Текст книги "Жаркие страсти северных широт"

Жаркие страсти северных широт
Зоя Выхристюк

© Зоя Выхристюк, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

После того, как они ввязались в строительство пансионата, в отношениях с Федералом появились новые грани – Лялька словно впала в некую зависимость от него, будто это она упросила выделить средства на благотворительность и теперь отвечала полностью и за проект, и за каждую потраченную на него копейку. Собственно он и не давал пока повода к этому. В очередной раз убедилась: ответственность – это добровольно взваленное на себя бремя.

«Легче, Ляля, полегче, чуть больше пофигизма. Гордыня это – желание все контролировать и, соответственно, за все отвечать», – ее внутренне, более мудрое я, успокаивало несколько суетную, излишне ответственную комсомолку, которая продолжала жить в ней, уже перевалившей за полтинник, казалось бы, солидной и размеренной даме.

Поразмышляв на тему внутренней свободы, она напомнила себе, что это – состояние сознания. Сознание велело: «Не бузи и не отвлекай от дел насущных». Проверила готовность комнаты для Федерала на случай, если останется здесь на сутки. Занялась приготовлением борща (он его уважал в ее исполнении) и других кулинарных заготовок, чтобы можно было быстро поесть, если ситуация того потребует. Нынче без всяких перформансов. Она и оделась подчеркнуто буднично: в свои любимые шаровары, тепленький тоненький свитерок и войлочные прикольные полусапожки – не любила мерзнуть.

Он появился как обычно в полдень: похудел, постройнел, какой-то другой. «Может прав Иннокентий, они меняются, – подумала Лялька, вглядываясь в силуэт почти двухметрового красавца. – Да никогда и не дашь ему его возраст – за пятьдесят».

И хоть формулировала по возможности корректно, пламя честолюбивой гордости бесконтрольно вспыхнуло где-то на границе сознания – есть, должно быть, в переменах клиентов и ее заслуга. Вообще, за эти годы они стали для нее чем-то неизмеримо большим: частью жизнь, родными, братьями – трудно сказать. И сейчас, когда осталась пара шагов до рукопожатия, она жадно впилась в лицо, стараясь понять что же изменилось, а еще, имеет ли отношение к этим переменам экстрим с поркой, через который они оба прошли. Обнялись тепло – никаких намеков на прошлую встречу в реале. У нее отлегло от сердца. Хоть и не признавалась себе, но переживала, каким будет первый взгляд, интонация голоса. По телефону и в переписке – это одно, важно, когда глаза в глаза.

«Как после первой романтической ночи вместе», – пронеслось у нее в голове. Было видно, что он рад встрече.

Обсудили проект пансионата. И то, как он это делал, заинтересованно, но конспективно, навело Ляльку на мысль, что причина его приезда раньше срока не в этом. За обедом прошлись по дежурным вопросам: как Первопрестольная, родные близкие, давно ли видел отца Амвросия, как у него дела. Она слушала, включив все свои компьютерные программы на прием и анализ, старалась приглушить вопрос, который невольно сквозил в каждом ее взгляде, стоило только взмахнуть ресницами и встретиться глазами. И, конечно, ни слова об этом вслух – сам должен созреть. То, что его что-то рвет изнутри, было очевидно. По вопрошающе-неуверенному взгляду, диссонирующему с его властной харизмой. Неожиданно прорывающемуся, скорее всего, в ответ на его мысли и чувства, пока совершенно неведомые Ляльке. Он явно колебался: говорить – не говорить…

– А давай кофе на веранде? Там на солнце точно тепло. Пледы же есть, – он, словно, упредил уже готовый слететь с лялькиных уст вопрос. – Только я переоденусь.

– Хотите что-нибудь из нашей коллекции?

– Нет, нет. Я по-спортивному, в свое.

