Текст книги "Полная переделка"

Глава 6

-Вы хотите, чтобы я рассказала вам, каким человеком был мой муж? – недоверчиво спросила меня миссис Гереро. – Но ведь мы уже несколько лет не живем вместе…

Ее руки ни на секунду не оставались в покое. Она то расправляла белую шерстяную кофточку, то приглаживала свои тронутые сединой русые волосы, то потирала руку об руку, словно зябла.

– Я знаю, миссис Гереро. Ваш муж говорил мне об этом. Я хотел лишь составить себе представление о его характере. Как вы думаете, мог он убить?

Она вздрогнула и принялась натягивать край скатерти на столе.

– Я… не знаю, мистер Рондол, – тихо сказала она.

– Миссис Гереро, поймите меня. Чтобы хоть как-то двигаться дальше, я пытаюсь ответить себе на тот же вопрос, что задал вам. Именно потому, что все, буквально все говорит против вашего мужа, именно потому, что все факты указывают на его виновность, я хочу ответить себе на простой вопрос: а мог ли он убить?

– Я не знаю…

– Он был жестоким человеком?

Она вдруг всхлипнула и сделала усилие, чтобы не расплакаться. Ее и без того немолодое лицо некрасиво сморщилось. Она совершенно не пользовалась косметикой. Она демонстрировала свой возраст с каким-то вызовом. Похоже было, что она сдалась. Или уговаривала себя, что сдалась. Почему? Ведь ей должно быть не так много лет. Во всяком случае, не больше сорока…

– Поймите меня, – миссис Гереро подняла на меня умоляющие глаза, – мне трудно говорить о нем…

– Я понимаю, – пробормотал я, хотя вовсе не понимал почему.

– Я… я люблю его. – Она расплакалась и закрыла лицо руками. У нее были тонкие красивые пальцы. На одном пальце с обручальным кольцом был перстень с довольно крупным изумрудом. «Карата два, как минимум», – зачем-то подумал я. – Как это ужасно, – пробормотала она.

– Я понимаю, – снова пробормотал я только для того, что бы что-то сказать.

– Вы ничего не понимаете, вы ничего не можете понять, – вдруг почти выкрикнула она. – Как вы можете что-нибудь понять, если я почти через пятнадцать лет не понимаю и не знаю его. Он жестокий негодяй. Он мог пройти мимо меня, когда я рыдала, он мог не позвонить, зная, что я сижу около телефона, ожидая его звонка, а он задерживается где-то до утра. И он мог быть необыкновенно нежным со мной, и тогда я забывала обо всем на свете, и мне казалось, что все еще будет хорошо… Вы знаете, что он мне изменял?

Бедная миссис Гереро, она воображала, должно быть, что весь город жил только их отношениями.

– Да, мне теперь не стыдно, я перешагнула и через стыд. Я могу вам сказать, что он изменял мне, изменял все время.

Трудно, конечно, сказать, но похоже было, что на месте Гереро и я бы постарался задерживаться в офисе как можно чаще.

– И я терпела, – продолжала она. – Понимаете, что это значило для меня – жить с сознанием, что тебе изменяют? Мне казалось, что все это пройдет, что все это не серьезно… Но когда я узнала об этой девчонке…

Я насторожился. Неужели она знала о Джин Уишняк?

– О какой девчонке?

– Об этой Одри Ламонт… Будь проклят тот день, когда я случайно увидела его письмо к нем… Он забыл его на своем столе… Знаете, как начиналось письмо? «Карассима». Это по-итальянски. «Самая дорогая». Я не хотела читать письмо. Я как чувствовала… Я боролась с собой… Но слова прямо сами прыгали мне в глаза. «Родная моя…» Знаете, когда я поняла, что все рухнуло? Когда я увидела слова «родная моя». Все, что угодно, но не это… Я убеждала себя, что я единственная из его женщин, кто близок ему. Я – родная. Вечером я сказала ему, что прочла письмо, которое он забыл на столе. Не знаю, наверное, в глубине души я надеялась, что он будет чувствовать себя виноватым, будет просить прощения…

– И вы бы простили? – спросил я, чтобы подчеркнуть свое участие в беседе.

