Текст книги "Белое движение. Исторические портреты (сборник)"

Главнокомандующий требовался не только во Пскове. Та же проблема стояла и перед Скоропадским, тем более что его собственный авторитет среди офицерства был невысок. В Киеве спешно формировались отряды («дружины») из офицеров и добровольцев, но их командование при первой возможности, воспользовавшись ложными сведениями о вступлении Деникина в должность Главнокомандующего всеми силами на Юге, объявило о переходе в его подчинение. «Я рад отметить, – писал 2 ноября начальник одной из дружин генерал Л. Н. Кирпичев, – что приказ о включении Дружины в состав славной Добровольческой Армии был принят с должным энтузиазмом, и верю в близкое создание ВЕЛИКОЙ ЕДИНОЙ РОССИИ». Но энтузиазм кажется преувеличенным, а те, кто вступал в офицерские дружины, представляли собою боевой материал довольно сомнительной ценности. После одиннадцати месяцев Гражданской войны, из которых в течение по меньшей мере полугода был открыт относительно легкий путь на службу в любую из антибольшевицких армий, уже можно было говорить о состоявшемся «естественном отборе», который эмиссар-Доброволец в октябре описывал так: «…Лучшие элементы ушли в [Добровольческую] Армию при первой же вести, а остались офицеры или обеспеченные теплыми местечками, или просто материально не нуждающиеся».

Так обстояло дело с новыми формированиями, носившими довольно ярко выраженный русский (великоросский) характер; об армии же «Украинской Державы» вообще трудно было говорить всерьез. Мало того, что быстро распространявшееся по всей Малороссии восстание разъединило и изолировало зачатки кадровых корпусов в Харькове, Екатеринославе, Полтаве, Одессе… – крайне скверно было и в столичном Киеве. Гетманские войска не имели никакого опыта и выучки, а в высших эшелонах управления вооруженными силами наблюдалось не просто сочувствие Директории, а прямая измена: начальник Главного Штаба генерал А. П. Греков, формировавший Отдельный корпус охраны железных дорог генерал А. В. Осецкий, помощник начальника Оперативного отделения Главного управления Генерального Штаба подполковник В. Н. Тютюнник и помощник начальника Отдела службы Генерального Штаба подполковник М. Д. Безручко в разное время бежали из Киева и заняли достаточно важные посты в «республиканских войсках», а начальник Оперативного отдела полковник Е. В. Мешковский переправлял боеприпасы Сечевикам и вынашивал планы восстания в само́й гетманской столице.

А что представлял собою противник? Основу базировавшихся на Фастов главных сил Директории составляли Сечевики, имевшие в своем активе не менее полутора месяцев сколачивания и напряженного обучения (инструкторами – австрийскими офицерами, по программе подготовки штурмовых частей германской армии), и батальон («курень») Черноморского коша с батареей, из состава формирований, производившихся при Гетмане «для помощи Кубани в ее борьбе с большевиками», то есть предполагавших скорое боевое использование и проникнутых крайним националистическим духом (поскольку Кубань шовинистически трактовалась как часть «украинских земель»). С этим духом прекрасно сочетались уже известные нам левые, социалистические взгляды («земля и воля на острие нашего штыка»), что оказывалось достаточно сильным морально-политическим обеспечением операции, идея которой была чрезвычайно проста: лобовой удар на Киев вдоль линии железной дороги.

Первое же столкновение – встречный бой под Мотовиловкой 5 ноября – стало неудачным для защитников Киева. Моральный надлом гетманских войск и окрыленность «республиканских» после этого боя открывали дорогу на столицу. Именно в такой ситуации в Киеве вступил на свой пост новый Главнокомандующий, и Главнокомандующим этим был граф Келлер.

Рассказывая о его назначении, Скоропадский, по обыкновению, темнит и путает следы. «Что же касается графа Келлера, – вспоминает он свои размышления о возможных кандидатурах, – то я думал назначить его командиром Особого корпуса (корпус фактически состоял из уже известной нам дружины Кирпичева. – А. К.) и специально просил его приехать ко мне. У нас было свидание, но после разговора с ним я увидел, что такое назначение приведет к большим осложнениям. Это был человек очень большой храбрости и решительности, крайний правый монархист, так что даже для Особого корпуса такое назначение встретило бы затруднение, а тут его нужно было назначить главнокомандующим всеми частями с широчайшими правами. Я долго не решался, но, несмотря на все мои поиски, положительно ни одного генерала, имеющего популярность среди офицеров, не было… Наконец, ко мне приехал[и] Гербель и Кистяковский (председатель Совета министров и министр внутренних дел. – А. К.) и долго меня уговаривали взять Келлера. Я так и сделал. Назначил его с громадными полномочиями главнокомандующим всеми вооруженными силами на Украине». А чуть позже Гетман рассказывает: «По словам Кистяковского, сам граф Келлер приходил к нему и просил повлиять, чтобы его назначили», – недоумевая: «К чему Келлер так хотел впутаться в это дело?» В действительности, однако, все должно было происходить совсем по-другому.

