Текст книги "Мой друг Отто"

Зильке Ламбек
Мой друг Отто

Глава первая,
в которой Отто ничего не может спеть, а меня так и тянет расхохотаться

Отто как-то сказал, что мы слишком хорошие мальчики. С тех пор я всё думаю об опасной жизни. И прав ли Отто. И что делать, если он прав. Потому что нельзя же с этим просто так смириться.

Сказал он это, конечно же, не с бухты-барахты, а по поводу. Дело было так.

Сидели мы на уроке музыки. Музыку у нас ведёт фрау Шютц, и это очень скучно. Мы поём песни, которым лет сто тридцать, не меньше. А то и все двести. Пол-урока мы делаем упражнения для развития голоса: то глубоко дышим, то трясёмся, то тянемся. Иногда всё это до того нелепо, что меня разбирает хохот и петь я больше не могу. Отто петь не может в любом случае, потому что не попадает в ноты. Он просто гудит и надеется, что никто этого не заметит. Но фрау Шютц замечает и каждый раз говорит: «Отто, не надо гудеть, давай пой!» Тогда Отто принимает обиженный вид и заявляет: «Я стараюсь как могу!» И меня снова разбирает смех.

В тот раз у нас оставалось ещё пятнадцать минут времени, и фрау Шютц сказала:

– У меня для вас сюрприз!

В моей голове взвыла сирена, потому что в последний раз, когда у неё был для нас сюрприз, она встала перед классом и во весь голос запела что-то из рождественского концерта, который как раз репетировала со своим хором. Поначалу было ещё ничего, но постепенно её голос стал звучать всё выше и выше, она поводила руками, широко разевала рот, и, как раз когда фрау Шютц взяла особенно высокую ноту, я не выдержал и засмеялся.

А что я мог поделать? Это как припадок. Смех начинает булькать где-то в груди, и я честно пытаюсь его подавить. Но он ползёт всё выше и выше, я крепко сжимаю губы, пытаюсь подумать о чём-нибудь грустном, но – бдыщ! – смех выплёскивается наружу. Как река, вышедшая из берегов. Или что-то в этом роде.

Так вот оно и вышло. В самую торжественную минуту, на самой высокой ноте зазвенел мой смех. И как только засмеялся я, засмеялись и все остальные. На том рождественский концерт и кончился. Фрау Шютц замолчала, собрала сумку и ушла. Вид у неё был какой– то нерадостный. Я хотел объяснить ей, что дело тут вовсе не в ней, но, наверное, она бы всё равно мне не поверила.

Но теперь уже почти лето, и я очень надеялся, что рождественский гимн нам всё-таки не грозит. И действительно, фрау Шютц попросила нас задёрнуть шторы, а Отто – открыть «Ютуб» на смарт-доске. У нас по всей школе смарт-доски – это, конечно, очень круто. Если б только ещё учителя умели с ними обращаться. А то ведь они совершенно не умеют. Одни полчаса ругаются, пытаясь запустить это чудо техники, физиономии у них становятся багровые, но толку ноль. Другие с важной миной ищут какое-нибудь стихотворение в «Гугле», а найдя, с самым торжественным видом проецируют его на стену. Недавно зажёг герр доктор Вильмрот, который принял смарт-доску за обычную, просто белую, и стал черкать по ней маркерами. На вопли учеников он не обращал никакого внимания. Только когда ему понадобилось что-то исправить, а стереть написанное не удалось, герр Вильмрот заметил свою ошибку. Увы, слишком поздно.

Так что на этом фоне фрау Шютц ещё ничего: во всяком случае, она слышала про «Ютуб» и у неё хватило здравого смысла перепоручить это дело ученику. Отто вышел к доске, два раза в неё ткнул, и «Ютуб» открылся. Фрау Шютц смотрела на Отто с искренним восхищением. Чего Отто на уроках музыки вообще-то обычно не удостаивается. Отто хотел было вернуться на своё место, но учительница схватила его за рукав.

– Вбей, пожалуйста, «Братуха Берлин», – попросила она.

