Текст книги "Психоанализ детских страхов"

Вечером в тот же день Ганс, когда его укладывают спать, мне говорит: «Послушай, знаешь, что я теперь буду делать? Теперь до десяти часов я еще буду разговаривать с Гретой, которая у меня в кровати. Мои дети всегда у меня в кровати. Ты мне можешь сказать, что это означает?» Так как он уже совсем сонный, я обещаю ему записать это завтра, и он засыпает.

Из предыдущих записей вытекает, что после своего возвращения из Гмундена Ганс все время фантазирует о своих «детях», ведет с ними беседы и т. д.[48]48
  Нет необходимости предполагать здесь у Ганса женскую черту – желание иметь детей. Поскольку свои самые счастливые переживания в детстве он испытал рядом с матерью, он повторяет их теперь в активной роли, при этом ему самому приходится играть мать.


[Закрыть]

26 апреля я его спрашиваю, почему он всегда говорит о своих детях.

Ганс. Почему? Потому что мне так хочется иметь детей, но я этого себе не хочу, я не хочу их иметь[49]49
  Это столь странное противоречие представляет собой противоречие между фантазией и действительностью – между «хотеть» и «иметь». Он знает, что в действительности он – ребенок и другие дети только мешали бы ему, в фантазии он – мать и ему нужны дети, с которыми он может повторить самим пережитые ласки.


[Закрыть].

Я. Ты всегда себе представлял, что Берта, Ольга и т. д. – твои дети?

Ганс. Да, Франц, Фриц, Пауль (его товарищ в Лайнце) и Лоди.

(Вымышленное имя, его любимица, о которой он чаще всего говорит. Подчеркну здесь, что личность Лоди появилась не сейчас, не с даты последнего объяснения, 24 апреля.)

Я. Кто эта Лоди? Она живет в Гмундене?

Ганс. Нет.

Я. А есть ли Лоди?

Ганс. Да, я ее знаю.

Я. Какую же?

Ганс. Ту, что у меня есть.

Я. А как она выглядит?

Ганс. Как? Черные глаза, черные волосы… я ее однажды встретил с Мариель (в Гмундене), когда я пошел в город.

(Когда я хочу узнать подробности, выясняется, что это выдумано[50]50
  Однако вполне может быть, что Ганс случайно встреченную девочку возвел в идеал, который, впрочем, по цвету глаз и волос уподоблен матери.


[Закрыть].)

Я. Значит, ты думал, что ты – мама?

Ганс. Я и в самом деле был мамой.

Я. Что же ты делал с детьми?

Ганс. Я их клал к себе спать, девочек и мальчиков.

Я. Каждый день?

Ганс. Ну конечно.

Я. Ты разговаривал с ними?

Ганс. Если не все дети умещались в постель, я клал некоторых на диван, а некоторых – в детскую коляску, а если оставались еще, я их нес на чердак и клал в ящик; там еще были дети, и я их положил в другой ящик.

Я. Значит, ящики аиста с детьми стояли на чердаке?

Ганс. Да.

Я. Когда у тебя появились дети? Ханна уже была на свете?

Ганс. Да, уже давно.

Я. А как ты думал, от кого ты получил детей?

Ганс. Ну, от меня[51]51
  Ганс не может ответить иначе, чем с позиции аутоэротизма.


[Закрыть].

Я. Но тогда ты еще не знал, что дети получаются от кого-то?

Ганс. Я думал, что их принес аист.

(Очевидно, ложь и отговорка[52]52
  Это – дети фантазии, то есть онанизма.


[Закрыть].)

Я. Вчера у тебя была Грета, но ведь ты уже знаешь, что мальчик не может иметь детей.

Ганс. Ну да, но я все-таки в это верю.

Я. Как тебе пришло в голову имя Лоди? Ведь так ни одну девочку не зовут. Может быть, Лотти?

Ганс. О нет, Лоди. Я не знаю, но ведь это все-таки красивое имя.

Я (шутя). Может, ты имеешь в виду Шоколоди?

Ганс (тут же). Нет, саффалоди…[53]53
  Саффалоди = сервелат. Моя жена любит рассказывать, что ее тетя всегда говорит «соффилоди». Возможно, он это слышал. [Примечание отца.]


[Закрыть] потому что я так люблю есть колбасу, салями тоже.