Прежде всего, граф, насколько можно судить, был заинтересован в развитии борьбы на Северо-Западе, где он, как предполагалось, получил бы полную власть и возможность распоряжаться формируемыми войсками, – в Киеве же рассчитывать на такую возможность он вряд ли должен был, а без этого добиваться командования в «Державе» презираемого им Скоропадского было бы крайне непохоже на Келлера. Можно предположить здесь интригу И. А. Кистяковского, о котором Шульгин рассказывал: «От лиц, хорошо его знавших, я знал, что он человек способный, но и способный на все»; но этот хитрец, стараясь играть первую скрипку в правительстве, как нередко бывает, обманывал сам себя, строя слишком уж сложные комбинации, то борясь с революцией, то делая ставку на «демократический» национализм Петлюры. Ошибся он, и «протежируя» Келлеру (скорее всего, об этом просто не подозревавшему).

Склонность к политиканству и двойной игре отличала, как мы знаем, и Скоропадского, но Гетман, как военный человек, должен был острее ощущать тяжесть положения Киева после Мотовиловского боя; зная о блестящей боевой репутации Келлера, он обращался к нему, думается, не как к разменной фигуре в политической игре, а как к чаемому спасителю. С тем материалом сомнительной ценности, который доставался графу, Федору Артуровичу предстояло, в сущности, совершить чудо.

И потому – 4 ноября Кистяковский отправился к Келлеру и в тот же день сопровождал его в поездке по расположению киевских добровольческих формирований; и потому – 5 ноября Гетман собрал у себя на экстренное совещание премьера, военного министра и министров внутренних дел и путей сообщения; и потому – того же 5-го на свет появился гетманский приказ, который, должно быть, и не мог не появиться независимо ни от каких интриг или протекций Кистяковского:

«Ввиду чрезвычайных обстоятельств общее командование всеми вооруженными силами, действующими на территории Украины, я вручаю ген[ералу] от кавалерии гр[афу] Келлеру на правах Главнокомандующего армиями фронта с предоставлением ему сверх того прав, определенных ст[атьей] 28 Положения о полевом управлении войск в военное время. Всю территорию Украины объявляю театром военных действий, и потому все гражданские власти Украины подчиняются генералу графу Келлеру».

* * *

О качествах войск, которые достались в командование Федору Артуровичу, мы уже упоминали; немногим лучше, похоже, складывалась ситуация и с ближайшими помощниками нового Главнокомандующего. Своим союзником граф мог считать бывшего подчиненного по службе в 10-й кавалерийской дивизии, полковника А. В. Сливинского (у Гетмана – начальника Главного управления Генерального Штаба), который после объявления «манифеста», созвав офицеров-генштабистов, заявил: «Настал час возрождения России, в каких формах это совершится, решать не нам, но что она будет, не подлежит никакому сомнению… Каждому из здесь присутствующих совершенно ясно, что только единство воли и действий обеспечит успех в борьбе, потому я считаю нужным ясно определить наше отношение к разнородным формированиям на территории бывшей России. Я знаю, что оно [не] может быть никаким, кроме братского». Однако позицию самого Сливинского, ввиду розни внутри гетманского командования, никак нельзя было назвать прочной, и Келлер просто не мог не приступить к формированию собственного Штаба, и здесь столкнувшись с трудностями. Генерал А. В. Черячукин, также служивший с Келлером в 10-й кавалерийской дивизии, а в 1918 году находившийся в Киеве как представитель Атамана Краснова, вспоминал:

«Еще до приказа о своем назначении он заехал ко мне и спрашивал совета, кого ему взять себе в начальники штаба. Зная хорошо графа, я откровенно заявил ему, что об этом нужно подумать, так как нужно подобрать человека не только трудоспособного, энергичного и дипломатичного, но еще нужно считаться с характером Главнокомандующего.

“Так вы никому не посоветуете идти ко мне”, – со смехом добродушно ответил граф.

Я посоветовал ему Н. Н. Головина, но ввиду несогласия он взял себе генерала Ельшина».

