Текст книги "Стихотворения. 1880–1903"

Смиренность

 
Учитель жизни всех нас любит
И дал нам силы – по судьбе.
Смиренномудрие нас губит
И страсть к себе.
 
 
Глаза и лица закрываем,
Бежим от узкого пути…
Зачем мы лжем? Мы знаем, знаем,
Куда идти!
 

1901

О другом

 
Господь. Отец.
Мое начало. Мой конец.
Тебя, в Ком Сын, Тебя, Кто в Сыне,
Во имя Сына прошу я ныне
И зажигаю пред Тобой
Мою свечу.
Господь. Отец. Спаси, укрой –
Кого хочу.
 
 
Тобою дух мой воскресает.
Я не о всех прошу, о Боже,
Но лишь о том,
Кто предо мною погибает,
Чье мне спасение дороже,
О нем, – одном.
 
 
Прими, Господь, мое хотенье!
О, жги меня, как я – свечу,
Но ниспошли освобожденье,
Твою любовь, Твое спасенье –
Кому хочу.
 

1901

Страх и смерть

 
Я в себе, от себя, не боюсь ничего,
Ни забвенья, ни страсти.
Не боюсь ни унынья, ни сна моего –
Ибо всё в моей власти.
 
 
Не боюсь ничего и в других, от других;
К ним нейду за наградой;
Ибо в людях люблю не себя… И от них
Ничего мне не надо.
 
 
И за правду мою не боюсь никогда,
Ибо верю в хотенье.
И греха не боюсь, ни обид, ни труда…
Для греха – есть прощенье.
 
 
Лишь одно, перед чем я навеки без сил, –
Страх последней разлуки.
Я услышу холодное веянье крыл…
Я не вынесу муки.
 
 
О Господь мой и Бог! Пожалей, успокой,
Мы так слабы и наги!
Дай мне сил перед Ней, чистоты пред Тобой
И пред жизнью – отваги…
 

1901

Швея

 
Уж третий день ни с кем не говорю…
А мысли – жадные и злые.
Болит спина; куда ни посмотрю –
Повсюду пятна голубые.
 
 
Церковный колокол гудел; умолк;
Я всё наедине с собою.
Скрипит и гнется жарко-алый шелк
Под неумелою иглою.
 
 
На всех явлениях лежит печать.
Одно с другим как будто слито.
Приняв одно – стараюсь угадать
За ним другое, – то, что скрыто.
 
 
И этот шелк мне кажется – Огнем.
И вот уж не огнем – а Кровью.
А кровь – лишь знак того, что мы зовем
На бедном языке – Любовью.
 
 
Любовь – лишь звук… Но в этот поздний час
Того, что дальше, – не открою.
Нет, не огонь, не кровь… а лишь атлас
Скрипит под робкою иглою.
 

1901

Ограда

 
В пути мои погасли очи.
Давно иду, давно молчу.
Вот, на заре последней ночи
Я в дверь последнюю стучу.
Но там, за стрельчатой оградой –
Молчанье, мрак и тишина.
Мне достучаться надо, надо,
Мне надо отдыха и сна…
Ужель за подвиг нет награды?
Я чашу пил мою до дна…
Но там, за стрелами ограды –
Молчанье, мрак и тишина.
 
 
Стучу, кричу: нас было трое,
И вот я ныне одинок.
Те двое – выбрали иное,
Я их молил, но что я мог?
О, если б и они желали,
Как я – любили… мы теперь
Все трое вместе бы стучали
Последней ночью в эту дверь.
Какою было бы отрадой
Их умолить… но все враги.
И вновь стучу. И за оградой
Вот чьи-то тихие шаги.
Но между ним и мной – ограда.
Я слышу только шелест крыл
И голос, – легкий, как прохлада.
Он говорит: «А ты – любил?
Вас было трое. Трех мы знаем,
Троим – вам быть здесь суждено.
Мы эти двери открываем
Лишь тем, кто вместе – и одно.
Ты шел за вечною усладой,
Пришел один, спасал себя…
Но будет вечно за оградой,
Кто к ней приходит – не любя».
 
