Текст книги "Болезнь культуры (сборник)"

III. Моисей, его народ и монотеистическая религия

Предварительное замечание

1 (март 1938 года)

С бесстрашием человека, которому уже нечего или почти нечего терять, я совершаю вторую попытку исполнить свой давний замысел и опубликовать дополнение к двум работам о Моисее в «Имаго» (см. т. 23, выпуски 1 и 3). Когда я писал, что моих сил едва ли хватит на глубокую разработку этой темы, я имел в виду истощение творческих сил, наступающее с возрастом[52]52
  Я не согласен с мнением моего сверстника Бернарда Шоу о том, что люди были бы способны на что-то поистине правильное, если бы жили по триста лет. Ничего нельзя достичь простым продлением жизни; надо изменить очень многие факторы, влияющие на ее условия.


[Закрыть], но есть препятствия и другого рода.

Мы живем в поистине удивительное время. С изумлением мы обнаруживаем, что прогресс заключил тесный союз с варварством. В Советской России взялись улучшить условия жизни ста миллионов прежде угнетенных людей. У этих людей опрометчиво отняли «опиум» религии, дав народу взамен известную степень половой свободы, и при этом подвергли его невиданному принуждению, отняв любую возможность свободно мыслить. Столь же насильственным стало и воспитание итальянского народа в духе порядка и сознания долга. Как освобождение от докучливой заботы многие рассматривают случай немецкого народа, среди которого впадение в почти доисторическое варварство обходится без привлечения каких бы то ни было прогрессивных идей. В конечном счете получилось так, что сегодня консервативная демократия стоит на страже культурного прогресса, и по странному стечению обстоятельств католическая церковь становится главным препятствием на пути распространения угрожающей культуре опасности. И это католическая церковь, прежде бывшая непримиримым противником свободомыслия, прогресса и познания истины!

Мы живем в католической стране под защитой этой церкви, не зная, долго ли это продлится. Пока эта защита сохраняется, надо крепко подумать, прежде чем сделать то, что может возбудить враждебность церкви. Это не трусость, а всего лишь разумная предосторожность: новый враг, служа которому мы рассчитываем обеспечить себе безопасность, опаснее старого, с которым мы уже знакомы и знаем, как с ним себя вести. Психоаналитические исследования, которыми мы занимаемся, и без того являются предметом подозрительного внимания католической церкви. Я не стану утверждать, что это недоверие беспочвенно. Когда психоаналитическая практика приводит нас к заключению о том, что религия сводится к коллективному неврозу, который может быть приравнен к навязчивым состояниям наших пациентов, мы не можем не понимать, что такими утверждениями мы лишь навлечем на себя сильнейшее неудовольствие этой мощной силы. При этом мы не говорим ничего нового, а только повторяем то, что было достаточно отчетливо высказано четверть века назад и с тех пор прочно забыто; естественно, надо ждать болезненной реакции на повторение уже сказанного нами о механизме возникновения всех религий на столь красноречивом примере. Вероятно, это может привести к тому, что психоаналитическая практика попросту будет запрещена. Насильственные методы подавления инакомыслия совсем не чужды церкви, и только когда кто-то другой прибегает к таким методам, церковь считает это недопустимым нарушением своего освященного веками права. Психоанализ же, который за мою долгую жизнь распространился повсеместно, все еще бесприютен и не имеет пристанища, не считая города, где он возник и развился.

Я не только предполагаю, но и твердо знаю, что именно эта внешняя опасность способна удержать меня от публикации последней части моего исследования о Моисее. Я сделал очередную попытку отмести прочь все трудности и сомнения, сказав себе, что главную роль в моих сомнениях играет страх переоценить свою собственную значимость. Вероятно, властям абсолютно безразлично, что я собираюсь написать о Моисее и монотеизме. Но я не уверен в правильности своей оценки. Скорее, как мне кажется, злоба и стремление к сенсациям с лихвой возместят то, чего мне не хватает в суждениях и критике современников. Я не стану настаивать на публикации этой работы, но это не значит, что я не могу ее написать, особенно если учесть, что я уже написал ее два года назад и мне осталось только отредактировать ее и добавить к двум первым статьям. Эта работа может оставаться в безвестности и дожидаться времени, когда ее можно будет опубликовать без опасений или пока не найдется человек, который придет к тем же выводам и скажет, что когда-то, в темное и страшное время, жил человек, который думал точно так же.

