Текст книги "Признать невиновного виновным. Записки идеалистки"

Глава тринадцатая. Репетиция защиты

Готовясь к заключительной части судебного процесса – к прениям, защитники Летучего собрались на даче у адвоката Бориса Емельянова. Он большой любитель моря и всего, что имеет к нему отношение. Поэтому и дачу свою построил в виде большого корабля. В рабочем кабинете висели картины с сюжетами на морские темы, и сам Борис Евгеньевич с его неизменной курительной трубкой походил на капитана, временно сошедшего на берег.

Договорились, что первой будет выступать Аня. Потом адвокат Емельянов.

– Уважаемые господа присяжные! – обратилась она к коллегам, представляя, как совсем скоро будет говорить то же самое перед присяжными заседателями. – На протяжении всего времени, в течение которого я участвую в этом деле, я не могу избавиться от картины, которую рисует мне мое бурное воображение. А рисует оно некий сюрреалистический сюжет, более подходящий для романов Кафки, чем для реальной действительности. Представляю себе граждан нашего государства с заклеенными скотчем ртами, которые везде и всегда ходят с Законом о государственной тайне, Перечнем сведений, отнесенных к государственной тайне, и всю информацию, полученную из газет, журналов, книг, телевидения, сверяют с текстами этих документов. Если услышанные и прочитанные ими сведения могут подпасть под действие Закона и Перечня, они в ужасе стараются навсегда забыть эту информацию, запрятать ее так далеко, чтобы никто и никогда ее не нашел. И уж тем более никогда не отклеивают скотч ото рта в присутствии иностранцев, чтобы, не дай бог, информация ненароком не выскользнула. Если бы такую картину мне нарисовали до участия в этом деле, я бы очень долго смеялась. Уж очень она комична, нереальна и, более того, неестественна в свободном обществе.

Правда, от дела Летучего совсем не хочется смеяться, а наоборот, хочется рыдать горючими слезами. Уважаемые присяжные, на скамье подсудимых находится блестящий ученый, с огромным умственным потенциалом, который может и хочет принести пользу нашему государству, а вместо этого весь свой незаурядный ум использует для того, чтобы разбить абсурдное, не основанное ни на законе, ни на здравом смысле обвинение. Если бы уголовные дела можно было относить к литературному жанру, то я бы определила жанр уголовного дела в отношении моего подзащитного как трагедию абсурда.

В самом начале судебного заседания я уже выражала надежду, что, возможно, обвинение наконец прояснит те моменты, которые на протяжении всего разбирательства по этому делу остаются тайной. И вот мы подошли к концу судебного разбирательства. А я так и осталась в недоумении и от самого обвинения, и от представленных стороной обвинения доказательств.

Из этих доказательств можно почерпнуть много разной информации, но совершенно невозможно сделать вывод о том, что Летучий совершил государственную измену в форме шпионажа.

Смысл обвинения состоит в том, что Летучий, используя свои возможности по службе, хранил и собирал с целью передачи из различных источников, в том числе и закрытых, сведения, составляющие государственную тайну, и передал эти сведения представителям военной разведки США.

В этом деле действительно есть тайны. Первое, что для меня осталось тайной в этом деле, так это то, какие такие возможности по службе Летучий использовал для сбора сведений составляющих государственную тайну России. Ни сам Летучий, ни институт, в котором он работал, не имеют ни допуска, ни доступа к сведениям, составляющим государственную тайну. Также обвинение утверждает, что Летучий получил сведения, составляющие государственную тайну, из закрытых источников. На протяжении всего процесса сторона защиты ждала, когда же наконец обвинение представит хоть одно доказательство того, что Летучий получил сведения из закрытых источников. Когда представит эти закрытые источники и расскажет, в какие закрома Родины проник мой подзащитный, где переснимал с помощью шпионской техники секретную информацию, какие чертежи перечерчивал, кого из секретоносителей напоил и у кого выудил информацию. Мне было безумно интересно. Мы ждали, ждали, но так и не дождались. И я даже могу точно сказать, почему ни мы, ни вы, уважаемые присяжные, этого не дождались. Все предельно просто. Летучий не получал сведений из закрытых источников, именно поэтому обвинение такие источники и не смогло представить.

