Текст книги "Реальность виртуальности"

Просто маг

Понаблюдав какое-то время, как две дамы поодаль напрягаются с палаткой, он, докурив трубку, подошел и без лишних слов, практически сам ее установил.

– Здесь нужны двойные колышки, к ночи поднимется ветер.

– Да мы смотрели в Интернет, на все дни прекрасный прогноз погоды, – парировала Маруся.

– А мне не важно, какая погода в Интернете, вон видите облако? Крупно повезет, если буря пройдет стороной. Такое возможно, но еще постараться нужно.

– Какая буря? Небо практически ясное. Ну, маленькое облачко…

Он, не обращая внимания на замечания и не вступая в полемику, принес свои колья и укрепил палатку.

– Давайте знакомиться? Я – Мария Петровна, можно просто Маруся, а это – Любася.

– Любася-Маруся, зовите меня просто – маг.

– А в миру, простите, как?

– Иннокентий, если угодно.

И он вновь вернулся на свое кресло, как на наблюдательный пункт, тревожно отрывая взгляд от морской глади в сторону и впрямь нарастающего облака. И пока дамы по-хозяйски обустраивали место своего временного жительства, распаковывали вещи, расставляли складные стулья-столики, облако и впрямь превратилось в целое «стадо». Маруся так и подумала. Странная вещь ассоциативная память! Год назад в горах она видела, как из-за зеленого склона появился белый барашек, и, казалось, что он совершенно один. Отвернулась в сторону на мгновение, и весь склон белел от его блеющих собратьев. Даже удивилась, как быстро они появились. С облаками на ярко подсвеченном солнцем синем небе происходило нечто подобное. Поднялся ветер.

– Иннокентий, похоже, вы правы. Что делать будем?

– Вы заносите все вещи под полог палатки, зачехляете и не мешаете мне.

У дам возражать желания не было. А Иннокентий сидел, положив руки на колени ладонями вверх, и был максимально сосредоточен.

– Маруся, давай по коньячку на новом месте? Пока не началось…

В палатке они достали свои припасы и выпили по глотку дагестанской «Лезгинки». Майя снабдила подруг в поездку – получила недавно целый бочонок от одного из дагестанских партнеров, которым в свою очередь из Славногорска партиями поставлялась целебная славногорская минералка. Солнце клонилось к закату, порывы ветра нарастали, как– то быстро неестественно темнело. Где-то поблизости уже загрохотал гром, и первые капли ударили по пологу. Если бы не «Лезгинка» и ощущение, что они на плато все же не одни, было бы реально жутко. В природе происходила борьба неведомых стихий. Грохотало и сверкало прилично. Но в стороне. Где-то явно шел ливень, потому что в воздухе запахло дожем. По палатке барабанили отдельные капли. Все продолжалось не меньше часа. А потом все стихло и даже стало светлее. Вот тогда они и решились высунуться наружу. Маг сидел в той же позе, плато слегка оросил дождь, явно из какой– то боковой тучки, потому что основное «стадо» прошло в стороне, открыв еще не до конца закатившийся за море солнечный диск. Стало нереально спокойно и безумно красиво.

– Ну, с приездом, – сказал маг, как будто увидел их в первый раз. – Теперь все в порядке.

«Любовь долготерпит…»

В это трудно поверить, но примерно в то время, когда дамское сообщество в Славногрске переживало и активно обсуждало тему любви, в связи с любасиными страстями, Лялька в монастыре с отцом Амвросием тоже неоднократно говорила о том же самом предмете. Не в связи с Любасей, о ее переживаниях она сном-духом не ведала. Она за этот год обсудила со своим духовником практически все: вызовы современности и судьбы России, вопросы веры и неверия, добра и зла, божественного и дьявольского в людской природе, институт брака и скрытые от посторонних глаз проблемы церкви… В общении с ним у Ляльки не было закрытых тем. Так повелось изначально, с ее первой исповеди.

