Текст книги "Маков цвет"

Действие третье

Конец июля 1906 года

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Мотовилов – поседел, сгорбился, опустился.

Мотовилова – в глубоком трауре.

Соня.

Бланк.

Евдокимовна.

Фима.

Александра Петровна Восторгова, попадья, лет 45, молодится, роскошные формы, завивает на лбу челку, следит за модами, говорит в нос, «да» произносит как французское «dan».

Иван Яковлевич Привалов, сельский учитель, 30 лет.

Савельич, приказчик из мужиков, на положении управляющего, пожилой, заикается, косноязычие свое скрывает, говоря кстати и не кстати «то есть, это самое».

Действие происходит в деревне Мотовиловых, Тимофеевском. Средняя полоса России.

Звездный вечер. Площадка перед домом. Налево широкая терраса в дом, три широкие ступени ведут на площадку. Налево купы деревьев.

Явление первое

Евдокимовна и Фима. Возятся на террасе около чайного стола.

Евдокимовна. На балконе чай пить выдумали. Кругом бунтовщики, ночью теперь, хоть глаз выколи – на балконе!

Фима. Дарья Евдокимовна, а в Конопельцыне-то управителя побили.

Евдокимовна. Ну, что ты выдумала?

Фима. Право слово. Колька давеча оттуда записку барышне приносил – рассказывал. В селе народу много, рожь возили, он на мужиков крикнул, а они на него, да на него. Ванька Шарик, кажись, его кулаком как вдарит! Еле ноги унес. Господа молчать наказывали. Я Кольке побожилась, что никому не скажу. Так уж только вам.

Евдокимовна. А ведь тут не без жида без нашего. Он все туда стрелял. Барышня-то верит ему, а уж не доведет он ее до добра. Ох, дети, дети, куда мне вас дети, на ниточку вздети и будете висети. И где это Сонюшка? Стемнеет сейчас, а ее все нету.

Из сада идет попадья. Входит на террасу.

Явление второе

Те же и попадья.

Фима, накрыв стол, вскоре уходит.

Попадья. Здравствуйте, милая. Всегда-то в хлопотах. Хлопотунья!

Евдокимовна. Здравствуйте, матушка. (Целуются.) Спасибо, что наших не забываете. Уж очень они все горюют. А Сонюшку в саду не встретили?

Попадья. Нет, не видала что-то. Горей-то сколько Бог послал. Да. Гуляла я, это, по парку и все думала. Сколько воды утекло. Давно ли, можно сказать, здесь Эдем был? Молодежь, веселие. Андрюшенька-то, покойник, поэт наш незабвенный, как, бывало, стихи читал, и все декадентские. А сколько тут народу в Петров день бывало! Костры, это, иллюминация. Нигде так весело не бывало, как в Тимофе-евском. Уж это известно. Да.

Евдокимовна. И не говорите, матушка. Послал Бог испытание.

Попадья. Вот и генерала убили. Ну, скажите на милость? За что эту светлую личность жизни лишили? Рыцарь был настоящий, без страха и упрека. Да. Вот как живой передо мной стоит. Помните, Евдокимовна, когда конопелицкую барышню венчали, какой он веселый был? Фейерверк устраивал. Всем, это, заведовал, горячился. Настоящий кавалер. Царство ему небесное. И смерть-то какая! От руки злодея! А все жиды эти да анархисты. Да.

Евдокимовна. Вот и к нам в дом жид затесался. Примазался с самой кончины Андрея Арсеньевича. А теперь вот второй Месяц живет. И сколько раз я барыне говорила: погубит он Сонюшку! Она добрая такая, жалеет все его. А он разве на что посмотрит? Ведь совершенный нигилист. Долго ли до греха? Уж примечаю я, что неладно. Ну, да что говорить.

Попадья (оживляясь). Неужели правда – влюблена? А Борис Петрович что? Так и расстроилось?

Евдокимовна. Да кабы не этот жид проклятый, не расстроилось бы. А все он.

Попадья. А мы-то с батюшкой говорили, вот – пара. Да. Надеялись тут их и повенчать, как Анну Арсеньевну.

Евдокимовна. А она-то бедная, тоже все мается. С детьми не справиться. Шутка ли одной, вдове-то. Нехорошие такие письма барыне из-за границы пишет.

Попадья. Да, нынче никакого уважения к родителям. Представьте себе, мои-то семинаристы, ведь тоже ораторами стали. По деревням шляются. Того и гляди схватят. Да.

