Текст книги "Сын Авроры"

Жюльетта Бенцони
Сын Авроры

Посвящается Мари-Клер Повельс, чья милая родственница оказала маршалу Морицу Саксонскому небезызвестные «милости», что кровно породнило ее с самой Жорж Санд[1]1
  Мориц Саксонский имел множество любовниц. Одна из них, Мария Рэнто де Веррьер (1730–1775), родила на свет дочь, которая, в свою очередь, стала бабушкой писательницы Жорж Санд. (Здесь и далее, за исключением специально оговоренных случаев, примечания переводчика.)


[Закрыть].

Часть первая
«Милый маленький Бастард…»
1697 год

Глава I
Дамы Кведлинбурга

«Помилуйте!» – подумала Аврора, когда ее, в полнейшем смятении, препроводили в кабинет на встречу с аббатисой. «И зачем я только сюда пришла? Эта женщина меня даже не ждала!»

Ей и впрямь были не рады, о чем вполне красноречиво свидетельствовало отстраненное выражение лица княгини Анны-Доротеи Саксен-Веймарской[2]2
  Анна-Доротея Саксен-Веймарская (1657–1704) – дочь герцога Иоанна-Эрнста II Саксен-Веймарского и Кристины-Елизаветы Голштейн-Зонденбургской.


[Закрыть], которая в то время управляла резиденцией светских канонисс[3]3
  Канонисса – название штатных монахинь женского католического монастыря, преимущественно тех, которые заведуют, под руководством и по поручению аббатисы, какой-нибудь частью монастырского хозяйства и управления, в особенности уходом за больными в больницах монастыря, обучением в монастырских школах, раздачей милостыни и т. п. Светская канонисса – это монахиня, не отказавшаяся от собственного «светского» капитала (точнее – самостоятельно управляющая им).


[Закрыть] в Кведлинбурге. Госпожа аббатиса обладала удивительной для своих зрелых лет жизненной энергией, а вкупе с благородным происхождением это давало ей право открыто демонстрировать свое отношение к окружающим, пусть даже и негативное. Однако же ее безупречное воспитание позволяло ей несколько сгладить эффект презрительного удивления, выдаваемый лишь слегка приподнятой бровью:

– Вы утверждаете, господин фон Бехлинг, что Его курфюрстская светлость князь Фридрих Август оказал мне большую честь, в письменной форме оповестив меня о прибытии графини фон Кенигсмарк?

Внимание аббатисы переключилось на бывшего канцлера Саксонии, чье лицо, носившее явные следы весьма близкого знакомства с «божественной бутылкой», вдруг покраснело и стало такого же цвета, как и перья на его шляпе.

– Ну, разумеется, Ваше высокопреподобие! И у меня есть кое-что, что позволит разъяснить все наши вопросы.

Дрожащей рукой Бехлинг извлек из кармана письмо с личной печатью Его Высочества и с поклоном передал его аббатисе. Та поспешно вскрыла его и, нацепив очки, принялась внимательно изучать содержимое, в то время как Бехлинг, будучи в явной растерянности, посмотрел на Аврору беспокойным, затравленным взглядом. Она ответила ему лукавой улыбкой: ситуация начинала ее забавлять, даже несмотря на то, что спесь приходилось поумерить. Она и впрямь чувствовала, что все закончится ровно так, как она себе и представляла, покидая Гослар: скорым и беспрепятственным возвращением в Дрезден.

Прошло около года с тех пор, как она уехала из Дрездена в Гарц, где родила сына, отцом которого стал князь-курфюрст Фридрих Август Саксонский[4]4
  Фридрих Август Саксонский (1670–1733) – князь-курфюрст Саксонии, а с 1697 г. – король Польши.


[Закрыть]. Он был настолько от нее без ума, что готов был даже пойти на развод и сделать любимую фаворитку своей женой. И все действительно случилось бы именно так, если бы его законная супруга – боязливая и нерешительная Кристина Эберхардина фон Бранденбург[5]5
  Кристина Эберхардина фон Бранденбург-Байройтская (1671–1727) – дочь Кристиана II фон Бранденбург-Байройтского и Софии-Луизы Вюртембергской.