Он удалился в гостевую, а Лялька быстренько сервировала стол. Ее любимому сенбернару Сиднею идея присоединиться к нему явно понравилась. А на веранде и впрямь было очень комфортно. Надо же, на земле не стаял снег, воздух с небольшим минусом, а здесь дерево прогрелось от солнца так, что даже захотелось распахнуть окно. Аромат кофе заполнил веранду. Он отхлебнул глоток, поставил чашку и опять в нерешительности отвел глаза.

– Да что происходит? Говорите, наконец! Себе и мне уже всю душу извели, – не выдержала Лялька.

– Я влюбился. Ей тридцать. Она беременна, – выдал он почти пулеметной очередью, глядя ей прямо в глаза, а потом опять схватился за спасительную чашку кофе и утопил в нем свой взгляд.

Лялька уже битых полтора часа ждала чего угодно, вот только любовь в расчет не брала. А напрасно. Перед ней сидел счастливо-несчастный растерянный человек с гигантским внутренним вопросом, словно речь шла о казни или помиловании и, как ни парадоксально, он ждал ее приговора.

– Боже, какое счастье! Как я рада, – почти тотчас воскликнула она.

Импульсивно, в одну секунду, как выдал ее бортовой компьютер, причем в полном согласии с сердцем. Про его жену-«самодуру» было известно. Но она не знала ничего из истории их отношений. Эта тема была закрытой. И вообще, что она знала о мужской стороне жизни своих клиентов? Только иногда долетавшие слухи об их амурных связях и мимолетных подвигах? Откровениями о своей первой любви и первом столкновении с женщиной, как объектом вожделения, поделились не все. Помнится, Танцор поведал историю из своей пионерской юности, когда они с друзьями влюбились в пионервожатую, а потом, «спасая» ее от «кровожадного» начальника пионерского лагеря, стали свидетелями их страстной физической близости. К счастью, рассмотреть детали не смогли, ничего не поняли, но некий опыт от ревности до неосмысленного желания (на поле парадоксальной полярности) обрели. Мент искренне любил свою жену, почти боготворил. И это почти после тридцати лет в браке. Развратник, Царствие ему Небесное, тоже по-своему жену любил, что, однако, не помешало ему и на старости лет реализовать свои ненасытные желания весьма своеобразным образом – как зритель в он-лайн режиме. Все ее клиенты были женаты, состоятельны, властны, харизматичны, мобильны, а, значит, обладали повышенной сексуальной притягательностью и наличием всех ресурсов, чтобы в наше раскрепощенное время реализовать себя в альковных страстях, будь на то их воля. И супружеский статус тут вовсе не помеха.

После истории с Развратником, когда, купив время жизни Ляльки, он вынудил ее прослушать разные вещи из его богатого жизненного прошлого, которое она знать просто не желала, она предусмотрительно старалась в тему женщин в жизни своих клиентов не влезать.

О Федерале предполагала, что он не сильно счастлив, а, скорее, несчастлив в семейной жизни с «самодурой». Но уже больше четверти века они в браке. Она не слышала об устойчивых внебрачных линиях его жизни. Знала только (он регулярно появлялся в Славногорске), что Святым не был, услугами представительниц древнейшей профессии пользовался. Как-то на недельку приезжал с парой своих московских друзей, так за ними по всему маршруту следовал микроавтобус с эскорт-сопровождением – девицы с ногами от ушей, ну и всем остальным. Поговаривали, что «самодура» в курсе его таких выездных гастролей. Секс на стороне был ему дозволен по умолчанию. Но только секс, речь не шла о любви. Не надо путать.