– Да, да, простила бы… Но он лишь пожал плечами и продолжал читать свою проклятую газету. Вы понимаете, что это значит для женщины? Боже, если бы он только набросился на меня с кулаками, если бы он ударил меня, если бы он осыпал меня проклятиями – я бы и тогда простила… Но он пожал плечами и продолжал читать газету… С того дня мы перестали быть мужем и женой…

– А эта женщина, Ламонт, кажется? Он ушел к ней?

– Какое-то время, я слышала, он был с ней, потом и она ему надоела. Он бросил ее, и она как будто пыталась покончить с собой или что-то в этом роде…

Упоминание о чужих несчастьях заметно приободрило миссис Гереро. Она вытерла глаза, пригладила волосы, одернула кофточку, поправила скатерть и даже попыталась улыбнуться. Безостановочное мелькание ее рук действовало на меня гипнотически. Я почувствовал, что засыпаю. А это было опасно. Вполне могло быть, что я глядел бы и глядел, как она одергивает кофточку, и пробыл бы здесь до конца своих дней. Или ее.

– Скажите, миссис Гереро, ваш супруг – человек вспыльчивый?

– Да, пожалуй… Но только с темп, с кем он близок…

– Как вы думаете, мог он убить человека? Эту девушку, Джин Уишняк?

– Нет, нет, нет! – страстно выкрикнула моя собеседница. – Я в это не верю!

– Почему же?

– Вы ничего не понимаете! Я ж вам говорю, он мог выйти из себя, мог вспылить, но только с теми, с кем он был действительно близок. А эта… Не могу в это поверить.

Даже убийство в ее представлении было неким актом близости, который Ланс Гереро мог совершить по отношению к ней – к ней! – но не по отношению к какой-то девчонке. Она проиграла его по всем статьям, но хотела сохранить для себя хоть монополию на убийство… Я встал, распрощался и вышел, думая о бессмысленности всех этих разговоров. По тут же я представил себе холодильную камеру Первой городской, ряды прозрачных саркофагов и в одном из них Ланса Гереро с вмороженной в мозг надеждой, что я сделаю все.

Я вздохнул и поехал в контору «Игрушек Гереро». Мистер Нилан оказался под стать своему голосу: вымытый до розового блеска, выутюженный, каждый волосок уложен один к одному, сладкая улыбка и холодные лживые глаза. Говорить с ним было бессмысленно. Спроси его, сколько будет дважды два, – и он начнет виться как уж. Я сказал ему, что уверен в его абсолютной лояльности по отношению к главе фирмы и поэтому, чтобы составить себе более полное представление о характере мистера Гереро, хотел бы побеседовать с кем-нибудь из сотрудников, желательно с каким-нибудь ветераном игрушечного бизнеса. Нилан нисколько не обиделся. Наоборот, мне даже показалось, что он улыбнулся.

– Пожалуйста, мистер Рондол, я вас прекрасно понимаю. Одну секундочку… Ага, сейчас я приглашу сюда нашего главного конструктора. – Мне снова показалось, что он слегка усмехнулся. Он позвонил куда-то по телефону, и через минуту в комнату ворвалось нечто состоящее из ярко-рыжих волос и огромного количества конечностей. Впрочем, при ближайшем рассмотрении их, к моему удивлению, оказалось всего четыре, но я никогда не видел человека, который размахивал бы руками с такой скоростью. В этот день мне положительно везло на руки: сначала миссис Гереро, а теперь этот рыжий смерч.

– Мистер Рондол, это Иан Салливэн, наш главный конструктор. Не улыбайтесь, потому что и игрушки конструируются. Иан – это мистер Рондол, адвокат мистера Гереро. С вашего разрешения я вас оставлю сейчас.

Нилан вышел из комнаты, а рыжий смерч, взмахнув еще раз руками, в изнеможении рухнул в кресло.

– Мистер Салливэн, вы давно знаете мистера Гереро?