Аня остановилась, чтобы перевести дух. Борис Евгеньевич и два других адвоката захлопали.

– Отлично, Анечка, – сказал адвокат Емельянов. – Давай, ты отдохнешь, а я прочту то, что начирикал сегодня утром.

– Судебный процесс по делу Летучего инспирирован спецслужбами и напоминает судебные процессы тридцатых-сороковых годов прошлого столетия. Я искренне сожалею, что суд вообще стал рассматривать это дело. Мне представляется, что председательствующий в процессе, получив дело, должен был, прочитав, прекратить его на стадии назначения к слушанию, освободить Летучего из-под стражи, после чего вымыть руки.

Председательствующий не только не сделал этого, но мой подзащитный продолжает оставаться под стражей в течение всего судебного разбирательства, хотя его невиновность очевидна для каждого, в том числе и для неюриста. Поэтому на данной стадии я не надеюсь на справедливое судебное решение. Но я убежден, что в России есть профессиональные и профессионально порядочные судьи. А если же нам не повезет с ними, то данное дело непременно дойдет до Европейского Суда по правам человека.

Дело носит заказной характер. Но заказано оно не политиками, не бизнесменами. Заказчиками его являются спецслужбы. Мотивы этого заказа ясны – им, спецслужбам, нужно оправдать свое существование. Разоблачить настоящего агента иностранного государства – это тяжелый, главным образом умственный труд. Для этого, как говорят в народе, нужно иметь масло в голове. А когда с этим продуктом очевидный дефицит, то лепится дело, и для этого не нужно никаких усилий.

Нужно найти честного и наивного человека, такого как мой подзащитный, создать видимость заинтересованности в его судьбе, рассказать ему легенду, что он стал жертвой изощренных акул империализма, которые с его помощью хотят проникнуть в «тайны газетных публикаций», использовать его втемную, получить от него нужные, как им представляется, показания, а затем вертеть дырочки под ордена и внеочередные звездочки на погоны.

Обвинительной речи прокурора я не буду касаться вовсе. Он своими словами пересказал текст обвинительного заключения. Создается впечатление, что он весь период судебного следствия не присутствовал в зале, а парился в бане.

Позиция прокурора обусловлена самой природой деятельности прокуратуры в России. Начальник нашего прокурора утверждал обвинительное заключение, санкционировал арест Летучего. Прокуратура осуществляла надзор за предварительным следствием, и в этой ситуации ждать от государственного обвинителя независимой от своего ведомства и объективной позиции не приходится. Только в редких случаях прокуроры выступают с позиции, которая отличается от общепринятой в прокуратуре, но в этих уникальных случаях мы сталкиваемся с незаурядными личностями, обладающие большим личным мужеством.

У нас, к сожалению, случай не уникальный. То не было у нас шпионов, а то вдруг все сразу стали шпионами… Моисеев, Никитин, Пасько, Сойфер, Данилов, Сутягин… Такое впечатление, что из Центрального аппарата ФСБ спустили вниз приказ: «Даешь в каждом субъекте Федерации по предателю!».

Вина моего подзащитного в том, что он был честен, наивен и доверчив с товарищами в штатском. Все обвинение по делу построено исключительно на показаниях самого подсудимого, которые он давал, не опасаясь подвоха со стороны контрразведчиков.