Такие отношения, когда брак остается формой связи с незыблемыми ценностями в виде детей, внуков, собственности, общего прошлого и обязательствами на будущее при определенной физической свободе на стороне неожиданностью для Ляльки не был. Они с подружками неоднократно обсуждали все стадии взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Да и сами не маленькие, знали, что не все, что начинается страстно, выходит в развитии на уровень настоящей любви. А учитывая долгосрочность отношений в браке, нужно совпадение амплитуд личностного развития. Что случается довольно редко. Ведь дразняще сексуальная, непредсказуемо дерзкая, а потому загадочно манящая в своей молодости стервозность избранницы, так привлекательная вначале, с годами порой трансформируется в деспотизм категоричности. Брак без тепла превращается в тюремную камеру с бдительным смотрителем. И роль узника не определяется гендерным признаком. Похоже, у Федерала был вариант семьи, где не он смотритель. Его выпускали, или он сам вырывался в отхожие поля с одним негласным условием: не должно возникнуть серьезных отношений. Ну а что может быть серьезнее любви?

Лялька поражалась себе. Она не была знакома с женой Федерала, и ее часть правды была ей неведома. Но то, что он по-мужицки заслуживал счастья, почему-то сомнению не подвергала. Куда девалась женская солидарность? В отношении своих клиентов она была психологически сестрой, матерью, которую волновало одно: счастлив или нет ее подопечный. Даже без рассмотрения обстоятельств возможной, и даже вероятной его вины, если счастья нет. У Федерала его явно не было. И его прорвало. Все то, что было под грифом «секретно» в его общении с миром, что он не мог и не хотел поведать даже своим друзьям, что отравляло его жизнь, подрывало веру в себя – все, или почти все вывалилось на лялькину голову. Она испугалась. Во второй раз за период их отношений. Первый – был связан с «поркой», когда он пожелал настоящего экстрима, не предполагая, что его ждет настоящая порка розгами. Потом она не шуточно опасалась киллера. Опасения, к счастью, не оправдались.

Сейчас было круче. Это было обнажение по самому интимному в жизни человека – семье, любви, принятию себя через отношения, в которые любой вступает с открытым забралом. Слушая, она соотносила с собой какие-то эпизоды, иногда казалось, ей открылась обратная сторона Луны. Разве она сама в жизни никогда не играла чувствами? Не забавлялась приручением? Не превращала секс в разменную монету в близких отношениях? И разве не старалась сделать больнее, если вдруг ее обидели? А как она могла манипулировать чувством вины! О, она во всем стремилась к совершенству. И это при том, что ее мужчины не были ее мужьями. А как безмерно власть права на истину, если ты жена и мать! Лялька только потом-потом, много лет спустя после своих романов поняла, что мужчина – это тоже человек и, более того, может быть, гораздо ранимей и тоньше. А порой даже уступает в жизнестойкости. И, как ни странно, больше, чем женщина нуждается в заботливо-надежной поддержке. Чтобы по полной раскрыть свой потенциал. Потому что, если с ним по жизни идет умная и любящая женщина, он реализуется благодаря, как победитель. Если же этого нет, то все делается вопреки, с тройным усилие и с меньшей радостью. Успех превращается в форму самоутверждения с привкусом мести. Она слушала, и ее воображение рисовало картины, может и не достоверные, ну уж очень реалистичные. Приходилось, порой, и ей видеть, как властные и статусные мужчины превращались в домашних пуделей рядом со своими женами.

Как редки семейные пары, когда жена под руку добавляет социального капитала своему супругу, и с ней он выглядит и значительнее, и масштабнее, и счастливее. Случается, что в деле, в обществе, в бизнесе он – фигура, а дома – вечно оправдывающийся провинившийся «сынок». Хотя материальные блага, статус, положение в обществе семьи и жены – это его исключительная заслуга. Он и понять не в силах, как она, которую он когда-то боготворил и носил на руках, оказалась на шее с эксклюзивным правом, как это принято нынче говорить, «выносить» мозг. Все это Лялька еще раз осмыслила, слушая откровения Федерала. К чести сказать, он говорил о своей жене, несмотря ни на что, уважительно. И Лялька не могла понять, этот почтительный тон – результат его благородства и великодушия или отстраненного равнодушия, когда уже все отболело, и остался сухой остаток. Мы же в отношениях с посторонними, какими бы они не были, стараемся быть объективны и политкоректны. В этом мало или совсем нет чувств. Просто констатация.

