Текст книги "Письма к невесте"

 
Натан называет тебя еврейкой.
Какой жизнерадостный еврей!
Говори дальше,
Что еще скажет бравый Натан?
 

Эти строки из драмы Лессинга или нечто подобное. Я не могу сейчас побежать в городскую библиотеку, чтобы проверить цитату. Тот, кто навечно стоит на Генземаркт[6]6
  В Гамбурге на Генземаркт стоит памятник великому немецкому мыслителю и писателю Лессингу (1729–1781).


[Закрыть], простит меня за такую вольность.

…Вспоминаю первые дни нашего знакомства. Признаюсь, я сразу влюбился в маленькую девушку и неожиданно для себя оказался в Гамбурге[7]7
  Марта с семьей в это время жила в окрестностях Гамбурга.


[Закрыть]. Помнишь, ты прислала мне кольцо, которое твой отец некогда подарил матери. По аналогии я заказал другое маленькое кольцо для твоего крошечного пальчика. Но оказалось, что настоящее кольцо, то есть подлинник вещи, у тебя дома. Все, кто видел его, говорили, что это копия подлинника, совсем как в драме Лессинга. Мне было досадно от этого. В голову лезли мрачные мысли, казалось, никого не смогу полюбить. Меня осенила грустная мысль: не любит ли она другого, а может, другие без ума от нее. Вот с таким умонастроением я приехал в Гамбург. Утро было, как всегда, теплым и прекрасным, а вечер похож на утро. День же я благодарил за то, что он так естественно заполняет время между добрым утром и не менее добрым вечером.

Разумеется, я предполагал, что девушек могут отпугивать деспотические свойства моей личности. Но это не заставило меня отказаться от своих стремлений. Я жаждал чего-то исключительного, требовал от жизни великого и в малом хотел увидеть символы значительных явлений.

Моя любимая из семьи ученых – и занимается она сейчас писательством, то есть в данное время неутомимо пишет мне письма, как и я. Естественно, ей приходится тратить небольшие деньги на почтовую бумагу. Мне тоже. И вот для моей любимой прилежной девушки я выбрал такую бумагу, на которой она может писать только мне – в этом и состоит мой деспотизм. Внутри каждого листа бумаги – по моей просьбе гравер великодушно поставил монограммы «М» и «З» – начальные буквы твоего и моего имени. Таким образом, эту почтовую бумагу можно использовать только для общения со мной.

Человек, которому я в пятницу заказал эту необычную бумагу, обещал выполнить заказ только в воскресенье. «Поскольку в субботу, – сказал он, – мы не работаем. Так у нас принято испокон веков». Ох, я знаю эти старые обычаи!

Коммерсант, к которому я обратился, был моложавым, покровительственно-любезным господином. На вид я дал бы ему пятьдесят четыре года. Я сильно заблуждался. Оказалось, что ему семьдесят четыре года. Он хвастался своей работоспособностью и страстью к наслаждениям. Более того, он уверял, что и не думает скоро расставаться с жизнью. Этот человек мне понравился. У меня тоже было оптимистическое настроение в тот момент. В воскресенье мы встретились вновь. Он очень гордился качеством и элегантностью выполненных монограмм. Видимо, я тоже немного импонировал ему, ибо он обошелся со мной не только как с клиентом, но и решил показать здание немецкого банка напротив своего магазина.

Там лежат деньги гамбургских коммерсантов, не желающих хранить их дома. Подвалы банка до отказа заполнены золотом и серебром.

Я высказал предположение, что часть драгоценных металлов, вероятно, находится и на складах его магазина. Тогда он мне подробно объяснил, почему так много богатых людей стремится положить свои сбережения именно в банк.

– Если клиент виноват и задолжал мне, то, вместо того чтобы платить наличными, он идет в банк и переводит деньги со своего счета на мой, – пояснил мой собеседник.