Я. Послушай, не выглядит ли саффалоди как люмпф?

Ганс. Да!

Я. А как выглядит люмпф?

Ганс. Он черный. Знаешь… (показывает на мои брови и усы) как это и это.

Я. А еще какой? Круглый, как саффалоди?

Ганс. Да.

Я. Когда ты сидел на горшке и выходил люмпф, ты думал, что получаешь ребенка?

Ганс (смеясь). Да, еще на улице… и здесь.

Я. Ты знаешь, как упали лошади в омнибусе? Ведь фургон выглядит как ящик с детьми, и когда черная лошадь упала, то это было…

Ганс (дополняя). Как когда получают детей.

Я. А что ты подумал, когда она произвела шум ногами?

Ганс. Ну, когда я не хочу сидеть на горшке и хочу играть, то тогда я произвожу такой шум ногами. (Он топает ногами.)

Поэтому его так интересовало, охотно или неохотно получают детей.

Ганс сегодня беспрестанно играет в ящики с поклажей, нагружает и разгружает их, хочет также иметь игрушечную телегу с такими ящиками. Во дворе главной таможни, напротив, его больше всего интересовали погрузка и разгрузка телег. Он и пугался сильнее всего, когда должна была отъехать нагруженная телега. «Лошади упадут»[54]54
  Не означает ли это «niederkommen» [это слово имеет два значения: разродиться, разрешиться от бремени и нисходить, спускаться. – Примеч. перев.] роды у женщины?


[Закрыть]. Двери главной таможни он называл «дырками» (первая, вторая, третья… дырка). Теперь он говорит «дырка в попке».

Страх исчез почти полностью, разве что Гансу хочется оставаться неподалеку от дома, чтобы иметь путь к отступлению, если он испугается. Но он уже никогда не вбегает в дом, всегда остается на улице. Как известно, его болезнь началась с того, что он в слезах вернулся с прогулки, а когда его во второй раз заставили идти гулять, он дошел только до станции городской железной дороги «Главная таможня», с которой еще виден наш дом. Во время родов жены он, разумеется, был разлучен с нею, и нынешняя тревога, мешающая ему удалиться от дома, соответствует тогдашней тоске по матери.

30 апреля. Поскольку Ганс опять играет со своими воображаемыми детьми, я ему говорю: «Как так? Твои дети все еще живы? Ведь ты знаешь, что у мальчика не бывает детей».

Ганс. Я это знаю. Раньше я был мамой, а теперь я папа.

Я. А кто мама этих детей?

Ганс. Ну, мама, а ты – дедушка.

Я. Значит, тебе хочется быть таким большим, как я, женатым на маме, а потом она должна родить детей?

Ганс. Да, хочется, а та, что живет в Лайнце (моя мать), тогда будет бабушкой.

Все хорошо заканчивается. Маленький Эдип нашел более удачное решение, чем предписанное судьбой. Вместо того чтобы отца устранить, он желает ему такого же счастья, какое он требует для себя; он производит его в дедушки и женит на его собственной матери.

1 мая Ганс днем приходит ко мне и говорит: «Знаешь что? Давай напишем кое-что для профессора».

Я. И что же?

Ганс. Перед обедом я со всеми моими детьми был в туалете. Сначала я сделал люмпф и пи-пи, а они смотрели. Потом я их посадил, и они сделали люмпф и пи-пи, а я вытер им попку бумажкой. Знаешь, почему? Потому что мне так хочется иметь детей; тогда я делал бы с ними все: водил бы их в туалет, подтирал попку, делал бы все, что делают с детьми.

После признания в этой фантазии едва ли можно оспаривать, что Ганс получает удовольствие, связанное с функциями испражнения.

После полудня он впервые отваживается пойти в городской парк. Из-за того, что было 1 мая, экипажей, которые прежде его пугали, на улице, пожалуй, меньше, чем обычно, но все же довольно много. Он очень горд своим достижением, и после полдника я должен с ним еще раз пойти в городской парк. По пути мы встречаем омнибус, который он мне показывает: «Смотри, повозка с ящиками аиста!» Когда на следующий день, как запланировано, он снова идет со мной в парк, болезнь можно считать излеченной.