Оставшись в монастыре, она целую неделю ходила под дамокловым мечом необходимости исповедаться в грехах и принять причастие. Отец Амвросий не торопил, но в общении с Лялькой какими-то незаметными для непосвященных мелочами давал понять, что ждет, когда же она к этому созреет. Наконец, исписав своими грехами и прегрешениями почти целую школьную тетрадку в линейку, она, держа манускрипт в руках, подошла после утренней трапезы к нему и спросила, не найдется ли полчаса для консультации по исповеди.

– Отец Амвросий, вы знаете, я этого никогда не делала, могу что-то не то, не так. Послушайте меня, пожалуйста.

Они сидели в маленьком кабинетике, который находился в отдельно стоящем на территории монастыря здании.

В цокольном этаже располагалась трапезная, через небольшой коридорчик напротив – библиотека, рядом что-то наподобие музея – различные реликвии и дары монастырю. Стол с компьютером, в углу – икона с горящей лампадой, а через прозрачные дверцы в шкафу видно висящее облачение отца – белое, желтозолотистое, изумрудное, небесно-голубое. В углу стоял малюсенький диванчик, а у такого же малюсенького приставного столика, вплотную придвинутого к столу отца Амвросия, стул для посетителя. Словом, все предельно просто, без излишеств. Вот на этот-то стульчик и опустилась Лялька, выложив на приставной столик тетрадку с конспектом своих грехов. Он внимательно и совершенно нейтрально посмотрел на нее.

– В первом классе я иногда после уроков приходила в свой детский сад. В раннем возрасте я была послушным ребенком. В группе моих воспитателей были уже совершенно другие дети. Один мальчик принес в детский сад настоящие мужские часы. Они были далеко не новыми, но шли. Я их у него на что-то выменяла. Через пару дней, вероятно, в доме обнаружилась пропажа, и было проведено расследование, результатом стало появление у нас в семье Раисы Игнатьевны, моей воспитательницы. Она извинялась и всячески оправдывала меня, рассказывая историю моим родителям. Часы тут же были извлечены из-под стола на ножках, где, собственно, и хранилось все мое «богачество» и был мой детский уголок. Помню, я очень хорошо сознавала, будучи оправдана взрослыми, что в момент совершения «сделки» я знала, что этого делать нельзя. Но я это сделала! – Лялька перевернула страницу.

– Мне не всегда везло с подружками, а им, вероятно, со мной. С самого детства. Кукол у меня не было, жили мы, как и многие, достаточно напряженно в смысле денег, так что играть в какие-то «дочки-матери» мне было не интересно да и нечем. Ребенком я была довольно неуклюжим – боялась высоты, в классики играла плохо, через прыгалку скакать не научилась, без спроса родителей за границы дозволенной территории убегать не смела, а потому часто оставалась одна… У меня была подружка-соседка Верочка Петрова. Верочка играла со мной, когда у нее не было выбора. Я страдала, когда на улице – уже за территорией нашего двора – присоединялись другие девочки, с ними ей было интереснее, и мне становилось одиноко. И в борьбе за Верочку, а, может, даже и из мести (да и скорее всего!), я в девять лет сказала то, что случайно услышала из разговора родителей. Отец Верочки, дядя Ваня, работал директором типографии. И попивал. За это самое дело его и сняли с работы с партийным взысканием. Мне, конечно, досталось от мамы за мой длинный язык, потому что Верочка пожаловалась своей маме, ну а тетя Нина это дело так не оставила. Это – мое первое осознанно мстительное действие! К сожалению, не последнее, – было заметно, что она волнуется: когда перелистывала страницы, у нее подрагивали пальцы.