Предварительное замечание

2 (июнь 1938 года)

Трудности совершенно особого рода, одолевавшие меня во время написания этого исследования личности Моисея, – как внутренние сомнения, так и внешние препятствия, – привели к тому, что этому третьему и заключительному очерку будут предпосланы два предисловия, противоречивые и оттеняющие друг друга. За короткий промежуток времени между написаниями этих предисловий в судьбе автора произошли большие перемены. Совсем недавно я жил под защитой католической церкви и опасался, что из-за своих публикаций лишусь этой защиты, так как последует запрет на деятельность психоаналитиков в Австрии. Но затем произошло немецкое вторжение. Католицизм повел себя, по выражению из Библии, как «колеблемый ветром тростник». Убедившись, что отныне меня будут преследовать не только за образ мыслей, но и за мою «расу», мне вместе со многими моими друзьями пришлось покинуть город, где я жил с детства и который за семьдесят восемь лет стал моей родиной.

Дружественный прием я встретил в прекрасной, свободной и великодушной Англии. Теперь я живу здесь на правах желанного гостя, облегченно вздохнув и получив возможность без помех печататься. Теперь я снова имею право говорить и писать – чтобы не сказать «думать» – то, что я хочу, могу и должен. И я осмеливаюсь предложить на всеобщее рассмотрение последнюю часть своей работы.

Теперь мне не мешают внешние препятствия, во всяком случае те, перед которыми застываешь в совершенном ужасе. За немногие проведенные здесь недели я получил великое множество приветствий от друзей, обрадованных моим приездом, и от незнакомых и неизвестных мне людей, которые просто выразили свое удовлетворение тем, что я обрел здесь свободу и безопасность. Кроме того, с частотой, удивительной для иностранца, я получаю письма иного рода, авторы которых, озабоченные моим душевным благополучием, наставляют на путь Христа и просвещают относительно будущей судьбы Израиля.

Пишущие такие письма добрые люди, видимо, совершенно меня не знают; полагаю, что после того, как эта работа о Моисее будет переведена на язык моих новых соотечественников, я утрачу часть тех симпатий, что они сегодня ко мне питают.

Политические катастрофы и смена места жительства никак не повлияли на внутренние трудности, связанные с написанием этого сочинения. Как и прежде, я испытываю большие сомнения относительно моей работы; мне не хватает ощущения неразрывной органической связи сочинения с личностью автора, лежащей в основе написания любой работы. И дело не в том, что мне не хватает убежденности в правильности моих выводов. Эти выводы я сделал еще четверть века назад – они изложены в вышедшей в 1912 году книге «Тотем и табу», и с тех пор я лишь укрепился в своих убеждениях. Я нисколько не сомневаюсь в том, что религиозные феномены следует понимать так же, как известные нам индивидуальные невротические симптомы, – как воскрешение давно забытых значимых событий в праистории человеческой семьи. Я не сомневаюсь, что своим навязчивым характером они обязаны своему происхождению и в силу содержащейся в них исторической истины они оказывают на людей столь мощное влияние. Неуверенность моя вызвана сомнениями в том, что мне удалось показать и доказать это на примере еврейского монотеизма. Моим критикам данная работа, исходящая из представлений о Моисее как о человеке, представляется балансирующей на пуантах балериной. Если бы мне не удалось провести психоаналитический анализ мифа об Исходе и опереться на высказанную Селлином догадку о кончине Моисея, вся эта работа осталась бы ненаписанной. Во всяком случае, настало время рискнуть.

Я начну с того, что резюмирую результаты моего второго, чисто исторического, исследования о Моисее. Они не подлежат новой критике, ибо составляют основу и предпосылки психологических исследований, исходящих из этих предпосылок и к ним возвращающихся.