Утром 2 мая приходит Ганс: «Послушай, о чем я сегодня подумал». Сначала он это забыл, а потом рассказывает мне со значительным сопротивлением: «Пришел водопроводчик и сначала клещами отнял у меня попку, а потом дал мне другую, а потом пипику. Он сказал: „Покажи попку“, и я должен был повернуться, и он отнял ее, а потом мне сказал: „Покажи пипику“».

Отец понимает характер фантазии-желания и ни минуты не сомневается в единственно допустимом толковании.

Я. Он дал тебе бо́льшую пипику и бо́льшую попку.

Ганс. Да!

Я. Как у папы, потому что тебе хочется быть папой.

Ганс. Да, и мне хочется тоже иметь такие же усы, как у тебя, и такие же волосы. (Показывает на волосы на моей груди.)

Толкование недавно рассказанной фантазии: «Пришел водопроводчик и отвинтил ванну, а потом воткнул мне в живот сверло» – корректируется следующим образом: большая ванна означает попку, сверло или отвертка, как уже было истолковано тогда, – пипику[55]55
  Наверное, можно добавить, что слово «сверло» [Bohrer] было выбрано не без связи со словом «родить» [geboren], рождение [Geburt]. Стало быть, ребенок не делает различия между «просверленным» [gebohrt] и «рожденным» [geboren]. Я принимаю это предположение, высказанное мне сведущим коллегой, но не могу сказать, имеется ли здесь более глубокая общая связь, или речь идет об использовании случайного созвучия в немецком [и английском] языке. Также и Прометей (Праманта) – создатель людей – в этимологическом отношении является «буравом». Ср.: Abraham, Traum und Mythus, 4-й выпуск журнала «Schriften zur angewandten Seelenkunde», 1909.


[Закрыть]. Эти фантазии идентичны. Открывается также новый подход к страху Ганса перед большой ванной, который, впрочем, уже ослабел. Ему неприятно, что его «попка» слишком маленькая для большой ванны.

В последующие дни мать постоянно выражает свою радость по поводу выздоровления малыша.

Дополнение, сделанное отцом неделю спустя.

Уважаемый профессор! Я хотел бы дополнить историю болезни Ганса следующим.

1. Ремиссия после первого разъяснения не была такой полной, как я, возможно, ее изобразил Правда, Ганс выходил на прогулку, но лишь под принуждением и с сильной тревогой. Однажды дошел со мной до станции «Главная таможня», откуда еще был виден наш дом, но дальше идти не захотел.

2. По поводу малинового сока и ружья [Schießgewehr]. Малиновый сок Ганс получает при запоре. Ганс часто путает слова «стрельба» [Schießen] и «испражнение» [Scheißen].

3. Когда Ганс стал спать отдельно от нас в своей собственной комнате, ему было примерно четыре года.

4. Некоторый остаток присутствует еще и теперь, но он выражается не в страхе, а в нормальной потребности задавать вопросы. В основном вопросы относятся к тому, из чего сделаны вещи (трамваи, машины и т. д.), кто делает вещи и т. д. Для большинства вопросов характерно то, что Ганс спрашивает, хотя он уже сам себе дал ответ. Он хочет только удостовериться. Однажды, когда он меня весьма утомил своими вопросами и я ему сказал: «Неужели ты думаешь, что я могу ответить на все твои вопросы?» – он мне сказал: «Ну, я думал, раз ты знал о лошади, то знаешь и это».

5. О болезни Ганс говорит больше исторически: «Тогда, когда у меня была „глупость“».

6. Нерастворенный остаток заключается в том, что Ганс ломает себе голову над вопросом: какое отношение имеет к ребенку отец, если над свет его производит мать? Это можно заключить из вопросов, таких как: «Правда, что я принадлежу и тебе?» (Он имеет в виду, что не только матери.) То, почему он мне принадлежит, ему не ясно. И наоборот, у меня нет прямого доказательства того, что он, как Вы полагаете, подглядел коитус родителей.

7. Наверное, при изложении следовало бы обратить больше внимания на интенсивность тревоги, иначе кто-нибудь скажет: «Если бы его как следует отшлепали, он бы давно уже ходил гулять».

В заключение добавлю: с последней фантазией Ганса была также преодолена тревога, происходящая от комплекса кастрации, ожидание неприятного обратилось в надежду на лучшее. Да, приходит врач, водопроводчик и т. п., отнимает пенис, но только для того, чтобы дать взамен больший. Впрочем, пусть наш маленький исследователь заблаговременно обретает опыт, что всякое знание фрагментарно и что на каждой ступени всегда сохраняется нерастворенный остаток.