Продолжая формально, статусно, быть семейным человеком, он себя внутренне давно уже отлепил от своей жены, да и было ли такое единение изначально? Кстати, он сказал, что разовый секс на стороне был неоговоренным правом, практически санкционированным супругой. Но без серьезных отношений. Всей правды, полуправды, даже и малой доли правды хватало, чтобы понять: семьи давно уже нет.

Умом Лялька понимала, что это – исключительно его взгляд на семейную историю. А почему-то априори была на его стороне. Но, как оказалось, все это было только преамбулой, рвало изнутри его другое – новое, накатившее на него чувство. Он-то и преамбулу поведал, чтобы она смогла понять его в главном, точнее в том, что стало главным для него сейчас. И Лялька услышала историю, достойную телесериала о любви олигарха и простой девушки – ремикс «Золушки».

Полгода назад приехал он в свое поместье на Русском Севере, ну то, которое недалеко от монастыря, где отец Амвросий наместником. Все, как обычно. По деревне со скоростью звука весть: «Приехал!» Блинчики, грибочки, сметанка, парное молочко, дары и подношения, мелкие просьбы и желание угодить, потому как благодетель – дорогу сделал, работу дал, в разных просьбах не отказывает. Да он для них, живущих натуральным хозяйством, затерянных в лесах от благ цивилизации, не просто барин – отец родной, почти государство в функции социальности. Давно звали его мужики на охоту. Он вообще-то рыбак заядлый. Ну и поохотиться соблазнили. Выдвинулись они тремя машинами: его джип и пара «Нив» из местных. В первый день подстрелили пару зайцев, набрали грибов и заночевали на заимке. Решили поутру двинуться дальше. А утром произошло почти невероятное: джип не завелся, видно не выдержал российского бездорожья. И это в придачу к тому, что и зайцев подстрелили местные – сам-то промазал. Все как-то не в масть. А не хотел ведь ехать изначально – уговорили. В очередной раз понял: слушать нужно только себя. И на этот раз послушал: запрыгнул в фермерскую потрепанную «Ниву», оставил местных поохотиться и разбираться с его джипом и поехал назад.

А на трассе, совсем недалеко от поворота на дорогу к своему поместью, увидел барышню в неловкой попытке поставить запаску на свою «Ладу-Калину». Проехать мимо не мог – водительская солидарность, мужское превосходство: ну уж с «запаской» он точно справится, трогательность барышни, да еще и желание матча-реванша за улизнувшего накануне зайца – все в комплексе поспособствовало. А когда увидел ее красивые серые глаза, захотел «флиртонуть», скорее даже просто проверить себя – может ли он в своем возрасте заинтересовать молодую интересную девушку, не имея артефактов своей состоятельности – на старенькой «Ниве» и в охотничьей робе. Он быстренько сообразил: две вещи она не должна увидеть – часы и телефон. Мобильный он поставил на беззвучный сигнал, часы засунул под рукав рубашки, плотно застегнув пуговицы. Коварный замысел? Возможно. «Запаску» он ей поставил, заодно проверил тормоза. Словом, он тянул время и старался произвести впечатление, понравиться. Шутил, но не балагурил. Тянул, когда надо, паузу, качал головой с видом знатока: мол, не порядок – техника и женщина не совместимы. Расспрашивал. Словом, действовал по правилу: хочешь заинтересовать женщину, заставь ее говорить о себе. Узнал, что едет от бабушки и, надо же, из его поместья. Это еще больше подстегнуло его любопытство. Да и с каждым словом она ему все больше импонировала: вела себя естественно, не дичилась и не кокетничала, с юмором. «Натуральна и экологически чиста, как сметана у Марфы», – усмехнулся он. А кстати, не марфина ли внучка? Она, помнится, трындела как-то про внучку-юристку из города, умницу, красавицу, вот только невезучую – никак замуж не выйдет».

