Текст книги "Тепло. О том, что греет. О том, кто искал тепло"

Тепло
О том, что греет. О том, кто искал тепло
Злата Власова

Корректор Алексей Леснянский

Иллюстратор chvooka

© Злата Власова, 2023

© chvooka, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-0060-6466-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«не смотри на меня своим взглядом чистым…»

 
не смотри на меня своим взглядом чистым.
будто это не я обломала дряхлые крылья.
будто это не меня приложили затылком о страшный шкаф.
не смотри на меня так снизу.
так, будто это не я заливала ранки вонючим игристым.
так, будто это не мне говорили: «будь тише и ближе».
я прошу, не смотри на меня таким взглядом верным.
будто это не мне клали пластину с резинкой.
будто это не я уронила тебя с обрыва.
 
 
где-то там, в страшном детстве,
потеряла свой ключ от подъезда.
и осталась у холодной железной двери.
с таким же ржавым холодным сердцем.
 

* * *

я слышу тебя. твои тихие мысли с грохотом отбиваются о стены твоей маленькой комнаты. я знаю, что ты далеко. но я слышу твои слезы, которые с гулом падают на холодный пол твоей квартиры. и меня оглушает.

бьет наотмашь, как морская волна во время шторма рушится на ровный пляжный песок. только не кричи. не кричи слишком громко, не буди эту страшную бурю, не спускай гнев с небес.

хотя знаешь. рыдай, бей все подряд без разбору и вой.

я слышу твои тихие мысли, твои горькие слезы и срывающийся шепот во тьме.

ты слышишь? я знаю, что ты далеко и я вовсе не близко.

но ты слышишь? я тихо шепчу и прошу: «кричи».

так громко и сильно, чтобы боль всех небес обратилась ко мне.

чувствуешь? я помню, ты далеко. но я рядом и слышу, как в ответ моей просьбе ты громко кричишь, извергая всю боль в руки мои.

я слышу, пока в твоей маленькой комнате огромные стены глушат твой крик.

главное, просто кричи и не смей умолчать и капли шрамов своих.

* * *

Ты запирался в самой маленькой комнате и много плакал. Вытирал слезы рукавом и не отвечал на мои вопросы. Бесшумно, тенью, выходил оттуда и закрывался в ванной, смывая слезы и выступающие капли крови на стертых костяшках. Переодевался, натирая руки душистым мылом, чтобы скрыть запах сигареты, и со спокойным лицом выходил. Целовал меня в загривок и шумно дышал, обнимая со спины.

Я выламывал дверь. Бесконечно стучал и умолял открыть ее. В бешенстве разбивал свое отражение и заваривал крепкий чай. Ждал тебя на кухне и пересчитывал кружева на занавеске.

Ты всегда спокойно слушал мои крики и никогда не показывал своих слез. Лишь изредка задирал голову и опять закрывался в комнате.

Я прятал острые предметы и крепкие веревки. Ты сбегал по ночам в круглосуточный магазин и напивался до беспамятства. Я отсчитывал твою норму лекарств в день и убирал пластинки на шкаф, каждый раз в новое место. Ты просил у соседей стремянку и каждый раз их находил.

По вечерам мы читали. Монотонно, тихо, и ты всегда засыпал, прижавшись к моему боку.

Но я продолжал стучать в дверь твоей маленькой комнаты и уничтожать свое отражение.

А ты продолжал запирать огромный засов и глушить крики кулаком.

Когда ты откроешь мне дверь?

* * *

Я никогда не жил свою жизнь для того, чтобы встретить кого-то. Я не просил оставаться рядом с собой и не держал за рукава пальто. Я не цеплялся за воспоминания и не проверял почтовый ящик на наличие новых конвертов с марками из других городов. У меня не было цели отыскать свой спасательный круг или стать им для кого-то. Я никогда не ходил по ресторанам и не укрывал кого-то пледом по утрам. Я никогда не ждал одобрения от кого-то и не клеил марки на белые конверты. Я не был создан для совместных вечеров с кем-то и не ранил свое сознание черными мыслями. Я никогда не был один и не запоминал тех, кто всегда проходил рядом.

Моя душа говорит мне, что я не был создан для того, чтобы страдать.