На террасу входит Привалов.

Попадья (вскакивает). Ура! Варшава наша! Иван Яковлевич!

Явление третье

Те же и Иван Яковлевич.

Учитель. Александре Петровне мое почтение. Здравствуйте, Евдокимовна. А старики где?

Евдокимовна. Разве не видали? В гостиной сидят.

Учитель. А молодежь?

Евдокимовна. Да гуляют где-то.

Попадья. Что это вас не видать, Иван Яковлевич?

Учитель. Занят все был, матушка.

Попадья. Шутник! Какие у вас летом занятия! Прокламации печатаете, да с Клавдией Орловой целуетесь. Вот и все ваши занятия. Дон Жуан!

Учитель. А вы откуда знаете?

Попадья. Откуда знаю? Да все село об этом говорит. Не понимаю я вас. Интеллигентный мужчина и ухаживает за такой необразованной. Да!

Учитель. Так ведь образованные недоступны. Вы, например.

Попадья. А вы почем знаете?

Учитель. Ого!

Попадья. Евдокимовна, самовар, поди, не сейчас? Иван Яковлевич, пойдемте на вал. Закат божественный! Все бы только сидеть да любоваться. Настоящий романс, да.

Учитель. Нравится, так и идите. А я тут при чем?

Попадья. Ах, какой нелюбезный. Поэзии вы, дорогой, не понимаете. Настоящий профан. Да.

Учитель. А в ваши годы, да при вашем сане поэзию-то, пожалуй, и пора бросить.

Попадья. Всегда что-нибудь неприятное скажете, всегда. Никакого, можно сказать, обращения у вас нет, да. Темнеет. Из саду выходит Соня. Увидав, что на террасе чужие, останавливается под деревьями.

Учитель. Да уж не такая тонкая штучка, как вы.

Попадья. В высшей степени это неучтиво. (Уходит в дом.)

Учитель. Матушка! Матушка! Что вы, обиделись? Я пошутил. (Идет за ней.)

Явление четвертое

Евдокимовна, Соня.

Затем Фима приносит лампу.

Евдокимовна. И то, пора бы ей угомониться. Под пятьдесят бабе. А туда же. Фимка! Пойди поищи барышню. И куда это она пропала? (Уходит в дом.)

Фима сходит с террасы, озираясь.

Явление пятое

Фима и Соня.

Соня. Фима. Не ищи. Я здесь.

Фима. Ну, слава Богу, барышня. А то боязно в сад-то за вами идти. (Уходит в дом.)

Явление шестое

Соня садится на скамейку под террасой. Входит Бланк из сада.

Бланк. Ты уж здесь? А я тебя в саду искал.

Соня. Здесь.

Бланк. Что ты мне сказать хотела? Начала и не договорила.

Соня. Я? Нет, ничего.

Бланк. Ну, милая, скажи. Ты последние дни смутная какая-то. (Помолчав.) Впрочем, как хочешь. Я тебя понимаю. Я не хотел бы насильно вызвать разговора. Сочтешь нужным – скажешь, потолкуем…

Соня. Устала я…

Бланк. Дел, милая, непочатый край, а ты устала. Ну, что ж. Отдохни. Я эти два месяца, можно сказать, отдыхаю. Уезжать пора. Кстати, и небезопасно тут для меня становится.

Соня. Постой, постой, ты не о том… я хотела тебя спросить…

Бланк. Что с тобой?

Соня. Выслушай меня. Мне тяжело. Ты пойми. Все путается вокруг меня. Петля какая-то затягивается. Дышать нечем. Так нельзя…

Бланк. Как нельзя? Да скажи толком. Какие петли? Ведь не старая же семья тебя связывает? Неужели и мы, борясь за свободу, еще можем чувствовать себя несвободными от старой семьи? В это я не верю. Если у нас будут дети…

Соня. Новая семья! От той уж можно быть несвободными? (Серьезно.) Нет, ты не угадал. Выслушай меня. Мне тяжко… Мне страшно… мне скучно…

Бланк. Со мной?

Соня. Не знаю. Мы оба какие-то жалкие. Общественности себя посвятили, пропагандой занимаемся… Немножко рискуем, но не очень, о нет! А попутно семейное счастье устраиваем… Все как следует, и романтизма даже столько, сколько следует, не больше: парк, соловьи, поцелуи при луне – а потом жена, верная помощница. И все по-хорошему, по-честному… О, старая канитель! Старая, серая жизнь! Серая общественность… Андрей правду говорил, старое душит, сердце выпивает. Смерть без смерти.

