и руки, которыми она закрывала лицо.

– Мари… ты беременна?

– Да… уже семь месяцев. Это наша последняя ночь, конечно: мы так любили друг друга…

– Почему ты мне ничего не сообщила? Ты могла бы написать, вызвать меня. По крайней мере поставить в известность Жозефа, поскольку он наш «почтовый ящик»!

Она усмехнулась почти весело.

– Вызвать тебя? В Англию, тогда как ты поклялся, что ноги твоей там больше не будет?

– Какие могут быть клятвы, если дело касается тебя! Если надо, я поехал бы к самому дьяволу, но не совершила ли ты большой неосторожности, приехав сюда? Когда ты прибыла?

– Позавчера, в Шербург. Море было отвратительное, а наш друг Ингу отсутствовал.

– Он у меня. Твое путешествие, должно быть, прошло ужасно: у нас были сильные порывы ветра в конце недели, а ты, ты бросилась в эту неистовую стихию? В твоем состоянии это действительно безумие!

– Не ругай меня! Надо было, чтобы я приехала. О, Гийом, как объяснить тебе, что я испытываю, когда новость не вызывает у тебя никакой радости? Этого ребенка я хочу сохранить. Он – ты и я, вместе взятые. Мысль, что его могут у меня отнять, ужасает меня…

Нежный голос охрип, в то время как новые слезы потекли из больших, цвета бирюзы глаз, под которыми были заметны темные круги. Удрученный, Гийом взял обеими руками красивое лицо своей подруги, чтобы нежно поцеловать веки, нос, дрожащие губы.

– Не плачь больше! Никто не хочет отнимать его у тебя.

– Моя мать хочет!.. Когда она заметила мое состояние, то сначала очень обрадовалась: она думала, что отец ребенка тот человек, которого она уже давно прочила мне в мужья, потом, когда я вывела ее из заблуждения, я подумала, что она сходит с ума. Она обзывала меня всевозможными словами!

– Ты сказала ей, что именно я являюсь отцом?

– Она даже не знает, что ты еще существуешь, и воображает себе Бог знает какую грязную историю!

– Почему же было не сказать ей тогда?

– Потому что это было бы еще хуже. Я думаю, она всегда ненавидела само воспоминание о тебе… Она сначала хотела, чтобы я избавилась от ребенка, но я категорически воспротивилась этому. Она должна была отказаться силой заставить меня сделать это, так как я была уже на пятом месяце беременности. Тогда она решила меня запереть…

– Силой заставить? Запереть? Что же это за мать?

– Моя собственная. Заметь, что по-своему она любит меня и думает, что предпринимает все для моего счастья, которое я не способна найти одна. Просто она путает свои желания с моими. Она мечтает выдать меня замуж за английского пэра, который сделал бы меня графиней.

– Старого и безобразного, конечно? – ухмыльнулся Гийом. – Поистине святая женщина!

– Нет. Он только немного старше тебя, и нельзя сказать, что неприятен. Просто я люблю не его.

– Ты его давно знаешь?

Лукавая улыбка скользнула по губам Мари-Дус.

– Что ты пытаешься выяснить? Появился ли он еще до нашей встречи? Да. Могла бы я согласиться с желаниями моей мамы и выйти за него замуж? Возможно. Все от меня хотят этого брака…

– Он тебя любит?

– Говорит, что да, и, если верить его терпению, возможно, так оно и есть, но я, я люблю только тебя, я хочу только тебя и ребенка, которого ты мне подарил. Я думаю, что представила тебе доказательство этого, вернувшись в наш дом.

Страсть, которая чувствовалась в ее голосе, погасила пламя ревнивой ярости, которое уже лизало сердце Тремэна. Он обхватил молодую женщину руками, чтобы лучше ощутить ее тепло, нежность и это очарование, которое делало ее единственной в мире. Поглаживая ее волосы, он заговорил вновь:

– Вернемся к тому, о чем ты говорила. Она тебя заперла? Но как? Под каким предлогом?

– О, это совсем просто: она закрыла меня на замок в моей комнате, сообщив всем во весь голос, что я заболела заразной болезнью, что позволило ей удалить детей. Сознаюсь, что вначале я была согласна именно из-за них. Я не хотела, чтобы они задавались вопросами по поводу меня и находились поблизости в момент развязки. Я думала, что, как только разрешусь, приеду сюда с младенцем. Но моя мать совсем не то подразумевала, и я узнала, что была действительно пленницей, когда разгадала ее намерения: как только ребенок родится, для соблюдения тайны передать его какой-нибудь женщине из лондонского предместья.

– Она хотела его убить? – воскликнул Гийом в высшей степени возмущенный.

– Вовсе нет! Ребенок должен был быть оставлен ей взамен на небольшое количество денег и условие, что о нем никто никогда больше не услышит.