III
Эпикриз

Теперь это наблюдение над развитием и разрешением фобии у пятилетнего мальчика я должен буду проверить в трех направлениях: во-первых, насколько оно подкрепляет утверждение, высказанное мной в «Трех очерках по теории сексуальности»; во-вторых, что оно может дать для понимания этой столь часто встречающейся формы болезни; в-третьих, что можно из него извлечь для объяснения душевной жизни ребенка и для критики наших воспитательных целей.

Мое впечатление сводится к тому, что картина детской сексуальной жизни, какой она выявляется из наблюдения над маленьким Гансом, весьма хорошо согласуется с описанием, которое я дал в моей «Теории сексуальности», основываясь на психоаналитических исследованиях взрослых людей. Но прежде чем приступить к прослеживанию деталей этого согласования, я должен покончить с двумя возражениями, которые выдвигаются против использования этого анализа. Первое гласит: маленький Ганс – это не нормальный ребенок, а как видно из следствия, то есть заболевания, он предрасположен к неврозу, маленький «дегенерат», и поэтому недопустимо переносить выводы, которые, возможно, действительны для него, на других, нормальных детей. Это возражение, поскольку оно не полностью упраздняет, а лишь ограничивает ценность наблюдения, я приму во внимание позже. Второе, более жесткое возражение будет гласить, что анализ ребенка его отцом, который приступает к работе, будучи заинтересованным в моих теоретических представлениях, исполненным моих предрассудков, вообще лишен объективной ценности. Само собой разумеется, ребенок в большой степени внушаем, быть может, особенно по отношению к отцу, как ни к одному другому человеку; ради отца он позволит навязать себе все что угодно в благодарность за то, что тот так много с ним занимается. Его высказывания не будут иметь доказательной силы, а то, что он производит в мыслях, фантазиях и сновидениях, разумеется, следовало в направлении, которое ему всеми средствами навязывали. Короче, все это снова «внушение», и разоблачить его у ребенка очень просто в сравнении со взрослым.

Странное дело; я могу вспомнить, как 22 года назад, когда я начал вмешиваться в спор научных мнений, с какой насмешкой было воспринято тогда старшим поколением неврологов и психиатров выдвижение тезиса о суггестии и ее воздействиях. С тех пор ситуация основательно изменилась; неудовольствие перешло в чересчур любезную услужливость, и случилось это не только благодаря влиянию, которое на протяжении этих десятилетий оказывали работы Льебо, Бернгейма и их учеников, но также и потому, что тем временем было совершено открытие, способное связать экономию мыслительной деятельности с применением модного термина «суггестия». Ведь никто не знает и никто не пытается узнать, что такое внушение, на чем оно основывается и когда оно возникает; достаточно того, что все неудобное в психической жизни можно называть «суггестия».

Я не разделяю популярного ныне мнения, что детские высказывания сплошь произвольны и ненадежны. Произвола вообще нет в психическом; ненадежность в высказываниях детей происходит от превосходящей силы их фантазии, подобно тому как ненадежность высказываний взрослых – от превосходящей силы их предубеждений. Обычно и ребенок также не лжет без причины, и в целом ему присуща бо́льшая склонность к любви к правде, чем у взрослых. Отвергнув все вместе сообщения нашего маленького Ганса, мы, несомненно, совершили бы по отношению к нему явную несправедливость; напротив, можно совершенно четко различить, где он лукавит или скрывает под давлением сопротивления, где он, сам ничего не решая, соглашается с отцом, что нельзя считать доказательством, и где он, избавленный от давления, фонтанируя, сообщает то, что является его внутренней правдой и что до сих пор он знал только один. Большей надежностью не отличаются и показания взрослых. Остается сожалеть, что никакое изложение психоанализа не может передать впечатлений, которые получаешь при его проведении, что окончательную убежденность можно передать только через переживание, но никогда через чтение. Но этот недостаток в той же мере присущ и анализам, проводимым со взрослыми.

