Текст книги "Чайковский. Гений и страдание"

Глава 3
В Москве

30-летний московский пианист и дирижер, младший брат директора Петербургской консерватории А.Г. Рубинштейна – Николай Григорьевич Рубинштейн (1835–1881) прибыл в Петербург с целью найти преподавателей для своих музыкальных классов. Антон Григорьевич предложил ему взять Чайковского:

– Он из приличной семьи и пианист неплохой, не пожалеешь.

Спросили мнение Чайковского. Он с радостью согласился. 5 января 1866 года он прибыл в Москву и занял место преподавателя в музыкальных классах Русского музыкального общества (преобразовано в Консерваторию в 1866 году осенью).

Основатель и первый директор музыкальных классов в Москве Николай Григорьевич Рубинштейн, виртуоз-пианист, кумир москвичей, проявил заботу о нуждах Чайковского. Переселил его из гостиницы в одно из помещений музыкальных классов рядом со своей комнатой. Оценил музыкальные способности Чайковского и стал поощрять его стремление к серьезному творчеству. Он всего на 5 лет был старше Чайковского, но уже известен в музыкальном мире Москвы и даже за ее пределами.

Через несколько месяцев в «Московских ведомостях» появилось объявление: «Класс теории музыки Петра Ильича Чайковского открывается по вторникам и пятницам в 11 часов утра, о чем доводится до сведения желающих поступить в оный. Плата с ученика три рубля в месяц».

Ростислав Владимирович Геника, пианист, ученик Московской консерватории писал о Чайковском: «Унылой чередой проходили для Чайковского его часы уроков теории, он откровенно скучал и с трудом удерживал зевоту». Геника описал его внешность в эти годы: «Молодой, с миловидными, почти красивыми чертами лица, с глубоким выразительным взглядом красивых темных глаз, с пышными, небрежно зачесанными волосами, с чудной русой бородкой, бедновато-небрежно одетый, по большей части – в потрепанном сером пиджаке, Чайковский торопливой походкой входил в свою аудиторию, всегда слегка сконфуженный, слегка раздраженный, словно досадуя на неизбежность предстоящей скуки». По воспоминаниям того же Генике, Чайковский в обращении с учениками был «удивительно мягок, деликатен и терпелив».

В первые полтора года пребывания в консерватории Чайковский успел написать несколько романсов, первую симфонию «Зимние грезы», начал писать оперу «Воевода» (окончил в 1867 году). Большой театр в весеннем сезоне был предоставлен гастролировавшей в Москве итальянской опере, на которую сразу же начался ажиотаж. «Билеты не дешевы, но аншлаг был ежедневный», – писали газеты.

Петр Ильич сидел в первых рядах партера в ожидании начала театрального представления. Занавес поднялся, и на сцену вышла певица – примадонна итальянской оперы Арто Дезире. На шее и на руках сверкали драгоценные камни. Лицо у нее было самое обыкновенное, не поражало красотой, но вдохновенное. Она держалась раскованно, красиво двигалась по сцене, жесты ее были уместны и артистичны. Когда она запела, Чайковский с этого момента уже больше ничего не слышал, кроме ее голоса, и никого не видел, кроме двигавшейся по сцене солистки. Диапазон ее голосовых возможностей был так велик, что, казалось, у нее не две голосовые связки, а тысячи. Чайковский сидел как зачарованный и смотрел, не отрываясь, на примадонну. Она заметила восхищенный взгляд молодого человека и теперь смотрела на него и, казалось, пела для него. Все чувства, которые он испытывал, слушая певицу, отражались на его лице. Чайковский обратил внимание, что она умеет управлять не только своим голосом, но своей мимикой и жестами. В тот же вечер он написал Модесту: «Ах, Модя, какая это великая актриса и великая певица!»

Вскоре ему представился случай познакомиться с нею ближе. Находившийся в тот период времени проездом в Москве Антон Григорьевич Рубинштейн был приглашен на вечер к Дезире и взял с собой Чайковского. Дезире была уже знаменита в Европе. Теперь в Москве публика осаждала театр, где она пела, и забрасывала ее цветами.