Бланк. Заскучала ты, Соня. Но ведь нельзя же так поддаваться настроению, по случайному капризу перестать верить в то, во что ты верила. Жизнь беспощадна; в борьбе с ней не романтические порывы нужны, а тупое, трезвое упорство. Это упорство у меня есть. И у тебя оно есть. Твое уныние временное. Ты такая же, как и я.

Соня. Да… нет… Не такая, не такая! У меня все другое! Я вижу ужас кругом, смерть. Я не умом, а как-то всем существом вижу ее, слышу ее… А ты на это отвечаешь кропотливой работой муравья… Ты говоришь, что это честно, а я… я не знаю. Все несется вперед, рушится, падает, а ты хочешь кого-то образумить. Поздно, поздно…

Бланк. Все рушится… а хоть бы и так? Надо глядеть гибели прямо в глаза, не бравируя, но и не ужасаясь. Гибель… Смотрят же ей спокойно в глаза сотни товарищей. В том-то и выдержка, чтоб не соблазняться гибелью и делать по-прежнему дело жизни. Смерть? Но упорство моей веры в то дело, котором служу, – это ли не победа над смертью? Терпения у тебя, Соня, нет. Нервы расходились, вот и я тебе стал казаться каким-то серым и тусклым. Ты бессознательно вспоминаешь все банальности, все общие места, которые нас, социал-демократов, рисуют в глупом и пошлом виде, и относишь все это ко мне. И ты незаметно отходишь от меня. Ты не хочешь понять, что скрывается под холодной, подчас слишком трезвой внешностью заурядного партийного работника. Говорить о переживаниях не значит еще их переживать, помни это. Ты меня не понимаешь только потому, что я давно пришел к трезвости, давно научился молчать обо всем, что привело меня к упорному, трезвому служению делу борьбы. Я редко высказываюсь, сейчас я говорю с тобою, быть может, в первый раз. Слушай. Из бесконечных далей видны только трезвые и простые вещи. Все же иное – поддельная глубина, истерика. Не глубина это, а болото. Если я отвечу тебе на твои сомнения просто и банально, что у тебя детское нетерпение и что история делается не сразу, знай – в моих словах мудрость еврея. В нас есть особая мудрость. А у тебя, Соня, нет мудрости. Порыв, сменяющийся отчаянием. Теперь нам нужна страшная выдержка, страшное терпение.

Соня. Ждать я не могу. Я ведь живу один раз и зачем-то люблю жизнь, зачем-то живу. Что-то ведь с меня, если я живу, спрашивается же? Да, надо делать, да, нельзя не делать… Смерч закрутился, Андрея убили, дядю Пьера убили… Убивают, а я, храня себя, буду прокламации разбрасывать с тобой? да… что еще? Программные общие места повторять? Нет, я не могу. Нет, если так…

Бланк. Конечно, на нашу долю выпала тяжелая полоса истории. Но мы потрудимся не даром. Будущие поколения…

Соня. Нет мне дела до будущих поколений! Сейчас – моя жизнь, моя вина, мой ответ. Моя боль неутолимая!

Бланк. Но ведь есть же у тебя твое личное счастье, Соня? Вспомни, мы любим друг друга. Вместе легче страдать.

Соня. О, какое личное счастье! Вместе ты говоришь, вместе… А вот я страдаю одна… Ты не хочешь меня понять. Или ты не можешь?

Бланк. Милая, хорошая моя. Ну, успокойся, ну скажи…

Соня. Я скажу. Вот что я тебе скажу… Вот что я думала… Да, да, думала – и думаю: если кругом все только сплошное безумие, – бежать надо, без оглядки, на край света… или…

Бланк. Или что?

Соня (помолчав, спокойно). Или, у кого есть силы, есть вера в свою правду, идти, как Андрей, убивать, быть убитым; других путей нет сейчас для нас. Я не вижу.

Бланк. Безумие. Истерика.