Отто ввёл эти слова в строку поиска, и на смарт-доске появилось изображение мальчишки южной наружности, привалившегося к сверкающему чёрному «БМВ».

– Спасибо, – сказала фрау Шютц. Видимо, чувствовала себя в силах самостоятельно нажать на «плей».

Задёрнув занавески, она запустила видео. Мальчишке было лет четырнадцать, и после короткого вступления он вразвалочку двинулся по улице, при этом распевая во всё горло:

 
Я Братуха Берлин,
Рэпер номер один,
Рэп – мой лучший друган,
Ведь я чёткий пацан.
 
 
Я Братуха Берлин,
Ты не лезь без причин,
В морду двину, баран,
Ведь я чёткий пацан.
 

И всё в таком духе. Через пару минут я уже мог подпевать.

В классе воцарилась полная тишина. Даже Карло перестал кидаться в Мари комочками бумаги. Мальчишка на видео был крут, ничего не скажешь, и при этом все– го на пару лет старше нас. В последней сцене он дал пять парню постарше и опять сообщил:

 
Я Братуха Берлин,
Шкалит адреналин,
Моя жизнь – сплошной фан,
Ведь я чёткий пацан.
 

Ухмыльнулся в камеру, развернулся и не спеша зашагал со своими корешами прочь по улице.

Фрау Шютц успешно остановила видео и выжидательно воззрилась на нас.

– Понравилось? – поинтересовалась она.

– Ничего так, – отозвался Карло.

– Круть! – воскликнул Отто.

– Махмуду тринадцать, он сам записал и смонтировал это видео, – сказала она. – На «Ютубе» у него уже сто двадцать тысяч посмотров или как там это называется.

– Просмотров! – подсказали мы.

– Не суть. Я хочу, чтобы вы сочинили и исполнили перед классом свой собственный рэп. Можете разбиться на группы по двое или по трое, тогда петь может кто-то один из группы. Речь должна идти о чём-то таком, что волнует лично вас.

– А это на оценку? – задала вопрос Франци, учившаяся лучше всех по всем предметам.

– Да, – ответила фрау Шютц.

– А оцениваться будет пение? – спросил Отто. Голос у него был упавший.

Едва представив себе, как Отто читает рэп, я почувствовал, что в глотке начинает бурлить смех.

– Нет, все петь не обязаны, – откликнулась фрау Шютц. – Но песню вы должны сочинить вместе.

В классе повисла растерянная тишина. Наверное, потому что одни из нас совсем не умеют сочинять стихи, а другие – петь. Не успели мы прийти в себя, как раздался звонок.

– Итак, удачи! – пожелала фрау Шютц. – Мне очень интересно, что у вас получится!

Отто нагнал меня на лестнице. На штанине у него темнело здоровенное пятно, дужка очков была заклеена скотчем. Его мама отказывается относить их в ремонт. Потому что за последние два месяца Отто наступал на очки уже три раза.

– Матти, – произнёс он. Голос у него был шёлково-бархатный.

– Нет, – отрезал я.

– Но ты ведь даже ещё не знаешь, что я хочу сказать.

– Тут и знать нечего, – ответил я. – Ты хочешь сочинять рэп со мной. Чтобы самому не петь. Это ещё ладно. Но ведь ты и стихи складывать не умеешь! А значит, мне всё придётся делать в одиночку.

– Ну Матти, – пробормотал Отто.

И я, конечно, поддался. Вечно одна и та же история.

Когда Отто затягивает это своё «ну Матти» – я чувствую всё сразу. И гордость – ведь он нуждается в моей помощи. И ответственность – ведь Отто как-никак мой лучший друг. И даже капельку злости – потому что он мною пользуется. А ещё у него это как-то очень забавно выходит. Я не могу сдержать смех. А стоит мне рассмеяться, как из меня верёвки можно вить.

– Только если думать будем вместе! – сказал я.

– Договорились! – воскликнул он. – Я буду думать изо всех сил. Обещаю!

Мы ударили по рукам.

– Но сочинить настоящий гангста-рэп – это нам, конечно, трудно будет, – заметил Отто.

– Почему? – удивился я.