[Закрыть] – не забеременела практически одновременно с Авророй. Разумеется, любовникам необходимо было расстаться. В довершение ко всему, князю, во главе десятитысячной армии, необходимо было срочно отбыть в Вену, куда его вызвал император. Последний нуждался в поддержке в своей бесконечной войне с турками, захватившими к тому времени большую часть Венгрии. Тогда Аврора добровольно согласилась на ссылку, рассчитывая, что она не будет долгой, хотя ее изгнание оказалось слишком похожим на тюремное заключение. Разница состояла лишь в том, что вместо холодной темницы ей были предоставлены уютные апартаменты Генриха Кристофа Винкеля, бургомистра Гослара. Однако факт оставался фактом: покидать это милое место ей было запрещено…

Роды были сложными и крайне болезненными, однако результат оправдал все ожидания: Аврора с первого же взгляда полюбила своего очаровательного малыша и назвала его Морицем. Увы, на исходе третьей недели ей пришлось с ним расстаться, дабы тот не попался в руки графа фон Флемминга[6]6
  Граф Якоб-Генрих фон Флемминг (1667–1728) – фельдмаршал и премьер-министр курфюрста Саксонии Фридриха Августа.


[Закрыть], канцлера, который, в отсутствие князя заправлял всеми делами в Дрездене. С Божьей помощью своевременно проинформированной Авроре удалось переправить сына в Гамбург, вольный город, где у Кенигсмарков было свое имение. Однако за это ей пришлось заплатить немалую цену: о возвращении в Дрезден теперь не могло быть и речи, к тому же с тех пор она находилась под пристальным наблюдением людей Флемминга. И вдруг, накануне, к ней как гром среди ясного неба заявился бывший канцлер фон Бехлинг (которого Аврора всегда была склонна считать скорее другом, чем врагом) – и не просто так, а в королевской карете! Неужели она, наконец, получит долгожданную свободу?

Но вскоре все надежды рухнули: Аврору привезли не в Дрезден, не в Гарц, а к Кведлинбургским канониссам, где ей суждено было стать настоятельницей, причем, как говорилось в письме Фридриха Августа, не просто так, а «по его личной просьбе»…

Это стало страшным потрясением для Авроры. В сложившейся ситуации даже тот факт, что богослужение в знаменитой обители канонисс считалось большой честью, было весьма слабым утешением. Канониссами могли стать только самые благородные женщины и девушки дворянских кровей, а статуса аббатисы и вовсе удостаивались лишь княгини, что позволяло им принимать участие в епископской ассамблее. Кроме того, канонисс сложно было назвать затворницами: они вели вполне светскую жизнь, могли сами распоряжаться своим временем и даже отлучаться из монастыря. К тому же все монахини, за исключением аббатисы и настоятельницы, были вправе нарушать обеты и выходить замуж.

Размышляя об этом по дороге в монастырь, Аврора почти поверила в то, что все будет не так уж и плохо, однако знакомство с аббатисой расставило все по своим местам. Молодая женщина дорого бы заплатила, чтобы забыть эту нелепую сцену как страшный сон!

Окончив чтение, преподобная мать Анна-Доротея положила письмо перед собой на письменный стол, и ее губы тронула легкая тень хитроватой усмешки:

– Похоже, предыдущее письмо Его курфюрстской светлости где-то затерялось… Равно как и мой предполагаемый ответ. Что же, князь мне пишет так, будто ничего особенного не произошло. Думаю, этим и следует ограничиться.

– Что вы имеете в виду, Ваше высокопреподобие? – осведомился заметно приободрившийся Бехлинг.

– О, все очень просто. Графиня фон Кенигсмарк станет одной из нас. Ее дворянский титул и прославленная фамилия дают ей на это полное право… Не говоря уже о воле Его курфюрстской светлости, который высказался на сей счет весьма недвусмысленно. Став полноправным членом нашего капитула, она сможет получать доход с церковного имущества, а также ей передадут в личное пользование дом, который она будет покидать исключительно по собственному желанию и где сможет принимать друзей или родственников. Нужно будет соблюдать всего лишь одно условие: лица мужского пола обязательно должны будут уйти до вечернего закрытия наших ворот. С завтрашнего же дня начнется церемония ее посвящения, тут, я уверена, все пройдет гладко. Однако, что касается должности настоятельницы… тут есть некоторые сложности.

– Но как же так? Монсеньор хочет, чтобы…

– Исключено! В этой области он распоряжаться не в праве. Приорство имеет выборную структуру, и для того, чтобы быть выбранной настоятельницей, необходимо собрать две трети голосов. Нашей новоиспеченной сестре надлежит предложить свою кандидатуру на этот пост в установленном порядке.