Проверять в машине уже было нечего, а до обмена контактами дело еще не дошло. Он нащупал в кармане пятитысячную купюру. Хорошо, что есть. В Первопрестольной он обходился карточкой, но в поездку всегда брал с собой наличные: то кто-то с просьбой, то в магазине что-то нужно. Нет здесь, в захолустье, пост-терминалов, а ведь специально на охоту ничего не брал с собой – к счастью завалялась.

– А давайте вместе до заправки. Там кафе. Чаем-кофе угощу. Мне не хочется вот так с вами расстаться.

– Это я – ваша должница, – и она засветилась своими серыми большущими глазищами.

Она действительно оказалась внучкой Марфы. Работала в городе в конторе у нотариуса. Перспектив? Да не особенно. Нотариальная служба – дело семейное, практически наследственное, чужих не впускают, или впускают со скрипом. А у нее что? Куча довольно однообразной монотонной работы, требующей внимания и без права на ошибку. Собственно для того, что она делает, диплом юриста и не нужен. Где хотела бы работать? Пожалуй, в сфере административного права, юрисконсультом в какой-нибудь серьезной фирме, да здесь их по пальцам пересчитать – пока не светит. Почему не двигается в столицу или в какой-нибудь другой город покрупнее? Пытала как-то счастье в Москве, а там не ждут с распростертыми объятиями. Тогда у нее вообще не было никакого опыта. Работать по десять-двенадцать часов, чтобы оплатить съемную квартиру? Тратить по четыре часа в день в транспорте в надежде на какие-то мифически перспективы? А потом здесь заболела мама, да и бабушка старенькая. Да даже и не в этом дело. Поняла, что она – не человек мегаполиса.

– Мне хочется жить осмысленно, – она заглянула ему в глаза, надеясь увидеть понимание. – Если хотите, даже неспешно. Нет, вот, не суетно – это более точное слово.

… – Знаешь, она чем-то напоминает тебя, – он наклонился погладить Сиднея, развалившегося у его ног, – только…

– Да, ладно, поняла, только почти на тридцать лет моложе, – улыбнулась Лялька. – Не смущайтесь, продолжайте…

…В тот раз в кафе они просидели часа два. Им обоим было интересно. Конечно, он направлял разговор, стараясь узнать больше о ней. О себе сказал, что работает в фирме, которая строит срубы, экологически чистое жилье из бревен. На месте сидеть не приходится. Головной офис – в Подмосковье, здесь – леса, а партнеры – по всей стране. Все о себе он обозначал мазками, без деталей. Про доходы: на жизнь – хватает. Про возраст: вы мне в дочери годитесь. Про семейное положение: женат, но… Да она и не лезла с любопытной назойливостью. Не тестировала взглядом: верю – не верю, не просчитывала, как на калькуляторе, уровень его доходности. Ну, уж с девицами ее возраста какой-то опыт общения у него был. Правда, девицы специфичные, кстати, часто весьма не глупые. Но здесь было все по-другому. Были чистые серые глаза, которым с каждой минутой общения все меньше хотелось врать, но он дал себе изначально установку, согласно ей и действовал. Кстати, ловко выведя на тему бабушки, узнал кое-что и о себе любимом. Выяснилось, что не так уж помадно-сахарно к нему относятся невольно облагодетельствованные соседи по поместью. Радость и благодушие на лицах при его появлении – это только одна сторона медали.

