Текст книги "Ночные тайны королев"

Жюльетта Бенцони
Ночные тайны королев

1. Мессалина – распутная императрица

Осенним вечером 43 года преторианская стража заметила двух девиц, выскользнувших из ворот императорского дворца на Палатинском холме. Солдаты приняли их за спешащих домой служанок и проводили обычными грубыми шуточками, нисколько не удивившись, что ответа не последовало.

И велико было бы изумление стражников, узнай они, что эти молодые женщины – не кто иные, как всемогущая императрица Мессалина, третья жена божественного Клавдия, и ее служанка Мирталия, облеченная особым доверием своей госпожи!

Незадолго до полуночи Мессалина вышла из бальнеума – роскошной мраморной ванны, – вытерлась льняной простыней и открыла дверь в свою новую спальню, расположенную в северном крыле дворца. Совсем недавно Клавдий разрешил ей переехать в это крыло, удовлетворив просьбу жены, опасавшейся вновь забеременеть.

В комнате было жарко и душно – в окно врывалось горячее дыхание римской ночи.

Остановившись перед овальным зеркалом из полированного металла, юная императрица сбросила простыню и принялась разглядывать себя.

Она была среднего роста, с тонкой талией и пышной грудью. На обрамленном смоляно-черными волосами смуглом лице, сохранявшем мягкое, немного задумчивое выражение, сияли огромные изумрудные глаза и ярким пятном выделялись влажные, пухлые и слегка вывернутые губы.

Мессалина осталась довольна собой: она была не только красива, но и обаятельна и знала, что нравится мужчинам.

– Подай мне светлый парик, – велела она служанке.

– Который, о божественная? – тихо спросила Мирталия, словно тень возникшая на пороге спальни.

– С косами на темени… Или нет, лучше с хвостом, – решила Мессалина. – И принеси духи, – напомнила она.

Из большого сундука Мирталия достала светлый парик и подала его Мессалине, а затем, отойдя в сторону, принялась перебирать флаконы в подвесном шкафчике. Выбрав пузырек тонкого синего стекла в форме птички, служанка отломила кончик длинного хвоста и опрыскала свою госпожу драгоценной эссенцией.

– Ох, мои любимые, – прошептала Мессалина, с наслаждением вдыхая аромат мускуса. Она не могла, да и не хотела отказывать себе в удовольствии использовать дорогие благовония даже в те дни, когда отправлялась в непотребные заведения в Субуре…

Первое время преданная служанка дрожала от страха, но вскоре привыкла к тому, что по вечерам супруга императора все чаще надевала яркие юбки и светлый парик продажной женщины, сделанный из волос рабынь, вешала на грудь сверкающие янтарные ожерелья, покрывала лицо толстым слоем белил, а соски – золотой краской и, приказав Мирталии сопровождать ее, через потайную дверцу покидала дворец на Палатине.

Набросив на голову тонкое покрывало, никем не узнаваемая, Мессалина пешком пересекала ночной город, оставляя за собой храмы и виллы римской знати, торговые улицы с лавками сапожников и суконщиков.

С наступлением сумерек жизнь в Риме не затихала: по мощенным камнем улицам грохотали повозки, которым только в ночные часы разрешалось двигаться по городу, плавно катили изящные дорожные экипажи, скрипели подводы, груженные мясом и овощами. Царившую на узких улочках кромешную тьму время от времени рассеивало пляшущее пламя факелов. Ничего не стоило попасть под колеса! Но самая большая неприятность угрожала тем незадачливым прохожим, кто слишком приблизился к стенам домов: как только темнело, из окон прямо на улицу лились помои и нечистоты, летели черепки битой посуды…

Виллы патрициев и дома зажиточных горожан давно остались позади, уступив место жалким лачугам, тянувшимся вдоль Тибра до самой пристани. Это и была Субура.

Здесь хозяйничали попрошайки, собирались воры, грабители, падшие женщины и всякое отребье. В тамошние притоны любили заглядывать гладиаторы и лодочники с реки. Весь этот сброд неплохо себя чувствовал даже по соседству с римскими палачами, селившимися тут с незапамятных времен. И никого не пугал вид окровавленных бичей, вывешенных для просушки у дверей их домов.