– Давно? – невидимая пружина с силой ударила главного конструктора в зад и подбросила его вверх. – Давно? – в голосе его зазвучал сатанинский сарказм. – Я прикован к этой галере вечность. – Он взмахнул руками, показывая, должно быть, размеры вечности. – Давно…

Я никогда не предполагал, что слово «давно» может так обидеть человека.

– Скажите, мистер Салливэн, вот вы узнали о том, что вашего шефа обвиняют в убийстве. Вас это не удивило? Вы понимаете, что я хочу сказать? Есть вещи, которые…

– Удивило? Меня? Нисколько.

– Почему.

– Потому что он прирожденный убийца! Да, сэр! Ланс Гереро – прирожденный и законченный убийца! И я это знаю лучше кого бы то ни было!

Он замахал руками с такой силой, что я был уверен – еще секунда – и центробежная сила оторвет их и забросит на огромный плафон под потолком.

– Вы знаете о каких-нибудь его убийствах? – Он так напугал меня своими руками, что я решил позволить себе немножко иронии. – Может быть, вы даже присутствовали при них?

Так же неожиданно, как он начался, ураган стих, и рыжий игрушечник снова упал в кресло.

– Не-одно-кратно, – отрубил он.

– Может быть, вы объясните мне, мистер Салливэн, что вы имеете в виду?

– Охотно, синьор адвокат. В твердом уме и здравой памяти…

– Наоборот, герр главный конструктор. В здравом уме и твердой памяти.

Рыжий внимательно посмотрел на меня и вдруг рассмеялся.

– Вы мне нравитесь. Внешность боксера, профессия юриста и отзывчивость на шутку. Редчайшая комбинация.

К своему удивлению, я почувствовал, что и рыжий мне тоже нравится.

– Взаимно, – наклонил я голову. – Но, с вашего разрешения, я бы все-таки хотел вернуться к трупам…

– А, что там говорить, – вдруг зевнул игрушечник. – Убийца. Я же вам сказал: у-бий-ца. Я приносил ему изумительные, можно даже сказать, гениальные идеи, и почти все они были безжалостно уничтожены Гереро.

– А вы знаете, – сказал я, – мне приходилось слышать самые восторженные отзывы о вашем дирижабле.

– Оставьте! Мы мужчины, и незачем нам льстить друг другу. Вы знаете, каким должен был быть дирижабль? Уп-рав-ля-емым! И не по радио, это было бы слишком дорого и банально. Ультразвук! Убил, убил он дирижабль… Да что там дирижабль! Если бы я начал перечислять все его жертвы, мы просидели бы здесь неделю. Да, сэр, неделю!

В нем был спрятан какой-то часовой механизм. Время от времени срабатывала пружина, и он приходил в движение. Вот И сейчас он вылетел из кресла и заметался по комнате. Казалось, что он не столько отталкивается от пола ногами, сколько ввинчивается в воздух пропеллерами рук.

– Благодарю вас, мистер Салливэн. Но не могли бы вы все-таки ответить мне на мой вопрос: как вы считаете, мог бы Гереро убить человека?

– Человека?

– Да, человека.

Рыжий погрузился в глубокое раздумье. Он взъерошил свои рыжие волосы, посмотрел на меня и сказал:

– Наверное, мог бы. Впрочем, все, наверное, могли бы. Ведь для убийства важен не убийца. Жертва важна. Когда попадается подходящая жертва, мало кто удержится от соблазна…

– Замечательная мысль, – сказал я, пожал игрушечнику руку и вышел из «Игрушек Гереро».

Нужно было вернуться к себе в контору, посмотреть, не удалось ли блондинке схватить в конце концов флакон с маслом для загара, послушать шуршание Гизелы за стеной – вообще окунуться в привычный мир привычных вещей. И подумать, что делать дальше. И стоит ли вообще делать что-нибудь еще. Я буксовал на одном месте. Чем больше усилий, тем глубже я погружался в болото.