 
И не открылись двери сада;
Ни оправданья, ни венца;
Темна высокая ограда…
Мне достучаться надо, надо,
Молюсь, стучу, зову Отца –
Но нет любви, – темна ограда,
Но нет любви, – и нет Конца.
 

1902

Сосны

 
Желанья всё безмернее,
Всё мысли об одном.
Окно мое вечернее,
И сосны под окном.
 
 
Стволы у них багровые,
Колюч угрюмый сад.
Суровые, сосновые
Стволы скрипят, скрипят.
 
 
Безмернее хотения,
Мечтания острей –
Но это боль сомнения
У запертых дверей.
 
 
А сосны всё качаются
И всё шумят, шумят,
Как будто насмехаются,
Как будто говорят:
 
 
«Бескрылые, бессильные,
Унылые мечты.
Взгляни: мы тоже пыльные,
Сухие, как и ты.
 
 
Качаемся, беспечные,
Нет лета, нет зимы…
Мы мертвые, мы вечные,
Твоя душа – и мы.
 
 
Твоя душа, в мятежности,
Свершений не дала.
Твоя душа без нежности,
А сердце – как игла».
 
 
Не слушаю, не слушаю,
Проклятье, иглы, вам!
И злому равнодушию
Себя я не предам,
 
 
Любви хочу и веры я…
Но спит душа моя.
Смеются сосны серые,
Колючие – как я.
 

1902

Сны

 
Всё дождик да дождик… Всё так же качается
Под мокрым балконом верхушка сосны…
О, дни мои мертвые! Ночь надвигается –
И я оживаю. И жизнь моя – сны.
 
 
И вплоть до зари, пробуждения вестницы, –
Я в мире свершений. Я радостно сплю.
Вот узкие окна… И белые лестницы…
И все, кто мне дорог… И всё, что люблю.
 
 
Притихшие дети, веселые странники,
И те, кто боялся, что сил не дано…
Все ныне со мною, все ныне избранники,
Одною любовью мы слиты в одно.
 
 
Какие тяжелые волны курения,
Какие цветы небывалой весны,
Какие молитвы, какие служения…
Какие живые, великие сны!
 

1901

Тетрадь любви

(Надпись на конверте)

 
Сегодня заря встает из-за туч.
Пологом туч от меня она спрятана.
Не свет и не мгла… И темен сургуч,
Которым «Любовь» моя запечатана.
 
 
И хочется мне печати сломать…
Но воля моя смирением связана.
Пусть вечно закрытой лежит тетрадь,
Пусть будет Любовь моя – недосказана.
 

1901

Два сонета

Л. С. Баксту

1. Спасение

 
Мы судим, говорим порою так прекрасно,
И мнится – силы нам великие даны.
Мы проповедуем, собой упоены,
И всех зовем к себе решительно и властно.
 
 
Увы нам: мы идем дорогою опасной.
Пред скорбию чужой молчать обречены, –
Мы так беспомощны, так жалки и смешны,
Когда помочь другим пытаемся напрасно.
 
 
Утешит в горести, поможет только тот,
Кто радостен и прост и верит неизменно,
Что жизнь – веселие, что всё – благословенно;
Кто любит без тоски и как дитя живет.
Пред силой истинной склоняюсь я смиренно;
Не мы спасаем мир: любовь его спасет.
 

2. Нить

 
Через тропинку в лес, в уютности приветной,
Весельем солнечным и тенью облита,
Нить паутинная, упруга и чиста,
Повисла в небесах; и дрожью незаметной
 
 
Колеблет ветер нить, порвать пытаясь тщетно;
Она крепка, тонка, прозрачна и проста.
Разрезана небес живая пустота
Сверкающей чертой – струною многоцветной.
 
 
Одно неясное привыкли мы ценить.
В запутанных узлах, с какой-то страстью ложной,
Мы ищем тонкости, не веря, что возможно
Величье с простотой в душе соединить.
Но жалко, мертвенно и грубо всё, что сложно;
А тонкая душа – проста, как эта нить.
 