В гостях у нее Чайковский смущался. Говорил мало, «был застенчив более, чем когда либо», – вспоминали позже его друзья. Певице понравилась не столько его внешность, сколько его скромность и деликатность, которыми не так часто наделяет природа мужскую половину человечества. С этого времени она стала присылать ему приглашения на свои вечера, и он стал бывать у нее почти ежедневно. Дезире собиралась на гастроли в Варшаву, и они решили летом оформить брачные отношения. Перед отъездом она попрощалась с Чайковским, а потом долго беседовала с Рубинштейном.

После отъезда Дезире Чайковский сообщил отцу, что собирается жениться. «Милый, дорогой мой папаша! До Вас, конечно, дошли слухи о моей женитьбе. Весной я познакомился с певицей Арто, был у нее на ужине. С тех пор я ежедневно получал от нее приглашения. Вскоре мы воспылали друг к другу нежными чувствами, затем последовало взаимное признание. Возник вопрос о браке, которого мы оба с нею весьма желаем и который должен совершиться летом. Но существуют некоторые препятствия. Во-первых, ее мать, которая находится при ней, препятствует браку, находя, что я слишком молод для ее дочери. Она боится, что я заставлю ее жить в России. Во-вторых, мои друзья, и особенно Николай Григорьевич Рубинштейн, употребляют энергичные силы, дабы я не исполнил свой план женитьбы. Они говорят, что я буду играть жалкую роль мужа знаменитой певицы, ездить по всем углам Европы, жить за ее счет и не буду иметь возможности работать. А когда моя любовь к ней охладится, останутся одни страдания, отчаяние и погибель. Несмотря на ее любовь ко мне, она не сможет жить в России и бросить сцену, которая доставляет ей славу и деньги. В настоящее время она уехала в Варшаву. Мы остановились на том, что летом я приеду в ее имение близ Парижа, и там решится наша судьба. Она не может бросить сцену, а я колеблюсь в решении жертвовать ради нее своей будущностью. Положение мое затруднительное. Я привязан к ней всеми силами души, и мне кажется невозможно и прожить без нее. А с другой стороны, холодный рассудок заставляет меня призадуматься над возможностью тех несчастий, которые рисуют мои приятели. Жду, голубчик, Вашего взгляда на это дело».

Через три дня он получил из Петербурга ответ от отца:

«Ты любишь, и она любит, ну и дело в шляпе. Но надо подумать и разобрать все по косточкам. Ты артист, она тоже артистка. Оба вы снискиваете капитал из ваших талантов. Только она снискала себе и капитал, и славу, а ты только начинаешь снискивать, и Бог знает, достигнешь ли того, что она имеет. Друзья-приятели осознали твой талант, но боятся, чтобы ты не потерял его с этой переменой. Если ты бросишь коронную службу, то не перестанешь быть артистом, даже если на первых порах и не будешь счастлив. Ты горд, и тебе неприятно, что ты не приобрел столько, чтобы содержать жену, чтобы не зависеть от ее кошелька. Если вы полюбили друг друга не ветреным образом, а солидно, как подобает людям вашего возраста, и если отношения ваши искренни, то все остальное вздор. Счастливая супружеская жизнь основана на взаимном уважении. С такой особой, как твоя желанная, ты скорее усовершенствуешься, чем потеряешь талант. Если твоя желанная имеет такие же качества, как твоя мать, на которую ты похож, то все опасения вздор. Но если придется быть прислужником, то будь прислужником самостоятельным, и когда она будет петь твои арии, то чтобы аплодисменты принадлежали Вам обоим».

В том же письме отец пишет невесте несколько строчек: «Милая, желанная, тебя я еще не имею счастья знать, но знаю твою прекрасную душу и сердце. Надо бы вам испытать друг друга не ревностью, а временем. Испытайте себя еще раз, а там и решайтесь, помолясь Богу».