Должен признаться, что я так и не понял особенностей банковского дела, связанных с уплатой долгов. Но старик не отпускал меня, и мне пришлось поставить стул рядом с ним. Он расспрашивал, где я уже побывал, рекомендовал мне кое-что другое и сказал:

– Я охотно показал бы вам город, но я старый еврей, вы только посмотрите на мою внешность.

Его борода была взлохмачена.

«Мог бы вчера побриться в парикмахерской», – подумал я.

– Не правда ли, вы знаете, какой пост скоро наступит?

К сожалению, я знал. По преданию, спустя несколько лет после Рождества Христова был разрушен Иерусалим. Но нужно ли все это рассказывать тебе, моя любимая? «Что мне Гекуба?»[8]8
  «Что мне Гекуба?» – выражение из трагедии Шекспира «Гамлет».


[Закрыть] Мне совершенно безразлично это. Иерусалим разрушен, а Марта и я живы и счастливы. Возможно, будущие историки докажут, что если бы Иерусалим не разрушили, то евреи погибли бы, как многие народы до этого события. Только после разрушения древних храмов началось формирование иудейской религии.

– За девять дней до иудейского поста мы отказываемся от любых удовольствий. Это – память о разрушении Храма в Иерусалиме. Нас здесь немного, людей старой закалки, и мы крепко придерживаемся религиозных традиций. Но, правда, от жизни не отгораживаемся. Многим мы обязаны одному человеку.

Раньше в Гамбурге и Альтоне[9]9
  Альтона – район Гамбурга.


[Закрыть] была одна еврейская община, позже она разделилась. Религиозным образованием занимались раввины, уже давно осевшие в Германии. Пригласили мы известного тогда раввина Бернайса[10]10
  Дедушка Марты Исаак Бернайс (1792–1849) был раввином германо-израильского объединения синагог.


[Закрыть], незаурядную личность. Этот человек и занимался нашим духовным воспитанием. Был ли он уроженцем Гамбурга? Нет, он приехал из Вюрцбурга. Наполеон Первый в свое время послал его туда учиться. Он прибыл сюда, в Германию, совсем молодым человеком, но до тридцатилетнего возраста он жил не здесь.

– Знали ли вы его семью? – поинтересовался я.

– Конечно. Я рос вместе с его сыновьями.

И он напомнил мне два имени: Михаэля Бернайса в Мюнхене и Якоба Бернайса[11]11
  Якоб Бернайс (1824–1881) – профессор филологии в Бонне.


[Закрыть] в Бонне.

– Да, – подтвердил он, – но был еще и третий сын, который жил в Вене. Он умер там. При жизни он все время был как бы в тени по сравнению с братьями. Я тоже знал его. Богатая натура отца удачно воплотилась в детях. Отец был лингвистом, филологом, комментировал старинные трактаты. Дети тоже стали выдающимися людьми, унаследовав отцовский талант. Первый сын стал известным филологом, продолжившим исследования отца. Второй обладал тонким художественным вкусом и в своих работах раскрыл огромное эстетическое богатство творений наших великих поэтов. Третий сын[12]12
  Борман Бернайс (1826–1879) – отец Марты.


[Закрыть], серьезный и замкнутый, осмыслил жизнь глубже, чем это возможно с помощью науки и искусства. Он, по мнению многих знавших его, был идеальным человеком. Он создавал новые духовные богатства, а не истолковывал уже созданные сокровища человеческой мысли.

Копию его кольца – драгоценный сувенир на память о нем – подарила мне Мартхен. Если бы этот старый еврей, с таким воодушевлением рассказывавший о благотворном влиянии своего духовного учителя, мог догадаться, что доктор Вале[13]13
  Доктор Вале – друг Фрейда.


[Закрыть] из Праги завтра будет целовать ручки внучке того высокочтимого господина!