Органы предварительного следствия пытались создать из моего подзащитного некоего шпиона-профессионала, разведчика экстракласса, который, не имея доступа к носителям секретной информации, любым способом стремился получить ее либо у офицеров учебных центров и воинских частей, либо у генералитета Министерства обороны РФ и Генерального штаба Вооруженных Сил, а также посещая правительственные учреждения и другие режимные объекты. Однако, на мой взгляд, совершенно однозначно установлено, что мой подзащитный не имеет отношения к спецслужбам каких-либо стран мира, не имеет никакого образования или специальной подготовки в области разведывательной науки.

Я утверждаю, что в действиях Летучего нет состава преступления, а поэтому он подлежит оправданию по признакам пункта 2 ст. 5 УПК – отсутствие состава преступления в его действиях.

Адвокат Емельянов отложил папку с текстом своей речи, набил трубку, затянулся и оглядел присутствующих:

– Ну как?

Глава четырнадцатая. «Признать невиновного виновным»

Судья Мухина очень волновалась. Собираясь в суд, она измерила давление и, удостоверившись, что оно в норме: 120 на 80, решила все-таки проглотить несколько крупинок валерьянки. Это обычно помогало ей справиться с тревогой. Казалось, все четко идет по плану, очерченному психологом Ведрашку в кабинете председателя горсуда. На протяжении всего процесса Галине Викентьевне удавалось вполне успешно затыкать рот адвокатам, когда они пытались довести до сведения присяжных нежелательную для обвинения информацию. Она старалась делать это мягко, чтобы присяжные не догадались о жестком противостоянии между ней и защитниками Летучего. Трудней всего было с прокурорами. Приходилось помогать им выстраивать линию обвинения. Это вызывало яростную реакцию адвокатов, которые твердили, что судья выступает в несвойственной ей по закону роли «второго прокурора». Но что ей было делать? Мухина видела, что прокуроры «плавают» в рамках плохо склеенного и сомнительного с точки зрения доказательств дела. Она понимала, что без ее помощи они завалят процесс, а отдуваться все равно придется ей.

А сколько проблем возникло с вопросами для присяжных! Вопросы, накануне принесенные ей Ведрашку, были согласованы в следственном управлении ФСБ у того самого важного генерала, который курировал дело Летучего. Они были поставлены так хитро, что присяжным ничего не оставалось, как ответить на них утвердительно. Утвердительный ответ был запрограммирован заранее. Адвокаты протестовали. Они требовали уточнить в вопросе, что Летучий передавал именно секретные сведения. Судья Мухина никак не могла этого сделать: во-первых, она не имела права изменить вопросы, присланные от кураторов процесса. Во-вторых, кто знает, что на этот вопрос ответили бы присяжные. Летучий и его адвокаты постоянно твердили, что все сведения получены из открытых источников.

Вопрос первый. Имели ли место в период с февраля по июнь 1998 год встречи в Глазго и Лондоне с представителями военной разведки США Гарри Диддом и Брит Кокк?

Вопрос второй. Имел ли место сбор информации в Москве по просьбе Гарри Дидда и Брит Кокк?

Вопрос третий. Совершил ли Летучий это деяние за денежное вознаграждение?

Вопрос четвертый. Виновен ли Летучий в совершении данного деяния?

Вопрос пятый. Заслуживает ли Летучий снисхождения?

Больше всего Мухину смущало то, что адвокаты тысячу раз правы: по закону, сама по себе встреча Летучего с иностранцами не является преступлением. Кроме того, ни на следствии, ни на суде не удалось доказать принадлежность Дидда и Кокк к разведке. Очевидно, что вопросы поставлены некорректно. Но они, слава богу, не оставляли присяжным выбора. Поставь Мухина вопросы по-другому, обвинительный вердикт оказался бы под ударом. По окончании прений председатель горсуда вызвала ее в свой кабинет и в очередной раз повторила, что вердикт должен быть «единогласным». На судейском языке это означало – присяжные должны единодушно признать Летучего виновным.