Исторический фон событий, представляющих для нас интерес, может быть вкратце описан так. После завоеваний, осуществленных в эпоху 18-й династии, Египет стал мировой державой. Египетский империализм привел к появлению новых религиозных идей и представлений, что если и не затронуло всего народа, то стало популярным у активной и духовно развитой верхушки правящего класса. Под влиянием школы жрецов бога Солнца Она (в Гелиополисе) и не без возможного влияния азиатских религий возникла идея универсального бога Атона, духовная власть которого не ограничивалась одной страной или одним народом. Взойдя на престол, юный фараон Аменхотеп IV посвятил свою жизнь делу дальнейшего развития и утверждения новой идеи бога. Он делает религию Атона государственной: универсальный бог становится еще и богом единственным. Все россказни о других богах – мошенничество и обман. Новый фараон беспощадно подавляет любые попытки возрождения магии и отвергает столь дорогую для египтян идею о жизни после смерти. Поразительно предвосхитив позднейшие научные открытия, новый фараон объявляет энергию солнечного излучения источником жизни на Земле и славит Солнце как символ могущества своего бога. Фараон радуется его творению и жизни в «Маат» (истине и справедливости).

Вероятно, это первая и отчетливо монотеистическая религия в истории человечества. Чрезвычайно важным нам представляется вникнуть в исторические и психологические условия ее возникновения. Однако нашлись люди, позаботившиеся, чтобы до нас дошло как можно меньше сведений о религии Атона. Уже при слабых преемниках Эхнатона рухнуло все, что он создал ценой великих трудов. Месть жрецов, деятельность которых он подавил, была направлена на искоренение памяти о нем. Религия Атона была упразднена, а столица фараона-отступника разрушена и разграблена. 18-я династия пала около 1350 года до н. э. После периода безвластия и анархии порядок восстановил военачальник Хоремхеб, правивший Египтом до 1315 года[53]53
  Сегодня временем правления Хоремхеба считают 1319–1292 гг. до н. э. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Реформа Эхнатона стала эпизодом, обреченным на полное забвение.

Это установленные исторической наукой факты, а теперь мы приступаем к нашему гипотетическому продолжению. В ближайшем окружении Эхнатона находился человек, которого, возможно, звали Тутмос, как и многих других египтян в ту эпоху[54]54
  Например, так звали скульптора, мастерскую которого нашли при раскопках в Тель-эль-Амарне.


[Закрыть], – нас в данном случае интересует не его имя само по себе, а его вторая часть – «-мос». Этот человек занимал высокое положение и был ревностным приверженцем религии Атона, но в отличие от философствовавшего фараона был натурой деятельной, энергичной и страстной. Для этого человека смерть Эхнатона и упразднение его религии означали крушение всех надежд. Он мог остаться в Египте либо как изгой, либо как ренегат. Возможно, будучи правителем пограничной провинции, он вошел в сношения с одним из семитских племен, поселившихся там за несколько поколений до описываемого времени. Разочарованный в жизни, этот вельможа обратился к чужеземцам в поисках утешения в своем горе. Он избрал этот народ, чтобы попытаться реализовать в нем свои идеалы. После этого он в сопровождении своей свиты и верных ему воинов покинул Египет во главе избранного им народа, которого он приблизил к богу обрядом обрезания. Он дал народу законы и приобщил к учению Атона, отвергнутому египтянами. Возможно, предписания, данные этим человеком по имени Моисей своим евреям, были еще строже, чем предписания его повелителя Эхнатона. Возможно также, что Моисей ввел поклонение богу Солнца Ону, почитателем которого был он сам.