Но после того, как я держал рукав твоего пальто и начал проверять свой почтовый ящик на наличие белого конверта с марками другого города, после того, как у меня появился спасательный круг, я стал спорить с ней.

Возможно, я не жил свою жизнь для того, чтобы встретить кого-то, но я встретил тебя.

И кажется, моя душа уже кричит, что я сам себя заставил страдать.

«Если Ты есть, почему позволил…»

 
Если Ты есть, почему позволил
Своим детям страдать?
Все говорят: «Он милостив и справедлив»,
Так в чем же?
Почему погибают дети твои,
Ни в чем не повинные души?
Почему они терпят боль,
Соскребая остатки сил своих?
О чем Ты молчишь,
О чем просишь молиться?
Они сбивают лбы преклонениями
И шепчут во славу Тебе.
Так в чем же Ты прав,
Бесчестимый отец?
Мучай души несчастные,
Заставляй умолять.
Они верят Тебе,
Жестокому и не грешному.
Так если Ты есть,
Почему же детей твоих
Настигает жуткая смерть?
Так если Ты есть,
Почему же детям твоим
Больно и страшно?
Так если Ты есть, Бог,
Почему их – нет?
 

Встреча

Волнующие взгляды и трепетные касания. Чувства раскрываются как бутоны лепестков. Нежные слова, как легкий ветер, проносятся по всему телу, словно окутывая юные сердца. Сердце, оно всегда – молодое. Ему всегда мало. Душа поет на рассвете с маленькими птицами, проясняя облачное небо солнечным светом. Отогреваются застоявшиеся чувства и тянутся к свету, словно ростки из земли.

Время

Яркое солнце обжигает. Знойные касания рук к телу, легкие поцелуи, словно дуновение ветра в самый жаркий день. Ничто не спасает от безмятежной красоты раскрывшихся бутонов цветов. Ясное небо, отражающееся в глазах, накрывает с головой. Чувства обострены, солнцем все накалено до предела. Это апогей эмоций, связанных между собой в тугой клубок. Тихий шепот волнует кожу, обдавая все прохладным ночным воздухом. Звезды сияют ярче, врезаясь в память бесконечными вспышками.

Прощание

Слякоть и промозглый ветер. По щекам неровными дорожками засыхают мокрые слезы, скапливаясь в уголках губ. Небо рыдает безудержно, словно оплакивая тяжелую потерю. Опавшие листы струятся по воздуху, подхваченные порывами ветра. Все вокруг серое, неприметное. Нет знойного солнца и юных ростков. Птицы улетают, ища тепла в других местах. Сердце воет и стучит по крыше огромными каплями дождя. Разносится гул грома, и все вокруг склоняет головы перед молчаливым горем.

Принятие

Морозных воздух обдает легкие холодом, заставляя съежиться. Солнце на снегу отражает воспоминания, сияя так, что слепит глаза. Тихий хруст под ногами успокаивает раненое сердце, и совсем не певчие птички собираются у окна. Вьюга завывает за окном, собирая то, что оставила после себя осень. Всю горечь и крупные слезы, от которых уже не мутнеет взгляд. Солнце не палящее, ветер не обдувает кожу. Снег искрится старыми улыбками и забытыми чувствами.

Скоро наступит весна.

* * *

Сегодня он понял, что умер. Проводя холодными пальцами по заледеневшему стеклу, глядит куда-то вниз. Осознание пришло неизбежно и давно стучало маленькими молоточками по вискам. Он много думал. Порой даже слишком много. С каждым разом окунаясь все глубже в свое сознание.

Сегодня он понял, что умер. Прокручивая в голове моменты прошедших дней, понимал, что уже ни в чем нет смысла. Он больше не читает книги и не пишет стихи. Он – сплошное пятно на четких границах жизни. Так много думал, что забыл, когда в последний раз чувствовал себя живым.

Сегодня человек у окна, посмотрев в отражение, понял, что умер.