После валерьянки и трех таблеток глицина тревога, с самого утра охватившая судью Мухину, отступила. Чтобы закрепить успех, Галина Викентьевна выпила две чашки кофе и собралась на работу. Прощаясь с мужем, она почти жалобно попросила:

– Пожелай мне удачи! Если вдруг присяжные подведут и вынесут не тот вердикт, который нужно, меня сошлют на кассацию.

Судья Мухина знала, что провинившихся переводят на «вторую инстанцию», на кассационное рассмотрение дел. Эта работа считалась второсортной. Во-первых, потому что рассматривать дела без свидетелей, а только лишь по документам не так интересно. Во-вторых, что гораздо более важно, сумма взяток по таким делам – несоизмеримо меньше, чем по первой инстанции. Кассационные жалобы обычно рассматривает коллегия из трех судей, поэтому приходится делиться.

– Не бойся, Галка, – попытался успокоить судью Мухину муж. – Контора редко ошибается. Раз к этому делу подогнали нужных людей, они не подведут. Надеюсь, угрызений совести ты не испытываешь. Парень попал, но ты же знаешь, сам виноват. Пусть в газетах пишут, что приговор-де неправосудный. Пусть подают в Страсбург. Страсбург далеко, а нам тут жить. После приговора отдохнешь, потом защитишь диссертацию и, в случае чего, пойдешь преподавать в Академию ФСБ.

Галина Викентьевна была благодарна мужу за его оптимизм и умение разложить все по полочкам. Его аргументы действовали лучше валерьянки и глицина. Из дома выходила уверенная в себе служительница Фемиды. Судья Мухина с большой буквы. Она ехала в суд, где должна была выполнить свою миссию.

* * *

Присяжная Елена Рогачева опаздывала на судебное заседание. Выйдя из метро, она перешла дорогу и, посмотрев на часы, поняла, что придется взять такси. Если поедешь на трамвае, обязательно опоздаешь. Еще издалека она заметила адвоката Анну Сваровскую. Та тоже направлялась к стоянке такси. Елена замедлила шаг. Она не хотела встречаться с адвокатом. Боялась, что та может заговорить с ней, и их, не дай бог, увидят вместе. Последние две недели переводчица «Интуриста» Елена Рогачева, которую присяжные против ее воли избрали старшиной, чувствовала себя отвратительно. Дело приближалось к развязке, и Елена знала, что ей придется голосовать за осуждение Алексея Летучего и от имени присяжных зачитывать вердикт. Одна мысль об этом была ей противна. Хотелось закрыть глаза и проснуться где-нибудь за тысячу километров от станции метро, откуда путь до горсуда с каждым днем становился все мучительней. В последние дни присяжные почти перестали разговаривать между собой в совещательной комнате. А если говорили, то только на темы, не имеющие никакого отношения к судебным заседаниям.

Атмосфера становилась гнетущей. Когда в прениях один из адвокатов заговорил о судебных процессах 30-х годов и вспомнил прокурора Вышинского, Елена подумала, что он перегнул палку. Но Летучий в своем последнем слове довольно аргументированно объяснил, что он не виноват в том, в чем его обвиняют.

«Прокурор утверждает, что я-де осознавал общественноопасный характер обзоров прессы, которые я делал для Дидда и Кокк. Уже пять лет я задаю один и тот же вопрос и никак не могу уяснить логику подобного обвинения: на каком же, скажите, этапе работа эта становится “общественноопасной”? На этапе приобретения газет? Или на этапе их чтения? Или когда я делаю какой-то вывод из прочитанного? Или когда я рассказываю о своем выводе кому-то? Насколько я знаю из Конституции, ни одно из этих действий не является противоправным, то есть опасности для общества не несет.

Если Конституция верна, и ее статья утверждает, что эти действия опасности для общества не представляют, что я понимаю и с чем согласен, – то как же тогда я мог бы “осознавать” “общественно-опасный” характер этих безопасных, по признанию общества, действий? Шизофренией я не страдаю, что установлено экспертами, а без нее две взаимоисключающие точки зрения в голове уместиться не могут. В таких условиях логика обвинения здесь совершенно непонятна. Скорее всего, она просто неверна. А значит, неверно и основанное на ней утверждение о моей виновности.