Родители маленького Ганса изображают его как веселого, искреннего ребенка, и таким он, наверное, стал благодаря воспитанию, которое ему дали родители, которое, по существу, состояло в исключении наших обычных грехов воспитания. Пока в жизнерадостной наивности он мог производить свои исследования, не подозревая о происходящих из них конфликтах, он высказывался откровенно, и наблюдения, относящиеся ко времени до возникновения у него фобии, не подлежат никакому сомнению и возражению. В период болезни и во время анализа у него появляется несоответствие между тем, что он говорит, и тем, что думает, отчасти объясняющееся тем, что ему навязывается бессознательный материал, с которым он не может справиться сразу, отчасти – вследствие задержек содержательного характера, проистекающих из его отношения к родителям. Я утверждаю, что остаюсь беспристрастным, высказывая суждение, что и эти трудности оказались не бо́льшими, чем во многих других анализах, проведенных со взрослыми.

Правда, во время анализа ему приходится говорить многое из того, чего сам он сказать не может, приходится внушать ему мысли, относительно которых у него пока еще ничего не проявилось, приходится направлять его внимание в тех направлениях, где отец ожидает появления нового. Это ослабляет доказательную силу анализа; но так поступают всегда. Психоанализ представляет собой не лишенное тенденциозности научное исследование, а терапевтическое вмешательство; сам по себе он не хочет ничего доказать, он лишь стремится кое-что изменить. Каждый раз в психоанализе врач предоставляет пациенту ожидаемые сознательные представления, с помощью которых он должен быть способен распознать и понять бессознательное то в большем, то в более скромном объеме. В одних случаях требуется большее содействие, в других – меньшее. Без такой помощи никто не обходится. То, с чем можно справиться самостоятельно, – легкие расстройства, но никогда не невроз, который противопоставлен Я, словно инородное тело; чтобы его преодолеть, нужен другой человек, и насколько этот другой может помочь, настолько невроз излечим. Если же в сущности невроза заложено отворачиваться от «другого», что, по всей видимости, является характеристикой состояний, объединенных названием dementia praecox, то именно поэтому эти состояния, несмотря на наши усилия, неизлечимы. Тут нужно признаться, что ребенок из-за незначительного развития его интеллектуальных систем нуждается в особенно интенсивной поддержке. Однако то, что врач сообщает пациенту, опять-таки проистекает из аналитического опыта, и если благодаря такому врачебному вмешательству удается найти взаимосвязь патогенного материала и его упразднить, то это и в самом деле будет достаточно доказательным.

И все же наш маленький пациент также и во время анализа проявил достаточно самостоятельности, чтобы снять с него обвинение в «суггестии». Он, как и все дети, применяет свои детские сексуальные теории к своему материалу без всякого внешнего побуждения. Эти теории крайне далеки взрослому; более того, в данном случае я прямо-таки совершил упущение, не подготовив отца к тому, что путь к теме рождения должен вести через комплекс экскреции. То, что в результате моей небрежности стало неясной частью анализа, оказалось затем по крайней мере хорошим свидетельством подлинности и самостоятельности мыслительной работы Ганса. Он вдруг заинтересовался «люмпфом», тогда как якобы оказывавший внушение отец не мог понять, как он к этому пришел и что из этого выйдет. Столь же малое участие можно приписать отцу в развитии обеих фантазий о водопроводчике, которые исходят от приобретенного в раннем возрасте комплекса кастрации. Я должен признаться здесь в том, что из теоретического интереса полностью скрыл от отца ожидание этой взаимосвязи, чтобы не ослабить доказательной силы свидетельства, которое обычно можно получить лишь с огромным трудом.

При дальнейшем углублении в детали анализа появилось бы еще множество новых доказательств независимости нашего Ганса от «суггестии», но я прерываю здесь обсуждение первого возражения. Я знаю, что также и этот анализ не убедит того, кто не хочет позволить себя убедить, и продолжу обработку этого наблюдения для тех читателей, которые уже смогли убедиться в объективности бессознательного патогенного материала, подчеркнув при этом приятную уверенность в том, что число последних постоянно растет.