1901

Вместе

 
Я чту Высокого,
Его завет.
Для одинокого –
Победы нет.
Но путь единственный
Душе открыт,
И зов таинственный,
Как клич воинственный,
Звучит, звучит…
Господь прозрение
Нам ныне дал;
Для достижения –
Дорогу тесную,
Пусть дерзновенную,
Но неизменную,
Одну, – совместную –
Он указал.
 

1902

Что есть грех?

В. Ф. Нувелю

 
Грех – маломыслие и малодеянье,
Самонелюбие – самовлюбленность,
И равнодушное саморассеянье,
И успокоенная упоенность.
 
 
Грех – легкочувствие и легкодумие,
Полупроказливость – полуволненье.
Благоразумное полубезумие,
Полувнимание – полузабвенье.
 
 
Грех – жить без дерзости и без мечтания,
Не признаваемым – и не гонимым.
Не знать ни ужаса, ни упования
И быть приемлемым, но не любимым.
 
 
К стыду и гордости – равнопрезрение…
Всему покорственный привет без битвы…
Тяжеле всех грехов – Богоубьение,
Жизнь без проклятия – и без молитвы.
 

1902

Стариковы речи

 
Иль дует от оконницы?
Я кутаюсь, я зябну у огня…
Ломоты да бессонницы
Измучили, ослабили меня.
 
 
Гляжу на уголь тлеющий,
На жалобный, на пепельный налет,
И в памяти слабеющей
Всё прошлое, вся жизнь моя встает.
 
 
Грехи да заблуждения…
Но буду ли их ныне вспоминать?
Великого учения
Премудрую постиг я благодать.
 
 
Погибель и несчастие –
Лишь в суетной покорности страстям.
Явил Господь бесстрастие,
Бесстрастие Он заповедал нам.
 
 
Любовь, – но не любовную,
Греховную, рожденную в огне,
А чистую, бескровную –
Духовную – Он посылает мне.
 
 
Изменникам – прощение,
Друзьям моим и недругам – привет…
О, вечное смирение!
О, сладостный, о, радостный завет!
 
 
Всё плоть моя послушнее…
Распаяно последнее звено.
Чем сердце равнодушнее –
Тем Господу угоднее оно.
 
 
Гляжу в очаг, на тление…
От тления лишь дух освобожден.
Какое умиление!
В нечестии весь мир, – а я спасен!
 

1902

Поцелуй

 
Когда, Аньес, мою улыбку
К твоим устам я приближаю,
Не убегай пугливой рыбкой,
Что будет – я и сам не знаю.
 
 
Я знаю радость приближенья,
Веселье дум моих мятежных;
Но в цепь соединю ль мгновенья?
И губ твоих коснусь ли нежных?
 
 
Взгляни, не бойся; взор мой ясен,
А сердце трепетно и живо.
Миг обещанья так прекрасен!
Аньес… Не будь нетерпелива…
 
 
И удаление, и тесность
Равны – в обоих есть тревожность.
Аньес, люблю я неизвестность,
Не исполнение, – возможность.
 
 
Дрожат уста твои, не зная,
Какой огонь я берегу им…
Аньес… Аньес… и только края
Коснусь скользящим поцелуем…
 

1903

Пьявки

 
Там, где заводь тихая, где молчит река,
Липнут пьявки черные к корню тростника.
 
 
В страшный час прозрения, на закате дней,
Вижу пьявок, липнущих и к душе моей.
 
 
Но душа усталая мертвенно тиха.
Пьявки, пьявки черные жадного греха!
 

1902

Мученица

 
Кровью и огнем меня покрыли,
Будут жечь и резать, и колоть,
Уголь алый к сердцу положили,
И горит моя живая плоть.
 
 
Если смерть – светло я умираю,
Если гибель – я светло сгорю.
И мучителей моих я – не прощаю,
Но за муку – их благодарю.
 
 
Ибо радость из-под муки рвется,
И надеждой кажется мне кровь.
Пусть она за эту радость льется,
За Того, к кому моя любовь.
 

1902

Часы стоят

 
Часы остановились. Движенья больше нет.
Стоит, не разгораясь, за окнами рассвет.
 
 
На скатерти холодной неубранный прибор,
Как саван белый, складки свисают на ковер.
 