Далее обвинение прямо переходит к утверждению, что я будто бы осознавал, что совершаю шпионаж. О господи! Шпионаж в форме чтения газет. И я признан здоровым. Кто же тогда здесь сумасшедший?»

Вчера, слушая последнее слово подсудимого, Елена в очередной раз задумалась о том, стоит ли ей подписываться под обвинительным вердиктом. Аргументы Летучего о том, что иностранцы, с которыми он встречался, не были разведчиками, показались Елене вполне правдоподобными. Трудно было не согласиться и с таким рассуждением подсудимого:

«Странно должен выглядеть приговор, которого добивается обвинение: “Работал на иностранную разведку, а на какую – не скажем, потому что сами точно не знаем”. Эксперт НИЦ ФСБ полковник К. с ходу назвал пять военных разведок и пояснил, что все они действуют независимо. Ну и в сотрудничестве с какой из пяти меня обвиняют?»

Последний пассаж его речи и вовсе поверг Елену в депрессию:

«Один из моих защитников назвал это дело заказным. Я бы назвал его иначе – конъюнктурным. Свой вопрос о том, когда же моя деятельность, по мнению ФСБ, становится “общественно-опасной”, я задал однажды заместителю начальника областного управления ФСБ. Он ответил очень прямо: “Ты становишься опасен в момент, когда, прочитав газету, делаешь вывод из прочитанного. И потому ты должен сидеть!”»

Вот в этом и кроется, по-моему, вся суть этого непомерно раздутого, но очень простого дела. Сегодня для госбезопасности по конъюнктурным соображениям опасен любой думающий человек, и это прозвучало предельно откровенно. Но решать свои проблемы ГБ традиционно предпочитает чужими руками. Поэтому вас и попросили закрыть глаза на грубо выдранные из дела доказательства и фальсифицированные протоколы, признать подложные документы подлинными и со спокойной душой признать невиновного – виновным».

«Признать невиновного – виновным», – повторяла Елена как рефрен всю дорогу, пока ехала к зданию горсуда на такси. Подойдя к маленькой часовне, недавно выстроенной прямо у центрального входа в суд, она перекрестилась и прошептала: «Ну и пусть, ведь, в любом случае, я одна ничего не смогу изменить. Остальные одиннадцать присяжных проголосуют за обвинительный вердикт. А если я выскажусь за оправдание Летучего, то сама себя подставлю. Подсудимому не помогу, а работы лишусь».

Когда начальник давал Елене отпуск на время судебного процесса, он предупредил: «Надеюсь, вы не забыли, что ФСБ – наша партнерская организация?» Елена утвердительно кивнула, хотя в последнее время она стала уже забывать об этих, с позволения сказать, партнерах. От нее теперь не требовали отчетов о тех иностранцах, с которыми она работала. Кроме того, она предпочитала работать на международных выставках в «Экспоцентре», куда приезжает огромное количество представителей среднего бизнеса, за которыми ФСБ, кажется, не очень-то следит.

Елена вошла в зал, когда все остальные участники процесса уже собрались. Судья Мухина нервно смотрела на часы, видимо, опасаясь, что кто-то из присяжных не явится и придется заменять их запасными. Прокуроры равнодушно зевали, адвокаты перешептывались, а подсудимый что-то писал в блокноте. Наконец судья Мухина попросила у присутствующих тишины и объявила порядок работы. Она произнесет напутственное слово для присяжных, даст им вопросный лист, потом они удалятся для вынесения вердикта. Если решение будет единодушным, они должны объявить его через три часа. Если мнения серьезно разойдутся, они будут сидеть дольше.