Как я и предполагал, с блондинкой ничего не случилось, с Гизелой тоже, если не считать того, что она совершенно одичала от безделья. Одичала до такой степени, что даже обрадовалась, когда я попросил ее разыскать мне адрес и телефон Одри Ламонт. Через каких-нибудь полчаса передо мной лежал адрес и телефон.

Я позвонил. Ответил мне немолодой мужской голос.

– Будьте любезны мисс Ламонт. – Я подумал почему-то, что голос сейчас сообщит мне, что она уже не мисс и не Ламонт.

– К сожалению, ее сейчас нет дома. Что ей передать? Я ее отец.

– Очень приятно, мистер Ламонт. Меня зовут Язон Рондол. Я адвокат некоего Ланса Гереро, имя которого вы, возможно, слышали.

– Да, мистер Рондол, я слышал это имя. – Мне показалось, что Ламонт вкладывает в эти слова какой-то свой смысл.

– Мистер Ламонт, я понимаю, что моя просьба может показаться вам несколько странной, но мне хотелось бы побеседовать с вашей дочерью о мистере Гереро. Если она, разумеется, сможет…..

– Что значит «сможет»? – Мне показалось, что в голосе Ламонта появилась подозрительность. – Почему бы ей не смочь? Да и я с удовольствием постарался бы помочь вам, хотя, конечно… Бедный Гереро… Кто бы мог подумать, что он так кончит… – Ламонт глубоко вздохнул.

– Когда бы вы могли уделить мне полчасика?

– Да когда вам угодно. Хоть сейчас. У вас есть мой адрес?

– Да. Санрайз-бульвар, четырнадцать, квартира семь.

– Совершенно верно. Приезжайте. Дочь должна быть дома с минуты на минуту.

Глава 7

Санрайз-бульвар в отличие от Индепенденс-стрит – респектабельная улица. Респектабельная хотя бы уже потому, что нельзя не уважать тех, у кого есть деньги для оплаты безобразно дорогих квартир, какие характерны для этого района. Зато в холле дома номер четырнадцать, как в гостинице, сидел за маленькой конторкой портье, молодой человек с цирковыми плечами. Он вопросительно посмотрел на меня.

– Моя фамилия Рондол, – сказал я, чувствуя себя бедным просителем, пришедшим умолять об авансе на изобретение вечного двигателя. – Меня ждет мистер Ламонт.

– Пожалуйста, – кивнул портье, – четвертый этаж.

Лифт вздохнул и быстро вознес меня на четвертый этаж. Не успел я выйти из кабины, как дверь справа от меня приоткрылась и навстречу мне шагнул седенький невысокий человечек. Белый, пушистый венчик волос и розовое личико. Бело-розовый старичок.

– Прошу вас, мистер Рондол, прошу. – Он протянул мне маленькую руку, приветливо улыбнулся и провел в квартиру.

– Налево, мистер Рондол, побеседуем у меня в кабинете.

Кабинет, казалось, состоял почти целиком ил кожи. Кожаные кресла, кожаный диван, длинные ряды корешков кожаных переплетов.

– Садитесь, мистер Рондол, – Ламонт порхал вокруг меня, как бабочка. Казалось, мое посещение доставило ему несказанное удовольствие, – Чувствуйте себя как дома. Сигарету, сигару?

– Благодарю вас, вы очень любезны, мистер Ламонт, и мне, право же, неловко беспокоить вас, но профессиональный долг… Позвольте мне прямо приступить к делу. Как я понял, вы знаете о суде над Лансом Гереро. Хотя он и был признан виновным, и приговорен к смертной казни или полной переделке, но до последней минуты он продолжал уверять меня, что невиновен. До окончания срока апелляции я продолжаю оставаться его адвокатом. – Я взглянул на, мистера Ламонта. Он внимательно слушал меня, слегка кивая головой, словно одобряя все, что я говорю. – Меня интересует один вопрос, мистер Ламонт, – который я должен уяснить для себя. Я хочу знать, мог ли Ланс Гереро совершить убийство. Я понимаю, вам это может показаться странным, но я должен ответить себе на этот вопрос.