– В одиннадцать лет я ходила во Дворце пионеров в какое-то объединение, была активисткой – членом совета отряда. У нас была замечательная классная Гизела Богумиловна, одинокая дама из категории «Вся жизнь – детям». Мы занимались поисковой военно-патриотической работой. И вот меня Дворец пионеров вместе с такими же активистами из других школ отправил на встречу со школьниками ближайших сел. Что-то вроде десанта по обмену опытом. Я выступила и села в зале, мне передали записку. В ней предложение-просьба одного местного мальчика встретиться. Написал, что я ему понравилась. Показала записку моим спутницам (хвасталась?), они обсмеяли его, а заодно и меня. Стадно я присоединилась, чувствуя, что совершаю предательство. Думаю, так я первый раз предала любовь. И это было только началом.

Она произносила заготовки из конспекта, а перед глазами всплыла картинка ее последней встречи с «меценатом-секретарем ЦК», ну, тем, что бриллианты подарил. Стоял на коленях… Не мог он оставить жену по человеческим и карьерным соображениям, но и от Ляльки отказаться не мог. А она играла с ним в «приручение» и твердила только одно: «Либо я, либо она!» Ну, хотелось ей статуса жены. Всенепременно! И, может, потому хотелось, что была эта задачка ему не по зубам. А она уже почувствовала власть над ним, как старуха в «Золотой рыбке». Только пока за «власть» боролась, не заметила, как свою любовь растеряла. Даже ужаснулась: что делает на коленях перед ней этот совершенно чужой и уже абсолютно не интересный ей человек? Ей и тогда было жутко видеть ситуацию в двух планах одновременно… А сейчас еще в памяти всплыло его потерянное лицо.

– Потом лет в двенадцать у нас в гостях была моя любимая тетушка, она меня похвалила. Ну, не была она выпускницей Смольного, и сделала это просто, как мне показалось, «некультурно»: «Наша Лялька – во!» – она сложив руку в кулак с поднятым вверх большим пальцем и полминуты потрясла им. Тогда я вела дневник и написала что-то нелицеприятное в адрес тети. Уже через пару месяцев, перечитывая записи, поняла, что проявила высокомерие. Из меня выперла гордыня. Она в последующие годы расцвела пышным цветом. Может быть, да и скорее всего, из-за нее я и оказалась здесь, – и она зашелестела страницами.

– Когда мне было четырнадцать, я из тощего ребенка довольно быстро превратилась в упитанную деваху: в семнадцать я весила восемьдесят три килограмма.

До этого момента отец Амвросий слушал, вероятно, помогая Ляльке, с совершенно нейтральным лицом. Даже слегка склонил голову, словно рассматривал что– то на крышке своего совершенно пустого стола. Услышав ее семнадцатилетние габариты, как-то инстинктивно-удивленно оторвал глаза – перед ним сидела стройная женщина, уж точно не более семидесяти килограммов. Он опять склонил деликатно голову, чтобы не прожигать эту «кающуюся Магдалену», с все более краснеющими щеками и шеей, покрывшейся красными пятнами.

– Мне паталогически хотелось есть, и паталогически хотелось любви. А я была толстая, совершенно не стильная, закомплексованная отличница. Вот тогда я точно познала, что такое ревность и зависть! Первое и, увы, не последнее проявление таких чувств. Я завидовала своей лучшей школьной подружке, красавице Наде. Все интересующие меня мальчики-одноклассники были в нее влюблены. И я стала с мамой дерзкой на язык. Она не была такой образованной, как мама Нади… Словом, не отдавая себе отчета, я ставила в вину маме, что мне в любви так не везет. Степень своей жестокости я осознала позже. Но как дерзко порой я с ней говорила! Ранила ее сердце. И это тоже было, увы, не единственный раз! – голос дрогнул, но она справилась…

– После школы я поступила на филфак в педагогический. К третьему курсу я похудела, обрела форму, преобразилась и поняла, что представляю интерес для молодых людей. И я стала играть их чувствами, нередко демонстрируя свое превосходство перед другими, менее востребованными девушками. Я даже девственности лишилась с одним из них, совершенно не испытывая к нему ничего! Не хотела зависимости от кусочка кожицы. Видела, как девушки теряли лицо и выходили замуж за сущих ничтожеств. Не хотела, чтобы этот кусочек так руководил моей жизнью. Получается, я использовала молодого человека, как инструмент. Потом я тоже использовала мужчин, манипулируя их чувствами. Понимаю, что за это я поплатилась одиночеством в мои пятьдесят.