Восемнадцатилетняя императрица, по праву считавшаяся первой римской красавицей, спешила в Субмеммиум – грязную и тесную улицу проституток и беглых рабов. В огромных окнах притонов хозяева выставляли напоказ свой товар. Средняя цена мальчика или девочки не превышала двух ассов, столько же стоили две чаши простого вина. Но если товар был уж очень хорош, могли потребовать и двадцать ассов…

Мессалина уверенно шагала вперед, она прекрасно знала эти места. Между притонами ютились крохотные мастерские ремесленников, стояли тележки зеленщиков. Бойкая торговля не прекращалась и ночью.

Но выгоднее всего было держать харчевню. В кабаках не переводились посетители. В нижнем этаже пили и играли в кости, а потом гости поднимались наверх или отправлялись в дальние, выходящие в сад комнаты. У входа в такого рода заведение рядом с вывеской нередко красовалось изображение фаллоса, якобы предохранявшее от сглаза, на самом же деле прозрачно намекавшее на побочный источник доходов предприимчивого хозяина…

Но что же привело в эти злачные места божественную императрицу? Неужели болезненное любопытство, которое обуревало многих патрицианок, жаждавших увидеть грязные простыни и женщин с набеленными лицами, услышать ругань недовольных клиентов, почувствовать запах прогорклого масла?..

О том, что влекло в Субуру Мессалину, можно только догадываться. Проституткой позволялось стать любой женщине, и некоторые знатные римские матроны вносили свои имена в официальные списки продажных женщин, чтобы спасти свою жизнь, ибо согласно закону семейного права супружеская неверность каралась смертью. Статус проститутки спасал легкомысленных жен, поскольку речь уже шла не о прелюбодеянии, а о профессии, разрешенной законом.

А Мессалина? Она тоже боялась разоблачения? Вряд ли… Скорее всего ею владело желание прикоснуться к пороку, узнать цену самой себе – она хотела, чтобы ее покупали те, кто видел в ней женщину, а не императрицу.

Когда она впервые попала в Субуру, перед дверью какого-то кабака происходила обычная для этих мест ссора. Толстяк с потной физиономией и размалеванная девица спорили, не стесняясь в выражениях. Оба пронзительно визжали, и Мессалина не сразу догадалась, чем был вызван скандал. Оказалось, что девица, торговавшая собой в ближайшем притоне, вознамерилась навсегда распрощаться с грубияном-хозяином. Причина у нее была более чем уважительная: нелегким трудом она скопила необходимую для выкупа сумму и собиралась отныне работать самостоятельно. Однако хозяин, с которым она уже расплатилась, требовал, чтобы девица отработала ночь до конца, и грозил ей побоями за неповиновение. Она пользовалась в притоне наибольшим успехом, и сейчас ее дожидались шестеро ценителей платной любви, которые, не получив обещанного, наверняка бы разнесли кабак и избили хозяина.

Ссора непременно переросла бы в потасовку с участием многочисленных зевак, если бы в дело не вмешалась Мессалина.

– Оставь ее в покое, – обратилась она к содержателю притона. – Если хочешь, я заменю ее.

Верную Мирталию охватил ужас: императрица в непотребном доме! Что будет, если эта неслыханная весть достигнет чужих ушей! Судьба самой Мирталии не вызывала сомнений… Бледная как полотно, служанка застыла на месте, не сводя со своей госпожи широко раскрытых глаз.

Хозяин притона с изумлением уставился на юную особу, готовую занять освободившееся место продажной девицы.

– Кто ты? – спросил он. – Я тебя не знаю.

– Меня зовут Лициска, – ответила Мессалина. – Я родом из Греции.

Ограничившись внешним осмотром, хозяин поспешно заключил сделку и пригласил женщину в кабак. Мирталии, назвавшейся недужной сестрой гречанки Лициски, он приказал подождать в углу и побаловаться дешевым вином. Тем временем Мессалина уже исчезла в тесной каморке, отгороженной от общего зала полуистлевшей занавеской. Не прошло и минуты, как занавеску приподнял покрытый шрамами гладиатор.

