Текст книги "Например"

Например
Zmeal

Иллюстратор внезапная эпидемия бубонной чумы (vk.com/club156382424)

© Zmeal, 2024

© внезапная эпидемия бубонной чумы (vk.com/club156382424), иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0055-2156-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Про тебя

Ты не ждёшь писем.

Почтовый ящик ты проверяешь раз в месяц, когда должны прийти счета за газ, электричество и прочие современные удобства. Собираешь в охапку несколько листов и по старинке идёшь на почту – чтобы прогуляться хотя бы два квартала, целый час познавать дзен в шумной очереди, а на обратном пути заскочить за банкой кофе и, например, пакетом гречки.

Ты не ждёшь писем – их попросту не от кого ждать.

Ты помнишь только последние три года своей жизни, откуда тут взяться друзьям из дальних городов? А даже если такие найдутся, даже если они отправят письмо и почтальон опустит его в тёмно-синий обшарпанный ящик… Незнакомые имена на конверте – как отправителя, так и получателя, – о чём они могут сказать?

«Ошиблись адресом», – пробормочешь ты и оставишь письмо на подъездном подоконнике: авось кто-нибудь да отнесёт в нужную квартиру.

Ты не ждёшь писем – некогда тебе ждать исписанную бумажку в конверте.

Утром надо волочь себя, полусонного и злого, на работу, желательно не пересчитывая лбом встречные столбы; вечером – радостно идти-бежать с работы, ежесекундно клянясь лечь спать никак не позже десяти – и прекрасно зная, что клятва – пустые слова. Пока мотаешься туда-обратно, порой про выходные забываешь. Какие уж тут письма?

Ты не ждёшь писем – но письмо берёт и приходит тебе назло. Дразняще белеет в прорези ящика, вынуждая вытащить ключи и взять в руки тонкий конверт с яркими марками и чёрными печатями.

– Ошиблись ад… – Ты давишься заготовленными словами.

Потому что в графе «Кому» размашистым почерком выведено: «Тому, кто не помнит своего имени».

Растерянно качаешь головой:

– Это шутка, чья-то дурацкая шутка… – а пальцы сами отрывают край конверта и вытаскивают сложенный клетчатый лист.

Первые же слова заставляют руки похолодеть и покрепче вцепиться в письмо как в единственную опору:

«Наконец-то я тебя нашёл!»

Читай дальше

Вступительное слово

– Вспомнил?

– Вспомнил, вспомнил. Захохотал – и растворился в воздухе.

«Например». Всего одно «например».

Может ли с него начаться чья-нибудь удивительная жизнь? Конечно!

А можем ли мы взять и, например, эту жизнь на себя примерить? Да кто ж нам запретит!

И мы ведь тихонечко, только одним глазком в чужую судьбу заглянем – и сразу назад, к себе…

А вдруг нечаянно окажется, что надо вовсе не примерить, а вспомнить – что всё это с нами и происходило, всё это – не чужая какая-нибудь судьба, а наша, родная, просто мы, растяпы, её потеряли?..

Такое ведь тоже может быть – например?..

Давай вспоминать вместе, а?

Страшно

Я боюсь поворачиваться налево.

Левая сторона мира обжигает нездешним холодом и кусается диким огнём. Левая сторона мира – как изнанка, как нечто чужое и настолько неприглядное, что никогда бы не полез – если б не вынудили.

Я боюсь поворачиваться налево.

Слева – клыки и когти, и стоит бросить взгляд – кидаются к новой добыче, вцепляются, рвут на кусочки – но только там, слева; и ходишь полуобкусанный, полуобглоданный, живой – тоже лишь наполовину.

Я боюсь поворачиваться налево; на всех лекциях сажусь так, чтобы если и смотреть на доску – только поворотом вправо; к людям с разговорами подбираюсь тоже с правой стороны; если иду рядом – конечно, держу человека правой рукой.

Я боюсь поворачиваться налево.

С левой стороны мира мне скалится темнота.

Темнота вместо моей памяти.

…

Страшно вспоминать, да?..