Последние слова аббатиса произнесла решительно и резко, а по тому, как она поднялась, вывод напрашивался сам собой: аудиенция была окончена. Впрочем, у пожилого дворянина, похоже, имелись еще кое-какие вопросы:

– Могу я хотя бы спросить, вакантно ли еще место настоятельницы?

– Разумеется. Избрание моей правой руки, которая придет на смену любимой нами сестре Лихтенберг, не должно совершаться впопыхах. От себя добавлю только, что у нас уже есть три кандидатки на этот пост, причем все – дамы в высшей степени почтенные! – произнесла аббатиса, смерив бывшего канцлера взглядом, настолько тяжелым и жестким, что им впору было забивать гвозди.

После этих ее слов господин фон Бехлинг покорно умолк, однако Аврора при слове «почтенные» покраснела от досады. Все было ясно как Божий день: у нее не было ни единого шанса стать настоятельницей. Отныне ей следовало довольствоваться статусом обыкновенной пешки, что решительным образом шло вразрез с ее глубокой натурой и честолюбивым характером. Пришло время показать шипы.

– Обдумав ваше предложение, дорогой друг, – начала она дерзко, обращаясь к Бехлингу и словно не замечая аббатису, – я полагаю, мне придется отказаться от той чести, что мне оказывают. Будучи женщиной общительной, я на дух не переношу показного целомудрия и кричащей добродетели. Они отравляют мою жизнь! Пойдемте же!

С этими словами она продемонстрировала в сторону аббатисы небрежный намек на реверанс, но не успела сделать и пары шагов, как Анна-Доротея крепко ухватила ее за локоть:

– Об этом не может быть и речи! Несмотря на то что внутренний уклад монастыря следует своим собственным правилам, князь по-прежнему остается нашим сюзереном. И все мы должны ему подчиняться. Он хочет, чтобы вы стали канониссой, и вы ею станете!

– Но я не саксонка, а значит – не его подданная!

– Зато саксонец ваш сын! Вопрос закрыт, не правда ли? Ну же, – добавила она уже мягче, – вы ведь прекрасно понимаете, что ничего не добьетесь своим бунтарством…

– Но у меня нет религиозного призвания!

– К счастью, тут у нас нет ничего общего с католическими монастырями. Достаточно просто быть благочестивой христианкой… Господин фон Бехлинг, – проговорила она, не выпуская руки Авроры из своих цепких пальцев, – можете считать свою миссию выполненной. Прикажите выгрузить вещи графини и разместить ее приближенных…

– Со мной приехала лишь одна юная служанка…

– Вы сможете набрать себе прислугу позднее. А теперь вас проводят в ваши покои. Господин фон Бехлинг, извольте пройти в дом для гостей, он у нас всегда открыт. Завтра вы сможете присутствовать на церемонии облачения… А потом вам придется попрощаться.

Ответа не последовало. Аврора и Бехлинг вышли из комнаты и разошлись, каждый в свою сторону: она отправилась вслед за пожилой женщиной в черной робе и белом переднике, голову которой венчала внушительного вида белая шапочка; он же прошел в монастырскую гостиницу, следуя за старым слугой в серой ливрее, обшитой черными галунами… Они лишь кивнули друг другу в полнейшей тишине, не перекинувшись ни единым словом…

Теперь, когда Аврора знала наверняка, что ей придется здесь остаться, она решила как следует осмотреться. Ранее ей и в голову не приходила подобная мысль: на протяжении всего путешествия ее буквально обуревала ярость, а сам Кведлинбург она воспринимала не иначе как мимолетный, незначительный эпизод в своей жизни. Она вдруг поняла, что этот «монастырь» был особенным, а также осознала, почему попасть в это место считалось величайшей привилегией. Все потому, что это странное заведение лишь называлось монастырем! Это был настоящий дворец, чьи богатство и величие могли соперничать с прекраснейшими дворцовыми убранствами, которые Аврора только могла припомнить: Дрезден, Ганновер, Целле или же роскошное семейное гнездо Агатенбург, что под Штаде. Чего стоил один только кабинет аббатисы: великолепные занавеси из лилового бархата, расшитого серебряными нитями; потолок, отделанный позолоченными кессонами с гербами; эбеновая мебель, украшенная слоновой костью; и огромный пышный ковер, покрывавший гранитные плиты пола, – все это, несомненно, должно было поразить Аврору. Однако взгляд ее был прикован к величественной фигуре хозяйки помещения, источавшей холодную неприязнь…