Соня. Я спокойна. Да, конечно, это безумие. У меня нет веры Андрея… Я не знаю. Своей смерти я не боюсь, но права на чужую жизнь у меня нет… Мне страшно, страшно… Я не знаю, куда идти. Неужели нет, действительно нет иных путей, иного выхода? О, помоги мне, помоги мне. Пойми, что я тебе говорю, я слабая, усталая…

Бланк. Милая, бедная ты моя. Словами я не могу тебе помочь. Просто ты еще не знаешь ни меня, ни дела. Передумай, перестрадай, только серьезно, без истерики, и ты доверишься мне. От дела я никогда не отойду. Я до конца жизни буду бороться за счастье других, за угнетенный народ мой, за свое счастье и за тебя тоже. Да, Соня, за тебя. Чтобы ты победила уныние свое, полюбила жизнь. Она прекрасна В ней святая борьба. Человек победит судьбу. Сильный и светлый вступит он в царство свободы из царства необходимости…

Соня. Ты прав для себя. Иди своей дорогой, оставь меня.

Бланк. Соня, кто-то пришел на террасу. Пойдем в сад, я должен тебе еще сказать…

Соня. Нет, оставь меня. Потом, после. Теперь я хочу быть одна. Я должна быть одна. (Уходит за дом.)

Бланк через некоторое время идет на террасу. На террасу вошли Арсений Ильич, Наталья Петровна, попадья, Привалов, позже Бланк.

Явление седьмое

Арсений Ильич, Наталья Петровна, попадья, Привалов, Бланк.

Попадья. Батюшка дома сидит. Нельзя же дом оставлять. Нынче ни одного момента спокойствия. Да. Представьте, Наталья Петровна, сегодня я, это, сижу у окна, и вдруг с улицы какие-то сарданапалы подходят и начально так денег просят. Я окно захлопнула, а они мне такое слово вслед, что даже сказать нельзя. Да. Совсем избаловался народ. Да.

Привалов. А вы, матушка, дурные слова понимаете?

Наталья Петровна. Сони не видали?

Бланк. Она у себя, наверху, сейчас придет. Ну что, Иван Яковлевич, как дела? Матушка, а я ваших сынков сегодня видел. Молодцы они у вас.

Попадья. Ах, мосье Бланк, какие молодцы. Это, можно сказать, мое вечное страдание, да.

Привалов. Каких змей вы на своей обширной груди вскормили!

Входит Евдокимовна.

Явление восьмое

Те же и Евдокимовна.

Евдокимовна (с ехидством). В Конопельцыне управителя мужики избили.

Наталья Петровна. Все-то ты знаешь, Евдокимовна.

Евдокимовна. Да, небось, Иосиф Иосифович лучше моего знает.

Арсений Ильич. Кто тебе сказал?

Евдокимовна. Уж правду говорю.

Попадья. Ну, вот, я говорила тоже.

Евдокимовна уходит.

Явление девятое

Те же без Евдокимовны.

Привалов. Что вы говорили? Ничего вы не говорили. Да и мерзавец-то этот конопелицкий управитель. Поделом ему.

Попадья. Ну да, вы вот все так, Иван Яковлевич. Принципности у вас никакой. Наталья Петровна, представьте себе, мне наметай начальник станции говорил, что ему с прокламациями сладу нет. Как поезд пройдет, так вся станция прокламациями завалена, и все самого возмутительного содержания.

Привалов. А вы их, матушка, читали?

Попадья. Вот и читала.

Привалов. Вас бы за это арестовать следовало.

Попадья. И чем это все кончится? Катастрофа грандиозная.

Арсений Ильич. Сил нет. Я совершенно болен. Тут жить нельзя.

Бланк. Не бойтесь, к вам не придут.

Арсений Ильич. Да непременно придут. Никакого сомнения нет, что придут. Елачина спалили же. Это безумие – жить здесь. Как разогнали Думу проклятую, так удержу не стало. Я понимаю, она действительно утрировала, но неужели нельзя было как-нибудь… Постепенно… смазать, осадить там, осадить здесь. А ведь это ад, хаос, варварство…

Наталья Петровна. Опять ты волнуешься, Арсений.

Привалов. Кто же в этом хаосе виноват?

Попадья. А на духовенство теперь поход. Реформы, реформы и реформы. Да. Точно духовенство в чем виновато. Из кулька в рогожку перебиваемся, а еще реформы. Да.

Привалов. Я вчера вашего батюшку встретил. Из Заклинка ехал. Целую телегу всякого добра вез.

Попадья. Бессребреник какой нашелся. Вам, поди, бабы полотенец да кур не носят. Да.

Соня входит из дома.

Явление десятое

Те же и Соня.

Наталья Петровна. Ну, наконец-то ты.

Соня. Мы гуляли с Иосифом Иосифовичем. Так хорошо. Люблю я Тимофеевское.