А есть и другая. Кстати, всплыли совершенно неожиданно детали, которые он совсем забыл. О просьбе Марфы пристроить в его ведомстве внучку юристом. Во-первых, это было сказано на похмелье. Во-вторых, ему совершенно не хотелось соединить хоть как-то две совершенно разных сферы своей жизни – Москву и Русский Север, и две ипостаси – крупный чиновник федерального уровня и просто человек, пусть и барин, но выпрыгнувший из суеты в народ, поближе к природному естеству. Да он, помнится, тогда только представил, что нужно имплантировать провинциальную девушку с таким же провинциальным дипломом в федеральную структуру… У него от друзей и знакомых в столице отбоя нет: дети и родственники с дипломами высшего российского юридического образца, причем уже априори обеспеченные сопровождением, как профессиональным, так и в виде связей и знакомств родителей. Зачем ему нужна головная боль с марфиной внучкой? А если у нее ничего не сложится? Да у него уже был всяческий опыт на эту тему. Так что лучше сразу «нет». Лучше один раз быть плохим, чем… Словом, на корню он закрыл эту тему и… забыл. Последнее, уже чисто инстинктивно, в целях самосохранения. Так выработалось на практике. И вот теперь их неожиданно столкнула жизнь. Кстати, его резануло, что облагодетельствованные им мужики и бабы неоднозначно относятся к нему. И это на фоне их признаний: и то сделал, и в этом помог. Потом вдруг всплывает: «А мог бы и еще! Что ему стоит! Вон у него сколько деньжищ!»

Инстинкт охотника подсказал повременить с любопытством. Его, конечно, подмывало расспросить обо всем подробней – нет, нельзя. Мог засветиться. Эмоционально задет – вот уж чего не ожидал от себя. Почему, вдруг, любовь или нелюбовь, по сути своей совершенно чужих для него людей оказалась так значима, а их черная неблагодарность и ожидание большего так зацепили? Это откровенно подпортило его благостное настроение после встречи с Юлей – так, кстати, зовут марфину внучку.

Потом на какое-то время его захлестнул московский водоворот дел. Возвращение после неудачной охоты могло бы остаться забавным эпизодом. Могло, если бы при каждом, даже мимолетном воспоминании, его не окатывала какая-то необычайно теплая волна, а перед мысленным взором не появлялись с фотографической точностью ее серые глаза. На роговице правого, кстати, было слегка заметное красноватое пятнышко – родинка.

Сказать, что она была красавицей, так нет – симпатичная однозначно. Пшеничные волосы, чуть выше плеч, зачесанные за уши. Да, вот уши у нее по-настоящему красивые – он это понял потом. Странно, никогда бы не подумал, что можно так цепляться глазами за чьи-то уши. Ну, за торчащие или огромные возможно, но у нее были аккуратненькие, какие-то удивительно правильные ушные раковины. Может быть, он обратил на это внимание, потому что она привычным жестом периодически поправляла за ухо выбившуюся прядь. Она была довольно высокого роста, всего на голову пониже, крепкая, спортивная, с соразмерными руками и ногами. Ему нравилась ее естественность. Ну не любил он женщин с маленькими ладошками и ножками тридцать четвертого размера.

Все детали ее внешности он почему-то разобрал потом. И из одежды на ней не было ничего особенного. А впрочем, не было дорогущих брендов, и в то же время облик не отдавал захолустной провинциальностью. Вот что было. Это он тоже понял потом.

Теплая волна, накатывая на него, ошалевшего, делала свое дело. Через время он уже не мог себе точно сказать: воспоминания о Юле вызывали волну, или волна, накатив, притаскивала за собой воспоминания. Он так давно не влюблялся, что и не сразу понял, что с ним. Конечно, все уик-энды переместились на Север. Конечно, он продолжал играть в работника по найму, принципиально обходил малейшую опасность быть ей интересным в силу своего статуса и финансовых возможностей. Конечно, происходящие в нем перемены не остались не замеченными женой, что еще больше увеличило пропасть между ними, давно живущими практически родственно по-соседски, да и не всегда дружественно.