Снаружи замок Кведлинбург Аврора заприметила еще в карете. Проезжая вдоль излучины реки Боде, молодая женщина мельком взглянула в направлении, указанном Бехлингом, и была поражена невероятными размерами крепости. На внушительной насыпи высились каменные стены, а за ними располагался холм, похожий на большой муравейник, сплошь облепленный разномастными зданиями. Вершину холма, под хмурым, мертвенно-бледным небом, венчала прелестная церковь, выстроенная в романском стиле. В большинстве построек, выполненных еще в XI веке, отчетливо чувствовалась рука создателя, императора Генриха Птицелова[7]7
  Генрих I Птицелов (876–936) – герцог Саксонии с 912 г., с 919 г. – первый король Восточно-Франкского королевства (Германии) из Саксонской династии.


[Закрыть]. Тяжелые, свинцовые облака отбрасывали причудливые тени на жизнерадостную терракотовую черепицу зданий, но Аврора вдруг отчего-то почувствовала страшную тоску. Ей захотелось немедленно бежать из этого места, и она поклялась себе, что исполнит задуманное при первой же возможности…

Однако позднее, плетясь за пожилой монахиней, она отметила про себя, что замок, суровый снаружи, имеет поразительное сходство с экзотическим фруктом, какой обычно подают к княжескому столу. Подобно тому, как колючки и шипы укрывают нежную, сладкую сердцевину, за древними крепостными стенами располагались изящные здания эпохи Возрождения, прекрасная часовня и совершенно невероятный сад, цветы в котором только и ждали лучика солнца, чтобы распуститься.

Поднявшись, наконец, на второй этаж, сопровождающая Аврору дама, которая в действительности оказалась светской гувернанткой по имени Гертруда, открыла дверь в спальню и пригласила ее пройти внутрь. Посреди просторной, светлой комнаты с белыми гардинами и синим ковром, в окружении коробок и узлов с вещами сидела Юта в своей извечной накидке. Голова ее была опущена, а весь вид выражал крайнюю степень удрученности…

– Эй, девочка, – окликнула ее Гертруда, – что это вы там высиживаете? Разве не должны вы сейчас распаковывать вещи, которые могут потребоваться вашей хозяйке этим вечером?

Взгляд девушки прояснился, она медленно поднялась:

– Мы будем здесь жить? – спросила она, взглянув на Аврору и чуть не плача.

Аврора не смогла сдержать улыбку: покидая Гослар, Юта, так же как и сама графиня, полагала, что им будет дозволено явиться к королевскому двору. Нетрудно было вообразить всю степень ее разочарования. Однако Гертруда быстро все расставила по местам:

– Эта комната предоставлена вам только на эту ночь. Завтра, во время церемонии облачения твоей хозяйки, ты сможешь отнести ее вещи в специально подготовленные личные покои…

Слушая ее краем уха, Аврора вдруг заметила в комнате два сундука, обтянутых кожей, которые она оставила в Дрездене перед отъездом в Гарц.

– Как они здесь оказались? – спросила она, жестом указывая на сундуки.

– Не могу сказать, госпожа графиня, – ответила Гертруда. – Но их доставили тем же экипажем, что и вас.

– Откройте их! Я хочу знать, что внутри!

В первом сундуке лежало несколько платьев из ее гардероба, во втором их было всего два: один наряд из белого сатина, расшитого жемчугом, к которому прилагалась дорогая вуаль из мехельнского кружева. Второе платье было из плотного черного шелка, с коротким шлейфом и рукавами, подбитыми горностаем. Этот строгий, но вместе с тем изысканный туалет дополнял накрахмаленный муслиновый воротник-фреза – точная копия того, что носила аббатиса, с той лишь разницей, что ее воротник был фиолетовый. Гертруда поспешила объяснить: на церемонию облачения, в церковь, госпожа фон Кенигсмарк должна явиться в свадебном (то есть в белом) платье, а затем, по завершении обряда, ей нужно будет переодеться в черное и носить традиционный монашеский головной убор…

Острая вспышка ярости заставила лицо молодой женщины вспыхнуть. Очевидно, в Дрездене за нее уже все решили, не оставив ей ни малейшего права на выбор…

– Здесь есть еще кое-что, – промолвила Гертруда, протягивая ей конверт, – я обнаружила его здесь, под платьем.