Но ситуация разрешилась сама собой: Дезире не прислала ни одного письма Чайковскому, а через год приехала в Москву на гастроли с новым именем – Арто Падилла. В Варшаве она вышла замуж за оперного артиста, который теперь сопровождал ее. Она снова выступала с концертами, но с Чайковским не встречалась по требованию мужа. Любовь у Чайковского и Дезире Арто была сдержанной, на уровне сознания, без бурных порывов, потому и разрыв произошел спокойно. Померк для Чайковского луч надежды на семейную жизнь, но не померкла жажда творчества. Снова встретились они за границей через много лет, когда Чайковский был уже знаменит.

Чайковский продолжал преподавать теорию музыки в консерватории. По словам Н.Д. Кашкина, «учащиеся скоро оценили и полюбили своего преподавателя, умевшего объяснять все живо и хорошо, и, кроме того, бывшего безукоризненно добросовестным и аккуратным в своих занятиях». Но сам Чайковский большой пользы от своей работы не видел: многие ходили на занятия не по зову сердца, а ради престижа и были равнодушны к музыке. Влюбленный в музыку композитор не мог спокойно относиться к такому поведению своих слушателей. У него были свои симпатии и антипатии в консерватории, но, несмотря на это, он со всеми был одинаково любезен, и даже с недоброжелателями старался сохранять добрые отношения.

Руководитель Московской консерватории Николай Григорьевич Рубинштейн был первоклассным пианистом, приобрел заслуженный авторитет и славу. Он ценил музыкальные способности Чайковского, но иногда доставлял ему огорчения своим неровным характером. Он щедро расточал не только похвалы, но и ругательства, негодуя, возмущаясь и критикуя.

Чайковский позже писал о нем: «Рубинштейн иногда был руководителем достойного поведения, а иногда допускал мелочность и самодурство». Но Чайковский прощал ему неровности характера и несдержанность за его выдающийся организаторский и музыкальный талант, за поддержку талантливых учеников, для которых не жалел материальных средств.

По словам профессора Московской консерватории по теории и истории музыки Кашкина Николая Дмитриевича (1839–1920), «Рубинштейн был искренне расположен к Чайковскому, ценил его незаурядные способности», но никаких поблажек ему не делал. Раскритиковал и не допустил к исполнению его «Концертную увертюру». В то же время устраивал концертные вечера из его произведений, популяризируя его творчество. Один из бывших учеников Московской консерватории, а в дальнейшем профессор Киевской государственной консерватории, Химиченко Александр Васильевич писал: «Рубинштейн всеми силами поддерживал творчество Чайковского, все появлявшиеся его произведения немедленно исполнялись в симфонических концертах».

Для Чайковского на всю жизнь остался памятным тот день, когда он впервые стал дирижировать оркестром. 19 февраля 1868 года в Большом театре Москвы был дан концерт в пользу пострадавших от неурожая. Чайковский репетировал с оркестром танцами из своей оперы «Воевода». Несмело подошел к дирижерскому пульту и дрожащей рукой взял капельмейстерскую палочку. Но размахивал ею беспорядочно, не всегда в такт музыкантов. Периодически хватался рукой за бороду, для того чтобы, как он объяснил позже, поддержать клонившуюся вбок голову. Но музыканты твердо знали свое дело, и репетиция прошла успешно. А Чайковский долго не мог побороть страх перед капельмейстерским пультом и 18 лет не подходил к нему. Только за 6 лет до кончины стал чувствовать себя увереннее.

Во время работы в консерватории у Чайковского появились новые знакомые, как среди педагогов, так и учеников. Нашел друга в лице владельца Музыкально-издательской фирмы Юргенсона Петра Ивановича (1836–1903), который стал издателем его сочинений. Подружился с виолончелистом и инспектором Московской консерватории Альбрехтом Карлом Карловичем (1836–1893), с профессором консерватории Кашкиным Николаем Дмитриевичем. Все друзья Чайковского считали его мягким и добрым, но ученики его побаивались. Одна из учениц его класса гармонии и композиции Левицкая Александра Николаевна (1858–1947) писала: «Он ужасный придира: я к восьмушкам не с той стороны хвостики приписала, он рассердился и перечеркнул всю страницу сверху донизу красным карандашом и сказал с раздражением: “Вам раньше нужно было пройти науку о хвостах, а потом уже по гармонии решать задачи”». На Левицкую он произвел впечатление «сурового, чем-то недовольного» человека». Она поделилась своими впечатлениями с Николаем Дмитриевичем Кашкиным. Тот расхохотался: «Да это добрейший, отзывчивый и мягкий человек. В нем даже слишком сильно развито чувство доброты и жалости ко всему бедному, несчастному и угнетенному». Позже мнение Левицкой (по мужу Амфитеатровой) изменилось, и она написала о нем очень теплые воспоминания.