Лялька листала страницы своей тетради, а им словно не было конца. Казалось, что рядом с отцом Амвросием стояла гигантская мусорная корзина, она зримо наполнялась. Внутри на грани сознания появилось опасение: все туда не поместится, а вдруг есть лимит? А он слушал.

– После института меня взяли на работу в горком комсомола, я всегда была активисткой. Но взяли как-то с заднего крыльца. Ни в каком резерве я там не стояла, вся моя активность очерчивалась границами факультета. На меня положил глаз один из партийных боссов: была я Ленинской стипендиаткой, выступала на конференции. А комсомол – резерв партии. Был выбор: ехать по распределению или идти на работу в горком комсомола. Я выбрала последнее.

И опять, совершенно некстати, всплыла картинка ее «расплаты» с партийным боссом. Тогда она поняла, зачем им нужны «комнаты отдыха», примыкающие к «высоким» кабинетам. И даже мысли вспомнились… От движения ее волосы до плеч цеплялись за букли диванной обивки, а ухо неприятно щекотало натужное дыхание навалившегося тела. «Сколько женщин в здании? И все на одном диване?..» Лялька усилием воли, стыдливо, словно отец Амвросий мог читать ее мысли, вернула себя к реальности.

– Выяснилось, это – довольно распространенный путь попадания на руководящую работу молодых комсомолок даже в те, казалось бы, строгие партийные времена. Хотя секса в СССР не было! И в этом смысле меня неоднократно использовали. Все предельно просто: приезжает высокий гость, часто с проверкой, ему нужно уделить время, ознакомить с работой, показать достопримечательности, город, свозить в какую-нибудь организацию, покормить обедом-ужином… Ну, а дальше нужно, чтобы справка по результатам проверки была не устрашающая. И ты либо, либо не работаешь. Примерно так. Но выбор-то был всегда! И все попытки объяснить механизм: так «работала» власть, – только желание переложить ответственность на других. Вообще, примерно до двадцати семи я не очень понимала границы нравственности: что такое хорошо и что такое плохо. Цель для меня часто оправдывала средства. Я была моральным уродом. Наверняка, таким и осталась до сих пор.

В дверь кабинета неоднократно стучали и заглядывали. Лялька не видела лиц, как и не видела висящих на стене часов. Она к ним сидела спиной. Отец Амвросий ее не прерывал, и на попытки его отвлечь только слегка отрицательно качал головой, поднимая ее на каждый стук от крышки своего стола.

Она рассказала, что голосовала в составе бюро горкома комсомола (вариантов «против» быть не должно) за строгий выговор с занесением секретарю одной первички, когда он покрестил сына. О том, что имела связь с двумя женатыми мужчинами, причем параллельно. Бриллианты одного из них, подаренные по безумной любви, пошли в уплату долгов по обанкротившемуся молкомбинату. А сам этот комбинат она-таки вырвала у комсомольского друга, когда со скандалом окончательно разошлась, как в море корабли. Как села на стакан, оказавшись без работы, денег, семьи, детей… Как относилась к вопросам веры. В церковь не ходила, иронизировала – толпы ринулись туда, когда это стало разрешено. Ей казалось, что все лгут, вдруг устремившись в храм. Ведь это не помешало растащить находящимся у кормушки все возможное движимое и недвижимое при развале советской империи. Хотя в храм они все исправно ходили. У нее была набожная бабушка, в ее веру Лялька верила, но было это в далеком детстве…

Она препарировала себя подробно и безжалостно. Тетрадка была пролистана, и она, наконец, замолчала. Сидела, не смея поднять на отца Амвросия глаза. Говорившая в запале, из боязни, что он не дослушает до конца, она иссякла, мелкие царапинки на крышке стола вдруг потеряли свои четкие контуры… По щекам тихо лились слезы. Он протянул ей чистый платок. Слезы превратились в предательское шмыгание. Казалось, она видит себя со стороны – сморкающуюся, с красными глазами и таким же носом. Она была себе отвратительна! И не только внешним видом своим. Она была себе отвратительна, потому что, вываливая отцу Амвросию на голову грязь своей жизни, где-то в глубине души получала и наслаждение: «Ты хотел, чтобы я исповедалась, ну и получай!» И от этого двойного видения себя ей было безмерно стыдно.