Он посмотрел на меня – очень спокойно и очень серьёзно.

– Мы слишком хорошие мальчики, – ответил он.

И чем дольше я об этом думаю, тем больше переживаю. Потому что, честно говоря, Отто абсолютно прав.

Глава вторая,
в которой мы набрасываем и отбрасываем кое-какие планы

Наверное, я бы так крепко и не задумался обо всей этой слишком-хорошести, если бы услышал о ней не от Отто. Но ведь с Отто я знаком всю свою жизнь минус три недели. Когда мне было три недели, а Отто четыре, моя мама и мама Отто записались на послеродовую гимнастику. Там они познакомились и мигом сдружились. Нас с Отто поручали одной и той же няне, водили в один и тот же детский сад, а потом отдали в один и тот же первый «B». Отто знает мою бабушку, мой тайник со сладостями – и даже моего отца знал, пока тот не удрал. Мне, в свою очередь, известно, что мама Отто каждую пятницу встречается со старым другом, о чём папе Отто знать не положено. Я знаком с братьями Отто, Фрицем и Францем, и с его старшей сестрой Мартой. Мы вместе отмечаем Новый год и вместе оплакивали его собачку Хайди. Если Отто такое про нас говорит, это неспроста.

Сам про себя я бы никогда не сказал, что я хороший мальчик. А мама и подавно. Она считает, что я слишком мало упражняюсь на фортепиано, слишком много сижу в телефоне, вечно копаюсь по утрам и домашние задания делаю спустя рукава. И ещё много чего подобного.

Родители Отто, наверное, вообще не задумываются о том, хороший он или какой. Им вполне достаточно, что по утрам он встаёт, идёт в школу, не прогуливает кружки и засветло приходит домой. Всегда, ну или почти всегда, когда я к ним прихожу, кто-то пулей вылетает на улицу. Они дико занятые люди. СЛИШКОМ занятые, как по мне. Даже дома его родители говорят только о делах, которые ещё нужно успеть. Я знаю их кучу лет, но до сих пор не понимаю, в чём заключается их работа. Отто, впрочем, тоже. Когда я его спрашиваю, он отвечает: «Какие-то медиа», – и пожимает плечами.

Но одно мы знаем точно: что́ его мама делает помимо работы. В эту тайну посвящены Отто, его братья, сестра и я – и мы её свято храним. Дело в том, что мама Отто ведёт мамский блог. Если кому-нибудь станет известно, что автор блога – мама Отто, бедняге несдобровать.

Блог называется «Мама без бедлама», и у него куча подписчиков. К счастью, люди нашего возраста такое не читают. Хуже всего то, о чём она пишет. Ладно бы о послеродовой гимнастике или ещё о чём подобном. Словом, о всякой взрослой лабуде! А она что? Она берёт и пишет про Отто. И про Фрица с Францем, и про Марту. Это такой стыд, что меня аж в жар кидает всякий раз, когда я заглядываю в её блог. Спасибо, хоть настоящих фотографий не постит. Так что если не знать, что это пишет мама Отто, то и не догадаешься, о ком речь. Но Отто опасается, что рано или поздно правда выплывет наружу и это лишь вопрос времени. Тогда в классе его засмеют. Ведь она, к примеру, на весь блог рассказывает, что Отто часто ходит в разных носках и до девяти лет верил в Деда Мороза («Неправда!» – негодует Отто). Что Фриц и Франц по утрам пьют какао в постели и боятся идти в детский сад и что у Марты первая любовь. Вот это просто удар под дых оказался. Марта была реально вне себя, когда прочитала. Мама Отто твердила: «Ну это же анонимно!» – но кто знает? Больше Марта маме ничего не рассказывает. А Отто каждый день живёт в страхе: не ровён час кто-нибудь проникнет в тайну блога.