Я гнил. Гнил своими мыслями, словами, чувствами и движениями. Я проклинал себя и всех вокруг. И ругательства сыпались, словно листва поздней осенью. Я кидался вещами и бросался на свое отражение, разбивая в кровь кулаки. Я безбожно гнил, хватаясь руками за чужие подолы в попытке вылезти на белый свет. Не помню, больно ли это было. Рядом стояли люди, и все они говорили, что я роняю сладкие слезы. Они пили их, вытягивая из меня по крупицам. Не помню, кричал ли я. Горло болело, словно тысяча кошек разом раздирала его своими когтями. Глаза щипало, и я не мог даже вздохнуть. Мне казалось, будто вот-вот лопнет грудная клетка и все эти люди начнут искать мое сердце, чтобы поглотить его. Чужие руки хватали меня за шею и давили, а может, это был я сам. Синяки расцветали внутри, на душе. Мое тело не было подвержено боли. Но открытые раны там, глубоко, мешали мне даже двинуться.

Я гнил так долго и страшно, что, боюсь, мое сердце не будет так сладко, как мои слезы.

* * *

Помнишь, ты всегда говорил мне: «Сегодня я люблю тебя сильнее, чем вчера. А завтра буду любить сильнее, чем сегодня»? Такая избитая фраза, но я всегда страшно краснел и прятал улыбку за воротом рубашки. Помнишь, ты подарил мне пластинку моего любимого исполнителя? А еще букет ромашек, который нарвал по дороге домой? Помнишь, как ты доверчиво жался к моему боку и, обнимая со спины, дрожал от страха, потому что тебя пугает гроза? А я притягивал тебя ближе и гладил по волосам. Помнишь, как я варил тебе кофе каждое утро, пока ты, маленькая сова, пытался выбраться из теплых лап одеяла? Помнишь, как мы украшали гостиную перед Новым годом, а елка рухнула нам прямо на головы? Мы тогда долго смеялись и так и не поставили ее на место. Помнишь, как я бегал посреди ночи тебе за лекарствами, когда у тебя случился страшный приступ? А потом ты плакал, уложив голову мне на колени. Помнишь, как я поругался с родителями и пришел домой с ссадинами? Ты долго меня успокаивал и обрабатывал каждую царапину. Помнишь, как мы пьяные танцевали под ту самую пластинку и уснули прямо на полу, обнимая друг друга?

Я помню, что ты всегда говорил: «Сегодня я люблю тебя сильнее, чем вчера. А завтра буду любить сильнее, чем сегодня». Но кажется, я тебя не люблю ни сегодня, ни вчера и ни завтра.

Как и ты.

* * *

Тихое «прости», произнесенное срывающимся шепотом. Громкое «я не просил», произнесенное на грани слез.

Опущенные руки, старые бычки на подоконнике и потрескавшиеся от работы руки.

Я не умел делиться тем, что у меня происходит. Я так и не научился. Я не умел принимать помощь и считал слезы слабостью. Я так и не научился.

Ты просил меня говорить. Просил бесконечное множество раз, я не просил слушать.

Я молчал, ты наблюдал.

Ты просил пить лекарства по рецепту, я не просил следить за количеством таблеток в упаковке.

Я не просил о помощи, ты оказывал ее сам.

Каждому было больно, просто ты – говорил, а я – раздирал нас двоих изнутри.

Люстра маячит над головой, занавески развевает ледяной ветер, стул опрокинут. Противный скрип веревки, которая раскачивает меня – без имени.

* * *

Мне было больно. Глаза слезились от сухости, руки дрожали, и сердце колотилось, будто было готово выскочить из груди.

Я не переживал. Зачесывал волосы назад, теребил края футболки и тихо смеялся.

Тебе было страшно. Упаковки от таблеток валялись по всей кухне, дверцы шкафчиков были сдернуты с петель, и пустые бутылки покоились на кровати.

Ты много курил. Тушил сигареты о старые обои, ронял пепел на пошарпанный линолеум и подолгу смотрел в окно.

Мы много держались за руки. Я имел привычку целовать твои сбитые костяшки, завязывать хвостик на макушке и вдыхать воздух возле твоей шеи.

Ты говорил, что никто из нас не умеет любить. Наматывал мою цепочку на руку, заваривал мне свежий чай и стирал любимый плед.

Я был уверен, что это – навсегда. Укладывался рядом с твоим боком, бил посуду и выучил ноты твоей любимой песни.