– А разве на суде не было установлено, что он убил эту девушку… как имя этой несчастной?

– Джин Уишняк.

– Да, да, Джин Уишняк.

– Было. Еще как было! Для обвинителя это было даже не дело, а прекрасная мечта. От свидетельских показаний до отпечатков пальцев, от орудия преступления до полного отсутствия алиби у подсудимого. Если бы я составлял сценарий убийства, в котором убийца обязательно должен был быть найден и осужден, лучшего я бы не написал.

Мой собеседник вежливо улыбнулся и закивал головой, как игрушечный фарфоровый Будда.

– И тем не менее, – продолжал я, – мой клиент все время, до последней минуты, уверял меня, что не совершал убийства.

– Но вы же сами сказали: отпечатки, свидетели…

– Совершенно верно, мистер Ламонт. Но именно из-за тяжести улик, из-за их безусловности отказ моего подзащитного признаться заставляет меня сохранить пусть ничтожное, но сомнение…

– Но это же мистика, дорогой мистер Рондол, – беспомощно развел своими маленькими ручками Ламонт, – я всю жизнь занимался наукой, я вышколил свой мозг, я научил его признавать только факты, а факты в деле бедного Гереро, увы, неоспоримы. Так я, во всяком случае, понял и из газет, и из ваших слов.

– Это все так, не скрою. Да и смешно было бы спорить с данными дактилоскопии и анализом фонограмм…

– Фонограмм? – удивленно спросил Ламонт.

– У Джин Уишняк нашли пленку с записью ее голоса и голоса Гереро. Эксперт, выступавший на суде, представил сравнительные фонограммы голоса Гереро на этой пленке и его же голоса, записанного во время следствия.

– Интересно, кто же был экспертом? Вы не помните?

– Крошечный человечек с оттопыренными ушами, похожий на мышку.

Ламонт рассмеялся.

– А, это профессор Вудбери. Бедный Джордан, если бы он знал, с кем его сравнивают…

– Прошу прощения, – смутился я. – Я не знал, что он ваш знакомый.

– О, я, поверите ли, знаю его, чтоб не соврать, лет сорок. Я ведь тоже физик и тоже профессор с вашего разрешения.

– Простите, профессор, за мышку…

– Да господь с вами, мышка – это очень точное сравнение. А оттопыренные уши – это просто великолепно. У вас очень острый глаз.

– Профессор, вы хорошо знали Гереро?

– Гм… Как вам сказать? Я много раз видел его, разговаривал с ним, мне рассказывала о нем дочка. Но все это однобокое знакомство. У него был роман с Одри… Может быть, слово «роман» несколько старомодно и романтично, – профессор извиняющимся жестом развел руками – но в мое время говорили «роман». Позвольте мне сразу сказать вам дорогой мистер Рондол, что роман этот принес нам, моей дочери и мне, много горя. Чтобы не ставить вас в неловкое положение. я сразу скажу вам, что Одри даже пыталась покончить с собой. – Ламонт на мгновение замолк. Плечи его беспомощно опустились, но он продолжал: – Теперь все это позади, и я могу говорить об этом спокойно… Я не виню Гереро ни в чем. Пока он любил ее – любил. Потом бросил. Скорее виноват я. Наверное, именно я воспитал ее такой ранимой, такой беззащитной… Я старый, романтичный дурак… К сожалению, есть вещи, которые начинаешь понимать слишком поздно… Что же касается вашего вопроса, я, пожалуй, не смогу ответить на него однозначно. Понимаете, в нем есть безжалостность, да, конечно, есть… – Ламонт говорил медленно, как бы отвечая сам себе. – Иначе, наверное, он бы и не смог быть бизнесменом. И, говорят, неплохим. С другой стороны, он мог быть и нежным, и внимательным, и обаятельным. Для него главное – подчинить себе окружающих. Он боец. Это его инстинкт. И чтобы утвердить свое главенство, он будет и жестоким, и грубым, и забавным. Он – он, пока он в центре внимания… Смог бы он убить? Не знаю, не знаю… Боюсь, это вообще некорректный вопрос. Кто знает, что может вдруг подняться из тайников подсознания в какое-то роковое мгновение… Я не слишком многословен? – спросил он вдруг с обезоруживающей откровенностью. – А то, знаете, старческая болтовня – это страшная вещь. Я даже сам никак не могу к ней привыкнуть.