В сердце Авроры затеплилась надежда, что это могло быть письмо от ее сестры, Амалии-Вильгельмины, графини фон Левенгаупт[8]8
  Амалия-Вильгельмина фон Левенгаупт (урожденная Кенигсмарк) (1662–1728) – старшая сестра Авроры фон Кенигсмарк. Была замужем за графом Фридрихом фон Левенгауптом.


[Закрыть], с которой она не виделась с самого отъезда из Гослара. Им не только запретили встречаться, но даже пресекали любую возможность переписки. Увы, конверт был без обратного адреса, а символ на зеленом сургуче – коронованная чайка – был ей незнаком. Аврора поспешно вскрыла конверт, и из груди ее вырвался возглас удивления: это было письмо от вдовствующей княгини, матери Фридриха Августа. Аврора уже не раз находила подтверждение тому, что под оболочкой черствости и отрешенности княгиня прятала чуткое, любящее сердце. Может быть, она сможет ей помочь?!

«Милое мое дитя, я пишу эти строки с одной только целью: по возможности смирить тот бунтарский дух, что я в Вас безошибочно угадываю. Это я попросила моего сына открыть перед Вами врата Кведлинбурга. Сам он планировал выдать вас замуж за одного барона, богатого и родовитого. Однако в сложившихся обстоятельствах совершенно необходимо, чтобы мать прелестного малыша имела в Саксонии не только высокое положение, но и некоторую свободу. На мой взгляд, статус канониссы является самым приятным, поскольку Вы не будете скованы в своих действиях, с условием, разумеется, что Ваши поступки не будут идти совсем уж вразрез с догматами Церкви. Кроме того, место среди канонисс обеспечит Вас необходимым жильем, которое придется как нельзя кстати, в том случае, если Вы более не сможете рассчитывать на милости князя. Кстати говоря, некоторые только об этом и пекутся… Прошу Вас со спокойным сердцем принять мое предложение. Ваш дом в Дрездене, равно как и Ваши друзья, по-прежнему останутся с Вами. Мне бы очень хотелось прислать в монастырь Вашу сестру, которой Вам, должно быть, очень не хватает, однако госпожа фон Левенгаупт в данный момент задержалась в Гамбурге, сраженная каким-то недугом. Впрочем, уверяю, болезнь не серьезная, Вашей сестре просто надо соблюдать постельный режим и избегать длительных переездов. Так что не терзайте себя напрасно. Зато теперь Вы можете писать кому угодно и что угодно, однако будьте осторожны: за некоторыми посыльными нужен глаз да глаз… Наконец, как только Бехлинг вернется, я тотчас же прикажу отправить в Кведлинбург Вашу карету, а вместе с ней и прислугу, в которой Вы, вероятно, будете нуждаться. Анна София»[9]9
  Анна София Датская и Норвежская (1647–1717) – мать Фридриха Августа Саксонского по прозвищу «Сильный».


[Закрыть].

В это время Гертруда покончила с распаковкой белого платья, передала его Юте и вдруг озадаченно уставилась на черное. Аврора перехватила этот взгляд и спросила:

– Ну? Что-то не так?

– Нет-нет, разве что мне следует немедленно оповестить о том, что вы привезли свое платье и в нашем, приготовленном для вас, не нуждаетесь. Понимаете, дамы редко привозят к нам свои гардеробы, и я не уверена, что это…

– Что это соответствует местным стандартам?! Тогда не забудьте сообщить вашему начальству, что это платье – подарок Ее Королевского Сиятельства, вдовствующей княгини Анны Софии.

Гувернантка удалилась, сообщив, что скоро вернется с ужином. Аврора и Юта остались одни. Молодая служанка по-прежнему тоскливо озиралась по сторонам.

– Это ужасно! – наконец воскликнула она. В ее глазах снова блестели слезы. – Мы и впрямь здесь останемся, и мне придется стать монашенкой?..