Никто из нас не умел любить. Я много кричал, громил квартиру и вырывал тебе волосы. Ты много плакал, просил меня быть в этом мире и оставлял синяки на шее.

Мне было больно, а тебе было страшно.

Иногда я разбиваю баночки с чаем, замываю следы пепла на старом линолеуме и по ночам ищу твой бок, чтобы прижаться и вдохнуть воздух возле твоей шеи.

Иногда ты проходишь мимо моих окон, завязываешь хвостик на затылке и тушишь сигареты о свои руки.

Никто из нас не умел любить. Или мы не умели любить друг друга.

* * *

Сквозь призму «счастливых» времен так ярко алеет закат. Локти сбиты, и болят челюсти, мы не в «вашей компетенции». Рисуют кистями без красок, лишь кровью наметив рассвет. Прекрасный – без смысла, стиля и слов, таков весь сброд ума. Стихи – глупы, мы – безответственны, бессовестны, переходящие все черты. Утерян тот узел на длинной нити судьбы, что напомнил бы встречу с тобой. А кто – ты? Безумно умен или глуп беспросветно – не знаю. Не помню, не верю, не слышу. У нашей истории было начало, будет конец. Я знаю причины, рассчитаны мною твои шаги. Но кто – ты? Россыпь родинок на лице, нескладное тело, кудри, внимательные глаза. Кто – ты? Созвездия ночного неба, тихий скрежет половиц, запах свежескошенной травы. Я – ты. Потерянный узел на длинной нити судьбы и встреча с тобой неслучайна. Я – ты, запомни, наши пути есть один долгий и ценный путь. Я – ты, люби, терпи и живи. И прекрати говорить сам с собой, друг.

«Пока твой взгляд направлен в небо…»

 
Пока твой взгляд направлен в небо,
Я пробегу по звездам, устремляясь ввысь.
Коснись рукой Луны, почувствуй,
Как я тянусь к тебе.
Смотри на солнце,
А я взмахну кистями.
Даруя яркий цвет закату,
Смотрю сквозь облака.
Тут тихо так, но я все слышу
Твои слова, что кроются во тьме.
Я не сбегал, ты слышишь?
Я лишь слежу за тем, как ты живешь.
Знаю, я совсем не рядом,
Совсем не близко, я слишком высоко.
Я не хотел, чтоб было тихо так,
Я не просил, чтоб слезы капали твои.
Смотри на небо, помни,
Я где-то там бегу по мягким облакам.
Пишу красивые закаты,
А по ночам в кромешной тьме,
В которой только звезды пляшут,
Я слышу голос твой, направленный ко мне,
Шептать необязательно, ты слышишь?
Я не хотел, чтоб было тихо так,
Я не просил, чтоб ты ко мне пришел.
 

* * *

Он выводит смычком щемящий звук, который пробирается в самую глубь души. Тихо шепчет себе под нос только ему известные рифмы. Люди слышат его, слышат то, что он создает своей душой. Но они не вслушиваются в это. Лишь кротко кивают головами, ссылаясь на «великолепный звук». Но почему они не слышат? Не чувствуют боль, которую он дарит звукам, не ощущают тоску, что стелется между нот. Почему люди не слышат?

Он пишет музыку, даруя миру новое звучание чувств. Он не просил Бога об этом, не молил дать ему то, от чего он станет «великим».

Он проводит по струнам, человек, который чувствует все, человек, который пытается докричаться до людей звуком не своего голоса. Он кричит голосом своей скрипки, втайне от всех раздирая руки в кровь.

Он был глухим музыкантом, что так и не смог докричаться до тех, кто в почтении склоняли головы, ведь это «великолепный звук». Они шепчут ему слова восхищения и грубо жмут руку.

Он был глухим музыкантом, что так и не услышал чужих голосов. А люди так и не услышали его.

* * *

Он был художником, что дарил жизнь ушедшим пейзажам. Он любил растягивать время работы, воссоздавая все частички, все цвета.

Художник любил играть с цветом и слушать музыку на пластинках. Он был более честен с холстом, чем с самим собой. И его полотно в то же время было более искренно, чем люди, которые его оценивали.