Не бойся

Например

Например, хвост.

Например, я всё-таки иду по улице и размахиваю хвостом.

Прохожие, разумеется, косятся, и не просто косятся, а глядят во все глаза и убегают врассыпную, попутно вытаскивая револьверы и прочую чушь, называемую оружием.

Потому что у меня, например, не только и не столько хвост, сколько длинные клыки, и мохнатая шерсть дыбом стоит на загривке, когти цокают по выщербленному асфальту. Кому тут уже дело до хвоста?

И пока прохожие шарахаются, а самые отважные при этом целятся из револьвера, я иду. Иду, например, и размахиваю хвостом, скалю клыки, топорщу шерсть, цокаю когтями.

Мне хорошо и легко. Никогда ещё так хорошо и так легко мне не бывало.

И пускай через мгновение меня поймает в колючие объятия чья-то меткая пуля…

Какое это имеет значение, если сейчас мне хорошо и легко, если сейчас я, например, иду и размахиваю хвостом, скалю клыки, топорщу шерсть, цокаю когтями и…

И, разумеется, не умираю.

Как может умереть «например», которого и в реальности-то не существует?..

…

Хранишь ли ты в кармане противоядие от смерти?..

Круговорот

Лисья маска. Главное условие нашей встречи: лицо должно быть скрыто лисьей маской.

Твоя – рыжая. Моя – белая.

Ты протягиваешь мне руку – ладонью вверх. Сегодня сплетение твоих пальцев означает: «Яркого солнца». Я не настолько способен. Я стараюсь повторить – но выходит: «Мягкой травы». Ты киваешь – надеюсь, одобрительно, – взмахиваешь рукой, и чёрные стволы расступаются. Я иду следом.

Утро – твоё время. Утром ты снисходителен, утром ты прощаешь мне все промахи и ошибки – прошлые, настоящие, будущие. Утром я учусь у тебя действовать: изменять окружающий мир взмахом руки, воплощать в реальность картины из воображения.

Мы оба полны энергии. Она скользит по телу и капает на землю с кончиков пальцев. Весь день мы действуем-изменяем-воплощаем. Но только небо начинает розоветь, как приходит моя очередь.

Мы отворачиваемся и, не глядя друг на друга, меняемся масками: ты надеваешь мою белую, я – твою разноцветную.

Вечером ты учишься у меня созерцать: лежать в траве и наблюдать за появлением звёзд, слушать голоса растущих цветов. Мы оба пусты, готовы внимать. И природа красуется перед нами.

Синяя листва шелестит на ветру. Я поднимаюсь и звонко хлопаю в ладоши: «Хэйо!» Листья разлетаются волной мотыльков.

Всю ночь мы созерцаем-наблюдаем-слушаем. А как только небо золотится…

Мы начинаем с самого начала.

…

Помнишь ли того, кто всегда был рядом?..

Наше время

Наше время, когда людям плевать, насколько странно выглядят окружающие, – настоящее раздолье для разнообразных мифических существ. Уверена, если рядом с вами будет жить дракон, левиафан, демон или кто похуже, вы об этом даже не догадаетесь. Пока не проснётесь – «а голова в тумбочке».

Но это если брать плохой и потому никуда не годный финал. А мы, разумеется, возьмём хороший, мы ведь умеем и можем выбирать.

Однажды вы засомневаетесь: а если вертикальные зрачки – вовсе не линзы, чешуя – не татуировка и рога на макушке не примерещились? Как бы невзначай проверите свои догадки: в глаза, там, заглянете, руки коснётесь, волосы взъерошите – и мысленно завопите, когда они подтвердятся.

Полночи просидите на кухне, заваривая литры чая или кофе, нервно посмеиваясь: что за выкрутасы, а, реальность, я-то думала, в человеческом мире живём, а тут – ну и сюрприз. А утром испечёте пирог, книгу с полки возьмёте или ещё какую приятную мелочь отыщете – и пойдёте знакомиться с соседями.

На этот раз – по-настоящему.