Глава пятнадцатая. Вердикт

– «5 апреля 2004 года третий и четвертый этаж горсуда объявляются особой зоной. Доступ на них после 18.00 осуществляется по специальным разрешениям», – диктовала председатель горсуда объявление своей секретарше Вере Бородулиной.

– Елена Алексеевна, помилуйте, – отвлекшись от экрана компьютера, сказала Вера. – Какие спецразрешения, кому прикажете их выдавать, а кому нет?

– Это объявление для внутреннего пользования. Только лишь для судебных приставов и охраны суда. Никто не должен знать тонкостей нашей внутренней кухни. Приставы сами разберутся, кого пускать на этаж, а кого нет. Когда в суде проходят громкие процессы и слишком велик нездоровый интерес со стороны прессы и прочей шушеры, приставы должны осуществлять фейс-контроль. Сегодня у нас состоятся вердикты присяжных по делу ученого Летучего и чеченки-террористки, из-за которой погиб сапер. Вы прекрасно знаете, что это привлечет внимание прессы. В наших интересах, чтобы все было под контролем и без ажиотажа.

– Понятно, ваша честь, – поддакнула Вера, а про себя подумала, что в ее интересах сделать все, чтобы никто из журналистской братии не узнал о подобном распоряжении председателя горсуда.

Она распечатала объявление и повесила его рядом с комнатой судебных приставов, которая располагалась в новом здании, рядом с кабинетом председателя.

* * *

Я заканчивала заметку об очередной инициативе Госнаркоконтроля, возглавляемого близким другом президента Путина Виктором Черкесовым. В последнее время все кампании, проводимые этим ведомством, вызывали дружный гомерический хохот у журналистов.

Один из адвокатов, ранее работавший следователем и изнутри знавший правоохранительную систему, вот уже полчаса по телефону объяснял мне рвение наркополицейских желанием оправдать свое существование.

– Огромному министерству по борьбе с наркоторговлей, нужно как-то объяснить наличие своих раздутых штатов, – говорил он. Аргументы адвоката казались интересными, но у меня не было времени его слушать: нужно дописывать заметку и бежать в суд. А остановить его никак не удавалось. – Вот они и придумывают все новые и новые дела. Объявляют на весь мир, что тот или иной лекарственный препарат, который ранее не вызывал никаких нареканий, вреден, содержит наркотик, и объявляют его вне закона. Так было с кетамином, анальгетиком для собак и кошек. Потом жертвами репрессий стали ветеринары, стоматологи, наркологи, гинекологи. Против них заводятся уголовные дела со всеми вытекающими последствиями, – продолжал он, не обращая внимания, что я больше не задаю ему вопросов и интервью превратилось в его монолог.

В последней статье я как раз рассказывала историю шестидесятилетней женщины, кандидата биологических наук, у которой на садовом участке сотрудники Госнаркоконтроля обнаружили кусты опийного мака. Каково же было удивление этой в высшей степени законопослушной гражданки, когда ее и ее 80-летнюю мать обвинили в хранении и распространении наркотиков в особо крупном размере! Максамосев незаметно распространился на 15 сотках их приусадебного участка.

Бедная женщина в ужасе от того, что ей, быть может, грозит не условное, а реальное наказание, просила меня написать статью и повлиять тем самым на правоохранительные органы и суд.

Редактор отдал мне заметку с незначительными исправлениями. Я посмотрела на часы и поняла, что опоздала. Накануне Аня Сваровская предупредила, что вердикт Летучему могут вынести в шесть-семь часов вечера. Я пулей выбежала из редакции.

В суде я оказалась в половине восьмого. Попробовала позвонить Ане. Ее мобильный не отвечал. «Выключила. Наверное, уже на вердикте», – подумала я и направилась в суд.

Меня поразила непривычная тишина. Обычно в это время в здании суда всегда есть люди, а тут – никого. Охранник узнал меня и как-то странно приложил палец к губам.

На четвертом этаже, у дверей лифта дежурил судебный пристав:

– Женщина, вы куда?