– Это одно и то же. Сообщница имела бы, таким образом, полную свободу действий, чтобы продать малыша цыганам или Бог знает что еще. Какой ужас! Как тебе удалось сбежать?

– Благодаря Китти, моей горничной. Она мне полностью предана…

– А другие твои слуги нет?

– Они мамины. Ты знаешь, что наш дом в Кенсингтоне принадлежит ей. У меня только Китти, и не так уж трудно было сделать из дворецкого, служанки и кучера сторожей. Тайно подготовив все для моего побега, однажды вечером, когда дежурил конюх Блоссом, Китти, в которую он влюблен, позаботилась о том, чтобы… занять его, а потом усыпить. Мы убежали вдвоем, но, чтобы сбить преследователей с толку, нам пришлось расстаться. Я вошла на корабль, который почти сразу же поднял якорь; Китти направилась к кузине, где никто ее не будет искать: она присоединится ко мне через несколько дней…

Появление госпожи Перье с подносом положило конец откровениям. Мари и Гийом принялись за обильный завтрак, поданный на красивой старинной серебряной посуде, на одной из этих деревенских скатертей в красно-белую клетку, которые нравились Гийому, потому что напоминали ему детство, проведенное в Канаде.

Восстанавливая свои силы, подорванные праздничным днем и ночью, проведенной верхом, Тремэн размышлял, продолжая довольно рассеянно слушать Мари-Дус, которая болтала немного беспорядочно, будучи просто счастливой, что побег удался и что она вновь встретила Гийома. Она была так весела сейчас, несмотря на свой усталый вид, что он не отважился снова погрузить ее в опасную трясину забот.

Мысль о том, чтобы иметь ребенка от той, которую он любил, доставляла Гийому истинную радость, но он слишком хорошо стоял обеими ногами на земле, чтобы не видеть осложнений, которые могли из этого последовать: прежде всего роды. Этот одиноко стоящий дом позади больших дюн совершенно не мог рассчитывать на помощь в случае необходимости. Единственное ближайшее соседство – это почерневшие башни старого замка Олонд, грезившего на краю древней дороги с глубокими рытвинами. Оттуда нельзя было ожидать никакой помощи: некогда богатая вотчина Канвилей, благородной и большой семьи, предок которой сопровождал когда-то завоевателя за Ла-Манш, Олонд спал сейчас в надменном одиночестве, так как хозяева его находились чаще в Англии, чем в Котантене. Что касается двух ближайших маленьких поселков – Канвиль-ла-Рок и Сен-Ло-д'Урвиль, – то ни один доктор не счел нужным там обосноваться. Чтобы найти какого-нибудь, надо было бежать в Порт-Бай – одна миля! – или даже до Сен-Совер-ле-Виконт: две с половиной мили! Что делать, если в критический момент дела пойдут плохо? При одной лишь мысли об опасности у Гийома перехватывало горло…

Самым благоразумным было бы, конечно, отвезти завтра же Мари-Дус в город. В Шербург, например, где Жозеф Ингу с удовольствием позаботится о ней. Он проникся дружескими чувствами к Мари и охотно играл роль ангела-хранителя их трудной любви. Кроме пересылки писем, именно он брал на себя обязанность находить корабли, когда она возвращалась к себе, и опять-таки он встречал ее при каждом приезде. Гийом, впрочем, подозревал, что он испытывает побочное удовольствие от того, что играет эту роль посредника, так как не чувствовал, что должен сохранять лояльность по отношению к законной супруге, которая, как он прекрасно знал, не любит его.

Итак, Шербург? Почему бы и нет?.. Единственным недостатком было то, что там откровенно ненавидели англичан и всякая «леди» рисковала не встретить там большой симпатии. Тогда Кутанс? Но Мари окажется там совсем одинокой… В сущности, лучше всего был бы, наверное, Гранвиль. Кроме Вомартэнов, у Гийома там было уже много друзей…

Когда первая проблема будет решена и этап рождения пройден, необходимо позаботиться о будущем– ближайшем или отдаленном – ребенка, найти кого-нибудь надежного, кому можно было бы его доверить, потому что его собственный отец не мог им заняться, а от бабушки Вергор ожидать было нечего… Поглощенный своими думами, Гийом весьма рассеянно слушал немного бессвязную болтовню Мари-Дус, но вдруг наступило молчание, и он спустился на землю: будущая мама, сломленная усталостью последних дней и ночью, проведенной в ожидании цокота копыт, внезапно заснула с насаженным на вилку куском сладкого пирога.

Приложив палец к губам, он сделал госпоже Перье знак молчать, потом осторожно встал, взял, не разбудив, молодую женщину на руки, поднялся по лестнице и положил свою такую доверчивую ношу, которая прижалась к его плечу, на оставшуюся раскрытой постель. Но, когда он собирался уйти, Мари издала жалобный стон, в то время как ее руки вслепую искали его. Гийом улыбнулся и наклонился, чтобы поцеловать ее в приоткрытые губы.