…

Мы живём прямо сейчас, слышишь?..

…

Помнишь, ходили с тобой – оба «например», оба выдуманные то ли автором нашим, то ли друг другом, от скуки да из любопытства?.. Ты придумал меня, я придумал тебя – в один и тот же миг сюда пришли, до впечатлений жадные. За руки держались, смотрели вокруг двумя парами глаз, хвалили выбор – ах, какой мир, до чего интересно здесь будет!

И даже когда впервые заблудились, друг друга потеряв, – не боялись ни капли. Знали, что в кармане у каждого – чужая смерть, а значит, каждый из нас здесь и сейчас бессмертен, смерть его – под надёжной защитой. А по меркам этого мира ничего ужаснее смерти с нами случиться не могло. Так и чего тогда бояться, ведь друг друга мы непременно найдём.

Помнишь, встретились на лестнице – я вверху, ты внизу; посмотрели в глаза – не друг другу, себе самим, я твоими глазами смотрел, ты моими?.. Протянули руки, сцепились пальцами и пошли – то ли вверх, то ли вниз; будто и не расставались никогда – а расставались ли?

Теперь – помнишь?..

Туман

– Туман пришёл из моего сна, – бормочет он. – Мне снилось, как мы стоим в густом белом облаке и не видим ничегошеньки вокруг, даже собственных ног, собственных пальцев.

На мгновение замерев, он поднимает голову и неодобрительно щурится, глядя на туман, ползущий с залива: какого, мол, чёрта ты здесь делаешь?

– Мы на ощупь карабкались по горе. Вещей было много, за раз не унесёшь, нам приходилось возвращаться. И это страшнее всего: шагнуть не туда, потерять либо вещи, либо остальных. Мы старались делать не более одного шага, цепляться за руки или хотя бы за одежду. И нам чудилось… Мы чувствовали ещё чьи-то прикосновения.

Он зажмуривается и мотает головой, точно бы отгоняя ненастоящие воспоминания.

– А потом, когда мы с трудом, но поднялись, туман исчез. Теперь я знаю, куда он ушёл.

Туман доползает до самого окна и громко стучит в стекло.

…

Никогда не случалось терять себя в тумане?..

Слушай

г. Питеру, его лёгкому характеру и любви к продирающим до дрожи шуткам посвящается

Если бы ты знал, сколько всего я хочу рассказать!

Только слова не желают облекаться в звуки, мыслями болтаются в голове, да и те настолько невнятны, что сама не могу разобраться. Вот подожди ещё с полминуты, поймаю их за хвосты, встряхну, чтоб угомонились, и расскажу.

Про что расскажу?

Про хитрый тёмный город, не то чтобы злой, но развлечения у него своеобразные: приманивает к себе исполнением всех желаний, а потом не выпускает из когтистых лап до последней секунды, когда ты уже уверился, что из этой ловушки не выйдешь без потерь.

Про запертые дворы, где ходят-бродят самые что ни на есть чудесатые чудеса, которые замечаешь исключительно краем глаза, обернувшись через левое плечо; а цепи-замки на воротах защищают их от людей, и это правильно, уж я-то нас знаю, нам только дай к чудесам прикоснуться, потом за уши не оттащишь.

Про стены, чей мудрый шёпот напоминает свист ветра в подземных тоннелях, а услышать его можно лишь в три пополудни, поднимаясь к чердачному окну через одну ступень и непременно поглаживая старые деревянные перила.

Про уличных сказочников, которые, представляешь, готовы сочинить для тебя сказку, прямо здесь и сейчас, нужен только сюжет, образ или пара-тройка настроенческих слов.

А вместе с уличными сказочниками – про автомобили, где продаётся кофе, у них в багажниках кофемашины, зёрна, сахар, немного шоколада и сиропа, щепотка магии – всё, что нужно; и пока ты ждёшь, пока сказочник пишет, можно выпить чего-нибудь кофейно-шоколадно-сахарного, здорово они придумали, да?