За первым клиентом последовали другие. Несчастной Мирталии казалось, что ночи не будет конца…

Только на рассвете женщины покинули кабак. Мессалине, которая ощущала необыкновенный прилив сил, пришлось поддерживать служанку – та от страха еле держалась на ногах.

– В следующий раз я приду сюда одна, – заявила недовольная императрица.

– О госпожа! – пролепетала Мирталия. – Вы сказали: в следующий раз?..

– Я провела удивительную ночь, – ответила Мессалина, подталкивая вперед испуганную девушку.

Дальнейших объяснений не требовалось: Мессалина собиралась продолжить начатое…

С тех пор Мирталия потеряла счет ночам, которые ей пришлось проводить у входа в притон, куда неизменно направлялась Мессалина. Императрица приказывала служанке оставаться на улице, отодвигала занавеску с дырками – для любителей подглядывать – и исчезала в грязной клетушке. Там уже ждал ее клиент, капитан судна, доставлявшего в Остию драгоценный хрусталь. Он был одним из первых мужчин, потерявших из-за нее голову. Этот неотесанный египтянин умел быть нежным – он был без ума от ее красоты, голоса, манеры любить… Капитан не спешил приниматься за дело, он долго ласкал ее, целовал, старался возбудить, ждал ответного чувства – будто она и не шлюха вовсе, а его возлюбленная. Время летело незаметно.

– Лициска! – в каморку вдруг ворвался хозяин. – Ты работаешь или развлекаешься?! Этот человек заплатил за один час, а прошло уже два! Тебя ждут другие клиенты!

Он торопил ее, недовольно ворча, но в глубине души поздравлял себя с невероятной удачей: Лициска пользовалась у клиентов огромным успехом. Она предлагала свою наготу, и плебеи в восторге глазели на нее. С томным видом она принимала всех, кто платил ей должную цену. Когда же он, хозяин, отпускал своих красоток домой, она, обессилев, но не насытившись, уходила последней, неохотно поднявшись с убогой циновки. Скоро, очень скоро он, ее хозяин, расширит свое заведение…

Почти светало, но на улице зазывалы все еще надрывали глотки, привлекая клиентов, и те заглядывали за занавеску, пытаясь в чаду лампады рассмотреть товар.

– Ненасытная Марция обслуживает всех!

– Сюда! Идите сюда! Здесь вас научат любить по-восточному!

– Кому малолетку? У нас есть мальчики и девочки на любой вкус, им нет еще и десяти!

Запах прогорклого масла смешивался с вонью пота и фекалий: в Субуре не было ни уборных, ни сточных канав, и зловонные ручьи текли посреди улиц. В темном уголке у дверей кабака блевал пьяница. На перекрестке толпился народ: там с лотков торговали горячими лепешками, жаренным на углях мясом, дрянным вином и возбуждающими плотские желания настойками на травах.

Близилось утро, но очередь стремившихся поразвлечься не уменьшалась. Навстречу любителям платной услады вдоль покрытых копотью стен пробирались те, кто уже утолил свой пыл.

В соседнем притоне вспыхнула ссора: огромный пьяный армянин, весь заросший черными волосами, орал, что его обманули и что он не собирается бросать деньги на ветер.

– Я того, что ты хочешь, делать не стану! – визжала шлюха. – Отправляйся в хлев, коли тебе скоты надобны!

Одни попытались оттащить армянина прочь, другие заступались за него, желая развязать кровавую потасовку, столь частую в здешних местах. В Субуре общественный порядок не охранялся, городская стража туда не заглядывала, изуродованные трупы бросали в Тибр или закапывали на ближайшем пустыре.

Здоровяк-армянин все больше распалялся; он то и дело замахивался на женщину, грозил ей кулаком. У дверей собиралась толпа.

– Тебе нужна Лициска, – подсказал кто-то.

– Да, да, именно Лициска. С ней ты о деньгах не пожалеешь! – подхватили люди.