Сегодня после школы мы договорились взяться наконец за рэп. Испекли пиццу и уселись за кухонный стол. Сначала посмотрели несколько видео. Для вдохновения. Мой дедушка всегда говорит: «Без вдохновения никуда!» Но ведь ему домашку делать не надо. Нельзя сказать, что после просмотра видео мы почувствовали себя лучше и стали фонтанировать идеями. Скорее наоборот. Все эти качки в майках и цепях, с чёрными щетинами и чёрными машинами – вот настоящие рэперы. И Братуха Берлин – младший брат настоящих рэперов. У него гангста-стайл в крови. А у нас в крови никакой гангсты нет. И у наших друзей тоже. И у родителей. Да вообще, если посмотреть вокруг – ни у кого её, этой гангсты, не наблюдается.

В нашем районе нет притонов, ларьков с донерами и магазинов «всё по одному евро». Да у нас даже нормальных продуктовых нет! И булочных. Вместо них недавно открылись два веганских кафе и бутик детской моды под названием «Карл и Кларочка». Если где-нибудь детскую коляску сопрут, об этом весь район говорит. Есть в этом и свои плюсы: мы всюду добираемся пешком или на велосипеде. До фортепиано (я), до йоги (Отто), до репетитора по математике (я), до фехтования (я), до гитары (Отто), до курсов кулинарии для детей (Отто). Как-то всё это не по-пацански звучит, правда?

– Мы никогда не нарушаем запреты, – мрачно заметил Отто.

– Ну как сказать… – пробормотал я.

Кое-какие запреты мы всё-таки нарушаем. Сидим за компьютером в неположенное время, воруем шоколад из самого дальнего угла шкафа, ездим в школу на велосипеде без шлема и даже тайно ходим с Тони на фильмы для зрителей старше двенадцати – Тони уже тринадцать, и он подделал для нас школьные удостоверения.

Но нельзя не признать: все эти грешки на гангстерство не тянут. Так золотых цепей и шикарных тачек не наживёшь. Да нам шикарные тачки и ни к чему. А золотую цепь Отто всё равно потеряет в тот же самый день.

– Что ты имеешь в виду? – осведомился я. – Грабежи? Кражи со взломом?

Отто смотрел в пространство. По всей видимости, он напряжённо размышлял, но ему ничего не приходило в голову.

– Ничего такого уж плохого, – наконец сказал он. – Мы же не собираемся совершать какие-то гнусности. Там, стариков и детей обижать…

– Или ломать что-то! – подхватил я. Если подумать, всё, что запрещено, почему-то подразумевает, что надо гадить людям и портить вещи.

– Так что же получается, нам нужно сделать что-то запрещённое, но при этом никому не навредить? – уточнил Отто. – Но тогда почему оно будет запрещено?

– Ну, если мы кому-то и навредим, то этот кто-то хотя бы должен этого заслуживать, – сказал я.

Мы крепко задумались. Примолкли. И вдруг уставились друг на друга. И хором воскликнули:

– Хорст Циммерман!

Глава третья,
в которой у нас появляется название

Хорста Циммермана на нашей улице знают все. Да что там на улице – во всём районе. По крайней мере все, кому меньше четырнадцати. И все, у кого есть дети. Хорст Циммерман – владелец единственного нормального магазина на нашей улице. Называется магазин «На углу», открыт всегда допоздна, и продаются там не только роллы «Будда» и ревеневый сок, но и огромные мармеладные мишки, и мороженое на палочке, и пиво, и колбасная нарезка. Хорст Циммерман – невысокий жилистый тип с прилизанными тёмными волосами. Он дымит как паровоз и поэтому вечно торчит на улице. В любую погоду. В этом есть, с его точки зрения, и ещё одно преимущество: так удобнее орать. А орёт он постоянно. Особенно на нас. Для друзей он Хотте. Для нас, для наших друзей, для наших родителей и родителей наших друзей он «старый детоненавистник».

Не знаю, кто первым его так назвал. Но назвал по делу. Вот прямо не в бровь, а в глаз. Чтобы быть настоящим детоненавистником, мало морщиться, если кто-то приходит с десятиевровой купюрой, а не с мелочью. Или ругаться, что человек слишком тихо говорит. Или гаркнуть на молодую мать, потому что её младенец расплакался в магазине. Нет, для этого надо вести себя как свинья каждый день много лет подряд. Хотте Циммерман – именно такая свинья. Он всё время на нас орёт – не важно, что мы делаем: играем в мяч, катаемся на велосипеде, проходим мимо или вовсе перебегаем на другую сторону улицы, подальше от него.