А старый еврей все предавался юношеским воспоминаниям, и черты Мудрого Натана, героя драмы Лессинга, виделись мне в его колоритном облике. Он отзывался о незабываемом наставнике юности, раввине Исааке Бернайсе, как о человеке духовно щедром, гуманном и глубоко религиозном. Мудрый раввин полагал, что не следует навязывать свои взгляды тому, кто ни во что не верит. Порой он становился очень требовательным. То, что нам по легкомыслию казалось не столь важным и даже безрассудным, он осмысливал как непреложный закон. Например, он считал, что грех безразлично относиться к религиозным заповедям о пище. Вообще, это может стать предметом глубоких размышлений. Действительно, человечество в течение столетий верит в Бога. Следовательно, веру, религию ни в коей мере нельзя считать безрассудством. Напротив, в религии есть некий высший смысл. Когда Бог создал первых людей, поселив их в садах Эдема, земного рая, то первой его заповедью стала, как известно, заповедь о пище – от какого древа они могли вкушать… И если одна из первых заповедей Господних касалась пищи, то вправе ли мы равнодушно наблюдать, когда ее нарушают.

Он поделился со мною еще несколькими глубоко содержательными толкованиями религиозных заповедей. Святое Писание претендует исключительно на истинность и предполагает покорность и послушание верующих. Но все это никак не связано с неотъемлемым правом человека на сомнения и уж тем более на ниспровержение каких бы то ни было авторитетов.

Но Лессинг прав в том смысле, что религиозное воспитание многих поколений обусловило прогресс человечества. Влияние религии на сознание человека огромно, особенно когда религиозные, глубоко философские идеи перестали быть застывшими догматами. Они стали объектом глубоких научных размышлений и, конечно, оказали огромное влияние на мировое искусство, поэзию и литературу. Сколько гениальных мыслителей и поэтов черпали из религиозных сюжетов духовную пищу для своих творений. Даже если отвлечься от глубокого содержания религии, то надо признать, что ее необычайная одухотворенность и логическая стройность вдохновляли лучшие умы человечества.

Старый еврей хорошо запомнил все наставления гамбургского раввина. Не потому, что воспринимал его как святого, нет.

– Он учил нас радоваться, постигая глубокий смысл религиозного учения. Он был настроен критически по отношению к земной жизни и давал нам ясные представления о благих и совершенно определенных целях религиозного воспитания.

И все это хранил в своей памяти старый еврей, сделавший нашу монограмму для внучки своего Учителя.

– Раввин не был сухим аскетом. Напротив, он внушал нам, что все люди, и евреи в частности, созданы для радости, труда и наслаждения. Он жалел каждого, кто не мог радоваться и наслаждаться.

Здесь я вспомнил Эли с его жизнерадостным мироощущением: «Я – человек, и ничто человеческое мне не чуждо». А старый еврей продолжал говорить о необходимости радоваться даже малому в этой жизни, а за каждую удачу благодарить Бога. И главное, помнить, что все в этом прекрасном мире взаимосвязано. Человек создан для радости, повторял он, радость – для человека. Его наставник особенно настойчиво провозглашал это в дни празднеств.

– В Новый год христианин обычно полагает, что наступят лучшие времена, а все плохое уйдет. Для еврея Новый год – торжественный день примирения и согласия, день, определяющий его судьбу на целый год. Казалось бы, мы должны испытывать страх перед решением Господним, но этого, к счастью, не происходит. Напротив, мы стремимся доказать, что любим Бога, и целый день постимся. Мы соблюдаем пост, потому что любим Бога. А любовь может принести и не такую жертву. Новый год, таким образом, – это праздник любви к Богу. Иудейская религия учит, что человек в этот день должен ощущать радость. Словом, это праздник Божьей радости.

В это время пришел другой клиент, и Натан, прервав свою речь, мгновенно превратился в ловкого коммерсанта. Все еще взволнованный, я откланялся, но старый еврей, наверное, так и не догадался, какое отношение имею я к его Учителю. На прощание он обещал, что если будет по делам в Праге, то не откажет себе в удовольствии разыскать меня.