Попадья. Очаровательно здесь. Парк-то какой. Я говорила Евдокимовне, настоящий Эдем.

Привалов. Так ведь в Эдеме-то змей и завелся.

Попадья. Много вы знаете. Атеист!

Входит Савельич.

Явление одиннадцатое

Те же и Савельич.

Савельич. То есть, это самое, ваше превосходительство, Лыково горит.

Соня. Ах, правда, зарево какое!

Все спускаются с террасы.

Савельич. Так что, это самое, подпалили.

Попадья. Конечно, подпалили. И наверное, калинкинские. Там все головорезы.

Привалов (отводит Бланка в сторону). Иосиф Иосифович, а вы бы, батенька, убирались отсюда, да поскорее.

Бланк. А что?

Привалов. Да до вас добираются. У меня, надо вам сказать, с урядником дружба. Так он намекал.

Бланк. Я и то собираюсь. Спасибо.

Арсений Ильич. Нет, нет. Так нельзя. Надо уезжать. У меня каждый день сердечные припадки. Я в этом доме родился, а завтра от него, может, куча углей останется. Да черт с ним, с домом-то, а нас, вы думаете, кольями не распорют?

Наталья Петровна. Арсений, не распускайся.

Савельич. То есть, это самое, очень тут стало опасно, ваше превосходительство.

Попадья. Иван Яковлевич, голубчик, поедемте со мной, мне страшно. И батюша дома один.

Привалов. Ничего с батюшей вашим не станется. Наверное, сидит пасьянс раскладывает.

Арсений Ильич. Трудился, работал всю жизнь, отдал науке здоровье, силы… И силы не иссякли еще… И вот, на. Ни за что ни про что, потому что где-то кто-то Думу разогнал… Я-то тут при чем, спрашивается?

Наталья Петровна. Не волнуйся. Ну, уедем за границу, куда хочешь. Мне все равно.

Соня. Савельич, вы бы в Лыково рабочих послали.

Савельич. Что вы это, барышня, то есть, это самое, чтоб нас подпалили? А вот пойти караульных проверить – это, то есть, это самое, следует. Надо бы, ваше превосходительство, еще одного караульного.

Арсений Ильич. Ну, что вздор городить. Точно караульные помогут.

Савельич. Ваше превосходительство, вы бы, то есть, это самое, войск попросили. На станцию сегодня целый полк пришел.

Арсений Ильич. Савельич, оставьте вы меня в покое! Мы все равно уедем, а тут хоть все пропадом пропадай!

Савельич. Как угодно, не мое добро, ваше.

Попадья. Савельич, дорогой! Лошадку-то мою велите закладывать. Я поеду. Иван Яковлевич, милый, поедемте. А батюша-то как волнуется!

Савельич уходит.

Явление двенадцатое

Наталья Петровна. Ну, матушка, куда торопитесь, чайку попьем.

Привалов. Да-с. Иллюминация. И ведь что жгут-то? Сами впроголодь, а хлеб жгут.

Бланк. Господа. Пойдемте на вал. Оттуда виднее. Соня. Нет, не надо.

Наталья Петровна. Лучше сядемте за стол. Надо успокоиться. Уж очень все разнервничались.

Привалов, попадья, Наталья Петровна идут на террасу. Бланк стоит рядом с Соней, смотрит на зарево. Профессор ходит по саду.

Наталья Петровна. Да, Иван Яковлевич. Вам нас трудно понять. Вы чужой здесь человек. Сегодня здесь, завтра там. А нам-то каково? Когда я сюда приехала, в уезде ни одной школы не было. Наша первая. Все на моих глазах выросло. Ведь я чуть не всех крестьян тут знаю, и всегда в ладу жили. Ну, сами посудите, разве мы крестьян в чем обижаем?

Арсений Ильич поднялся на террасу в то время, как говорила Наталья Петровна.

Ведь эти самые калинкинские мне три года за обрез не платят. Что ж, разве я с них тяну? А подожгут лучшим образом.

Привалов. Так ведь если подожгут, так не вас, а помещика. Помещик всегда не прав.

Арсений Ильич. Отличная логика и утешение. Спасибо-с. А вы думаете, вас не тронут, третий элемент? Дайте-ка срок, и против вас пойдут. Тут-с вся культура рушится. Пугачевщина идет.

Приходят из сада Бланк и Соня.

Попадья. Иван Яковлевич, милый, ну полно вам чайничать. Лошадку-то уж, наверное, подали.