Художник писал мир. Свой и чужой одновременно. Спасаясь в тонких линиях и остатках красок в палитре, он создавал что-то большее, чем просто картины. Он верил в силу своих рук, дарящих чистому, совершенно невинному полотну новую жизнь.

Художник скрепя душой обводил кончиками пальцев свои работы, вслушиваясь в тихую мелодию, разливающуюся из проигрывателя. Люди так много говорят о том, что видят, но ни слова о том, что могут услышать. Услышать, смотря на картину, вглядываясь в каждую деталь.

Он был слепым художником, что писал картины, прислушиваясь к музыке своего израненного сердца.

«Я приду в заколдованных снах…»

 
Я приду в заколдованных снах
С шелестящей травой под ногами.
Я раскину золотистые кудри
И позволю тебе их коснуться.
Я буду смеяться так чисто, открыто,
Будто ты – самый близкий на свете.
Я приду и обниму так крепко,
Словно вижу в последний раз.
Я приду лишь во сне,
Околдую своею улыбкой.
Я приду, покажу тебе яркие звезды
И сожму твою руку в своей.
Я приду, прикоснусь невесомо,
Как колосья скользят по коже твоей.
А ты жди, жди верно и долго,
Проверяя время на парящих часах.
А ты жди, прижимая рубашку к груди,
Опуская свой ясный взгляд.
Я приду, обещаю,
В твоих заколдованных снах.
Я приду, обещаю,
А ты жди, обреченно мечась.
 

«Она молчит, внутри бушует пламя…»

 
Она молчит, внутри бушует пламя,
В глазах лишь ярость и отчаянье.
И жилистые руки больно дергают за нитки,
Привязанные к ней.
Не может встать с колен,
Паучьи пальцы давят ей на плечи.
Она кричала, билась, погибала,
Сейчас – нет сил.
В глазах ее нет больше боли,
А пламя потушили горькие слова.
Россия – Родина, молчит.
Россия – Родина, не поднимается с колен.
И руки, омытые в крови,
Сильнее давят ей на шею.
Молчи, родная,
Утопая в золотых колосьях ржи.
Не плачь, родная,
Ведь слезы разъедают чистый взгляд.
За нас ты погибала,
Теперь же – наш черед.
Мы будем верно ждать, Россия,
Когда к тебе вернется жизнь.
 

* * *

Придя в свой мир, он окунулся с головой в мечты. Потерянный и словно стравленный судьбой. Его глаза, поникшие и серые, кричат мольбы. Он спал и видел, как пролетают дни, но все его желания утеряны, как сорванный ветром осенний лист. Рисуя закат на чистом полотне, он думал, о чем ему просить. Найти себя, прийти к единой мысли бытия иль откопать гниющие мечты. Он с головою в них, но их там нет. Лишь черные куски оборванных желаний. О чем он просит? Уйти в страдания иль привести себя в порядок, найдя уж наконец свои места, где он не будет как отшельник у порога чужого дома.

Он хочет жить – не знает как.

Его мечты, разорванные в клочья, – есть. И лишь ему известно, как ими управлять.

«Мы забываем, кто мы есть…»

 
Мы забываем, кто мы есть,
Оставляем чернильные пятна на чистых листах
И крадем время с настенных часов.
Охолодевшими пальцами касаемся заляпанных зеркал,
Опущены головы и потеряны смыслы.
Мы забываем, кто мы есть.
Глядим сквозь призму «правильных» действий,
Кто – мы?
Крадущиеся по темным залам тени,
Бросающие тяжелые взгляды на стены.
Куда – мы?
Все просто, как дважды восемь.
Изящные речи льются из уст.
Мы разливаем себя как вино,
Но кто-то однажды его перельет,
И мы окажемся грязным пятном
На белой веренице судьбы.
Зачем – мы?
 