Его тянуло к Юле. Естественно, он собрал о ней всю информацию. Пришлось делать это аккуратно, не привлекая никого из местных. Ее спортивность не была бутафорской, она занималась лыжами, но без фанатизма. Состояла в городском лыжном клубе. В ней не было кряжистости олимпийца, но фигура в хорошей спортивной форме. Друзей-мужчин много, а вот мужа, или бойфренда, как это принято говорить, не обнаружилось. Был в студенчестве какой-то бурный роман, несчастная любовь…

Через три месяца степень близости их отношений стала абсолютной. Он боялся радоваться своему счастью. Он скрывал его от посторонних глаз, не говорил и ближайшим друзьям. Он надеялся и боялся поверить. Все усугублялось еще и необходимостью поддерживать игру в наемного работника. На этой стадии отношений он и затребовал у Ляльки экстрим с возможностью полного эмоционального обнулевывания – экстрим с поркой, правда, не предполагая, что же его ждет в реальности. Кстати, пройдя через это, он понял, чего хочет просить у Всевышнего, чего жаждет больше всего, без чего его, в целом, благополучная жизнь будет просто напрасной. Так ему, по крайней мере, казалось.

…Они проговорили всю ночь. Ели, пили в промежутках. Таким откровенным она его никогда не видела. Плотину прорвало.

Буквально через месяц после их близости Юлька забеременела, сказала, что собирается родить ребенка. От него ничего не ждет и не требует, понимает, что он женат. Он обрадовался и испугался одновременно. Нет, обеспечить материально ее с ребенком для него проблемы не составляло. Он испугался своего возраста. Ему вдруг стало страшно стареть и умирать. И еще он не знал как разрулить ситуацию. То, что он однозначно хочет быть с Юлей, не вызывало сомнения. Но он хотел каждый день, а не наездами, засыпать и просыпаться с ней рядом. Как быть с женой? То, что их жизнь к любви не имеет никакого отношения, ничего не решает. Есть связь, путы, канаты, если хотите. А по законам пут не важно, хорошо, комфортно ли людям вместе. Да и с обывательской точки зрения все выглядело по-фольклорному: седина в бороду, бес – в ребро. Ну, это же совсем не о них!

То, что жена его так просто не выпустит, он предполагал, но оказался совершенно не готов к тому, что у нее абсолютно снесло «башню». Через полгода отношений с Юлей супруга наняла детектива, чтобы понять, что же примагнитило его к Русскому Северу. В поместье она была только однажды. Горожанка по рождению и москвичка в последние десятилетия, она не обнаружила прелести в этом медвежьем уединении, и поместье стало исключительно его вотчиной. Детектив свою работу сделал, разразился скандал. Ему были предъявлены бесспорные доказательства. Жена вовлекла в обсуждение дочь, которая, к его полной неожиданности, заняла воинствующе непримиримую позицию, и лишила возможности видеться с внучкой. Все уровни его взаимосвязей – друзья, приятели, руководство, оказались в курсе. Не осталось незамеченным и то, что во всех сюжетах детективного фотоотчета он выглядел заметно демократичнее в материальном смысле, чем это соответствовало уровню его реальных возможностей. И, надо же, жена своим женским чутьем поняла, что есть нечто недоговоренное, наигранное в его отношениях с Юлей. А он все никак не решался ей рассказать всю правду о себе – продолжал оставаться менеджером строительной фирмы с неплохим материальным довольствием.