Увы, он не найдет меня в Праге. Но чтобы не огорчать его, хотелось бы доставить ему другую радость. Если моя Мартхен приедет в Вену и возьмет что-нибудь из семейных реликвий, напоминающих о ее благородном деде, мы зайдем на Адольфплац к тому старому еврею, ученику твоего дедушки, и ты назовешь свою фамилию: Бернайс. И старый еврей поймет, как много воды утекло с тех пор, когда он благоговейно внимал своему Учителю, однако благородство раввина Бернайса живет в его внучке.

Верю, это важно знать и нам с тобой. И если религия способна придать жизни высокий смысл и радость, то она не покинет наш дом.

 
А мне любовь лишь
Твоя нужна.
Дает мне радость
И жизнь она.
Мой друг, для счастья,
Любя, живи, —
Найдешь ты счастье
В своей любви[14]14
  Перевод А. Глобы.


[Закрыть].
Моя любимая!
 

Один мой друг, неисправимый грешник, с которым охотно делюсь жалобами на несовершенство мира, сегодня вдруг вытащил из книжного шкафа томик Гёте и прочел из его неподражаемых стихов эти строки. В них столько глубокого внутреннего чувства.

Эти поэтические строки созвучны сейчас моей душе гораздо в большей степени, чем моему другу. И я, чтобы не выдать своего волнения, поспешил расстаться с ним. Хотелось остаться наедине со своими мыслями.

Работа уже не спорилась, сосредоточиться в тот день после обеда, как ни старался, не смог. После обеда мне встретился давний товарищ, с которым вместе учились в университете. К сожалению, трагические неудачи отбросили его далеко от первоначальных замыслов юности. Общение с друзьями приобретает теперь особую притягательность; почти одновременно мы ощутили серьезность жизни. Идеалы, казавшиеся нам в юности высокими и легко достижимыми, отодвигались все дальше и дальше. В результате они стали еще дороже. Некоторые из друзей замкнулись в себе и уже молча старались сохранить в своем сердце эти высокие стремления.

Сейчас я расстроен, устал и уже с меньшей надеждой смотрю в будущее. Но, размышляя о своей судьбе, я не хотел бы променять ее ни на какую другую. Я думаю не столько о себе, сколько о Мартхен, моей Мартхен, и мне так хочется предложить ей что-нибудь хорошее.

Почти все мои друзья очень бедны и обещают друг другу помочь, если смогут. Они хорошие люди, иначе я не считал бы их своими друзьями. Но, по сути, мы, к сожалению, так мало можем помочь друг другу. И тем не менее редко кто из нас не стремится вселить надежду и поддержать другого. Я задумался о психологии этого состояния. Ведь человек, поддержавший другого, и сам становится сильнее, увереннее оттого, что сделал благое дело. Таким образом он как бы возвысил и собственную душу. А глубинный психологический механизм этого явления, мне кажется, таков: благодетель, принимающий хотя бы частично несправедливости мира на себя и отводящий их от друга, подсознательно, а может быть, сознательно надеется, что аналогично поступят и по отношению к нему.

Это счастье – быть любимым девушкой, которая стала твоей избранницей. И все-таки я не вправе отрекаться от того, что многие мужчины помогают мне выжить.

…Итак, я легко примирился с тем, что мы так бедны. Рассуди, моя милая, если бы успех точно соответствовал заслугам, то задушевные отношения между людьми, возможно, и поубавились бы.

Я не знаю, любишь ли ты, или тебе лишь приятно мое признание в любви. Если бы со мною случилось несчастье, разве могла бы моя девушка сказать: «Я больше не люблю тебя. Ты потерял всякую ценность в моих глазах». Это было бы чудовищно и напоминало бы мир официальных чинуш, о заслугах которых можно судить по мундиру, погонам да наградам на груди.

Неужели все в жизни зависит от капризного случая? Богатых баловней судьбы благополучно минуют несправедливости и несчастья. А что же остается бедным? Может ли для них верная любовь стать такой ценностью, без которой все на свете меркнет или становится фальшивым? Без тебя я невзрачен и беден, с тобой я стану богатым и сильным, равнодушным ко всеобщему признанию, верю в это.