Хозяин притона насторожился, но, взглянув на великана, улыбнулся и жестом пригласил его в свой кабак.

– Не пожалеешь, – шепнул он.

Каморка Лициски ничем не отличалась от занавешенных тряпками клетушек других непотребных девок: на полу лежала циновка, покрытая грязной простыней, рядом стояли таз с водой и деревянная миска для заработанных монет.

– А ты красавица! – удивился смущенный армянин. – Ты самая красивая во всей Субуре!

– Только в Субуре? – спросила девица, всем телом прижимаясь к нему. – Ты когда-нибудь видел Мессалину? Говорят, краше нее нет женщины в мире?

– Видел однажды, издали. Но она же императрица, – промямлил армянин.

– Ну и что? Разве она не женщина? Признавайся, тебе бы хотелось взять ее? – допытывалась Лициска, пододвигая светильник, чтобы мужчина мог получше разглядеть ее тело. – Хватит болтать! – вдруг заявила она. – Иди ко мне и окажи мне почести, словно я императрица!

В тот вечер Мирталии пришлось долго ждать свою госпожу: Мессалине не терпелось стать первой шлюхой империи.

Дочери Марка Валерия Мессалы Барбато и Домиции Лепиды из древнего патрицианского рода только-только исполнилось шестнадцать. Однажды вечером к ней в спальню пришла мать. Присев на краешек постели, Домиция сказала:

– Я вынуждена нарушить твой покой, девочка моя, но дело не терпит отлагательства. Мне тоже нелегко будет уснуть сегодня… – Задумавшись, она опустила голову, но тут же встрепенулась и объявила: – Калигула решил женить на тебе своего дядю Клавдия. Он стар и непривлекателен, ты его почти не знаешь, но возражать императору нельзя. Я могу лишь добавить, что Клавдий человек просвещенный и довольно мягкого нрава, а главное – он дядя самого императора…

Домиция умолкла, не зная, что еще сказать дочери. Мессалина тоже молчала: возражать она не собиралась. У нее уже сложился собственный взгляд на жизнь. Богатство и знатность она получила от родителей, осталось только завоевать власть, и тогда она сможет играть людьми, точно куклами из слоновой кости, наподобие тех, что отец когда-то привез ей из Афин. Став женой Клавдия, она будет жить на Палатинском холме, рядом с императорским дворцом…

Ее не волновало ни то, что Тиберию Клавдию Друзу Нерону в марте 38 года исполнилось пятьдесят, ни то, что она, Мессалина, станет его третьей женой – после мужеподобной могучей Ургуланиллы и нежной Петины. Ее не интересовали семейные неурядицы Клавдия. Девушка сразу решила, что, став супругой этого хотя и мягкосердечного, но занудного и неопрятного заики, она научится держать его на расстоянии.

Ей и в голову не приходило, что неряшливый старый Клавдий отличался большим умом и ловко прикидывался дурачком, дабы, оставаясь в тени, не платить поборов и не привлекать к себе внимания родственников-императоров, уничтоживших всю его семью.

О да, он опасался за свою жизнь и имел на то веские основания.

Последний, седьмой ребенок полководца Друза и Антонии, Клавдий родился в Галлии, причем к тому времени четверо его братьев уже умерли, не выдержав тягот военной жизни. Клавдий рос болезненным и хилым и скорее всего разделил бы участь братьев, если бы Антония после смерти мужа не вернулась в Рим.

Поселившись на Палатинском холме, в непосредственной близости от императорского дворца, Антония всю свою любовь отдала старшему сыну Германику, с отвращением оттолкнув Клавдия – хромого заику с вечно слюнявым ртом. Двоюродный дед Клавдия, божественный Август, и бабка Ливия только удивлялись, как столь прекрасные родители могли произвести на свет такого уродца, и никто не замечал (кроме разве что брата Германика), что под глуповатой внешностью скрывался свободный и глубокий ум, унаследованный Клавдием от отца. Именно этот придурковатый вид, который Клавдий со временем научился использовать, дал ему возможность заниматься любимыми науками и – единственному из всей семьи Августа, члены которой беспощадно истребляли друг друга! – сохранил жизнь.