Он пару раз чуть не засветился. Она как-то неожиданно приехала к Марфе, когда он был в поместье, и они едва нос к носу не столкнулись. Спасли тонированные стекла джипа. А в другой раз она решила встретить его в аэропорту. Он не успел переодеться в свой «менеджерский» гардероб, потому что в Москве спешил на самолет после совещания на высоком уровне. По поводу своего роскошного вида пришлось имровизировать на ходу: это, типа, маски-шоу, фирма следит за гардеробом, а он так одет, потому что летел сразу после переговоров в аэропорту с представителем западной фирмы, потенциальным крупным инвестором. Получилось не очень убедительно, он сам чувствовал фальшь. Сошло с рук, потому что она была в состоянии безусловной влюбленности и безоговорочно доверяла каждому его слову. От этого было и радостно и мучительно одновременно, но он пока не знал, как выбраться из ситуации. И если честно, боялся. Чего? О, у него был достаточно богатый жизненный опыт. Он боялся, что его деньги и их с Юлей катастрофично разный статус, взорвут гармонию. Он знал, как может измениться характер отношений, когда появляется хоть малейший намек на заинтересованность или зависимость. Они могли подорвать теперь уже его веру в безусловность ее чувств. А именно эта безусловность и представляла для него абсолютную ценность, потому что он не помнил, был ли у него когда-нибудь в жизни период, когда он так верил в свою самоценность. Разве что в раннем детстве – такой была на вкус мамина любовь. Он не шуточно боялся потерять Юлю. Нет, он был уверен, что, предприми жена какие-то действия с целью опорочить его в юлькиных глазах, это не принесет никакого результата и не отвернет от него. Но что делать с этой дурацкой игрой в менеджера стройфирмы? Она, Юля, ведь очень не глупа, а значит, поймет, что он начинал отношения с ней забавы ради и, более того, от этой забавной шутейности до сих пор не отказался. И это при том, что она ждет от него ребенка! Получается, что он ей не доверяет и в серьез к ней не относится. Что в противном случае ей думать? Беременная женщина обостренно воспринимает жизнь, волновать ее нельзя.

… – Честность – оптимальный способ существования в мире, наименее энергозатратный, – с сочувствием произнесла Лялька. – Главное – надо все о себе рассказать Юле честно, и не откладывать. Вы же не знаете, что и когда конкретно начнет предпринимать ваша жена. Она, хоть и не беременна, тоже сейчас в состоянии измененного сознания.

– Да, да, я понимаю – очень измененного. Я даже и не предполагал, что она может так меня ненавидеть, – продолжил он сдержанно-подавленным тоном.

– И это пройдет… Это первая реакция смертельно раненного эго. Я же уверена, что вы максимально деликатны. Ее можно понять. Вы разрушили ее картину мира.

– Я виноват, – он, казалось, сглотнул комок в горле.

– Эээ, – не надо. Только вот этого не надо. Запретите себе чувство вины по определению. Чувство вины притягивает наказание. Вы же понимаете, что отнюдь не поруганная любовь движет вашей супругой. О любви речи давно нет. И потом, как пониманию, при расставании вы ведь ее не обидите.

– Боже сохрани, конечно, нет.

– И дочь и жена сейчас бояться чего? Правильно, не только и не столько потерять вас, сколько опасаются за капитал. Даже статус замужней женщины оказывается вторичен. И еще другое: как посмел? Как посмел реализовать шанс на личное счастье? Мало ему было сексуальной свободы?

– Да, ты права. Во всех разборках меня не оставляло чувство, что я, мое здоровье, моя жизнь ни жену, ни дочь не волнуют, причем случилось это не сейчас. Просто в этих обстоятельствах наиболее ярко проявилось. Если честно, я не ожидал такой агрессии. В моем отношении к ним ведь ничего не изменилось. Что скрывать, мы давно уже живем с женой, по сути… Как бы это точнее выразиться… Дружественным браком… Да даже «дружественный» – это как-то громко звучит. Дружественность предполагает понимание, а мы существуем в параллельных мирах на одной территории, соблюдаем иллюзию семьи для внешнего мира. Извне мы еще можем называться семьей, а изнутри мы давно уже два автономных лица, которые играют, заметь, не живут, а играют по неписанным правилам.

– Послушайте, а как это случилось?

– Что случилось? – он не понял.

– Но вы же женились по любви? Как случилось, что, дрейфуя по жизни, пришли к такому финалу? Простите, может, я лезу не туда. Можете не отвечать. Собственно, это ваше право, – сказала она извиняющимся тоном.