– Успокойтесь. Вы были честны в своем рассказе. И это – исповедь, но надо подготовиться к покаянию.

Она чуть ли не возмущенно посмотрела на него.

– Да-да, не удивляйтесь. Теперь проанализируйте, какие грехи явились за всеми многочисленными событиями в вашей жизни. Что надо в себе преодолеть? Вы ведь ничего нового для Всевышнего не поведали да и не поведаете – Он и так нас видит насквозь. И еще. Повода для уныния нет! Уныние – великий грех. Посмотрите на свою жизнь до дня сегодняшнего, как на урок. Что из него надо извлечь? Как говорится, еще не вечер. Вы еще многое сделаете в жизни, поверьте. А к причастию готовьтесь. Не пропускайте ни одной службы. Я оповещу, когда.

Он смотрел на нее с состраданием! Она столько наворотила, как выяснилось, а он смотрел на нее с состраданием! Не с жалостью, а с состраданием! Именно в этот момент она поняла разницу между первым и вторым: в первом есть некое признание ущербности и что-то от слова «жало», а во втором -понимание, как тяжек порой жизни путь. И оно дает надежду! У Ляльки будто свалился камень с души.

– И у меня есть просьба. Пока вы здесь, разберитесь в организации работы трапезной. Нет, не в смысле технологии приготовления. Мне кажется, там можно эффективнее и меньшим числом организовать весь процесс. Только не обижайте нашу Варвару Тимофеевну – вы уедете, а Варвара останется, – он уже откровенно улыбался.

Прихватив свою злополучную тетрадку, Лялька встала и развернулась, чтобы выйти. Часы! Боже, взглянув на настенные часы, она поняла, что их беседа длилась два с половиной часа! Как по-разному можно воспринимать время! Она ошалело перевела взгляд на отца Амвросия.

– Да-да, поторопитесь, скоро ужин, – его глаза смеялись.

Купить любовь

Проснувшись на следующее утро раньше Любаси, Маруся потихоньку вынырнула из палатки. Солнце поднималось из-за гористой кромки горизонта. И с каждым его лучом серая гладь моря обретала все более голубой оттенок. Как все же удивительна взаимосвязь с пространством! Стоит только переночевать на каком-то месте, и поутру оно становится уже твоим. Маг спал на надувном матрасе под открытым небом, хотя ночью было достаточно прохладно. Он соорудил на голову повязку из арабского платка в красную клетку, укрылся расстегнутым спальником и плисовым пледом. Маруся вытащила из предбанничка газовую горелку, которую они спешно спрятали в виду приближающейся бури. Вчера они все вместе по-соседски пили вечерний чай, которым их угощал Иннокентий, и потчевали его своими готовыми харчами – курочка, картошечка, редиска с зеленью.

– Иннокентий, что это было? – спросила Любася.

– Вы имеете в виду грозу? Да в некотором смысле вы тому виной.

– Это как?

– Вы появились слишком рано, я еще не успел гармонизовать пространство. Видите ли, я сам приехал сюда достаточно обесточенным. Собственно, за тем, чтобы восстановиться и пополнить свой энергетический потенциал. Место-то здесь дивное! А тут появились вы со своими изодранными телами.

– То есть в каком смысле изодранными?

– Из вас троих гармоничен и светел был только ваш водитель. Сгрузил вас и улетел поскорее. И правильно сделал! С вами же небезопасно находиться рядом!