Ещё – про тёплые мосты, которые с ума сходят без человеческой речи и капельки ласки, даже профессия есть – мостовой специалист, учат на неё в особом университете, жаль, не помню, как туда поступать, а то б непременно пошла.

И про Вселенную, что можно поймать в объятия где-нибудь в центре или, напротив, на окраине спального района, поймать и просить чего угодно, как в сказке про золотую рыбку; а можно не просить, гулять с ней за руку, покупать одно мороженое на двоих, прятаться в тени деревьев – тут уж как захочешь.

Чего лицо такое кислое? Думаешь, не помню, что кое-кому, пальцем тыкать не будем, вчера стукнуло двадцать-с-небольшим лет?

Точную цифру не знаю и знать не хочу, а подарок вручить – ещё как, я ради этого и пришла, а вовсе не впечатлениями делиться.

Вот, бери и не вздумай отказываться.

Мосты обязательно погладь, хорошо? И купи Вселенной стакан лучшего кофе.

А сказку проси у девушки с жёлтым шарфом: они у неё самые-самые.

…

Умеешь принимать чужое тепло? А делиться своим?..

Будь

Н. К. посвящается

Я уже не дышу и не чувствую – ни-че-го. Я ползу на ощупь, на запах, на вкус и на цвет.

Я пуста. Я – пустота. Я – след на песке, который будет сметён ветром через три, два, один…

Я не дышу и не чувствую – ни-че-го. Я не умею касаться чужих тел, тем более – чужих душ. Я смотрю несуществующими глазами и слушаю несуществующими ушами. Я складываю несуществующие руки в несуществующих жестах восхищения.

Я пуста. Я – отражение. Я – мимолётный отблеск в зеркале, который исчезнет вместе с выключенным светом через три, два, один…

Я не дышу и не чувствую – ни-че-го. Но меня ловит пустой авоськой какой-то человек и говорит: «Ты будешь». Не угрожает, не приказывает, просто говорит.

От человека пахнет сентябрём и холодными дождями, человек – звук виолончели.

И я становлюсь. У меня просто нет выбора.

…

Кто сказал тебе быть – уж не ты ли сам?..

…

Помнишь? Теперь-то уж должен помнить! Это я, конечно, сказал тебе быть – твоими собственными губами. У тех, кто друг друга выдумал, отношения теснее, чем у близнецов, – и сложнее в разы; и порой, запутавшись в двух телах, я нечаянно брал контроль над твоим. А ты не обижался, конечно: глупо обижаться на мелкую щекотку вдоль позвоночника и чужое дыхание в затылок.

Это я сказал тебе быть, когда мы вынырнули из первого мира и, отряхнувшись, прыгнули во второй – хоть и хотели сначала дыхание перевести. Но мир оказался жадным, схватил нас и потащил – за твоё ли тело, за моё, кто вспомнит?.. Захлёбывались его шипящей волной – потому что хохотали от восторга всеми ртами, которые сами себе наспех отрастили. Знали: мир играет; и, теряя с колючими каплями свою память, ничего не имели против.

Это я сказал тебе быть – но выходит, что и ты сам. Вот же сложности!

Ты ведь помнишь, да?..

Идём

Двадцать четыре часа в сутки с удавкой на шее.

Двадцать четыре часа в сутки удерживать свои безумные романтические порывы.

Двадцать четыре часа – боевое состояние, как у собственно выдуманных фей: шипы из-под кожи, оскал, тяжёлый взгляд, распахнутые крылья.

Двадцать четыре… ай, да катись оно к чёрту!

Я не слышу города. Я в коконе, в защите. Я насквозь пропитана паникой, ненавистью, обидой.

Чужой! Не наш! Прочь!

Слёзы душат не хуже верёвки. За что, за что, зачтозачтозачто?!

Если это будет продолжаться…

Росчерк карандаша в блокнот планов: «Сюда же – зимой, в одиночестве».

Помпилианец, лишённый рабов.

Телепат, не чувствующий человека11
  отсылка к «Миру Ойкумены» Олди.


[Закрыть].