Привалов. Да что вы, влюбились в меня, что ли, шагу без меня сделать не можете!

Попадья. Даму даже проводить не хотите.

Привалов. Ну, хорошо, поедемте, «дама»!

Попадья. Наталья Петровна, бесценная, до свидания. Завтра у обедни будете? А то я скажу батюше подождать.

Наталья Петровна. Нет, матушка, вы нас не ждите.

Арсений Ильич. Да мы, может быть, завтра и совсем уедем. Ведь не ждать же, в самом деле, чтоб нас подожгли. Поедем в Петербург, сдадим квартиру да и махнем за границу.

Бланк. Правда, вам следует уехать. Чем скорее, тем лучше. Совершенно вам теперь в России делать нечего.

Арсений Ильич. Совершенно нечего, совершенно. Довольно, натерпелись. В чужом пиру похмелье.

Бланк. Конечно, конечно. Соберитесь-ка поскорее да и уезжайте.

Привалов. А зарево-то уменьшается. Ну, матушка, я ваш, весь ваш. (Наталье Петровне). Если впрямь уезжать надумаете, дайте знать. Я зайду. Может, указания какие дадите, ведь вы, как-никак, а попечительница.

Попадья. Наталья Петровна, непременно дайте знать. Мы с батюшей проститься приедем. До свидания, милая.

Все идут провожать уезжающих, кроме Бланка и Сони.

Арсений Ильич (уходя). Да уж если уезжать, так действительно скорее, как можно скорее.

Явление тринадцатое

Бланк и Соня.

Бланк. Ну вот, это даже к лучшему. Старики уедут, отдохнут, успокоятся. А нам и свободнее будет, да и выяснится все скорее. Ты скажешь им, что ты… моя жена. На мой взгляд, давно надо было сказать.

Соня. Да. Видишь ли… Я, конечно, скажу им все… Но я, вероятно, уеду с ними.

Бланк. Соня, ты опять давешний разговор, что ли, хочешь поднимать? Поверь, я очень серьезно отнесся к тому, что ты 424 говорила, но только все же у тебя много истерики, настро ения… Уныние, совсем тебя недостойное.

Соня. Нет, милый мой. Я не хочу разговоров. Зачем? Подумала одна: худо ли, хорошо ли, а свое про себя поняла – ну и довольно. Правда, я хотела что-то тебе высказать – всегда ведь рвешься высказаться… близкому, каким ты мне казался. Не сумела этого – ну и не надо. Я покорилась. Я вот только и хотела сказать тебе, что уеду.

Бланк. Да что ты, Соня? Чему ты покорилась? Я отлично тебя понял и понимаю. Я чувствую твое уныние, твое отчаяние. И сам через это проходил. Ты ищешь оправдания, искупления, жаждешь себя в жертву принести. Это святое чувство, но оно слабость. Тут есть замаскированный эгоизм…

Соня. Может быть. Я тебе уже сказала, я не хочу разговаривать, спорить. У каждого из нас своя правда. Но моя – моя, и я с этим ничего не могу поделать. Ты вот все об унынии. Видишь, как ты меня не знаешь! О, я не унылая. Я могу мучиться, ошибаться, колебаться, возвращаться – я еще и теперь не знаю, окончательно ли я повернула с моего перепутья, не затуманит ли опять жизнь, но одно знаю: в унынии, в однообразном отчаянии жизнь моя никогда не влачилась, и никогда я ее влачить не буду.

Бланк. Ведь не хочешь же ты сказать, что ты… по ошибке со мной сблизилась? Мы полюбили друг друга сознательной любовью… А если так, то зачем же ты хочешь меня покинуть?

Соня. О, я понимаю, что я делаю. Я ни в чем не раскаиваюсь… но ведь это еще не значит, что сближение наше не было ошибкой. Послушай: такое сближение, как наше, вот когда люди становятся мужем и женою или любовниками, – это или так велико и важно, так безмерно важно, что всей важности ты даже и не понимаешь, да и редкие понимают… или же это совершенное ничто, совсем ничто. Сошлись – и не сошлись. Сошлись – и не увидели друг друга. И вот, когда сошлись – и не увидели, это, может быть, еще важнее, потому что тут непростимое, незабвенное… Люди не смеют так сходиться… чтоб в глаза друг друга не видеть! Это им не позволено! И если оно с ними случается…

Бланк. Ты отлично знаешь, как я тебя люблю.