Мы полагаем, что исход из Египта мог иметь место только в период междуцарствия, то есть после 1350 года. Следующий период – до полного завоевания Ханаана – известен нам менее всего. Из тумана, которым случайно или преднамеренно окутано это время в библейских текстах, историки нашего времени сумели извлечь два факта. Первый, открытый Э. Селлином, заключается в том, что евреи, согласно данным самой Библии, упорно противились нововведениям своего вождя и законодателя и в конце концов восстали и убили его, отвергнув его религию Атона так же, как до того отвергли ее египтяне. Другой факт, обнаруженный Э. Мейером, говорит о том, что возвратившиеся из Египта евреи объединились с родственными им племенами, обитавшими на территории между Палестиной и Синайским полуостровом, и что в оазисе Кадеш под влиянием арабского племени мадианитян евреи приняли новую веру в вулканического бога Яхве. А вскоре после этого евреи отправились на завоевание Ханаана.

Временные соотношения, связывающие эти события друг с другом и с исходом из Египта, остаются для нас весьма приблизительными. Точкой отсчета для дальнейших исторических изысканий служит стела фараона Мернептаха (около 1215 года), в надписи на которой сообщается о походе в Сирию и Палестину и в числе прочих побежденных народов упоминается Израиль. Если принять дату установки стелы достоверной, то можно считать, что исход из Египта имел место в промежутке около ста с небольшим лет – с 1350 по 1215 год. Возможно, однако, что название Израиль относится не к тому народу, судьбой которого мы сейчас занимаемся, и тогда в нашем распоряжении оказывается более длительный промежуток времени, в течение которого мог иметь место Исход. Завоевание еврейским народом Ханаана не было результатом одного стремительного набега. Это был длительный процесс, шедший волнами и растянувшийся на долгий срок. Если мы примем на веру содержание надписи на стеле Мернептаха, то суммируем период предводительства Моисея, примерно равный продолжительности активной фазы человеческой жизни (тридцати годам)[55]55
  Что согласуется с библейскими сорока годами странствий в пустыне.


[Закрыть], со сроками жизни еще двух поколений или больше до событий в Кадеше[56]56
  Итак, мы получаем: 1350(40)–1320(10) – эпоха Моисея; 1260 или немного позднее – объединение в Кадеше; надпись на стеле Мернептаха – 1215 год.


[Закрыть], а также временной промежуток между этими событиями и завоеванием Ханаана, который вряд ли был долгим. Еврейское предание, как было показано в двух предыдущих очерках, имело веские основания преуменьшить интервал между исходом из Египта и учреждением новой религии в Кадеше, тогда как интересы нашего исследования требуют ровно противоположного.

Но пока это все еще история, попытка заполнить лакуны в исторических знаниях и отчасти повторение уже опубликованного в «Имаго» нашего второго очерка о Моисее. Нас интересует прежде всего судьба Моисея и его учения, каковой, как представляется, положил конец бунт евреев. Благодаря Яхвисту, – который, хоть и писал в 1000 году до н. э., опирался, конечно, на более ранние источники, – мы узнаем, что объединением племен и учреждением новой религии в Кадеше был достигнут компромисс между сторонами, сильно отличавшимися друг от друга. Одной стороне было нужно затушевать факт новизны и чужеродности бога Яхве и укрепить свои претензии на власть над народом; другой стороне не хотелось расставаться с дорогими для нее воспоминаниями о выходе из Египта и о величественном образе Моисея. Этой второй стороне удалось сохранить образ Моисея в канонах новой религии и внешний признак религии Моисея – обрезание, а также наложить частичный запрет на упоминание нового имени бога. Мы уже говорили, что считаем представителей этой партии потомками людей из свиты Моисея – левитами, которые были отделены от его современников и соотечественников считанными поколениями, и память об их деяниях была еще жива в их сердцах. Поэтически приукрашенные повествования, которые мы приписываем Яхвисту и его более позднему конкуренту Элогисту, напоминают роскошные усыпальницы, в которых погребено истинное знание о былых деяниях, о сущности религии Моисея и о насильственном устранении этого великого человека, забытого последующими поколениями. Если мы правильно разгадали суть случившегося, то в этой истории не остается ничего загадочного. Она могла стать заключительным аккордом связанного с Моисеем эпизода еврейской истории.