Одного лишь пристрастия Клавдий никогда не скрывал: он обожал женщин и постоянно искал их общества, несмотря на два неудачных брака. Радостный и возбужденный, он возжелал юную красавицу, и его ничуть не заботило, что Калигула пополнит богатым приданым Мессалины свою пустую казну.

В доме Марка Валерия Мессалы уже несколько дней готовились к торжественной церемонии – самому пышному и священному брачному обряду, разрешенному только патрициям и членам императорской семьи.

Была половина июня – самое прекрасное время для свадьбы. Садовники и цветочники прибыли с корзинами миртовых, оливковых и лавровых ветвей. Все двери украсили венками из разноцветных роз и белоснежных лилий, на стенах развесили новые драпировки из восточных шелков огненного оттенка – в тон фаты невесты.

С вечера Мессалина не находила себе места.

– Я не хочу надевать это безобразие! – сердилась она, отталкивая служанку, пытавшуюся расправить на ней свадебную тунику.

Домиция Лепида терпеливо уговаривала дочь соблюдать старинные традиции.

– Но это же не платье, а какая-то труба, да еще с поясом, который жмет в талии, – жаловалась Мессалина. На ее длинных ресницах блестели слезы.

Домиция Лепида угостила дочь охлажденной водой с фруктовым соком, велела служанке принести орехи, фиги и разные сласти и принялась успокаивать девушку.

– Дорогая моя, – убеждала она Мессалину, – так положено. Когда тебе наденут на голову оранжевую фату, ты должна принести в жертву богам свои игрушки и только потом лечь спать.

– Но матушка, – противилась невеста, – этот наряд мне совсем не идет. Откуда вы взяли такое старье?!

…Наутро борьба возобновилась. Мессалина ни за что не хотела делать прическу невесты. Ей казалось, что с уложенными вокруг головы под свадебный венок волосами, разделенными на шесть прядей с вплетенными в них шерстяными нитями, она выглядит нелепо. Ей не нравились и желто-шафранные сандалии, и только свадебные украшения – золотые серьги с подвесками старинной этрусской работы и яркий пояс в виде косички, которые Домиция Лепида надела своенравной дочери, – не вызывали нареканий Мессалины.

Наконец невеста была готова: юное личико, покрытое слоем белил, спрятали под фатой, полыхавшей, словно пламя. Под дождем цветочных лепестков Мессалина прошла мимо наперсниц и предстала перед понтификом, десятью свидетелями и огромной толпой родственников, друзей и просто зевак, которые с раннего утра собрались возле дома новобрачной. Но самое главное – она наконец предстала перед взволнованным женихом.

Горделиво вскинув голову, девушка посмотрела на Клавдия и вспомнила, что уже видела его в театре и во дворце, но тогда не обратила на него внимания. Однако сегодня Клавдий в белоснежной тоге с пурпурной каймой выглядел не таким уж убогим и даже казался моложе своих лет. Пять с лишним метров дорогой ткани, источавшей тонкий аромат изысканных благовоний и ниспадавшей красиво уложенными складками, скрывали его хромоту, узкие плечи и согбенную спину. На волосах жениха, начесанных на лоб, искрился обруч с драгоценными камнями.

Присев рядом с Клавдием, невеста грациозно подала жениху краешек своей фаты. Тот уверенно поднял ее, и вдвоем под свадебным покрывалом они разломили лепешку и съели по кусочку, как велел старинный обычай.

Брак начался счастливо, что и предрекли жрецы, принесшие в атриуме в день бракосочетания в жертву богам овцу. Клавдий был неутомим в постели, Мессалина же благосклонно принимала его ласки. Однако семейная идиллия продолжалась недолго.

Судьба забросила Мессалину в императорский дворец, где происходили страшные события. Одно дело – с замиранием сердца слушать рассказы о Калигуле, совсем другое – жить при его дворе. Мессалина, правда, не участвовала в диких оргиях и жутких развлечениях императора. Избежать соперничества с женой Калигулы Цезонией и присутствия на императорских пирах ей удалось благодаря двум последовавшим одна за другой беременностям. Но больше всего ей помог Клавдий, научивший жену быть неприметной и вовремя уходить в тень.