Соня (продолжая свою мысль). И мы с тобой, мы с тобой… Я еще не знаю, я еще не смею знать… Но мне кажется иногда, что мы с тобой, вот так, в глаза друг друга не увидели, вот так, ничего и не было; марево, туман какой-то наплыл…

Бланк (с раздражением). Значит, ты не поняла, а не я, насколько мы глубоко и неразрывно связаны. Если же ты меня не любишь, если ты просто поддалась мимолетному увлечению, то имей мужество это сказать, а не прикрывайся громкими фразами. Скажи прямо, что я для тебя больше не существую. (Меняя тон.) Соня, это все неправда, это туман. Ты испугалась личного счастья, тебе показалось, что оно не заслужено. Это пройдет, милая. (Обнимая ее.) Я тебя люблю и ты меня любишь, да? да?

Соня (отстраняя Бланка). Весь ты – мой туман. Холодный туман. Весь ты… Весь ты… Никто не виноват, а может быть, оба мы виноваты. Нет, должно быть, никто. Ведь и я твой туман… Ведь ты тоже в глаза меня не видал!

Бланк. Соня, замолчи сейчас! Это дико, что ты говоришь. Я хочу положить всему конец. Сегодня же вечером я прекращу это нелепое, фальшивое положение. Я верю в тебя, в себя, в твою любовь. Будущее покажет тебе правду. Сегодня же я скажу все твоим. Мы поговорим серьезно. И уедем отсюда как можно скорее. Пора положить конец, пора вернуться к трезвости и настоящей жизни. Слышишь, Соня?

Соня. Слышу. Делай, как хочешь. Пусть будущее покажет правду. А только и ты ее, настоящей правды, так же не знаешь, как я не знаю. Пусть покажет будущее… (Идет на террасу, за ней Бланк.)

На террасу входят Арсений Ильич и Наталья Петровна.

Явление четырнадцатое

Арсений Ильич. Я, может быть, и преувеличиваю, может быть, это нервы, но оставаться я здесь не могу. Сил моих нет.

Наталья Петровна. Да, Арсений. Надо уезжать. Слишком тут тяжело.

Арсений Ильич. Правда, поедемте завтра, налегке. А Евдокимовна дом приберет, уложится и приедет с вещами. Ведь все равно за границу не сразу. Соня, хочешь за границу? Ведь ты тоже хочешь за границу?

Соня. Да, хочу.

Арсений Ильич. Ну вот и отлично. Все и поедем. Наталья Петровна. А куда же поедем-то? Арсений Ильич. В Париж. Разумеется, в Париж. Я там заниматься буду. Лекции читать…

Бланк. Арсений Ильич. Мне нужно с вами поговорить.

Входит Евдокимовна.

Явление пятнадцатое

Те же и Евдокимовна.

Евдокимовна. Идут! Идут!

Убегает. Все вскакивают.

Арсений Ильич. Мужики? Мужики?

Бланк бежит в дом.

Явление шестнадцатое

Соня, Наталья Петровна, Арсений Ильич.

Бланк (из дверей). Идите. Это полиция и солдаты. В Лыково, должно быть.

Арсений Ильич уходит с Бланком.

Явление семнадцатое

Соня и Наталья Петровна.

Наталья Петровна. Солдаты? Солдаты? Зачем солдаты? Соня, когда же это кончится? Они стрелять будут? Господи! Господи!

Соня. Мамочка, милая, они в Лыково идут. Они у нас не останутся.

Наталья Петровна. Только бы они не стреляли. Неужели опять убийства? Сколько крови…

Соня. Нет, мама, они только охранять будут. Не бойся, моя хорошая, дорогая. Вот поедем за границу, будем жить тихо, в стороне, покойничков своих поминать…

Наталья Петровна. Помнишь, как дядя Пьер за Андрюшей ухаживал? Сколько ласки у него было! И Андрей его любил. А вот оба погибли. Точно друг друга убили.

Соня. И милое Тимофеевское умирает; как живой человек умирает. А Андрей-то как его любил! А Борис! Прошлым летом, на войне, мы с ним все вспоминали, как здесь когда-то в индейцев играла.

Наталья Петровна. Кажется, ушли?

Соня. Кто?

Наталья Петровна. Да солдаты!

Соня (прислушиваясь). Солдаты? Должно быть, нет еще. Слышишь шум?

Наталья Петровна. Да, слышу. Господи, Господи!