– О боже, какая же ты глупая! – проворчала Аврора, удовлетворенная, впрочем, тем, что может отыграться на этой плаксе. – Канониссой буду я, ты же так и останешься моей камеристкой, не более и не менее. Все дамы здесь обзаводятся прислугой, но если тебе такой расклад не по душе, я отправлю тебя обратно в Гослар, раз уж все равно могу вызвать из Дрездена столько служанок, сколько потребуется! Тебе решать, однако поторопись! Нет, ну что за дуреха!

– О, нет, я не хочу возвращаться домой, но если госпоже графине угодно попутешествовать…

Аврора с возрастающим сожалением подумала о Фатиме – турецкой рабыне, которую ей когда-то подарил Фридрих Август и чьи многочисленные таланты были поистине неоценимы. К примеру, она все понимала с полуслова – как жаль, что она ее, скорее всего, больше никогда не увидит: Фатима смотрелась бы в религиозной общине слишком уж экзотично!

– Ну, ладно, время покажет! – воскликнула она, чувствуя подступающую усталость. – А пока приготовь мне все, что необходимо для вечернего туалета. Я порядком запылилась в дороге. Потом ты поужинаешь со мной, и мы ляжем спать. Я очень устала!

Это было не просто некое абстрактное утверждение. Двадцать лье[10]10
  Лье – старинная французская единица измерения расстояния. Сухопутное лье было равно 4445 метрам, морское – 5557 метрам, а почтовое – 3898 метрам.


[Закрыть], что Аврора провела в дороге, в отчаянии вынашивая планы о побеге, не прошли бесследно. К тому же ей необходимы были тишина и покой, требовалось тщательно все взвесить и продумать: как ей жить дальше, как добиться лучшего будущего для себя, но в особенности, конечно же, для своего сына. Однако Авроре так и не удалось собраться с мыслями. Всякий раз, как она пыталась сосредоточиться, перед ней возникал образ ее младенца. Сейчас ему уже должно было исполниться полгода, и – Господи, Боже! – как же ей хотелось его увидеть, хотя бы одним глазком. Она знала, что не сможет долго противиться этому чувству: оно было сильнее нее и буквально выжигало Аврору изнутри. Кое-как ей все же удалось забыться, но сон ее был прерывистый и неспокойный…

Рано утром ее разбудил звон колокола, а немного позднее в комнату торжественно вплыла Гертруда в сопровождении служанок, полная решимости приготовить «новенькую» к предстоящей церемонии. Сначала Аврору помыли. Затем ее восхитительные черные волосы тщательно расчесали, заплели в косы и красиво уложили вокруг головы. Вся процедура была проделана предельно аккуратно, с глубочайшим почтением, однако служанки при этом не обмолвились ни словом. Потом прелестную головку графини украсила тончайшая кружевная вуаль с букетиком белых роз, закрепленных длинными булавками. Затем настал черед сатинового платья, которое, безусловно, было очень к лицу Авроре и выглядело так, будто было совсем новым. Ах, как давно она не надевала праздничных платьев! Пожалуй, с тех самых пор, как она уехала из Дрездена: беременная женщина да к тому же еще и почти затворница вряд ли может похвастаться роскошным гардеробом! Наконец, стройные ножки графини оказались затянуты в белоснежные шелковые чулки, сверху закрепленные подвязками, а завершили туалет кремовые туфли на высоком каблуке. Она была так ослепительно прекрасна, что служанки даже позволили себе легкий вздох восхищения, который, впрочем, быстро угас под пристальным строгим взглядом Гертруды. Юта все это время стояла в стороне и завороженно следила за чудесным превращением своей хозяйки. С подобной церемонией она сталкивалась впервые и теперь впитывала все, как губка.

Как только туалет графини был завершен, Гертруда подала ей стакан воды. Церемония облачения восходила еще к стародавним рыцарским обычаям, когда к алтарю следовало обязательно явиться натощак… Авроре казалось, что эмоции, внезапно нахлынувшие на нее, сплелись в горле в тугой клубок, так что она ограничилась всего лишь одним глотком. Наконец, ей вручили длинные белые перчатки и Библию в черном кожаном переплете. Колокол зазвонил снова, но на этот раз перезвон звучал как-то по-особенному. Аврора вместе со своей небольшой процессией двинулась в сторону церкви, соединенной небольшим галерейным переходом с главным зданием аббатства.