– Я – журналист. Хотела бы поговорить с адвокатами. Здесь слушается дело Алексея Летучего, – заявила я и попыталась пройти.

– Присяжные еще не вышли из совещательной комнаты, – остановил меня судебный пристав. – Слушанья закрытые. Вам придется подождать на первом этаже.

Мне ничего не оставалось, как послушаться и спуститься вниз. Впрочем, я решила схитрить. Спустилась на лифте до второго этажа и перешла на запасную лестницу. И тут я увидела, что впереди по лестнице поднимаются две фигуры в судейских мантиях: судья Мухина и судья Брандер.

– Федор Евгеньевич, если бы вы знали, как я волнуюсь, – говорила Мухина. – Мои присяжные заседают уже почти три часа. Елена Алексеевна мне не звонит, и я не знаю, каков результат.

– Мои присяжные тоже с минуты на минуту вынесут вердикт, – вторил ей судья Брандер. – В их решении я почти уверен. Знаете, в России не любят чеченцев. И хоть подсудимая частично признала свою вину и дала показания против своих сообщников, по ее вине погиб человек. Бомба взорвалась. Еще в самом начале процесса Елена Алексеевна сказала, что специальных присяжных мы подбирать не будем. Желаемый результат очевиден.

Судьи поднялись на четвертый этаж. А я вышла на третий. Приставов в коридоре не было. Не было и журналистов. Все та же звенящая тишина. Я осторожно пошла по этажу и заметила небольшую группу. Не успела я к ней присоединиться, как подошел другой судебный пристав. Он оказался более вежливым, чем его коллега с четвертого этажа.

– Вы кого-то ищете, гражданка?

– Я журналистка, – сказала я и предъявила редакционное удостоверение.

– Раз вы журналистка, можете спокойно посидеть здесь на скамеечке. В коридоре разговаривать запрещается. Присяжные выносят вердикт, – предупредил он.

Пришлось повиноваться. Я решила подождать, когда вернется судья Брандер. Я поняла, что публика, собравшаяся на третьем этаже, ожидает вердикта по делу чеченки, о которой судье Мухиной только что рассказывал судья Брандер. Эта девушка собиралась взорвать пояс шахида в одном московском кафе, но в последнюю минуту передумала и сдалась милиционерам. При разминировании бомбы погиб сапер. Неудавшаяся шахидка активно сотрудничала со следствием, ей обещали это учесть при вынесении приговора.

Часы показывали 20.50. До развязки оставалось совсем немного.

Из лифта вышел судья Брандер. Он решительно направился в свой кабинет. Секретарь суда попросила адвокатов, прокуроров и представителей потерпевших войти в зал. Я увидела, как две журналистки из конкурирующих информационных агентств подбежали к дверям, чтобы первыми узнать вердикт присяжных.

Через несколько минут за дверью раздался громкий крик: «Будьте вы прокляты! Как я вас ненавижу! Обманщики!» Кричала чеченка, которая не ожидала обвинительного вердикта. Из зала суда буквально выбежали мать и жена погибшего сапера. Журналисты бросились к ним за комментариями, а я, воспользовавшись суматохой, поднялась на четвертый этаж.

Там было тихо. Я увидела Аню Сваровскую, но решила к ней не подходить. Она волновалась, теребила свои серебряные кольца: то снимала, то надевала снова. Адвокат Борис Емельянов, как всегда улыбаясь, объяснял что-то одолевавшей его вопросами журналистке. Два других адвоката стояли в сторонке с отсутствующим видом, как будто их совсем не интересовало происходящее.

Секретарь суда Вера нарушила тревожное ожидание. Она пригласила в зал адвокатов:

– Участники процесса по делу Алексея Летучего, пройдите, пожалуйста, в зал на оглашение вердикта коллегии присяжных.