О моя дорогая Мартхен, мы так бедны. Но это не причина отступать от добрых традиций: мы должны сообщить всем родственникам и знакомым, что любим друг друга и хотим жить вместе. Но тогда нас спросят: «А что у вас за душой, какой капитал?» – «Ничего, кроме того, что верно любим друг друга». – «И больше ничего?»

Что же нам нужно практически? Две или три комнатки, где можно жить, есть, встречать гостей. Печь, в которой всегда пылал бы огонь для приготовления пищи.

А каким должно быть внутреннее убранство жилья? Столы и стулья, кровати, зеркало, напоминающее нам, счастливым, о стремительном беге времени, кресло для приятных размышлений, ковер, помогающий хозяйке содержать пол в чистоте. Белье, изящно перевязанное лентой и уложенное в ящики шкафа; твое платьице нового фасона и шляпы с искусственными цветами, картина на стене, посуда для каждодневного обихода и бокалы для праздничного застолья, тарелки и блюда да еще крохотная кладовка с маленькими запасами. Туда можно заглянуть, если сильно проголодался или неожиданно нагрянул гость. Большая связка ключей… Мелочи? Но все это приносит с собою радость и уют. Да, прежде всего, домашняя библиотека, ночной столик и лампа, чей мягкий свет располагает к доверительности и интимности. И каждый предмет в доме должен содержаться в хорошем состоянии, иначе хозяйке не понравится.

Многие вещи будут безмолвно свидетельствовать о серьезной работе, благодаря которой содержится такой дом. Другие вещи – символы художественного вкуса хозяев и память о дорогих друзьях, о городах, где они побывали и с большим удовольствием вспоминали о приятных часах, которые так хочется возвратить.

Все это – маленький мир счастья, мир благородной человечности. И это так необходимо каждому. Однако это еще не фундамент семейного очага. Настоящую жизнь в него могут вдохнуть только два человека, невыразимо любящие друг друга. Могут ли влиять на нас такие мелочи, как каждодневный быт? Пока не пробил час великой судьбы, самоотречения, могут – и без всяких сомнений. Но мы должны каждый день говорить, что все еще крепко любим друг друга. Ужасно, когда два любящих сердца не способны найти ни достойной формы, ни времени для ласковых слов. Они как бы берегут нежность на случай неожиданной беды, болезни, когда сама ситуация вынудит их к этому. Не надо скупиться на нежность. Чем более тратишь ее, тем более она обоюдно восполняется. Если о нежности забывают, то незаметно утрачивается душевная связь, и отношения супругов бывают подобны в таком случае ржавому замку. Вроде бы и есть замок, да что им откроешь, если весь заржавел? Не единожды два любящих сердца оказывались в подобной ситуации.

Думаю о тебе. Ты так далеко от меня. Усилием воли заставляю себя смириться с этим. Мое бедное, милое дитя, сколько печали уже выпало на твою долю, хоть ты и не склонна делиться своими переживаниями. Наверное, не сразу сможешь вздохнуть с облегчением. Ведь порой тебе кажется, что счастье покинуло тебя. Нет, надо стремиться достойно получить свою долю радости жизни. Верю, ты принесешь много счастья. Ты сама – мое счастье, без тебя я падаю духом, все валится из рук. С тобой, для тебя мне хочется энергично действовать, работать и наслаждаться этим миром вместе с тобою.

Сердечный привет тебе. Может быть, в эту минуту ты тоже думаешь обо мне и вспоминаешь то время, когда ждала меня в саду.

Твой Зигмунд

Моя любимая Мартхен!

Не дождавшись твоего ответа, спешу сообщить о себе и своих делах. Честно говоря, мне так не хватает личного общения с тобой. Хочу быть совершенно откровенным и даже доверчивым, что, по-моему, так естественно между людьми, решившими связать свои судьбы, отдавшими друг другу руку и сердце. Тем не менее признаюсь, у меня нет особого желания писать, не получая ответа. Если ты не будешь поддерживать наш диалог в письмах, я, пожалуй, и вовсе прекращу переписку. Пока ведь – только мои монологи, обращенные к любимой в разлуке. Эти монологи нуждаются в поддержке и постоянном развитии, иначе, если негативные эмоции будут накапливаться, может возникнуть ложное впечатление о наших отношениях. Взаимность – вот гарант нашей дружбы и любви.