«Шагает вровень с ней…»

 
Шагает вровень с ней
Седой старик с дрожащими руками.
Поношенная обувь
И стертые мозоли на руках.
Идут они в звенящей тишине,
Лишь изредка бросая взгляды.
Он твердо держит трость,
Сжимая рукоять.
И он молчит,
Ему не страшно.
Подруга верная, что заждалась его,
Шагает вровень с ним.
И платье шелестит ее,
Окутывая старика.
– И долго ты меня ждала? —
Он смотрит лишь вперед,
Не подбирая слез.
– Так долго, что уже нисколько.
– Ты многое прошел, мой старый друг.
Шагает вровень с ней
Седой старик с дрожащими руками.
А рядом с ним, окутывая платьем черным,
Идет фигура бледная – Подруга Смерть.
 

«Она молчит, внутри бушует пламя…»

 
Она молчит, внутри бушует пламя,
В глазах лишь ярость и отчаянье.
И жилистые руки больно дергают за нитки,
Привязанные к ней.
Не может встать с колен,
Паучьи пальцы давят ей на плечи.
Она кричала, билась, погибала,
Сейчас – нет сил.
В глазах ее нет больше боли,
А пламя потушили горькие слова.
Россия – Родина, молчит.
Россия – Родина, не поднимается с колен.
И руки, омытые в крови,
Сильнее давят ей на шею.
Молчи, родная,
Утопая в золотых колосьях ржи.
Не плачь, родная,
Ведь слезы разъедают чистый взгляд.
За нас ты погибала,
Теперь же – наш черед.
Мы будем верно ждать, Россия,
Когда к тебе вернется жизнь.
 

* * *

Город грез. Верхушки деревьев рвутся к небу, а облака опускаются все ниже и ниже. «И когда небо упадет на землю…» Город спит, спит мертвым сном, и громыхающая тишина рвет в клочья души тех, кто, оставшись в раздумьях, глядит в потолок.

Город грез. У каждого свой сон, свой замысел и каждый в своей иллюзии. И только лишь те, чьи души истерзаны тишиной, все глядят и глядят в потолок. Им дана вечность, ведь каждая жизнь является личной вселенной, особенной вечностью, не так ли? Им дана вечность, они тратят ее на мысли и звук тишины, а те, кто дарует в мир беспокойство, спят мертвым сном. Их тишина и есть их покой.

«И когда небо упадет на землю… И когда люди уничтожат свой мир…»

* * *

Стоит солдат и смотрит вдаль,

Там море, птицы и закат.

– Как здесь красиво… —

Он обращается куда-то там назад.

– Да, остаешься?

– А как же вся моя страна? У нас война! Ребятам гибнуть за меня?

– Твой выбор: идти на поле боя иль найти здесь мир, —

Все молвит голос за спиной.

– Ну как же! Я хочу назад, негоже мне тут прохлаждаться, когда идет война.

– Пускай, решение твое. Но вот что, дорогой солдат. Ты не пройдешься больше по земле, не пробежишь по скошенной траве босой ступней. Вот мой наказ, солдат: ты сделал выбор и вот твоя судьба.

И снова он открыл глаза. Кругом бело, как в сказке. И видимо, распахнуто окно, прохладный воздух развевает шторы.

– О боже!! Жив!!! – кричит какой-то голос, но словно под водой.

Все суетятся:

– Как вы себя чувствуете? Рядовой? Что вам подать?

И снова темнота.

Вот поле боя, попали под обстрел.

И что-то там кричит им командир.

Вот взрыв, Олеся тащит на спине:

– Держись, родной, еще немного, терпи, ты ж самый сильный…

Открыл глаза. Он понял, что произошло. Все снова суетятся, несут воды и почему-то улыбаются:

– Война закончилась, солдат! Ты жив, хоть и без ног остался…

– Я жив? Без ног? А как мои товарищи? Верные друзья? Наш командир? А как страна?

– Мой друг, я дам тебе наказ. Лежи и отдыхай, все расскажу потом. Закончилась война, и ты остался жив.

– Пускай, решение твое. Но вот что, дорогой солдат. Ты не пройдешься больше по земле, не пробежишь по скошенной траве босой ступней. Вот мой наказ, солдат: ты сделал выбор и вот твоя судьба.

Он не прошелся больше по земле, но на могилу братьев боевых попал. Он жив, и вся страна потоплена в слезах за тех, кто отдал жизнь за родину свою.

За тех, чей выбор не учтен. За тех, кто б точно захотел вернуться. За тех, чьей кровью пропитана земля.