Мама всегда говорит, что люди озлобляются, когда с ними случается что-то плохое. Может, она и права. Но, честное слово, если тебе кто-то испортил жизнь, это не повод портить жизнь другим. Я тоже, знаете ли, мог бы со всеми драться и цапаться, раз нас отец бросил. Но я же так не делаю! Вот Хотте Циммермана, наверное, в детстве и отец и мать бросили, потому что он и тогда уже был тем ещё засранцем. А от обиды стал ещё гаже. И теперь он какая-то просто запредельная скотина.

Мы могли бы к нему не ходить, но у него продаются сладости и мороженое. Так что это не вариант. Кроме его магазина, в округе только один киоск с мороженым, так там шарик стоит 1,80 евро и выбирать приходится между айвой с лавандой и чили с клубникой. Кто вообще такое ест? Одной клубники выше крыши. Как по мне. И шарик у Хотте всего девяносто центов!

В общем, захаживаем мы к Хотте Циммерману довольно часто, хотя он мерзкий злобный тип. И Хотте Циммерману безо всяких угрызений совести можно немножко напакостить.

Мы с Отто переглянулись и ухмыльнулись.

– Кстати! – сказал Отто тоном «а сейчас – гвоздь программы!». – Кстати, о нём можно и рэп сочинить!

Голова у Отто варит. Не то чтобы он прям умник-умник. И всезнайкой его не назовёшь. И зубрилой. Он такой немножко весь в себе. Задумывается обо всяких разных вещах, о которых мне даже в голову не приходит задумываться. Например, обидно ли слепой рыбе, что она слепая. Или рыбам вообще не бывает обидно. Или ей всё равно, что она слепая, потому что в морских глубинах и так темень непроглядная. Однажды он мне поведал, что иногда по ночам просыпается в холодном поту, потому что не может представить себе бесконечность. Я по ночам обычно сплю без задних ног.

Идея насчёт рэпа была просто супер. Мы сдвинули в сторону коробки из-под пиццы, уселись за стол и приступили к работе. С Циммерманом рифмовалось: кран, банан, диван, барабан, чемодан. Ну и зверей немножко. Таракан, там. Или доберман.

С Хотте рифмовались ворота, суббота и болото. Всё это, к сожалению, звучало не очень по-гангстерски.

– Циммерман как доберман, Хотте, уходи в болото, – начал Отто, и меня разобрал смех. Да ещё какой! Я не мог остановиться, пока не насмеялся вдоволь. – Ну что ж ты ржёшь как лошадь, – укорил Отто. И я снова захохотал. – Да соберись уже! – Отто посмотрел на меня так сурово, как только мог. Суровость, конечно, не его конёк. Но всё-таки мне наконец удалось успокоиться. И вскоре у нас даже было готово первое четверостишие:

 
Наш Хотте Циммерман —
Он злобный доберман,
Орёт он на детей,
Он всех на свете злей.
 

Какое-никакое начало.

 
Поэтому о нём
Сейчас мы вам споём, —
 

срифмовали мы дальше. Повисла пауза. Долгая пауза. Мы пялились на стол.

– Нам нужно название, – внезапно сказал Отто. Он прав, у всех крутых рэперов есть сценические имена. Но нам ничего на ум не шло.

Около шести домой пришла мама. Мы были ровно на том же самом месте.

– Ага, все свои в сборе, – сказала она, целуя меня. Я стерпел, но только потому, что Отто меня знает целую вечность минус три недели. – Всё в порядке, ребята?

– Ну так, – отозвался я. – Нам нужно сочинить рэп для школы, а это не очень-то просто.

– О, какая замечательная идея! – воскликнула мама, раскладывая покупки. – По немецкому задали?

– По музыке, – ответил Отто.

Судя по виду, мысли его витали где-то очень далеко.

Мама рассказала, как прошёл день. Она работает в администрации большой больницы и часто приходит домой поздно. Сегодня у кого-то из её коллег был день рождения, угощали тортом.