Первая черта, которую можно отнести к сексуальной жизни маленького Ганса, – это необычайно живой интерес к своей «пипике», как называют этот орган по одной – не менее важной – из двух его функций, без которой нельзя обойтись в воспитании. Этот интерес делает его исследователем; так, он обнаруживает, что на основании наличия или отсутствия пипики можно различить живое и неживое. У всех живых существ, которых он расценивает как подобных себе, он предполагает наличие этой важной части тела, изучает ее у больших животных, предполагает ее наличие у обоих родителей и даже, когда он видит воочию, это не мешает ему установить ее наличие у новорожденной сестры. Можно сказать, что это было бы сильнейшим потрясением его «мировоззрения», если бы ему пришлось в ней отказать подобному ему существу; это было бы все равносильно тому, как если бы ее отняли у него самого. Поэтому угроза матери, которая имеет своим содержанием не меньше чем потерю пипики, вероятно, немедленно отгоняется и может оказать свое действие лишь по прошествии какого-то времени. Мать вмешалась из-за того, что ему нравилось создавать себе приятные ощущения, прикасаясь к этому члену; малыш начал осуществлять в самой обычной и нормальной форме аутоэротическую сексуальную деятельность.

Некоторым образом, который А. Адлер весьма удачно назвал скрещением влечения[56]56
  «Агрессивное влечение в жизни и в неврозе» (1908).


[Закрыть], удовольствие, получаемое от собственного полового органа, связывается с удовольствием от разглядывания в его активной и пассивной форме. Малыш стремится увидеть пипику у других людей, у него развивается сексуальное любопытство, и он любит показывать свою собственную. Одно из его сновидений из первого периода вытеснения содержит желание, чтобы одна из его маленьких подруг помогла ему сделать пи-пи, то есть смотрела, как он это делает. Сновидение доказывает, таким образом, что это желание до сих пор оставалось не вытесненным. Также и более поздние сообщения подтверждают, что ему было присуще находить его удовлетворение. Активное направление сексуального удовольствия от разглядывания вскоре связывается у него с определенным мотивом. Когда он неоднократно высказывает как отцу, так и матери свое сожаление, что никогда еще не видел их пипики, то к этому его, вероятно, побуждает потребность сравнивать. Я остается масштабом, с которым сверяют мир; благодаря постоянному сравнению с собственной персоной люди учатся его понимать. Ганс обнаружил, что большие животные имеют гораздо большую пипику, чем у него; поэтому он предполагает такое же соотношение и у своих родителей и хочет в этом убедиться. У мамы, думает он, несомненно, такая же пипика, «как у лошади». Затем у него готово утешение, что пипика вырастет вместе с ним; это похоже на то, как если бы желание быть большим ребенок перекинул на гениталии.

Стало быть, в сексуальной конституции маленького Ганса из всех эрогенных зон генитальная зона с самого начала наиболее интенсивно окрашена удовольствием.

Наряду с ней у него засвидетельствовано еще только удовольствие, связанное с выделением, с выходными отверстиями при мочеиспускании и испражнении. Когда он в своей последней фантазии о счастье, с помощью которой была преодолена его болезнь, имеет детей, водит их в уборную, заставляет их делать пи-пи и вытирает им попку – словом, «делает с ними все, что можно делать с детьми», то, по-видимому, правомерно предположить, что эти же самые действия в то время, когда ухаживали за ним, были для него источником ощущения удовольствия. Это удовольствие от эрогенных зон, которое доставлял ему ухаживающий за ним человек, то есть мать, уже, стало быть, ведет его к выбору объекта; но вполне возможно, что в еще более ранние времена он привык доставлять его себе аутоэротически, что он относился к тем детям, которые любят удерживать выделения до тех пор, пока их опорожнение не доставляет им наслаждение. Я говорю лишь, что это возможно, ибо в анализе это не было выяснено; «шум, производимый ногами» (дергание), которого он так сильно боится позднее, указывает в этом направлении. Впрочем, особого акцента, как это часто бывает у других детей, эти источники удовольствия у него не имеют. Вскоре он стал опрятным, энурез и дневное недержание мочи в его первые годы никакой роли не играли; столь отвратительная для взрослых склонность играть экскрементами, которая обычно вновь появляется на исходе инволюционных психических процессов, у него не наблюдалась.

Сразу же здесь подчеркнем, что в течение его фобии вытеснение двух этих хорошо сформированных у него компонентов сексуальной деятельности является несомненным. Он стыдится мочиться перед другими, жалуется на то, что дотрагивается пальцем до пипики, старается также отказаться от онанизма и испытывает отвращение к «люмпфу», «пи-пи» и всему, что это напоминает. В фантазии об уходе за детьми он снова устраняет это последнее вытеснение.