С кем ещё могу сравнить себя я, неисправимый романтик, которому жизненно необходимо нести чушь хотя бы час в сутки – и который этой возможности начисто лишён?

Заперт, закрыт, замурован, задушен.

Помогите…

Понимаешь, да?!

Понимаю.

Где же твоё плечо, в которое можно уткнуться и разрыдаться?! Где же ты, когда так нужен?!

Тише, тише. Я здесь. Вот моя рука, держись.

Пошло оно всё…

Пошло, да. И мы пошли – гулять по набережной. Почему бы, собственно, нет? А то ты её вовсе позабыла, неудивительно, только пять лет назад здесь была. Кроссовки дома оставь, не пригодятся.

Что бы я без тебя делала?..

…

Чья рука протянулась тебе в твою бездну?..

Представь

М. Ф. посвящается

Представь, что у тебя есть жёлтая кружка. Потёртая такая, в трещинках и чайно-кофейных пятнах. Ты её любишь всей душой и пьёшь только из неё, напрочь игнорируя все другие, подаренные или даже нечаянно купленные.

Представь, что это один из уютных вечеров, постепенно перетекающих в ночь, когда ты сидишь на кухне и пьёшь чай-кофе – то ли одно на выбор, то ли смесь – из любимой жёлтой кружки.

А потом – стук в окно. Тук-тук-тук, открывай, к тебе гости.

Ты оборачиваешься и пытаешься понять, чему же удивлён больше: тому, что какой-то человек чудом уместился на узком и довольно шатком белом подоконнике, где даже голуби с трудом стоят, или тому, что он забрался на четвёртый этаж безо всякой страховки и прочих приспособлений.

Для пущего драматизма тебе следует уронить любимую кружку, чтобы чай-кофе – по всей кухне, осколки – на полу, заламывания рук и жалобный вой. Но ты спокойно ставишь её на стол и подходишь к окну.

Незнакомец действительно не похож на опытного скалолаза: обычный человек в рубашке и джинсах, с растрёпанными от ветра волосами и дрожащей от холода улыбкой. Он снова стучит по стеклу и что-то шепчет. Ты читаешь по губам:

«Сколько можно шастать по другим Мирам-телам и забывать себя? Я не нанимался в телохранители, не собираюсь вечно вытаскивать из неожиданных ситуаций, ясно? А теперь открой окно и впусти меня: я замёрз и хочу чая-кофе! Прояви немного гостеприимства!»

И ещё – имя, которое прорывает дамбу, и память вливается рекой и, кажется, почти вытекает из ушей. Ты широко улыбаешься: высший разум, ну наконец-то! И, конечно, распахиваешь окно.

…

Ну наконец-то?..

…

Помнишь, как однажды разбил свою кружку, расколол на мельчайшие разноцветные кусочки? Не заплакал – хоть я и знал, как тебе горько; опустился на пол, почесал подбородок и давай осколки в мозаику складывать – вот высокая башня, вот вкруг башни летает воздушный змей, вот глаза этого змея следят за мной и тобой, куда ни отойди…

Я тогда на подоконнике сидел, и ты не видел, конечно, но – чувствовал. Ведь и сам, скрестив ноги на полу, в то же время был рядом со мной – но как будто один, как будто никакого меня рядом не было. Интересно, головой от таких фокусов ты не поехал? Или поехал, но до того умело скрывал, что я – даже я! – ничего не понял?..

Помнишь, ты собирал мозаику из осколков кружки? Я тогда слез с подоконника, вышел на улицу и заново как положено зашёл – со стуком и радостным криком, мол, наконец тебя, оболтуса, отыскал!

Это ведь невозможно не помнить!..

Ветер

Я иду за ветром. Иду и размахиваю бутылью: ну же, залезай. Бутыль здоровая, целых восемнадцать литров. Значит, восемнадцать литров ветра в ней поместится. Или ветер измеряют в килограммах?

Я иду и бормочу: «Хватит, нагулялся, полезай-ка. Я обещала тебя Шаману, ты ему нужен, уж не знаю, зачем-почему, но раз он сказал, значит, надо принести». Ветер сердится, барабанит по бутыли, внутрь лезть не желает, однако идёт рядом.