Их встретила напыщенная, строгая дама в белоснежном шелковом платье со вставками из горностая. Рядом с ней стоял мальчик, в обязанности которого входило следить за тем, чтобы длинный шлейф дамы не волочился по земле. Женщина высокомерно улыбнулась:

– Я графиня Беатриса фон Мерзебург, и сегодня я имею честь познакомить вас со всеми благородными дамами, которые будут вас сопровождать.

Аврора сделала реверанс и улыбнулась:

– Иметь вас в качестве сопровождающей, графиня, – это большая честь для меня. Я вам очень признательна за то, что вы вызвались помочь мне…

– Я не вызывалась, сударыня, я получила приказ, – поправила ее строгая собеседница. – Возьмите меня за руку и пойдемте!

Двери церкви распахнулись, и женщины под оглушительные звуки фанфар вошли внутрь. Госпожа фон Мерзебург стиснула вмиг похолодевшую ладошку Авроры и подняла ее прямо перед собой. Так обе дамы, рука об руку, медленно прошествовали к клиросу, где по обе стороны каменного алтаря, украшенного восковыми свечами в бронзовых подсвечниках, возносилось звучное, мелодичное пение канонисс. Могло показаться, что поют ангелы, настолько прекрасны были их голоса, исполненные необычайной грации и изящества.

Канонисс было около двадцати, и все они, в одинаковых одеждах, сидели в боковых проходах. В цент– ре же, под сводчатой галереей, на возвышающейся кафедре, восседала аббатиса. Спадающие складки одеяний, в которые были облачены поющие канониссы, резко контрастировали с фигурой пастора, напряженно застывшего и скрестившего на груди руки. Его взгляд рассеянно блуждал под величественными сводами храма, выполненными в романском стиле, что были даже еще древнее, чем готические стрельчатые арки, венчавшие клирос. Когда пение стихло, пастор спросил:

– Кто стоит предо мной и стучит в двери Господни?

Спутница Авроры ответила:

– Заблудшая душа, Мария-Аврора графиня фон Кенигсмарк, которая хочет прожить тихую и спокойную жизнь в лоне нашей святой церкви.

– Чиста ли она сердцем и тверда волей, чтобы служить Богу?

На этот раз ответила сама Аврора:

– Чиста и тверда. С Божьей помощью…

Тогда пастор повернулся к аббатисе:

– Готов ли святой капитул принять в свои ряды новую сестру?

– Святой капитул готов принять ее, милостью Божией!

– В таком случае, начинайте церемонию!

Пока Аврора вместе с графиней фон Мерзебург продвигалась к старой ризнице[11]11
  Ризница (сакристия) – отдельное помещение при христианском храме для хранения облачения священников и церковной утвари. В нем же совершаются не только облачение, но и некоторые другие обряды. Месса начинается с торжественного выхода священников из ризницы, а после окончания мессы священники вновь уходят туда.


[Закрыть], где молодой женщине предстояло надеть церковное одеяние, канониссы запели новый псалом, по красоте своей ни в чем не уступавший предыдущему. Аврора уже слышала его раньше, но еще никто при ней не исполнял его с таким умением:

– Это великолепно! – прошептала она. – Как вы думаете, графиня, смогла бы я петь вместе с ними?

Орлиный взгляд дамы на мгновение смягчился.

– Вы любите музыку?

– Очень. Я играю на клавесине, на арфе, на гитаре… И я люблю петь, однако эти голоса, они просто восхитительны!

– Что ж, решать будет наша главная сестра по пению. В принципе, петь должны все. Если только голос не фальшивит. В этом случае вы просто будете делать вид, что поете: княгиня Анна-Доротея тщательно следит за тем, чтобы хор воспринимался как единое целое…

Беатриса фон Мерзебург и Гертруда помогли Авроре переодеться: белое сатиновое платье и кружевная вуаль сменились нарядом из плотного черного шелка, а горностаевая накидка довершила удивительное превращение.

– Это платье просто идеально! – тихо воскликнула графиня, и в ее голосе не было ни капли прежней язвительности. – Такое ощущение, что оно было сшито специально для вас!

– Так и есть. Ее Королевское Сиятельство Анна София приказали сшить его именно для меня, – ответила Аврора.

– Вот как? Что ж, я думаю, нам пора.