Сексуальная конституция, такая как у нашего Ганса, по-видимому, не содержит предрасположения к развитию перверсий или их негатива (ограничимся здесь истерией). Насколько мне известно (здесь действительно необходимо быть осторожным), врожденная конституция истериков – у извращенцев это понятно чуть ли не само собой – отличается тем, что генитальные зоны отходят на задний план по сравнению с другими эрогенными зонами. Из этого правила категорически следует исключить одну-единственную «аберрацию» сексуальной жизни. У лиц, становящихся в дальнейшем гомосексуалистами, которые, согласно моим ожиданиям и согласно наблюдениям Задгера, все без исключения проходят в детстве амфигенную фазу, встречается то же самое инфантильное преобладание генитальной зоны, особенно пениса. Более того, это превознесение мужского члена становится роковым для гомосексуалистов. В своем детстве они выбирают сексуальным объектом женщину, покуда предполагают также и у нее наличие этой кажущейся им незаменимой части тела; убедившись, что в этом пункте женщина их обманула, женщина как сексуальный объект становится для них неприемлемой. Они не могут перенести отсутствие пениса у человека, который должен их возбуждать для полового сношения, и в благоприятном случае фиксируют свое либидо на «женщине с пенисом», на юноше с женоподобной внешностью. Стало быть, гомосексуалисты – это люди, которым из-за эрогенного значения собственных гениталий стало трудно отказаться от этого соответствия с собственной персоной у своего сексуального объекта. На пути развития от аутоэротизма к объектной любви они остались фиксированными в месте более близком к аутоэротизму.

Совершенно недопустимо выделять особое гомосексуальное влечение; то, что делает человека гомосексуалистом, – это особенность не жизни влечений, а выбора объекта. Я сошлюсь на то, что заявил в «Теории сексуальности»: мы ошибочно представляли себе связь влечения и объекта в сексуальной жизни как слишком тесную. Гомосексуалист со своими – возможно, нормальными – влечениями уже не может порвать с неким объектом, отличающимся определенным условием; в своем детстве, поскольку это условие повсюду выполняется как совершенно естественное, он может вести себя как наш маленький Ганс, который одинаково нежен как с мальчиками, так и с девочками и иногда называет своего друга Фрица «своей самой любимой девочкой». Ганс гомосексуален, как и все дети, полностью в соответствии с фактом, который нельзя упускать из виду, что он знает только один вид гениталий, такие гениталии, как у него[57]57
  [Дополнение, сделанное в 1923 году: ] Позднее я подчеркивал, что период сексуального развития, в котором находится также и наш маленький пациент, в общем и целом характеризуется тем, что ему ведомы только одни гениталии, мужские; в отличие от более поздних периодов зрелости в нем существует не примат гениталий, а примат фаллоса.


[Закрыть].

Однако дальнейшее развитие нашего маленького эротика ведет не к гомосексуальности, а к энергичной, полигамно проявляющейся мужественности, которая в зависимости от ее меняющихся женских объектов умеет вести себя по-разному: то действует смело, то страстно и стыдливо изнемогает. В период недостатка других объектов любви эта наклонность возвращается к матери, от которой она обратилась на других, чтобы у матери потерпеть теперь фиаско в неврозе. Только тогда мы узнаём, какой интенсивности достигла в своем развитии любовь к матери и какие изменения она претерпела. Сексуальная цель, которую он преследовал со своими подругами детства, спать у них, уже исходила от матери; она облачена в слова, которые могут сохраняться и в зрелом возрасте, хотя содержание этих слов обогащается. Мальчик обычным путем, исходная точка которого – уход за детьми, пришел к объектной любви, и новое переживание удовольствия, спать рядом с матерью, для него стало определяющим. В его составе мы выделили бы конституционально присущее всем нам удовольствие от прикосновения к коже, хотя по кажущейся нам искусственной терминологии Молля его следовало бы назвать удовлетворением влечения к контректации.