Мессалине, разумеется, не нравилась такая жизнь, но она понимала, что пока лучше подстраиваться под мужа. Она издали наблюдала за играми льстецов, которые часто выдавали себя жестом или словом, подслушивала сплетни, выведывала, кто их распускает. Она все понимала, все впитывала, всему училась – и ничто ее не удивляло и не пугало.

Прежде всего она усвоила главное правило придворной жизни: именем императора можно было узаконить любое злодеяние, даже преступление. В будущем Мессалина сумеет воспользоваться этим уроком, дабы обеспечить себе всемогущество и неприкосновенность.

…А тем временем назревали события, которые вскоре должны были изменить жизнь Клавдия и Мессалины.

Однажды на выходе из театра Калигулу остановили сенаторы. Один из них внезапно нанес императору удар мечом по голове – но клинок соскользнул, и Калигула закричал. Ему немедленно зажали рот, заломили руки, и десяток мечей пронзили его грудь…

Клавдий дожил до своих лет исключительно благодаря уму и особому чутью. Он – последний отпрыск некогда могущественной династии Юлиев-Клавдиев – как никто другой понимал, что неугоден многим. Услышав об убийстве Калигулы, Клавдий в панике спрятался за пологом в самой дальней комнате дворца. Он даже не попытался спасти ни жену, которая ждала второго ребенка, ни годовалую дочь Октавию.

Мессалина видела, как убегал Клавдий, слышала грохот дверей. Вскоре эхо неровных шагов мужа угасло в зловещей тишине. Молодой женщине стало страшно. Она уже знала, что заговорщики убили Цезонию, не пощадили даже малолетнюю Друзиллу…

Но вдруг раздались крики, а затем и здравицы:

– Да здравствует Клавдий!

– Да здравствует император!

– Слава божественному Клавдию!

Несчастного заику нашел и вытащил из укрытия преторианец, человек, который знал одно: Клавдий – брат великого, незабвенного Германика, любимца римских воинов.

Мессалина хотела быть императрицей, и потому, подойдя к растерянному мужу, она прошипела сквозь стиснутые зубы:

– Горе тебе, если ты откажешься!

Клавдий, столько выстрадавший во время правления императора-деда, потом – императора-дяди и наконец – императора-племянника, согласно кивнул. Он решил попробовать, каково оказаться на вершине власти. Впрочем, выбора у него все равно не было.

И преторианцы на плечах внесли перепуганного Клавдия в свой лагерь.

Клавдию понравилось заниматься своей империей. В помощники себе он выбрал энергичных и образованных греков-вольноотпущенников, работавших когда-то у его матери, а потом во дворце Калигулы. Были среди них Нарцисс, Паллант и Полибий, сыгравшие затем заметную роль в судьбе Мессалины.

На втором году супружества императрица родила сына Британника.

Юная мать была само очарование. Целых два года она изображала счастливую супругу, была довольна собой, ей нравилось обожание придворных…

Но однажды Мессалине вдруг все опротивело, и муж – в первую очередь. Ей были нужны новые эмоции и переживания. Она начала мечтать об утонченных развлечениях. Пока для удовлетворения ее темперамента было достаточно внимания мужчины средних лет, и она обратила взор на Аппия Силана – сенатора и искусного дипломата…

Так развернулась жестокая интрига, положившая начало разрыву между Мессалиной и ее матерью Домицией Лепидой, успевшей уже овдоветь.

Мессалина, сыграв роль свахи, устроила брак матери и Силана, но отчим не захотел смириться с бесстыдными предложениями падчерицы и однажды пожаловался жене на поведение Мессалины.

Домиция Лепида, покраснев от стыда, вынуждена была признаться:

– Мессалина хочет, чтобы я убедила тебя проводить ночи с нею…

Однако Силан, хоть и знал, что рисковал головой, не уступил домогательствам императрицы, которая, уязвленная обидным отказом, поклялась ему отомстить.