Тем более примечательно, что наиболее значительные следствия пережитого народом опыта дали о себе знать намного позже и очень постепенно, пока по прошествии нескольких столетий не стали играть решающую роль. Весьма маловероятно, что Яхве чем-то очень отличался от богов всех остальных народов Палестины и Сирии. Яхве боролся с ними точно так же, как воевали друг с другом эти народы. Нет никаких оснований предположить, что приверженцам Яхве того времени могло прийти в голову отрицать существование богов Ханаана, Моава, Амалека, это было бы все равно что отрицать существование народов, этим богам поклонявшихся.

Монотеистическая идея, сверкнувшая в учении Эхнатона, была погребена во мраке и долгое время в нем пребывала. Находки на острове Элефантин у первого порога Нила позволили сделать сенсационное открытие. В течение многих столетий там существовала еврейская военная колония, в храме которой наряду с изображением бога Яху найдены изображения двух женских божеств, одно из которых звали Анат-Яху. Евреи здесь жили в изоляции от своей родины и были, таким образом, оторваны от ее религиозного развития. Только с приходом персидской армии в V веке до н. э. они узнали о новых правилах богослужения в Иерусалиме[57]57
  Ауэрбах. Пустыня и Земля Обетованная, т. 2, 1936.


[Закрыть]. Обратившись к более ранним временам, мы имеем право утверждать, что бог Яхве решительно не похож на бога Моисея. Атон был миротворцем, пацифистом, как и его наместник на Земле – если не его прототип – фараон Эхнатон, который безучастно наблюдал, как рассыпается созданная его предками великая египетская держава. Народу, который намеревался силой оружия захватить себе новые земли, бог Яхве подходил лучше, чем Атон. Все достойное почитания в боге Моисея было недоступно примитивной народной массе.

Я уже говорил, – и здесь еще раз сошлюсь на совпадение моего мнения со взглядами историков, – что центральным фактом развития еврейского религиозного сознания явилось то, что с течением времени бог Яхве утратил свой исходный характер и стал приобретать все большее сходство с богом Моисея Атоном. Хотя некоторые отличия и сохранялись, их не стоит переоценивать, поскольку они легко объяснимы. Культ Атона получил распространение в Египте в счастливое время военной и политической стабильности, а когда царство зашаталось, его приверженцы предпочли закрыть глаза на все беды и продолжили восхвалять и почитать свое детище – новую религию.

Поскольку судьба уготовила еврейскому народу череду тяжких и болезненных испытаний, его бог должен был быть жестоким и сильным, как бы скрытым во мраке. Это был универсальный бог, повелевающий всеми странами и народами, а так как его почитание досталось евреям от египтян, это потребовало дополнительного условия, согласно которому евреи являются богоизбранным народом, чье поклонение ему будет в конце концов щедро вознаграждено. Народу было нелегко соединить веру в избравшего их всемогущего бога с печальным опытом своей горькой судьбы. Но религия требовала беспрекословного послушания, и в народе поэтому культивировалось чувство вины, чтобы не допустить колебаний и сомнений в истинности бога, и предлагалось уповать для укрепления веры на «неисповедимую волю божью», на которую до сих пор ссылаются благочестивые верующие. Если некоторые люди удивлялись тому, что бог позволяет раз за разом порабощать их ассирийцам, персам и вавилонянам, то они все же убеждались в конце концов во всемогуществе божества, так как в конечном счете все эти враги были побеждены, а их царства рухнули.

С течением времени еврейский бог стал все более напоминать старого бога Моисея в трех важнейших отношениях. Во-первых, он почитался как единственный бог, и было немыслимо существование наряду с ним какого-либо еще божества. Монотеизм Эхнатона был всерьез воспринят целым народом, и этот народ так сросся с идеей единобожия, что она определила содержание его духовной жизни, а все остальное просто утратило в его глазах какую-либо ценность. Народ и захватившая власть священническая каста были в этом отношении едины. Но когда священники свели свое служение к исполнению обрядов и ритуалов почитания божества, они столкнулись с недовольством народа, который стремился оживить два других пункта учения Моисея. Пророки не уставали во весь голос вещать, что бог презирает ритуалы и жертвоприношения и требует лишь веры и жизни в истине и справедливости. Несомненно, пророки находились под влиянием идеалов Моисея, когда восхваляли простоту и святость жизни в пустыне.