Немножко он все-таки кокетничал.

– Как вы думаете, профессор, уместно мне побеседовать на эту же тему с вашей дочерью?

– О да, вполне. А вот, кажется, и она.

Он на мгновение замолчал, прислушиваясь к звуку открываемой двери.

– Одри, – позвал он, – это ты?

– Да, папа, – послышался из прихожей низкий женский голос.

– Ты можешь зайти ко мне на секундочку?

Она была довольно высока, стройна. Лицо ее, наверное, нельзя было бы назвать красивым, но привлекательным оно было безусловно. Привлекательно и слегка курносым носиком, и большими серыми глазами, и главное – быстрой, неуловимой переменчивостью его. Только что на нем была покойная домашняя приветливость любящей дочери. Удивление. Немой вопрос. Улыбка хозяйки. Интерес молодой женщины к незнакомому мужчине. В последнем, впрочем, я не был уверен, поскольку незнакомый мужчина был я.

– Одри, это мистер Язон Рондол, адвокат Ланса Гереро. Мистер Рондол, это моя дочь Одри Ламонт.

– Очень приятно, – улыбнулась мисс Ламонт. Зубы у нее были ровные и белые. Она протянула мне руку, и я почему-то с удовольствием отметил, что рукопожатие у нее было не по-женски сильным.

– Одри, мистер Рондол хотел бы поговорить с тобой о Лансе…

Как и в первом случае, когда ее отец упомянул имя Гереро, в самой глубине ее глаз мелькнула тень. А может быть, мне это только показалось. Она пожала плечами.

– Пожалуйста. – Она уселась в кресло, не глядя, протянула руку к кожаной сигаретнице на письменном столе, достала сигарету и закурила. Движения ее были изящны, ловки. На них было приятно смотреть. Мне во всяком случае. Она выдохнула дым, который удивительным образом был точно такого же голубовато-серого цвета, как и кофточка на ней, – Я к вашим услугам, – сказала она.

Нет, пожалуй, голос ее не был низким. Скорее в нем была едва уловимая хрипотца. Не знаю. Мне этот голос нравился. Мне не хотелось говорить с ней о Гереро, который писал ей письма с итальянским словом «карассима». И из-за которого она пыталась покончить с собой. Пока это был главный ее недостаток, который мне удалось заметить. В нескольких случаях в жизни меня очень выручала откровенность. Может быть, попробовать сейчас?

– Мисс Ламонт, – сказал я, – я намеревался побеседовать с вами о своем клиенте мистере Гереро, но теперь у меня пропало желание…

Она удивленно подняла брови, и они выгнулись совсем по-детски.

– Почему же, мистер Рондол?

– Не знаю, наверное, ревную к нему…

Она засмеялась.

– Этого я от вас ждала меньше всего. Адвокаты – это ведь высохшие джентльмены в черных костюмах. Они не ревнуют. Может быть, вы вовсе не адвокат?

– Может быть, вы и правы, мисс Ламонт. Вместо того чтобы думать сейчас об интересах моего клиента, я думаю совсем о другом…

Мне показалось, что она было хотела меня спросить, о чем именно, но не спросила. Она, наверное, знала, что я отвечу. Мне стало стыдно своей пошлости. Вообще я чувствовал себя рядом с ней каким-то неотесанным, неуклюжим, провинциальным… Только ли потому, что вырос не среди кожаных кресел, кожаных портсигаров и тисненных золотом корешков солидных книг?

– Но увы, – сказал я решительно, стряхивая с себя чары и этой женщины, и кабинета Ламонта, – долг заставляет меня вернуться к мистеру Гереро. Мисс Ламонт, если мои вопросы будут вам неприятны, я не буду настаивать на них.