Мессалина сговорилась с Нарциссом – всемогущим секретарем Клавдия, – и они вместе составили план убийства Силана. Под предлогом покушения на императора Силана схватили и немедленно казнили, не позволив ему оправдаться.

Итак, Мессалина впервые послала на смерть человека, виновного лишь в том, что он отверг ее любовь. После этого случая она перестала видеться с матерью.

И все же убийство Силана на некоторое время нарушило покой Мессалины: ведь несчастный нравился ей, и к тому же она злоупотребила властью. Однако женщина быстро справилась с угрызениями совести. Красивая, очаровательная и бесстыдная, она решила завоевать как можно больше мужчин, но при этом предусмотрительно не отвергать и мужа.

Велико было число смельчаков, проведших кто ночь, а кто всего час в постели любвеобильной императрицы. От них требовалась немалая смелость: иметь дело с Мессалиной значило рисковать жизнью, ибо почти всех ее любовников ждала скорая смерть. Ни до, ни после в Риме не случалось стольких несварений желудка и загадочных падений в Тибр…

Но на злые языки не накинешь узду, и вскоре среди дворцовых слуг, красавцев-преторианцев и молодых патрициев поползли слухи, что миловаться с гремучей змеей безопаснее, чем с Мессалиной.

С тех пор любой, кто замечал в зеленых глазах могущественной развратницы намек на вожделение, тут же придумывал предлог, чтобы поскорее покинуть дворец: кто сказывался больным, кто ссылался на необходимость наведаться на виллу в Кампаньи, которой угрожало нашествие саранчи, кто отправлялся выполнять срочный приказ императора, кто поспешно отбывал куда-нибудь подальше – даже на Рейн… На глаза Мессалине не боялись попадаться только старики и женщины.

Лишенная радостей жизни, раздраженная, императрица злилась, не находя нового любовника, пока однажды говорливая Мирталия не поведала своей госпоже о нескольких часах счастья, которые подарил ей лодочник с Тибра. Рассказ юной гречанки подстегнул воображение Мессалины, и она без колебаний предприняла первую прогулку в Субуру.

Посещения каморки, занавешенной грязной тряпкой с дырками для подглядывания, повторялись снова и снова. Зловонная Субура, преподносившая встречи с бесчисленными мужчинами, влекла ее все сильнее. Когда Клавдий во главе своих легионов отправился покорять Британию, его супруга стала покидать дворец каждую ночь, чтобы наслаждаться ласками лодочников, гладиаторов и воров.

Мирталия, всякий раз дрожавшая от страха, считала свою госпожу безумной и приносила жертвы всем богам Олимпа, молясь, чтобы ужасный секрет никогда не раскрылся.

Но напрасно она расходовала сестерции, желая умилостивить богов: о том, чем занималась по ночам Мессалина, уже давно знал Нарцисс. И вовсе не императрица открыла ему свою тайну.

Обладавший глубокими знаниями и острым умом Нарцисс, давая дельные советы Клавдию, вскоре стал незаменимым помощником императора. Могущественный вольноотпущенник, столь искусно избавившийся от Силана (человека весьма образованного, возвышение которого могло помешать стремительной карьере самого Нарцисса), создал целую сеть соглядатаев и доносчиков. Рано или поздно до него должен был дойти слух о темпераментной Лициске, самой известной шлюхе в Субуре. Решив, что подобную особу было бы полезно использовать, Нарцисс отправил к ней переодетого слугу. Тот вернулся бледный как полотно и, обливаясь холодным потом, сообщил своему господину, что, несмотря на светлый парик и густой слой белил на лице, он узнал в Лициске Мессалину.