Соня. Мама, мама! Что-то будет, что-то будет с нами? Ничего я больше не вижу, не понимаю, где правда, где ложь. Но так жить больше нельзя. Как вспомню об Андрее, о дяде Пьере, так сердце и упадет… Должны же мы искупить эти смерти. А мы…

Наталья Петровна. Что мы?

Соня. Да нехорошо как-то живем. Не так, не то.

Наталья Петровна. Мы старые, Соня. С нас не спросится. Столько горя нам Бог послал, что иногда даже не под силу. А ты, детка, еще успеешь, У тебя жизнь вся впереди.

Соня. Ах, мама, что я успею! Я совсем, совсем не знаю, что делать…

Наталья Петровна. А мне верилось, что ты понемногу успокоишься, что Иосиф Иосифович тебе поможет…

Соня. Нет, мама. Он мне душу опустошил. Ничего в ней не осталось, недоумение какое-то…

Вбегает Арсений Ильич. В изнеможении падает в кресло. Некоторое время молчит.

Явление восемнадцатое

Те же и Арсений Ильич.

Наталья Петровна (вставая). Что с тобой? Арсений, тебе дурно?

Арсений Ильич. Ничего, ничего, все пустяки. Не волнуйтесь.

Соня. Да что такое, наконец? Папа, да говорите же!

Арсений Ильич. Бланк, Бланка…

Соня. Что, что?..

Арсений Ильич. Его… увезли.

Соня. Арестовали?

Арсений Ильич молча кивает головой.

Соня. Где он, где он? Надо же ехать… да что это, Господи, да как же это? Я иду, я иду. (Порывается идти.)

Арсений Ильич (удерживает ее). Никуда ты не пойдешь. Говорят тебе, его увезли. Это пустяки. Я говорил со становым. Надо к губернатору поехать, я похлопочу. Спасибо, еще обыска не сделали. Да где же Евдокимовна? Завтра утром на вокзал поедем, его увидим. Евдокимовна! Он просил кое-какие вещи. Черт ее дери! Вечно нет, когда нужно! Соня, ты лучше знаешь, что он тут делал? Действительно в чем-нибудь замешан?

Наталья Петровна. Оставь, подожди.

Арсений Ильич уходит в дом. Слышны его крики: «Евдокимовна! Евдокимовна!»

Явление девятнадцатое

Соня и Наталья Петровна.

Соня (плачет). Как я перед ним виновата!

Наталья Петровна. Девочка моя, да ты… любишь его?

Соня. Ах, если б вы знали, если б вы знали…

Наталья Петровна. Да ты любишь его?

Соня. Поймите же, что я ничего не знаю! Может, люблю… любила… кажется. Да, кажется, потому что я его… то есть он мой… любовник. Слышишь, мама?

Наталья Петровна. Бедная, бедная ты моя девочка! Не бойся, детка, поплачь, поплачь.

Соня. Что мне делать, что мне делать? За ним идти – зачем? С вами оставаться – зачем? Ничего не знаю, где правда, где ложь…

Наталья Петровна. Соня! Ты его жена. Ты должна идти за ним. Даст Бог, его выпустят, и ты…

Соня. Не могу… Не могу…

Наталья Петровна. Не понимаю.

Соня. Ах, мама, я сама себя не понимаю! Но я знаю, что тут ложь, неправда. А не хочу быть женой. Это было наваждение, надрыв. Я пожалела его, я думала, что люблю его…

Наталья Петровна. Не греши, Соня. Твой путь теперь ясен. Ты теперь прежде всего жена, может быть, будешь матерью…

Соня. Нет, нет, я не жена, не мать, я сама… сама я… Понимаете – я! И зачем ребенок? Что я с ним буду делать? На что он родится? На смерть? Мама, мне страшно, страшно!..

Наталья Петровна. Не нам судить об этом. Не ропщи, детка моя. Смирись.

Входит Арсений Ильич.

Явление двадцатое

Наталья Петровна, Соня, Арсений Ильич.

Арсений Ильич. Завтра рано утром на вокзал. Евдокимовна его вещи приготовит. Соня, ты бы ей помогла. А вечером и сами укатим. Довольно, довольно, сил моих больше нет!..

Входит Евдокимовна.

Явление двадцать первое

Те же и Евдокимовна.

Евдокимовна. Вот делов-то этот смутьян наделал!

Арсений Ильич (возбужденно). Все поедем, все поедем. Все бросим. И тебя, старая, возьмем.

Евдокимовна. Куда это, батюшка, мои кости старые везти хотите?

Арсений Ильич. В Париж, в Париж…

Занавес.