Она бросила на меня быстрый взгляд и довольно сухо заметила:

– Благодарю вас. Весь разговор о Лансе Гереро не доставляет мне ни малейшего удовольствия, но я любила его когда-то… Человек приговорен к смертной казни…

– Он выбрал полную переделку.

Не знаю почему, но мне было приятно сказать ей это. Она недоверчиво посмотрела на меня.

– Он выбрал полную переделку?

– Да, мисс Ламонт.

Она скептически пожала плечами. Должно быть, ей трудно было представить Ланса Гереро измененным. Мне тоже.

– Вот видите, – сказала она. – Мне казалось, что я его немножко знаю, а оказывается, нет. Я ни за что не поверила бы, что он может выбрать полную переделку… Ланс Гереро – и измененный… Невозможно себе представить…

– Почему?

– Наверное, потому, что он и кротость – совершенно разные вещи. Все равно что представить себе тигра с бантиком или голубицу, рвущую клювом добычу… – она помолчала и слегка усмехнулась чему-то. – Кроткий Гереро… В нем столько энергии… Простите, правильнее, наверное, сказать, было…

– Нет, почему же, – сухо сказал я. – Пока не кончился срок апелляции, о вашем знакомом…

– О вашем клиенте, – сердито поправила она меня.

– Хорошо, – согласился я, – о моем клиенте можно говорить в настоящем времени.

– Не знаю… Когда я представляю себе его замороженным, это все равно как… как конец.

– И замороженным вам его тоже трудно представить? – Я хотел задать самый обычный вопрос, но против моей волн откуда-то вылез сарказм. Одри Ламонт его тут же почувствовала. Она, похоже, вообще была совершенным инструментом, улавливающим людские эмоции.

– Да, трудно, – с легким вызовом ответила она. – Он всегда был полон энергии. Она просто бурлила в нем. Он не мог буквально сидеть на месте…

– Он был жесток?

– Нет, нет, – она бросила на меня быстрый взгляд.? – Нет, жестоким его не назовешь. Удовольствия от жестокости он, по-моему, не получал… Но, с другой стороны, если он уж решил что-то сделать, он шел напролом. И если на пути оказывались чужие чувства и даже судьба, он пробирался сквозь них, как буйвол через кустарник…

Буйвол через кустарник. Она выбрала очень точное сравнение. Такое же, какое приходило и мне в голову. Но она не видела его, когда он жалел, что не верит. Она не видела надежды в его глазах. Тогда он не был буйволом.

– А если бы ему нужно было убить?

– Не знаю…

У меня было впечатление, что она могла бы сказать «да», но хотела быть объективной.

– Гереро был вспыльчивым?

– О да!

– Значит, в порыве гнева он мог бы ударить близкого человека?

Она сердито посмотрела на меня, и глаза ее потемнели и сузились.

– Он никогда не поднимал на меня руку. Понимаете, никогда! На меня никто не поднимал никогда руки. – Она вдруг усмехнулась. – Кроме меня самой… Боже, как это было давно… Есть еще у вас вопросы, мистер адвокат?

– Нет, – ответил я с сожалением. Мне хотелось поговорить с ней о чем-нибудь легком, например, о судьбах цивилизации или проблемах загрязнения окружающей среды.

Увы, я не знал, как перебросить мостик от наклонностей фабриканта игрушек к судьбам цивилизации, и поэтому выполз из кресла.

– Благодарю вас, мисс Ламонт, – я поклонился элегантно, как дипломат. Так, во всяком случае, показалось мне. Вполне вероятно, что со стороны мой поклон выглядел как конвульсия.

– Мистер Рондол, – вдруг сказала Одри Ламонт голосом, который звучал совсем по-иному, чем во время нашей беседы, – вы еще придете к нам? Без вопросов о Лансе Гереро? – Она улыбнулась и протянула мне руку.

– О да! – пылко воскликнул я. Наверное, слишком пылко и слишком громко, потому что она весело рассмеялась.