Новость была столь же неожиданной, сколь и бесценной. Первым делом Нарцисс позаботился о том, чтобы остаться единственным человеком, узнавшим тайну императрицы. В тот же день незадачливый слуга споткнулся и упал с лестницы, да так неудачно, что свернул себе шею, а порочащие Мессалину сведения были упрятаны в недра секретарского архива. До поры до времени, разумеется…

Но с некоторых пор Лициска все реже заглядывала в притон, а потом и вовсе перестала показываться в Субуре. Видимо, ей наскучило посещать улицу проституток…

Внизу, на арене, лежали изуродованные трупы и громко стонали раненые. Сладковатый запах свежей крови щекотал ноздри, возбуждая зрителей.

– Бей его! Кончай! – вопил Клавдий, размахивая руками.

Сидящая рядом Мессалина делала вид, что ее очень занимают бои гладиаторов. Она хлопала в ладоши, кричала и опускала вниз большой палец, требуя смерти побежденного. Но все чаще ее взгляд останавливался на соседней трибуне, где вместе с друзьями сидел молодой белокурый красавец, не спускавший глаз с арены.

Гай Силий, самый красивый мужчина в Риме, занимал блестящее положение в обществе: он стал уже почетным консулом, хотя на эту должность назначали только по достижении сорока трех лет. Однако бывают же исключения из правил!

Почувствовав чей-то пристальный взгляд, молодой человек обернулся – и тут же по его спине пробежал холодок. Силий испугался.

– Берегись, ты понравился императрице, – предостерег консула один из его друзей.

– Пусть боги берегут меня, – отшутился Силий.

Мессалина, вся в золотых украшениях, очаровательная в своем белом одеянии с наброшенной поверх великолепной накидкой зеленого переливчатого шелка, яркими вспышками света отражавшего солнечные лучи, смеялась и говорила подругам:

– Поспорим, что он опять обернется?

И Силий обернулся и впервые встретился глазами со взглядом императрицы. Оба вдруг почувствовали себя так, словно одни очутились в этом огромном цирке: окружающие будто куда-то исчезли. Силию не доводилось еще видеть женщину, которая была бы так зовуще привлекательна и вместе с тем так естественна, как юная императрица. Каждое ее движение было исполнено грации. Что бы она ни делала, все у нее получалось так изящно, что смотреть на нее было одно удовольствие. Его влекла к Мессалине какая-то необъяснимая сила, и он застыл на месте, пожирая ее глазами и осыпая в мыслях поцелуями…

У выхода молодого консула поджидал слуга с приглашением на ужин во дворце.

Юния, жена Силия, близкая подруга Агриппины, племянницы Клавдия, люто ненавидела Мессалину. Узнав о приглашении, она тихо сказала мужу:

– Смотри, Силий. Ты знаешь, скольких она погубила…

– Но это всего лишь приглашение на ужин, – пробормотал консул.

– Поступай как считаешь нужным, но потом не говори, что я тебя не предупреждала, – зло бросила Юния и ушла в свои покои.

Силий пожал плечами, безуспешно пытаясь скрыть замешательство. С наступлением сумерек он все же отправился на Палатин.

В зале дворца его ждала одна только императрица. Ужин был великолепен, и тихая музыка совсем не мешала беседе. Юные рабы дивной красоты, с завитыми волосами и блестящими глазами, бесшумно сновали по залу, меняя блюда на столе. Сначала подали салат из зелени с крутыми яйцами, затем – пудинг из крапивы и абрикосы, запеченные с мятой. Пригубив вино с привкусом мирта, Силий отведал голубей, фаршированных отрубями, и морского окуня с сыром. Виночерпий почтительно посоветовал ему попробовать красного формийского и лишь после этого приступать к устрицам с Лукринского озера и лакомиться желе из козьего молока…

Исход вечера был давно предрешен, но императрица ощущала какую-то странную неловкость. Пока Мессалина ждала Силия, ей казалось, что она сгорает от желания, но, оказавшись с ним наедине, женщина вдруг испугалась совершить неверный шаг. Прежде она всегда полагалась на свои чувства, однако на этот раз опасалась, что безоглядная страсть может отпугнуть любовника, а чувственность показаться вульгарной. Кончиками пальцев она легонько провела по руке мужчины. Этой малости оказалось довольно, чтобы внезапная дрожь сотрясла все его тело. Переполненный желанием, Силий судорожно вздохнул.