Новообращенную препроводили к хорам как раз в тот момент, когда канониссы допевали псалом. Аббатиса поднялась со своего кресла и приблизилась к Авроре. За ней неотступно следовал паж, бережно держащий в руках подушечку, на которой лежали золотой крест с лазурной лентой и легкий изящный головной убор из переплетенных белых муслиновых лент, сложенных бантом и скрепленных черными шпильками. Когда Аврора встала на колени, ей сначала торжественно надели убор (который она будет впоследствии носить лишь на службах), а затем – чеканную медаль с изображением креста и гербом аббатства (с которым ей будет суждено остаться навсегда). Пастор благословил ее, после чего молодую женщину усадили в большое резное кресло. На кафедру пастор возвращался под мелодичные звуки церковного гимна.

Для новоиспеченной канониссы торжественная речь слилась в единый неразборчивый поток слов, и только драматический, преисполненный страшных подробностей, отрывок о страданиях в аду заблудших душ, свернувших с пути праведного, прозвучали для нее отчего-то четко и разборчиво… Когда громкий голос пастора вдруг вывел Аврору из оцепенения, она поняла, что слова о «спесивой грешнице, предавшейся всем мирским порокам, равно как и незаконной, пускай даже королевской, любви» были обращены именно к ней. Суть всего выступления сводилась к тому, чтобы Аврора «с чистым сердцем отринула всякие легкомысленные отношения и приняла дары Святого Духа и позволила вести себя до самого сияющего трона Господня!» Молодая женщина видела, что все взгляды присутствующих были устремлены на нее, и с горечью отметила, что в некоторых даже сквозила насмешка. По всей видимости, канониссы и пастор ожидали ее ответной реакции. Однако она сделала вид, что вся эта обличительная речь ее никоим образом не касается. Она раскрыла Библию, подавила легкий зевок, погрузилась в чтение… и отчетливо услышала, как кто-то негромко, по-доброму рассмеялся. Что ж, было похоже, здесь ее окружали не только враги!

Проповедь (если ее вообще можно так назвать) окончилась, после чего канониссы запели последний церковный гимн, и на этот раз Аврора пела вместе с хором. Затем они собрались все вместе и дружной процессией направились в покои к аббатисе. Анна-Доротея, княгиня Саксен-Веймарская, приказала приготовить ужин в честь новоприбывшей, где мадемуазель фон Кенигсмарк предстояло познакомиться со своими будущими приятельницами. Аббатиса сама решила познакомить новоиспеченную канониссу со своим окружением, а посему встретила молодую женщину у входа в просторную гостиную, где уже был накрыт роскошный стол. Во время знакомства от обилия имен у Авроры закружилась голова:

– Графиня Мария-Аврора фон Кенигсмарк… Графиня Мария фон Зальцведель! Графиня Мария-Аврора фон Кенигсмарк… Графиня Эрика фон Данненберг.

Дамы приветствовали ее церемонно, но не подавая руки. Взгляд их был холоден, а некоторые и вовсе отворачивались к вящему неудовольствию аббатисы. Аврора задавалась вопросом: куда же исчезло знаменитое христианское человеколюбие, которым обычно так славились религиозные общины? Для самой Авроры все было ясно как день: ни одна из этих дам не была ей рада!

С последними двумя канониссами все обернулось совсем плохо. Очевидно, они были здесь старшими, о чем красноречиво свидетельствовали их седые волосы. Первая, с орлиным носом и выдающимся подбородком, держалась настолько прямо и ровно, насколько только мог ей позволить ее невысокий рост. Вторая, будучи заметно выше, опиралась на трость с золотой рукоятью. Ее лицо хранило неоспоримые признаки былой красоты. Не успела аббатиса и рта раскрыть, как вдруг первая дама заявила:

– Не стоит, Ваше высокопреподобие! Ни я, ни княгиня не имеем ни малейшего желания общаться с этой… этой дамой! Со всем уважением мы напоминаем Вашему высокопреподобию, что дом этот, в крипте которого покоится сам император, со времен своего основания предназначался исключительно для дам, столь же благородных, сколь и благочестивых. Мы явились лишь для того, чтобы поприветствовать вас и сообщить, что не намерены сидеть с нею за одним столом.

Не дожидаясь ответа, обе дамы с достоинством удалились. Бледная как полотно, Аврора отважилась спросить:

– Кто они?

– Графиня фон Шварцбург и княгиня фон Гольштейн-Бек, – ответила Анна-Доротея, явно смущаясь. – Прошу вас простить их за эти слова. Говорить такое в священных стенах этого дома запрещено…