Другой ученик Чайковского по классу гармонии Александр Александрович Литвинов (1861–1933), в будущем артист оркестра Большого театра в Москве, писал: «Он был резок и нетерпелив… и мы все его весьма побаивались». Но страх у Литвинова исчез после того, как Чайковский похвалил его игру на скрипке, услышав ее на ученических концертах. А вскоре, по словам Литвинова, «он решил сделать меня своим стипендиатом, то есть вносить за меня плату в консерваторию, так как родители не имели средств платить за меня».

В 1871 году в Малом зале Благородного собрания по инициативе Рубинштейна прошли концерты с использованием произведений Чайковского, после чего «имя его стало известно широкой публике» (Кашкин). Петр Ильич снял жилье на Спиридоновке, завел слугу – 12-летнего подростка Алексея Ивановича Софронова (1859–1925), который в дальнейшем служил у него больше 20 лет, участвовал в организации Дома-музея Чайковского в Клину. Но содержание наемной квартиры было не по карману Петру Ильичу, и он вскоре перешел жить к сестре Александре Ильиничне Давыдовой в Каменку.

По воспоминаниям Кашкина, с 1872 года «началась активная деятельность Чайковского как композитора, вполне зрелого, окончательно определившего свой путь в искусстве». Его «Вторая симфония», исполненная в 1872 году в Москве, имела большой успех, и «он стал любимцем публики» (Кашкин). В следующем 1873 году с большим успехом прошло представление его фантазии «Буря». Пользовались популярностью его фортепианные пьесы и романсы: «Слеза дрожит» (1869), «Вальс Каприс» (1868), шесть романсов, написанных в 1869 году, и шесть романсов, созданных в 1872 году. Первые оперы Чайковского имели меньший успех, чем вокальные произведения. Несмотря на это, Чайковский с этого времени утвердился как композитор, и его популярность с каждым годом росла. В связи с преподавательской работой в консерватории времени для музыкальных сочинений постоянно не хватало. Но судьба оказалась благосклонной к нему и дала ему возможность проявить свои уникальные музыкальные способности.

Глава 4
Ангел-хранитель

Трудно сказать, как сложилась бы творческая судьба Чайковского, если бы не появился на его жизненном пути человек со щедрой и благородной душой. Возможно, многие его замыслы так и не воплотились бы в жизнь. Для творчества, помимо вдохновения и свободы, нужны материальные средства и моральная поддержка. Все это Петр Ильич нашел в лице почитательницы его таланта, своего «ангела-хранителя» – московской меценатки Надежды Филаретовны фон Мекк.

В тот период времени (вторая половина ХIХ века) не все талантливые люди могли реализовать плоды своего труда. Некоторые таланты, как в России, так и в других странах, погибали, задавленные нуждой или непониманием общества. Но немало было и тех людей, с помощью которых создавались не только больницы, сиротские и странноприимные дома, промышленные предприятия, но и учреждения культуры и искусства.

Москва во второй половине ХIХ века таких благотворителей насчитывала не десятки, а сотни. Наиболее крупными из них были графы Шереметевы, князья Голицыны, купцы Бахрушины, Алексеевы, Морозовы, Мамонтовы и многие другие. Но никто из них не обратил внимания на далеко не блестящее материальное положение еще довольно молодого, но подававшего блестящие надежды профессора Московской консерватории, композитора Петра Ильича Чайковского, с трудом выбивавшегося из нужды. Вместо того чтобы посвятить себя полностью композиторскому искусству, он вынужден был зарабатывать себе на жизнь преподавательским трудом.