– Что вы такое говорите? – Любася почти негодовала. Она демонстративно-презрительно, отвернулась в сторону моря.

– Говорю, потому что вижу ваши энергетические поля. Вы бы тоже ужаснулись, если бы видели. Они у вас изодраны в клочья, утончены. У обеих, но особенно у вас, – он посмотрел на Любасю. – И вы въехали сюда, как к себе домой, даже не спросив разрешение у хозяина этого места.

– Это вы это о себе? И вы хотите сказать, что из-за этого случилась буря? – Маруся решила поддержать подругу – та нервничала.

– Не совсем. У этой степи, у этого склона, у этого плато есть незримый хозяин на тонком плане, эгрегор, если угодно. Я не почувствовал, что вы проявили почтение к нему, испросив согласие на присутствие здесь. Поэтому вы мне были весьма некстати. Но, признаю, повели себя правильно – сделали все, как я попросил. Не задавали лишних вопросов и не паниковали. Кстати, а что вы делали в палатке?

– Мы выпили немного коньячку, – безобидно пояснила Маруся. Так делают дети, когда не знают, похвалят, либо поругают за поступок.

– Вообще, я не сторонник алкоголя, но для вас в той ситуации это было самым правильным решением. Коньяк помог расслабиться, произвел сброс зажатости и расфокусировал завязки. И вы не продуцировали тревожность!

– В простоте слова не молвите? – парировала, задетая почему-то за живое, Любася.

– Ну, вот. И ваша реакция только подтверждает: «прогнило что-то в Датском королевстве».

– А вы коньячку не хотите? – решила переключить тему Маруся.

– Нет, сегодня, определенно, нет. А на днях угощусь с удовольствием. Нам ведь здесь соседствовать неделю. Я так понимаю. Главное, чтобы лишнего народу не понаехало.

Кипяток уже был практически готов, когда Иннокентий подал признаки пробуждения.

– Хотите кофе? – вполголоса спросила Маруся. Ей не хотелось будить Любасю – маг ведь прав, она истерзалась своими страданиями по Аполлону.

– Чайная ложка кофе на две сахара. Кружка на столе, – он без лишних реверансов как-то естественно принял роль старшего по плато.

В тоне не было и тени нахальства – просто, отданное распоряжение. И Маруся, не последний человек у себя в институте, автоматически приняла руководящую роль Иннокентия здесь, в степи на крутом берегу, где внизу, в трех минутах ходьбы, накатывало своими волнами такое во всех оттенках голубого, но почему-то Черное море. Маг он или не маг, но определенно обладает знанием или интуицией, а, может, и тем и другим. И вчера им с Любасей он был очень кстати.

Так автоматически отладилось их соседство: дамы кошеварили, Иннокентий помогал разжигать горелку, следил за безопасностью, привозил во флягах питьевую воду из ближайшего хутора, пару раз съездил в поселок докупить харчей. Все остальное время был чем-то занят, если не спал. То стрелял из лука (выяснилось, что у него их целый арсенал), то метал ножи, то что-то мастерил из глины, то рисовал масляными красками на холсте какие-то абстрактные штуки, а то и воздушных змеев запускал, причем от маленьких до большущих… Как в машине все это уместилось?.. На столе у него всегда лежал мешочек с камешками и еще один с костями, округлых форм, что-то типа кубиков с ребром в два сантиметра. А еще – войлочный круг размером с десертную тарелочку, на который он иногда, предварительно встряхнув мешочек, высыпал то камешки, то кости. Рядом всегда были ароматные палочки и какая-то длинненькая коробочка с благовониями. Он иногда их воскуривал.