– И наш практикант съел шесть кусков, представляете!

Да влёгкую. Я тоже могу шесть кусков съесть. Если бы мне кто-нибудь этот торт купил.

И вдруг ни с того ни с сего Отто воскликнул:

– Свои ребята!

Мы изумлённо посмотрели на него.

– Отличное название, – сказал он. – Рэперское.

Я немного попереваривал. Свои ребята. А и правда неплохо! С юмором. И ясно, что мальчишки. Однажды у бабушки с дедушкой я смотрел один древний фильм, который назывался «Джентльмены уносят кассу». Там было про бандитов, но бандиты были хорошие. И вообще не сказать, чтоб прям бандиты. Вполне приличные люди. Поэтому и «джентльмены», объяснила мне бабушка. Любезные такие господа. А мы мальчишки-бандиты. Свои ребята. Рифмуется с «пираты». И с «волчата».

– Мы свои ребята, не волчата, не телята, просто ребята – свои ребята! – выдал я речитативом.

Отто усмехнулся и сказал:

– Покатит!

Глава четвёртая,
в которой мы занимаемся физкультурой и строим планы

На следующее утро у нас была физкультура. Физкультуру я люблю. Во-первых, потому что люблю бегать и прыгать. А во-вторых, потому что люблю герра Ниндорфа. Ну, не в смысле прямо люблю. Но вроде того. У герра Ниндорфа длинные светлые волосы, как у сёрфера, он играет в музыкальной группе, гоняет на мотоцикле и никогда не говорит «дорогие ребята», когда чего-то от нас хочет. Он похож на человека, который живёт настоящей жизнью. Может, она и не вся состоит из приключений и опасностей. Но приключения и опасности в ней точно есть.

На физкультуре он разрешает нам делать вещи, которые другие учителя строго-настрого запрещают. Например, бороться как на настоящем ринге. Или лазить по канату, не подкладывая маты. Иногда мне кажется, что ему как бы немножко всё равно, но в хорошем смысле. Он просто не контролирует нас каждую секунду.

Сегодня мы взялись играть в вышибалы, и девчонки начали визжать, едва герр Ниндорф об этом объявил. Они и во время игры всё время вопят, потому что боятся мяча. Я этого не понимаю. Если не хотят, чтобы в них попали, пусть ловят! Но, по-моему, они и ловить ничего не хотят – им лишь бы повыделываться!

Отто вышибалы тоже не любит. Он вообще ненавидит играть в мяч. А также бегать, прыгать и лазить. И если на него посмотреть, то вполне понятно почему. Руки и ноги у Отто всегда идут не туда, куда надо. Как будто голова не может толком приказать телу, что делать. Или как будто тело только наполовину его слушается. Поэтому он вечно спотыкается о собственные ноги, налетает на окружающих, не может поймать мяч и мешком валится что с бревна, что с брусьев.

Его родители надеялись, что йога ему поможет. И Отто говорит, что они были совершенно правы: падать ему теперь не так больно, как раньше.

Неудивительно, что, когда в Отто кучу раз попали, он заявил, будто ему плохо. Герр Ниндорф бросил на него взгляд, ясно говоривший: «Не верю!» – но всё-таки отправил на скамейку. Отто удалился с выражением страдания на лице. Которое мигом исчезло, едва он сел. И сменилось задумчивостью. Зачем вообще Отто нужна физкультура, если думать ему удаётся гораздо лучше, чем заниматься спортом?

Мне несколько раз прилетело от Яна-Никласа, которому доставляет удовольствие швырять мяч со всей силы. Ян-Никлас играет в баскетбол и любит похвастаться своими умениями. К сожалению, отомстить ему невозможно, так как мяч он попросту ловит и кидает обратно с ещё большей свирепостью. После урока я себя чувствовал так, словно меня поколотили. Тут даже герру Ниндорфу, похоже, стало не всё равно, потому что он отозвал Яна-Никласа в сторонку. И, судя по физиономии нашего баскетболиста, ничего приятного тот не услышал.