Теперь настал момент поставить вопрос о том, есть ли вообще необходимость рассуждать о влиянии Моисея на окончательный вариант еврейской религии. Может, достаточно принять, что он явился результатом собственного развития культурной жизни в направлении высокой духовности? На такую возможность, которая могла бы одним ударом снять покров тайны с данного вопроса, можно ответить двумя возражениями. Во-первых, такое объяснение ничего не объясняет. Похожие условия существования привели высокоодаренный греческий народ не к монотеизму, а всего лишь к ослаблению и дезинтеграции политеистической религии, что дало толчок развитию философского мышления. В Египте, насколько мы понимаем, монотеизм возрос как побочный продукт на ниве египетского империализма: бог стал небесным отражением всемогущего фараона, правителя мировой империи. Еврейский народ существовал в политических условиях, которые отнюдь не благоприятствовали переходу идеи племенного божества в идею универсального, единственного и всемогущего божества. Да и откуда мог этот крошечный и бессильный народ набраться дерзости вообразить себя возлюбленным сыном столь великого бога? Таким образом, вопрос о причине возникновения монотеизма у евреев либо остается без ответа, либо довольствуется суррогатом такового: якобы идея монотеизма порождена специфическим религиозным гением еврейского народа. Гений по природе своей непостижим и безответственен, и поэтому прибегать к подобному объяснению можно лишь в тех случаях, когда нет иных объяснений[58]58
  Те же соображения справедливы и в отношении изумительного гения Вильяма Шекспира из Стратфорда.


[Закрыть].

Далее мы сталкиваемся с тем, что все еврейские источники сами указывают нам верный путь, не противореча при этом друг другу и в один голос утверждая, что идею единственного бога дал народу Моисей. Если и можно это оспорить и что-то возразить, то разве что в священнической редакции доступного нам текста слишком уж много всего приписывается Моисею. Такие предписания как ритуальные таинства были созданы – и это совершенно очевидно – в более поздние времена. Эти предписания выдаются за заповеди Моисея с абсолютно прозрачными намерениями придать им силу и самим завоевать непререкаемый авторитет. Для нас это повод для подозрений, но отнюдь не основание для того, чтобы отбросить саму идею, ибо глубинный мотив подобных преувеличений слишком очевиден. Священническая каста желает установить непрерывную преемственность между собой и эпохой Моисея, эта каста желает отрицать именно то, что мы обозначили как самый выдающийся факт еврейской религиозной истории, заключающийся в том, что между законодательством Моисея и поздней еврейской религией зияет брешь, которая поначалу заполняется служением богу Яхве, а затем постепенно заделывается. Этот факт священники всеми силами стараются скрыть и отрицают, хотя его историческая подлинность несомненна, ибо, несмотря на все усилия по редактированию библейских текстов, в них содержится масса данных, подтверждающих нашу версию исторических событий и развития иудейской религии. Священническая переработка стремится здесь к той же цели, что и искажающая тенденция сделать бога Яхве богом праотцев. Если мы примем в расчет этот мотив Жреческого Кодекса, то у нас не останется причин сомневаться, что это именно Моисей внушил своим евреям монотеистическую идею. И мы тем более готовы с этим согласиться, поскольку знаем, откуда сам Моисей почерпнул эту идею, о чем не знали и не желали знать иудейские священники.

Здесь может возникнуть закономерный вопрос: какая польза от того, что мы выведем еврейский монотеизм из египетского? Это лишь ненамного отодвинет проблему во времени и ничего не даст для понимания генезиса монотеистической идеи. Ответ поэтому звучит так: это не вопрос пользы, это вопрос исследования. Возможно, мы узнаем что-то новое, если сумеем установить истинный ход событий.