Аня жалобно оглядела присутствующих и, закусив губу, как обиженный ребенок, направилась в зал. За ней потянулись другие адвокаты. Тут как из-под земли возникли прокуроры и тоже вошли в зал. На лифте приехал улыбающийся господин Ведрашку. Журналисты прильнули к двери, пытаясь хоть что-то расслышать через щелочку.

* * *

Председатель горсуда сияла. Она только что отошла от монитора, в который всматривалась в течение последних трех часов. Сняла наушники. Достала тонкую сигарету и блаженно затянулась. Подошла к книжному шкафу, где стояли тома кодексов и комментариев к ним. За подарочным изданием Конституции РФ была спрятана початая бутылка виски Jameson. Елена Алекссевна налила себе рюмку, села в кресло и улыбнулась.

Обсуждение вердикта по делу Алексея Летучего получилось достаточно драматичным. Адвокаты все же заронили зерна сомнения в души двух-трех присяжных. Это касалось тех, кто в этой коллегии оказался по закону, то есть был выдвинут в присяжные заседатели по компьютерной выборке из официального списка, утвержденного правительством города. Строитель поездов метро пенсионного возраста и уборщица из домоуправления оказались чересчур дотошными. Когда старшина, переводчица из «Интуриста», просила всех заседателей по очереди отвечать на вопросы, поставленные судьей, «метростроитель» неожиданно заявил: «Я вижу, тут собрались люди серьезные, а нас как будто за лохов держат. Прокуроры не доказали, что подсудимый встречался с разведчиками, почему же нас спрашивают о представителях военной разведки? Возьмите другой вопрос: “Совершил ли он деяние за денежное вознаграждение?” Разве это преступление? Он ведь им обзоры прессы готовил. Что, должен был бесплатно газеты читать и анализировать?»

«Метростроителя» поддержала корпулентная женщина – уборщица из домоуправления. Эта женщина самого простецкого вида, с вечно немытой головой, с самого начала процесса просила присяжных называть ее без церемоний: тетя Валя.

– Мне сказали, что парню могут дать пятнадцать-двадцать лет после нашего вердикта, – напомнила она другим заседателям. – Не хочется как-то брать грех на душу.

Старшина растерялась. Она не знала, что ответить. Ей и самой-то было не по себе: из-за ее решения ломалась человеческая жизнь.

Тут-то Роман Брюн понял, что пришло его время.

– Дорогие мои, – начал он, слегка волнуясь и излишне пафосно, – только что судья просила нас быть внимательными и руководствоваться лишь фактами. Вы помните, нам говорили, что присяжные – судьи факта. Значит, мы должны отбросить эмоции и сосредоточиться на фактах. Представьте себе, что вашу дочь изнасилуют и убьют. Неужели вы не будете желать насильнику и убийце смертной казни? Уверен, что большинство из вас будет. А здесь дело тонкое, но очевидное. Человек продавал секреты Родины. Он говорит, что секретов в этих текстах не было. Но мы-то с вами знаем, что все это – государственная тайна. Воровать гостайну хуже, чем украсть ведро картошки. А подсудимый не только не раскаивается в содеянном, он нас еще за дураков держит, объясняя, что просто газеты читал. Адвокаты пытались ввести нас в заблуждение. Но это их работа, им за вранье деньги платят. Давайте не будем отклоняться от вопросов. У кого какие соображения?

Роман Брюн фактически отстранил Елену от исполнения обязанностей старшины, взвалив на себя эту ношу.

В наушники председатель горсуда слышала каждое слово, произнесенное в совещательной комнате. Судя по всему, Брюну удалось убедить в своей правоте сомневающихся. Дискуссии не получилось. Он говорил один. Остальные слушали, иногда отпуская одиночные незначительные реплики. Пожилой кандидат наук неожиданно спросил:

– А если я проголосую за снисхождение, об этом станет известно?

– У нас тайна совещательной комнаты. Вы, как и все остальные, давали подписку о неразглашении, так что не волнуйтесь, – успокоила его переводчица Елена.