Я иду по дороге, затем по лестнице, и ступени рассыпаются под моими ногами. Я дохожу до нужного места и стучу по бутыли ровно так, как меня научили. Ветру не остаётся ничего, кроме как в неё залезть: с колдовством спорить бесполезно.

Я уже никуда не иду, я пришла. Я протягиваю бутыль: пожалуйста, ветер, целых восемнадцать литров или сколько-то килограммов, как просили.

– Хороший ветер, – говорит Шаман. – Именно то, что нужно.

Бьёт в барабан – и ветер танцует.

…

Не тебя ли несли в бутыли? Не к тебе ли? Не ты ли нёс?..

Если долго

Если долго сидеть на крыше и подставлять ладони смеющимся ветрам, можно узнать последние новости из Небесной Канцелярии. Только читать их нужно быстро-быстро: это всё-таки большая тайна, ветра выписывают её тонкой охрой на ладонях, которая сливается с кожей буквально пару мыслей спустя. Поблажек никому не делают, либо успел, либо нет, не жалуйся и пеняй на себя.

Если долго высовываться из окна густой ночью, можно поговорить с городом, услышать обо всех его проблемах и заодно свои изложить. Не сказать, что от этого станет сильно легче или проблемы сами разрешатся, но зато в копилку жизненного опыта упадёт пара монет. А в графе навыков, которую требуют заполнять в резюме, можно смело писать: «Умею говорить с городом по душам».

Если долго дружить со Вселенной, рано или поздно окажется, что и ты – Вселенная, забывшая о своей истинной природе. И тогда всё станет объяснимо: и чудеса, и умение предугадывать чужие фразы за секунду до произнесения, и странное чувство, будто люди вокруг – твоя личная выдумка. Тут главное на радостях не прихлопнуть свой мир, ведь ты, ставший его частью, тоже исчезнешь.

Если долго плыть по течению, можно увидеть своего врага, сидящего на берегу. «Дождался», – подумает каждый из вас и продолжит жить, считая трупом другого. На самом деле мертвы мы все, ещё с рождения, а жизнь – затянувшаяся предсмертная галлюцинация.

Кому-то больше нравится идея с овощами22
  отсылка к фразе Лойсо Пондохвы из «Простых волшебных вещей» М. Фрая


[Закрыть]? Пускай будут овощи. Я, дорогие умирающие создания, ни в чём вас не ограничиваю.

…

Долго, долго, долго – сколько времени у тебя это займёт?..

В конце концов

А потом мы делали постапокалиптические оладьи. Из чего? Да из всего, что под руку попало. Раскрошенный хлеб, чудом уцелевшее яйцо, немного пыльной муки, половинка яблока, сельдерей… Знаешь, как ирландское рагу, только оладьи.

Ночевали мы в разрушенных зданиях. Прятались за обломками стен, чтобы не так ветрено было и звери не подкрались, сбивались в одну кучу. Костёр не жгли: берегли древесину и спички. Вместо этого сказки рассказывали, самые тёплые, какие могли вспомнить.

И знаешь, в краткие моменты я думал: как же хорошо, чёрт побери, что случился апокалипсис. Давно мы так не собирались, не сидели вместе, не согревали друг друга теплом своих голосов. Работы-заботы, прогресс, ого-го. А тут – всё, стоп, хватит, достало ты меня, человечество, со своей бездушной электроникой, катись ко всем чертям, а здесь будут жить…

Ну чего смеёшься? По-моему, так и задумывалось. Иначе как объяснить, что остались только мы – неисправимые романтики, удивительные раздолбаи, сказочники-оптимисты? И больше – никого. Никаких упёршихся рогом реалистов, никаких закоренелых трудоголиков, которые видят будущее исключительно в работе…

Только мы, наивные мечтатели.

И барабанщики, которые умеют стрелять из лука.

…

Сколько всего потом было – ты уже помнишь?..