После физкультуры настроение у Отто резко улучшилось, и на перемене он заявил, что хорошенько обдумал операцию «Как досадить Хотте Циммерману». И что ему в голову пришла идея, которую надо обсудить. Завтра. Потому что сегодня они с мамой пойдут покупать новые ботинки. Но в среду у нас семь уроков, а потом у меня ещё и занятие по фортепиано. А в пять у Отто йога.

– И кончается она только в семь, – сказал он.

Из спортзала вышел Ян-Никлас, вид у него был безрадостный. Он смотрел себе под ноги и пинал маленький камушек.

– Зачем тебя герр Ниндорф подзывал? – поинтересовался я.

Он бросил на меня злобный взгляд.

– Якобы я слишком сильно бросаю мяч.

– Но это же правда, – отозвался я. – У меня вон до сих пор всё болит.

– Слабак! – фыркнул Ян-Никлас и потопал дальше. Я хотел сказать ему пару ласковых, но Отто потянул меня за рукав.

– Да плевать, – сказал он. – Что делать-то будем?

Я на секунду задумался и предложил:

– Давай я позвоню музычке и скажу, что заболел.

Отто кивнул:

– А я прогуляю йогу. Тогда у нас будет целых полдня!

На следующий день после школы мы встретились в четыре. Это, конечно, ещё не самая опасная и отвязная жизнь, но с чего-то же надо начинать. В конце концов, прогуливать музыку или спорт нам строжайше запрещено. Такое ощущение, что наши родители твёрдо убеждены: стоит нам полчаса провести за компьютером, как мы тут же превратимся в невеж и тупиц. Хотя сами только и делают, что за компьютером сидят. Во всяком случае, мама Отто с её дурацким мамским блогом. А моя даже за ужином читает письма, которые сыплются ей на электронную почту. Если так посмотреть, то она в интернете проводит куда больше времени, чем я!

Встречаться дома явно было не очень хорошей затеей, и поскольку погода стояла хорошая, мы договорились пересечься на детской площадке. Она у нас новая и большая, со здоровенными паутинками и деревянными замками. Если б там ещё мамаш не было. И папаш.

Мамаши – и папаши – приходят сюда с маленькими детьми. (Маленькие – это все, кто младше восьми.) И смотрят на нас с подозрением, как будто их лапушкам угрожает опасность только потому, что мы залезем с ними на одну и ту же горку. У них всегда при себе здоровенные сумки с водичкой, яблочками и печенюшками, и всякий раз, когда малявка подбегает к маме, ей суют что-нибудь в рот. Если один ребёнок у другого украдёт лопатку, дело сразу пахнет жареным. Потому что мамочка Лили-Табеи подойдёт к маленькому Финну-Момо и приторным голосом попросит: «Пожалуйста, малыш, верни лопатку». Тут же подоспеет папа Финна-Момо и заявит: «Вот Финн-Момо всегда уступает другим детям свою лопатку, а Лили-Табея пусть учится делиться». Слово за слово – начинается свара. Лили-Табея и Финн-Момо за это время, как правило, успевают помириться. Но кого это интересует.

Верхушка паутинки особенно хороша тем, что малышня туда просто не залазит. Родители стоят внизу, смотрят с опаской и кричат: «Не лезь так высоко!» – потому что боятся, как бы мы не свалились на голову их деточкам. Как будто нам это надо. Мне, во всяком случае, точно не надо. За Отто не скажу.

В общем, устроились мы на самом верху. Светило солнце, пестрели листочки – вид был великолепный. А великолепный вид очень благотворно влияет на мозги.

– Я всё обдумал, – заговорил Отто. – Нужно спрятать какую-нибудь вещь, которая для Хотте Циммермана очень важна. Спрятать – это всё-таки не украсть, а разъярится он будь здоров.

Таким образом, у нас появился фундамент. А фундамент – это самое главное, утверждает мой дедушка. Обычно он так говорит, наворачивая бутерброды с ливерной колбасой, перед тем как опрокинуть стопочку этой гадости – шнапса.

– Шнапс, – сказал я. – Мы спрячем его шнапс.