В конце 1876 года московский скрипач Котек доставил от московской меценатки Надежды Филаретовны фон Мек Чайковскому заказ на сочинение симфонии. Чайковский быстро выполнил заказ и передал через того же курьера заказчице, за что получил щедрое вознаграждение с одновременным письмом. Она писала: «Милостивый государь, Петр Ильич! Позвольте принести Вам мою искреннюю благодарность за скорое исполнение моей просьбы. Говорить Вам, в какой восторг привело меня Ваше сочинение, считаю неуместным. Вы привыкли и не к таким похвалам, и поклонение такого ничтожного существа, как я, Вам покажется смешным. Прошу верить, что с Вашей музыкой живется легче и приятнее. Примите мое истинное уважение и самую искреннюю преданность. Надежда фон Мекк. 18 декабря 1876 года».

Чайковский уже на следующий день послал ей ответ: «Милостивая государыня, Надежда Филаретовна! Искренне благодарен Вам за все любезное и лестное, что Вы изволили мне написать. Считаю, что мой труд не стоит такого щедрого вознаграждения. Для музыканта среди неудач и всякого рода препятствий утешительно думать, что есть небольшое меньшинство людей, так искренне и тепло любящее наше искусство. Искренне Вам преданный, Петр Чайковский».

Через два месяца от Надежды Филаретовны пришло новое послание: «Хотелось бы сказать Вам о моем фанатичном отношении к Вашей музыке. Это самое высокое чувство из всех чувств, возможных в человеческой природе». 16 февраля 1877 года Чайковский просит удостоить его «письменным изложением» того, что она хотела бы ему сказать. С этого времени началась их регулярная переписка, которая длилась 14 лет. Чайковский навел справки о неожиданной корреспондентке, из которых узнал, что Надежда Филаретовна, в девичестве Фроловская, вдова недавно умершего (в январе 1976 года) крупного железнодорожного магната, построившего Либаво-Роменецкую железную дорогу. Миллионерша, живет на широкую ногу, имеет дома в Москве и в Подмосковье, виллы за границей. Не молода, на 9 лет старше Чайковского (родилась в 1831 году), имеет одиннадцать детей, и есть уже внуки. Самой маленькой дочери Милочке 5 лет. У нее большой штат прислуги. Содержит у себя трех музыкантов. Горячая поклонница таланта Чайковского. Сама играет на нескольких музыкальных инструментах, но является всего лишь дилетантом.

Восторгаясь музыкой Чайковского, Надежда Филаретовна в одном из писем сообщила, что хочет облегчить его материальное положение и назначает ему постоянную «бюджетную сумму» в шесть тысяч рублей. С этого времени она стала высылать каждый месяц ему деньги, по почте или с курьером. Оплатила долги Чайковского и посоветовала ему отдохнуть за границей в комфортных условиях. Материальную помощь композитору она оказывала бескорыстно, по велению сердца из любви к искусству.

Свою переписку они держали втайне, о ней знали лишь самые близкие люди. Из писем Чайковский узнал, что у них много общих интересов, совпадали и некоторые взгляды на искусство. Он был удивлен, что, оказывая материальную помощь, Надежда Филаретовна ни разу не выразила желания встретиться с ним. Свои отношения они поддерживали только в письменной форме. «Полюбив мою музыку, Вы не стремитесь к знакомству с ее автором. Я думаю, Вы страшитесь не найти во мне тех качеств, которыми наделило меня Ваше воображение, и что при близком знакомстве Вы не найдете во мне человека, который бы соответствовал Вашему идеалу. Приятно сознавать, что среди мирской суеты, творческих забот, непостоянства успехов есть человек, который не только любит музыкальное искусство, но умеет ценить его, и даже очень высоко, что на свете есть душа, которая чувствует так же глубоко, как моя», – писал Чайковский в одном из писем. Он долгое время не знал, как выглядит его благодетельница, как одевается, какой у нее голос, походка, и постоянно ожидал возможности увидеть ее хоть издали.