В своем отношении к матери и отцу Ганс самым явным и осязаемым образом подтверждает все то, что я говорил в «Толковании сновидений» и в «Теории сексуальности» о сексуальном отношении детей к родителям. Он действительно маленький Эдип, которому хочется «убрать», устранить отца, чтобы остаться одному с красивой матерью, спать рядом с ней. Это желание возникло во время летнего пребывания за городом, когда чередования присутствия и отсутствия отца указали ему на условие, с которым была связана желанная близость с матерью. Он довольствовался тогда формулировкой: пусть отец «уедет», – к которой позднее, благодаря случайному впечатлению во время другой отлучки отца, сумел непосредственно присоединиться страх быть укушенным белой лошадью. Позднее, вероятно впервые в Вене, где на отъезд отца уже нельзя было рассчитывать, содержание изменилось: пусть отец исчезнет надолго, пусть он «умрет». Страх, проистекающий из этого желания смерти отца, то есть нормально мотивированный страх перед отцом, создал наибольшее препятствие для анализа, пока оно не было устранено во время беседы в моем врачебном кабинете[58]58
  Обе мысли Ганса: малиновый сок и ружье для убийства, несомненно, не детерминированы лишь с одной стороны. Вероятно, они в равной мере связаны как с ненавистью к отцу, так и с комплексом запора. Отец, который сам разгадывает последнюю взаимосвязь, при словосочетании «малиновый сок» думает также о «крови».


[Закрыть].

Но наш Ганс отнюдь не злодей и не ребенок, у которого жестокие и насильственные наклонности человеческой природы в этот период жизни пока еще проявляются беспрепятственно. Напротив, он обладает необычайно добродушным и ласковым нравом; отец записал, что превращение агрессивной наклонности в сострадание произошло у него очень рано. Задолго до фобии он начинал беспокоиться, если видел на карусели, как бьют лошадей, и он никогда не оставался равнодушным, если в его присутствии кто-нибудь плакал. В одном месте анализа у него в определенной взаимосвязи проявляется подавленная часть садизма[59]59
  Желание бить и дразнить лошадей.


[Закрыть]; но она была подавлена, и впоследствии из этой взаимосвязи мы сможем догадаться, для чего она нужна и что должна заменить. Ганс искренне любит также отца, в отношении которого лелеет желание смерти, и в то время, как его интеллект оспаривает противоречие[60]60
  Ср. критические вопросы отцу.


[Закрыть], он вынужден демонстрировать его фактическое наличие, ударяя отца и сразу же вслед за этим целуя место удара. Также и мы хотим поостеречься считать это противоречие предосудительным; из таких пар противоположностей вообще состоит эмоциональная жизнь людей[61]61
 «Не книга – человек я во плоти.И мне в себе согласья не найти».(Мейер К. Ф. «Последние дни Гуттена». Перевод С. Петрова)

[Закрыть]; более того, будь это иначе, наверное, вообще не было бы вытеснения и невроза. Эти противоположности чувств, которые у взрослого человека осознаются одновременно, как правило, только при сильнейшей любовной страсти, тогда как обычно они подавляют друг друга, пока одному из чувств не удается удерживать скрытым другое, в душевной жизни ребенка на протяжении долгого времени мирно сосуществуют.

Наибольшее значение для психосексуального развития нашего мальчика имело рождение маленькой сестры, когда ему было 3½ года. Это событие обострило его отношения с родителями, поставило его мышлению неразрешимые задачи, а наблюдение за тем, как ухаживали за ребенком, оживило тогда следы воспоминаний о его собственных самых ранних переживаниях удовольствия. Также и это влияние является типичным; в неожиданно большом количестве биографий и историй болезни за отправную точку следует брать эту вспышку сексуального удовольствия и сексуального любопытства, связанную с рождением следующего ребенка. Поведение, такое же как поведение Ганса по отношению к новорожденной, мною изображено в «Толковании сновидений». Во время жара несколько дней спустя он предает огласке, как мало он согласен с этим прибавлением семейства. Здесь по времени предшествует враждебность, за которой может последовать нежность[62]62
  Ср. его намерения, когда малышка начнет говорить.


[Закрыть]. С тех пор страх, что может появиться еще один новый ребенок, занимает определенное место в его сознательном мышлении. В неврозе уже подавленная враждебность замещается особым страхом – страхом перед ванной; в анализе он неприкрыто выражает желание смерти сестры, причем не только в намеках, которые отец должен дополнить. Его самокритике это желание не кажется таким скверным, как аналогичное желание в отношении отца; но в бессознательном он, очевидно, относился к обоим одинаковым образом, потому что оба они у него отнимают маму, мешают ему быть с ней наедине.