 
И в лампе не мерцает блестящая дуга…
Я слушаю молчанье, как слушают врага.
 
 
Ничто не изменилось, ничто не отошло;
Но вдруг отяжелело, само в себя вросло.
 
 
Ничто не изменилось, с тех пор как умер звук.
Но точно где-то властно сомкнули тайный круг.
 
 
И всё, чем мы за краткость, за легкость дорожим, –
Вдруг сделалось бессмертным, и вечным – и чужим.
 
 
Застыло, каменея, как тело мертвеца…
Стремленье – но без воли. Конец – но без конца.
 
 
И вечности безглазой беззвучен строй и лад.
Остановилось время. Часы, часы стоят!
 

1902

Алмаз

Д. В. Философову

 
Вечер был ясный, предвесенний, холодный,
зеленая небесная высота – тиха.
И был тот вечер – Господу неугодный,
была годовщина нашего невольного греха.
 
 
В этот вечер, будто стеклянный – звонкий,
на воспоминание и боль мы осуждены.
И глянул из-за угла месяц тонкий
нам в глаза с нехорошей, с левой стороны.
 
 
В этот вечер, в этот вечер веселый,
смеялся месяц, узкий, как золотая нить.
Люди вынесли гроб, белый, тяжелый,
и на дроги с усилием старались положить.
 
 
Мы думали о том, что есть у нас брат – Иуда,
что предал он на грех, на кровь – не нас…
Но не страшен нам вечер; мы ждем чуда,
ибо сердце у нас острое, как алмаз.
 

29. 3. 1902

Числа

 
Бездонного, предчувственного смысла
И благодатной мудрости полны,
Как имена вторые, – нам даны
Божественные числа.
 
 
И день, когда родимся, налагает
На нас печать заветного числа;
До смерти наши мысли и дела
Оно сопровождает.
 
 
И между числами – меж именами –
То близость, то сплетенье, то разлад.
Мир чисел, мы, – как бы единый сад,
С различными цветами.
 
 
Земная связь людей порою рвется,
Вот – кажется – и вовсе порвалась…
Но указанье правды – чисел связь
Навеки остается.
 
 
В одеждах одинаковых нас трое.
Как знак различия и общности, легло
На ткани алой – белое число,
Для каждого – родное.
 
 
Наш первый – 2. Второй, с ним, повторяясь,
Свое, для третьего, прибавил – 6.
И вот, в обоих первых – третий есть,
Из сложности рождаясь.
 
 
Пусть нет узла – его в себе мы носим.
Никто сплетенных чисел не рассек.
А числа, нас связавшие навек, –
2, 26 и 8.
 

1903

13

 
Тринадцать, темное число!
Предвестье зол, насмешка, мщенье,
Измена, хитрость и паденье, –
Ты в мир со Змеем приползло.
 
 
И, чтоб везде разрушить чет, –
Из всех союзов и слияний,
Сплетений, смесей, сочетаний –
Тринадцать Дьявол создает.
 
 
Он любит числами играть.
От века ненавидя вечность, –
Позорит 8 – бесконечность, –
Сливая с ним пустое 5.
 
 
Иль, чтоб тринадцать сотворить, –
Подвижен, радостен и зорок, –
Покорной парою пятерок
Он 3 дерзает осквернить.
 
 
Порой, не брезгуя ничем,
Число звериное хватает
И с ним, с шестью, соединяет
Он легкомысленное 7.
 
 
И, добиваясь своего,
К двум с десятью он не случайно
В святую ночь беседы тайной
Еще прибавил – одного.
 
 
Твое, тринадцать, острие
То откровенно, то обманно,
Но непрестанно, неустанно
Пронзает наше бытие.
 
 
И, волей Первого Творца,
Тринадцать, ты – необходимо.
Законом мира ты хранимо –
Для мира грозного Конца.
 

1903

Мережи

 
Мы долго думали, что сети
Сплетает Дьявол с простотой,
Чтоб нас поймать, как ловят дети
В силки беспечных птиц, весной.
 
 
Но нет. Опутывать сетями –
Ему не нужно никого.
Он тянет сети – между нами,
В весельи сердца своего.
 