Временами он сидел так, что казалось, только его тело здесь, а сам он превратился, условно, в слух или зрение, а, может, и в обоняние. Иногда курил трубку, их у него был целый набор. Табак тоже был разных видов. И одевался необычно: то в наряде индейца появится, то полувоенный в цвета хаки, то в каком– то, как потом выяснилось, сарматском наряде… Днем в жару ходил в длинных шортах по колено. Словом, маски-шоу. Но у дам не было ощущения, что это – декорированный спектакль в связи с наличием зрителей, т. е. их. Нет, просто он так себя ощущал и выглядел во всей этой экзотике достаточно органично. Казалось, его вполне устраивало их соседство: подруги были не из вздорно-болтливых, не докучали разговорами, не предпринимали каких-то действий, продиктованных псевдо-воспитанностью, словом, не делали ничего нарочитого. К счастью, на довольно просторную поляну, где они были на постое, больше никто не посягал. Но рядом проходила проселочная дорога, по ней вдоль побережья временами проезжали машины. Скорее всего, с такими же любителями дикого отдыха в дикой природе. И у них как-то выработался ритм купаний по очереди: если Иннокентий у моря, то подруги занимались чем-нибудь на плато и наоборот.

Однажды он задержался с утреннего заплыва. Маруся начала беспокоиться, подошла насколько возможно (а Иннокентий строго обозначил кромку, дальше которой на обрыв ни ногой – может обвалиться) и посмотрела вниз, стараясь увидеть, куда же он запропастился. На прибрежной полоске пляжа не видно, только на камне лежит его красное полотенце. Каково же было удивление, когда в море, напротив Медведь-камня, там, где еще есть небольшая отмель или часть подводной скалы, так что можно на нее стать ногами и передохнуть прямо в воде, она увидела Иннокентия, а рядом, практически чуть ли не на расстоянии вытянутой руки резвились два дельфина. Дельфины плавали вокруг Иннокентия кругами, периодически показывая свои спины. Маруся тут же притащила Любасю, чтобы потом не говорила, что она все придумала.

Обойти молчанием и не расспросить об этом – было выше дамских сил.

– Это хороший знак. Дельфин – символ радости, непредсказуемости, игривости и даже духовного просветления. Хорошо, что они появились – значит, я уже прихожу в норму. Кстати, хорошо и что вы их увидели. А то такие глубоко сосредоточенные и правильные, прямо святее Папы Римского, – Иннокентий мимически передразнил их «строго-правильную» стать. А потом «наехал»: – Вы и живете так, будто ведаете, как истинно. А если что не по-вашему, начинаете напрягаться, пытаетесь исправить, ис– терзываете себя. Вы ведь только сейчас перестали быть опасны – постепенно гармонизуются ваши энергетические поля. И то, благодаря степи и морю. От реальности, того, что и есть жизнь, зашорены своими представлениями, образованием и воспитанием. Вы же, как зомби: до сих пор еще не до конца здесь и сейчас. Мозг, как ЭВМ, перелопачивает прошлое, моделирует будущее… Иллюзия, что вы разумны, образованны. Вы же – роботы. Ау, проснитесь! – последнее он произнес, сложив ладони, будто искал их в лесу.

Гамма противоречивых, быстро меняющихся чувств накрыла Марусю и Любасю. Да они – педагоги! С ними вообще никто не позволяет себе так разговаривать! А он. И все же в этом что-то есть, словно, скрипнула приоткрытая дверь, за которой тайна за семью печатями. Так что в последующие дни, улучив подходящий момент, они подводили Иннокентия высказаться по сущностным, не бытовым вопросам. Вот тогда они внутренне без иронии понимали: он – маг. Ну, или около того.

– Вот как вы думаете, для чего человеку физическое тело? – спокойно, без стеба, начал маг.

– Ну, без тела и человека нет… Тело и есть человек. Я так думаю, – отозвалась Любася.

– Ответ только отчасти правильный. Тело – это дом для души. Тело – это инструмент общения духа, назовите это душой, если угодно, с внешним миром. Оно должно быть идеальным проводником космической энергии вниз и земной энергии вверх. Золото почему лучший проводник? По каким параметрам мы его считаем таковым? Имеет минимальное сопротивление. Наши физические болезни – показатели неидеальности нашего духа, нашей лени и нашего неправильного образа жизни – в питании, физических нагрузках, а, главное, в образе мыслей. И вот эти хвори и болезни – показатели сопротивления наших тел в выполнении функции проводника.