Я не всегда достаточно ласков, часто серьезен и откровенен, как это и должно быть между друзьями. Убежден, что дружба немыслима без искренности. Все-таки надеюсь, что ты замечаешь мое отсутствие среди тех, кто окружает тебя сейчас. Отсутствие человека, для которого ты – самая большая ценность на земле. Поверь, я не считаю это своей заслугой. Но понимаю, что мое восприятие твоей личности, мое отношение к тебе очень отличается от тех, кто, не раздумывая, позабавился бы тобой как милой игрушкой. Для них такой выбор очень легкий и предпочтительный.

Моя милая, хорошая, не подумай, пожалуйста, что мне доставляет удовольствие упрекать тебя. Нет, я лишь считаю, что между нами не должно быть никаких недомолвок и обид. Ты ведь прекрасно понимаешь, что с того момента, как мы решили связать свои судьбы в одну, мы оба должны стать иными, чем прежде, то есть жить интересами и заботами друг друга. Смею заметить, что и в старости ничто не сможет вытеснить нынешний образ любимой девушки.

Буду крайне удручен, если в итоге ты загрустишь и заплачешь. Нет, ты постарайся поставить себя на мое место. А если вдруг и я зареву от обиды?

Супружество – трудная задача. Чтобы решить ее, мы должны крепко поддерживать, а в случае необходимости и исправлять ошибки друг друга. Одни лишь страстные любовные признания не помогут. В моем представлении семейная жизнь немыслима, когда один скрывает свои неприятности от другого, утаивает реальное положение вещей. Жить вместе – значит помогать друг другу во всем, делить и радость, и беду.

Мне кажется, девушки обычно ждут и даже требуют от дружеского общения с мужчиной только сплошных удовольствий. Вы, девушки, часто вполне удовлетворены, если соблюдены только внешние приличия и можно о ком-нибудь отозваться примерно так: «Он (или она) сегодня так мил и сердечен».

Когда в августе я был нездоров и Эли навестил меня, он укоризненно спросил, почему я, тяжелобольной, не лег в больницу, чтобы не обременять родных. Вот такого в наших отношениях не должно быть, моя любимая. Ни при каких обстоятельствах мы не можем быть в тягость друг другу. Мечтаю проводить с тобой тихие, светлые часы, окружить тебя вниманием и заботой и надеюсь на взаимность. Хочется, чтобы мы всегда любили друг друга, уважали бы привычки и вкусы в той мере, в какой это только возможно между близкими. Надеюсь, мне это удастся.

Скажу откровенно, однажды ты заставила меня глубоко страдать. Помнишь случай, когда ты решила пожертвовать мною ради дружбы с Фрицем, точнее, для Фрица. Я все вытерпел, и в конце концов ты осознала свой проступок. Правда, в тот момент я недооценил твое настойчивое стремление утвердить свою самостоятельность. Ты искренне рассказала мне об этом и как бы дала мне право считать отнюдь не каждое твое решение окончательным и бесповоротным.

Нам так необходимо взаимное доверие. Когда любимая становится еще и другом, это лишь возвышает ее. Было бы ужасной потерей для нас, если бы я, например, вздумал видеть в тебе лишь возлюбленную, а не друга. Содержание наших отношений в таком случае намного обеднилось бы. В человеческих взаимоотношениях прекрасна лишь правда без всяких прикрас и утаиваний.

Вот тебе моя рука, которую предлагаю с сердечным желанием и доверием, и поступи со мною так же[15]15
  Письмо без подписи… Вероятно, как предполагает Эрнст Фрейд, оно было передано Марте лично.


[Закрыть].