 
Сквозь эту мглу, сквозь эту сетку,
Друг друга видим мы едва.
Чуть слышен голос через клетку,
Обезображены слова.
 
 
Шалун во образе змеином
Пути друг к другу нам пресек.
И в одиночестве зверином
Живет отныне человек.
 

1902

Нагие мысли

 
Темные мысли – серые птицы…
Мысль одинокая нас не живит:
Смех ли ребенка, луч ли денницы,
Струн ли дрожание – сердце молчит.
 
 
Не оясняют, но отдаляют
Мысли немые желанный ответ.
Ожесточают и угашают
Нашей природы божественный свет.
 
 
Тяжкие мысли – мысли сухие,
Мысли без воли – нецарственный путь.
Знаю свои и чужие грехи я,
Знаю, где можно от них отдохнуть.
 
 
Мы соберемся в скорби священной,
В дыме курений, при пламени свеч,
Чтобы смиренно и дерзновенно
В новую плоть наши мысли облечь.
 
 
Мы соберемся, чтобы хотеньем
В силу бессилие преобразить,
Веру – со знанием, мысль – с откровеньем,
Разум – с любовию соединить.
 

1902

О вере

А. К.

 
Великий грех желать возврата
Неясной веры детских дней.
Нам не страшна ее утрата,
Не жаль пройденных ступеней.
 
 
Мечтать ли нам о повтореньях?
Иной мы жаждем высоты.
Для нас – в слияньях и сплетеньях
Есть откровенья простоты.
 
 
Отдайся новым созерцаньям,
О том, что было, – не грусти,
И к вере истинной – со знаньем –
Ищи бесстрашного пути.
 

1902

Божья тварь

 
За Дьявола Тебя молю,
Господь! И он – Твое созданье,
Я Дьявола за то люблю,
Что вижу в нем – мое страданье.
 
 
Борясь и мучаясь, он сеть
Свою заботливо сплетает…
И не могу я не жалеть
Того, кто, как и я, – страдает.
 
 
Когда восстанет наша плоть
В Твоем суде, для воздаянья,
О, отпусти ему, Господь,
Его безумство – за страданье.
 

1902

Костер

 
Живые взоры я встречаю…
Огня, огня! Костер готов.
Я к ближним руки простираю,
Я жду движенья, знака, слов…
 
 
С какою радостною мукой
В очах людей ловлю я свет!
Но говорю… и дышит скукой
Их утомительный ответ.
 
 
Я отступаю, безоружный,
И длю я праздный разговор,
И лью я воду на ненужный,
На мой безогненный костер.
 
 
О, как понять, что это значит?
Кого осудим – их? меня?
Душа обманутая плачет…
Костер готов – и нет огня.
 

1902

Страны уныния

 
Минуты уныния…
Минуты забвения…
И мнится – в пустыне я…
Сгибаю колени я,
Молюсь – но не молится
Душа несогретая,
Стучу – не отворится,
Зову – без ответа я…
Душа словно тиною
Окутана вязкою,
И страх, со змеиною
Колючею ласкою,
Мне в сердце впивается,
И проклят отныне я…
Но нет дерзновения.
Кольцо замыкается…
О, страны забвения!
О, страны уныния!
 

1902

Противоречия

 
Тихие окна, черные…
Дождик идет шепотом…
Мысли мои – непокорные.
Сердце полно – ропотом.
 
 
Падают капли жаркие
Робко, с мирным лепетом.
Мысли – такие яркие…
Сердце полно – трепетом.
 
 
Травы шепчутся сонные…
Нежной веет скукою…
Мысли мои – возмущенные,
Сердце горит – мукою…
 
 
И молчанье вечернее,
Сонное, отрадное,
Ранит еще безмернее
Сердце мое жадное…
 

1903

Луна и туман

 
Озеро дышит теплым туманом.
Он мутен и нежен, как сладкий обман.
Борется небо с земным обманом:
Луна, весь до дна, прорезает туман.
 
 
Я, как и люди, дышу туманом.
Мне близок, мне сладок уютный обман.
Только душа не живет обманом:
Она, как луна, проницает туман.
 