За ее материальную поддержку, которая приняла постоянный характер, Чайковский платил ей своей бесконечной благодарностью. Из писем он узнал, что она равнодушна к религии, но «верит во все доброе» и соблюдает церковные обряды. Сам же Чайковский трепетно относился к религии и церкви. Любил слушать голоса певчих. «Мое самое великое наслаждение, когда открываются Царские ворота и раздаются голоса певчих: “Хвалите Господа с небес”. Это одно из величайших наслаждений. С церковью я связан крепкими узами». В очередном письме к своей благодетельнице он писал: «Я вдумываюсь в свою жизнь и вижу в ней перст Божий, указывающий мне путь и оберегающий от бед. Почему воля Всевышнего оберегает меня, я не знаю, Бог все свои творения любит одинаково, но меня он хранит, и я проливаю слезы благодарности за его милость ко мне».

Многие музыкальные произведения Чайковского потрясли воображение Надежды Филаретовны, и она в благодарность дарит ему часы. «Меня скоро не будет на этом свете, поэтому прошу принять в подарок от меня вещь, которая всегда будет при вас и напоминать обо мне». Часы были очень дорогие, роскошно оформленные. «Часы получил, – пишет Чайковский в ответном письме, – и буду носить их до конца своих дней. Изящество подарка свидетельствует о Вашей доброте». Ему было неловко получать от нее материальную помощь, и он принимает решение в будущем посвятить ей что-нибудь из своих музыкальных произведений.

По ее совету он освободился от обязанностей службы в консерватории: «Если работа станет Вам невмоготу, то можно с нею распрощаться», – посоветовала его благодетельница. В 1879 году он окончательно вышел из состава профессоров Московской консерватории. Теперь он только один раз в месяц приезжал, чтобы проверить работы учащихся, и мог полностью посвятить себя композиторскому делу.

Надежда Филаретовна обеспечивала его безбедное существование и поддерживала морально. В письмах они обсуждают не только музыкальные темы, но и бытовые и даже отношение к любви. «Любили ли Вы кого-нибудь? – спрашивает она в письме и сама же отвечает: «Я думаю, что нет. Вы слишком любите музыку, чтобы любить женщину. Я знаю только один эпизод Вашей любви – это Арто Дезире». Надежда Филаретовна не признавала платонической любви: «Это полулюбовь. Это любовь воображения». Но и на такой, казалось бы, щекотливый вопрос он дает ей обстоятельный ответ: «Вы спрашиваете, знакома ли мне платоническая любовь. Отвечаю: и да, и нет. Испытал ли я счастье в любви? Отвечаю: Нет, нет и нет! Понимаю ли неизмеримую силу этого чувства? Отвечаю: да, да, да. Я пытаюсь в музыке выразить мучительность и блаженство любви. Удалось ли мне это – судить другим. Музыка красноречивее слов».

Будучи за границей, отдыхая за ее счет, он не перестает напоминать ей об этом и без конца благодарит. «Участие во мне далекого друга возбуждает во мне бодрость и жажду работы». А Надежда Филаретовна благодарит его за наслаждение, которое доставляет ей музыка и его письма: «Я жду их, как солнечных лучей». Свою помощь Чайковскому она объясняла тем, что «ему нужно идти вперед и получать вдохновение, а для этого он должен быть материально обеспечен. Я хочу беречь Ваш талант». И она берегла его много лет. Ему было неловко, что она очень превозносит его талант, восхищается всем, что он сочиняет, но в то же время дорожит ее мнением. Он задолжал ростовщикам около трех тысяч рублей, и Надежда Филаретовна выплатила эту сумму. В благодарность за материальную поддержку Чайковский в мае 1877 года посвящает ей одну из своих симфоний – 4-ю. Но в дарственной надписи не указал ее имени, написав: «Моему лучшему другу». Их переписка прервалась во время тяжелой болезни Надежды Филаретовны и потери ею многих объектов недвижимости. Можно сказать, что она стала «ангелом-хранителем» Чайковского и была причастна к его творчеству, хоть предпочитала оставаться в тени.