Он достал трубку, похоже, разговор его интересовал. Философствовал.

– Получается, что все нравственные и порядочные люди автоматически должны быть в идеальной физической форме, а подлецы – страдать от непрекращающихся болезней! А я знаю немало подлецов при идеальном физическом здоровье! И наоборот, – включилась Маруся.

– Да, такая иллюзия возникает, потому что время земное и космическое не всегда совпадают. И человек судит, обычно, опытом и картинкой одного воплощения, – он начал раскуривать трубку, попыхивая и поджигая зажигалкой табак.

– Иннокентий, вы – буддист? Вы верите в перевоплощения?

– Нет, я скорее экуменист, и верю том числе и во множественность воплощения души, – Иннокентий со вкусом затянулся. – В противном случае, для чего опыт одноразовой жизни? Я спокойно воспринимаю, что в одном воплощении не всегда возможно увидеть связь: преступление – наказание, падение – искупление, подвиг духа – награда. Хотя мы воплощены в особое время, когда кармические развязки происходят гораздо быстрее. Нагадил, условно говоря в жизни, нарушив вселенские законы, «проскочил» сам при идеальном самочувствии и всем своем остальном… Повезло, но, как правило, не надолго. Не успеешь к праотцам уйти, а на жизни детей и внуков уже что-то отразится. И не надо думать, что вас это не коснется. Это когда по самым дорогим ударяет? Только безумный не видит в наше время этой связи. Тысячелетия назад время имело иные параметры. Мы же живем в стремительную эпоху. Ее характер, к примеру, в скорости продвижения информации. Да и не только продвижения, но и, главное, обновления. Просто большинство людей не осознают своей личной ответственности перед Всевышним и продолжают жить в состоянии зомби, на малую долю только используя, в том числе, и свои тела, чтобы соответствовать выполнению задачи Создателя.

– Вы говорите так, как будто Создатель именно вам, Иннокентию, поведал то, для чего, собственно, и появился человек. Человек – это вообще достаточно загадочное создание, – Маруся уже пожалела, что нет с ними рядом Миры: вот она смогла бы достойно представлять их сообщество в этом интеллектуальном споре.

– У Создателя нет тайн для избранных, есть те, кто их готов принять и познать, а есть в этом смысле просто слепо-глухо-немые. Мир на самом деле открыт для человека, он говорит с ним языком знаков и символов, он дает ему подсказки, и он охраняет его. Нужно быть просто достаточно чистым и пустым, чтобы не пропустить важную для себя информацию.

– Безмозглым что ли? Что значит, быть пустым? – Любася не могла смириться, что ее энергетическое тело было признано гораздо более серьезно изодранным, а, значит, более уродливым. И все никак не могла перестроиться в восприятии всего того, что говорит Иннокентий, и пикировалась с ним.

– В лучшем и правильном смысле этого слова. Быть «пустым» -значит, успокоить свой мозг, избавив его от излишней назойливой и неуправляемой болтовни. Значит, выбросить хлам прошлого и постоянные забеги в нереальное будущее.

– Почему нереальное? – вконец запуталась Любася.

– Потому что прожитый эмоционально в мыслях вариант событий никогда не воплотится в реальности. Все! Вы энергетически сожгли, может, лучшую, как вам казалось, возможность. А если еще и проговорили, то считайте, что поезд безвозвратно ушел! Хотите поспорить? Бесполезно! Если вы честны, то сейчас сами для себя не припомните ни одной ситуации в реальной жизни, когда вы мысленно прожили, проиграли ее, и она реализовалась к вашему удовольствию.

– Так тогда получается, что нельзя ничего планировать, прогнозировать? Жить в полном хаосе? – Маруся решила академично конкретизировать – ничего не понимала.