1902

Ничего

 
Время срезает цветы и травы
У самого корня блестящей косой:
Лютик влюбленности, астру славы…
Но корни все целы – там, под землей.
 
 
Жизнь и мой разум, огненно-ясный!
Вы двое – ко мне беспощадней всего:
С корнем вы рвете то, что прекрасно,
В душе после вас – ничего, ничего!
 

1903

Опустошение

 
В моей душе, на миг опустошенной,
На миг встают безгласные виденья.
Качают головами сонно, сонно,
И пропадают робкие виденья.
 
 
Во тьме идет неслышно дождь упрямый,
Безмолвный мимо пролетает ветер.
Задев крылами, сотрясает рамы
И вдаль летит без звука черный ветер.
 
 
Что холодит меня во мне так странно?
Я, слушая, не слышу бьенья сердца.
Как будто льда обломок острогранный
В меня вложили тайно вместо сердца.
 
 
Я сплю, успенью моему покорный,
Но чаю воскресенья вечной правды.
Неси мою одежду, ветер черный,
Туда, наверх, к престолу нашей Правды!
 

1902

Богиня

 
Что мне делать с тайной лунной?
С тайной неба бледно-синей,
С этой музыкой бесструнной,
Со сверкающей пустыней?
Я гляжу в нее – мне мало,
Я люблю – мне не довольно…
Лунный луч язвит, как жало, –
Остро, холодно и больно.
Я в лучах блестяще-властных
Умираю от бессилья…
Ах, когда б из нитей ясных
Мог соткать я крылья, крылья!
О, Астарта! Я прославлю
Власть твою без лицемерья,
Дай мне крылья! Я расправлю
Их сияющие перья,
В сине-пламенное море
Кинусь в жадном изумленьи,
Задохнусь в его просторе,
Утону в его забвеньи…
 

1902

Нет

 
Нет! Сердце к радости лишь вечно приближалось,
Ее порога не желая преступать,
Чтоб неизведанное в радости осталось,
Чтобы всегда равно могла она пленять.
 
 
Нет! Даже этою любимою дорогой
В нас сердце вещее теперь утомлено.
О неизведанном мы знаем слишком много…
Оно изведано другими… всё равно!
 
 
Нет! Больше не мила нам и сама надежда.
С ней жизнь становится пустынна и легка.
Предчувствие любви… О, старая одежда!
Опять мятежность, безнадежность – и тоска!
 
 
Нет! Нынче всё прошло. Мы не покорны счастью.
В бездумьи мудрости мы «нет» твердим всегда,
И будет нам дано сказать с последней властью
Свое невинное – неслыханное «да!»
 

1903

Сообщники

В. Брюсову

 
Ты думаешь, Голгофа миновала,
При Понтии Пилате пробил час,
И жизнь уже с тех пор не повторяла
Того, что быть могло – единый раз?
 
 
Иль ты забыл? Недавно мы с тобою
По площади бежали второпях,
К судилищу, где двое пред толпою
Стояли на высоких ступенях.
 
 
И спрашивал один, и сомневался,
Другой молчал, – как и в былые дни.
Ты всё вперед, к ступеням порывался…
Кричали мы: распни Его, распни!
 
 
Шел в гору Он – ты помнишь? – без сандалий…
И ждал Его народ из ближних мест.
С Молчавшего мы там одежды сняли
И на веревках подняли на крест.
 
 
Ты, помню, был на лестнице, направо…
К ладони узкой я приставил гвоздь.
Ты стукнул молотком по шляпке ржавой, –
И вникло острие, не тронув кость.
 
 
Мы о хитоне спорили с тобою,
В сторонке сидя, у костра, вдвоем…
Не на тебя ль попала кровь с водою,
Когда ударил я Его копьем?
 
 
И не с тобою ли у двери гроба
Мы тело сторожили по ночам?
……………
Вчера, и завтра, и до века, оба –
Мы повторяем казнь – Ему и нам.
 

1902

Баллада («Мостки есть в саду…»)

П. С. Соловьевой

 
Мостки есть в саду, на пруду, в камышах.
Там, под вечер, как-то, гуляя,
Я видел русалку. Сидит на мостках, –
Вся нежная, робкая, злая.
 