– Я вернусь! – прошептал он.

Но она этого и слышать не хотела. Может быть, она не так уж крепко спала, поскольку, вздохнув, произнесла:

– Раздевайся и иди ко мне! Склонившись над ней, он прошептал:

– Это было бы неразумно! Ты изнурена, сердце мое, и я тебе только помешаю.

– Не…ет! – простонала она. – Мне холодно без тебя… а ты так хорошо умеешь меня согревать!

Мари-Дус потянулась и умоляюще взглянула на него.

– Тебе не стыдно? – сказал он смеясь. – Полумертвая и на седьмом месяце беременности ты хочешь еще заниматься любовью?

– Мммм!..

– Так вот, не рассчитывай на это! Я хочу тебя согреть, но только не таким образом…

Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами:

– О, Гийом!.. Если очень осторожно?..

– Нет, чертовка! Слишком велик риск для тебя и для ребенка. Я сейчас приду к тебе, но хочу, чтобы ты спала…

Она была такой усталой, что почти не сопротивлялась. Едва Гийом растянулся подле нее, как Мари-Дус заснула, пристроившись, как в гнездышке, в его руках, положив голову ему на плечо. Он еще долго не спал, слушая ее ровное дыхание и думая о той ответственности, которая ложилась на него. В конце концов он все же закрыл глаза и присоединился к своей подруге во сне…

Было уже поздно, наступил вечер, когда они спустились в сад, чтобы вдохнуть аромат теплых и благоухающих сумерек. «Кузен Теофил» в изобилии и беспорядочно насажал между своим домом и речкой пионы, левкои, восточный мак, тюльпаны, молочай, а также пучки странного пурпурного укропа. На берегу реки камыш еще не цвел, но водяные лилии уже показывали кончики своих желтых и острых носиков. Действительно, сад на Олонде представлял собой достаточно хорошую уменьшенную копию Эдема, сделанную, чтобы очаровать двух влюбленных.

Прижавшись к Гийому, Мари с полуопущенными веками, вдыхала запахи сада, смешанные с более резкими запахами воды. После этого дня любви и отдыха счастье Мари-Дус почти полностью стерло, как это бывает у детей, тягостные часы, прожитые, чтобы его достичь. Счастье Гийома было менее забывчивым. Он слишком хорошо знал, что надо было принимать решение и что наступил момент поговорить об этом. Затем у него осталась бы одна ночь, чтобы ее убедить: на следующий день ему надо было возвращаться в Тринадцать Ветров, где его ждало важное дело. Обняв покрепче свою подругу, он повел ее в беседку, обвитую глициниями, которая находилась у воды, – настоящую прохладную гостиную, предназначенную для отдыха от тяжелого летнего зноя. В этот вечер здесь было восхитительно хорошо. Поцеловав ее, Гийом сказал:

– Я почти уверен, что вызову у тебя неудовольствие, моя дорогая, но прошу тебя поверить, что я хочу только добра тебе и нашему ребенку: ты не можешь здесь оставаться…

Она действительно была раздосадована и тут же заняла оборонительную позицию:

– Почему бы мне не остаться у себя, где мне хорошо и где меня окружают внимательные люди?

– Потому что Мари-Жанна Перье не акушерка и в случае необходимости было бы трудно найти тебе доктора. Я не могу остаться рядом с тобой, хотя очень бы хотел этого, и буду терпеть адские муки, если не буду уверен, что ты сможешь очень быстро получить самый лучший уход…

– И где, по-твоему, я смогла бы его получить?

– В Шербурге, например. Жозеф смог бы найти тебе квартиру рядом со своим домом. По соседству с ним живет хороший врач. Кроме того, расстояние между тобой и мной было бы менее длинным… У меня там дела, и я часто туда езжу. Мы могли бы чаще видеться…

Он думал, что этот последний аргумент способен перевесить чашу весов на его сторону, и был немного шокирован тем, что на Мари-Дус он не произвел никакого впечатления.

– Я не люблю города вообще, а Шербург в частности: там в настоящий момент царит смута, которая мне не нравится. Здесь я вполне счастлива, даже когда тебя нет, потому что все здесь мне говорит о тебе, о нас. Я хочу, чтобы мой ребенок родился там, где был зачат, в этой кровати, где мы любили друг друга. Нет акушерки, нет доктора? Что за дело? У меня отличное здоровье…

– Самые крепкие женщины не могут знать, появится ли какая-нибудь опасность…

Она беззаботно пожала плечами:

– Ты забываешь, что я канадка. В наших лесах индианки рожают безо всяких там историй. Обычно на следующий день после родов они водворяют новорожденного себе на спину и идут рубить лес. Бесполезно настаивать, Гийом! Я никуда не двинусь отсюда.

– Ты очень огорчаешь меня, Мари. Ты хочешь, значит, чтобы я был несчастен?