 
Я ближе подкрался. Но хрустнул сучок –
Она обернулась несмело,
В комочек вся съежилась, сжалась, – прыжок –
И пеной растаяла белой.
 
 
Хожу на мостки я к ней каждую ночь.
Русалка со мною смелее:
Молчит – но сидит, не кидается прочь,
Сидит, на тумане белея.
 
 
Привык я с ней, белой, молчать напролет
Все долгие, бледные ночи.
Глядеть в тишину холодеющих вод
И в яркие, робкие очи.
 
 
И радость меж нею и мной родилась,
Безмерна, светла, как бездонность;
Со сладко-горячею грустью сплелась,
И стало ей имя – влюбленность.
 
 
Я – зверь для русалки, я с тленьем в крови.
И мне она кажется зверем…
Тем жгучей влюбленность: мы силу любви
Одной невозможностью мерим.
 
 
О, слишком – увы – много плоти на мне!
На ней – может быть – слишком мало…
И вот, мы горим в непонятном огне
Любви, никогда не бывалой.
 
 
Порой, над водой, чуть шуршат камыши,
Лепечут о счастье страданья…
И пламенно-чисты в полночной тиши, –
Таинственно-чисты, – свиданья.
 
 
Я радость мою не отдам никому;
Мы – вечно друг другу желанны,
И вечно любить нам дано, – потому,
Что здесь мы, любя, – неслиянны!
 

1903

Зеленое, желтое и голубое

 
Я горестно измучен.
Я слаб и безответен.
О, мир так разнозвучен!
Так грубо разносветен!
 
 
На спрошенное тайно –
Обидные ответы…
Всё смешано – случайно,
Слова, цвета и светы.
 
 
Лампада мне понятна,
Зеленая лампада.
Но лампы желтой пятна
Ее лучам – преграда.
 
 
И, голубея, окна
В рассветном льду застыли…
Сплелись лучи – в волокна
Неясно-бурой пыли.
 
 
И люди, зло и разно,
Сливаются, как пятна:
Безумно-безобразно
И грубо-непонятно.
 

1903

Пауки

 
Я в тесной келье – в этом мире.
И келья тесная низка.
А в четырех углах – четыре
Неутомимых паука.
 
 
Они ловки, жирны и грязны.
И всё плетут, плетут, плетут…
И страшен их однообразный
Непрерывающийся труд.
 
 
Они четыре паутины
В одну, огромную, сплели.
Гляжу – шевелятся их спины
В зловонно-сумрачной пыли.
 
 
Мои глаза – под паутиной.
Она сера, мягка, липка.
И рады радостью звериной
Четыре толстых паука.
 

1903

Цепь

 
Один иду, иду чрез площадь снежную,
Во мглу вечернюю, легко-туманную,
И думу думаю, одну, мятежную,
Всегда безумную, всегда желанную.
 
 
Колокола молчат, молчат соборные,
И цепь оградная во мгле недвижнее.
А мимо цепи, вдаль, как тени черные,
Как привидения, – проходят ближние.
Идут – красивые, и безобразные,
 
 
Идут веселые, идут печальные;
Такие схожие – такие разные,
Такие близкие, такие дальные…
Где ненавистные – и где любимые?
 
 
Пути не те же ли всем уготованы?
Как звенья черные, – неразделимые,
Мы в цепь единую навеки скованы.
 

1902

Белая одежда

Побеждающему Я дам белые одежды.

Апокалипсис

 
Он испытует – отдалением,
Я принимаю испытание.
Я принимаю со смирением
Его любовь, – Его молчание.
 
 
И чем мольба моя безгласнее –
Тем неотступней, непрерывнее,
И ожидание – прекраснее,
Союз грядущий – неразрывнее.
 
 
Времен и сроков я не ведаю,
В Его руке Его создание…
Но победить – Его победою –
Хочу последнее страдание.
 
 
И отдаю я душу смелую
Мое страданье Сотворившему.
Сказал Господь: «Одежду белую
Я посылаю – победившему».
 

1902