Генерал Головин был известен как военный теоретик, боевой офицер и выдающийся штабной работник, но все это не помешало ему во время Гражданской войны с немалым упорством уклоняться от принятия самостоятельных решений и занятия ответственных должностей. В отличие от него генерал А. Е. Ельшин не имел столь блестящей репутации, да вдобавок был инвалидом: после германской газовой атаки у него вследствие поражения центральной нервной системы были парализованы ноги. В октябре 1918 года он сумел выбраться из Советской Республики на Украину – и…

«В Киеве давнишний мой приятель, Генерал Граф Федор Артурович Келлер, уцепился за мои костыли, — рассказывает Ельшин, – с тем, чтобы я в роли Начальника его Штаба (как Главнокомандующего всеми вооруженными силами Украины и Отдельной Северной Армии) помог ему отстоять Мать Городов Русских.

Этот Рыцарь без страха и упрека чистосердечно сознался, что он совсем не рассчитывает ни на какой успех в этом решительном шаге, но должен принять, по долгу воинской совести, предложение Гетмана Скоропадского возглавить все силы Киева на тот крайне загадочный случай, если союзные силы, накопившиеся в Румынии, выступят на поддержку, для чего туда был командирован родственник графа, Генерал Розеншильд-Паулин.

При столь ясной безнадежности, я никак не мог отказать такой Рыцарской просьбе, быть может, последней в моей и его жизни».

Первым же, что счел необходимым предпринять новый Главнокомандующий, оказалось проведение широкой мобилизации. «Став во главе вооруженных сил, – объявлял он, – приказываю… явиться к исполнению своих воинских обязанностей: 1) всем офицерам до 50-летнего возраста, 2) всем сверхсрочным унтер-офицерам, 3) всем студентам высших учебных заведений – бывшим военнослужащим». Под ружье призывались и «все юнкера, вольноопределяющиеся 1-го и 2-го разрядов, независимо от того, в каком звании они состоят».

Укрепление фронтовых частей было неразрывно связано с обеспечением тыла, а оно, в свою очередь, – с поддержанием в нем внутреннего порядка и психологической стабильности. Этому посвящался специальный приказ Главнокомандующего, вызванный распространявшимися по Киеву слухами о готовящемся погроме и объявлявший: «всякие беспорядки, с чьей бы стороны они ни исходили, будут предупреждаться и пресекаться самым решительным образом», а «всякие лица, без различия их звания и положения, вносящие своими сплетнями об ожидаемом погроме смуту в общество, будут привлекаться к строгой ответственности». Пресекал Келлер и самочинные обыски и аресты, которые производились многочисленными контрразведками, считая это «непозволительным и вредным для дела, как вносящим лишь излишнюю смуту в общество».

Несмотря на раздробленность «территории Украины», пылающей мятежами, Федор Артурович продолжал считать ее одним из участков общего южнорусского театра, операции на котором должны были производиться во взаимодействии с союзниками (миссия генерала Розеншильда), а также Донской и Добровольческой Армиями (из первого заявления графа на новом посту: «О создавшемся положении на Украине уже осведомлен[ы] Главнокомандующий Добровольческой армией ген[ерал] Деникин и Атаман Всевеликого Войска Донского ген[ерал] Краснов. С последним удалось установить тесный контакт, и с минуты на минуту мы ожидаем его помощи, которая нам уже обещана»). Общность действий Келлер считал желательной не только с чисто прагматической точки зрения – стратегически выгодное положение Донской Армии позволяло, по его мнению, оказать помощь сопредельным с Донской Областью малороссийским губерниям, – но и в связи со своим ви́дением задач, стоящих перед его «вооруженными силами на территории Украины». Об этом красноречиво говорилось в приказе графа, обращенном к тем, кто считал себя подчиненным не Гетману, а Деникину:

«До сведения моего дошло, что некоторые из призванных, как офицеры, так и унтер-офицеры, отказываются принимать участие в подавлении настоящего восстания, мотивируя это тем, что они считают себя в составе Добровольческой армии и желают драться только с большевиками, а не подавлять внутренние беспорядки на Украине.

Объявляю, что в настоящее время идет работа по воссозданию России, к чему стремятся: Добровольческая, Донская, Южная, Северная и Астраханская армии, а ныне принимают участие и все вооруженные силы на территории Украины под моим начальством.

На основании этого все работающие против единения России почитаются внутренними врагами, борьба с которыми для всех обязательна, а не желающие бороться будут предаваться военно-полевому суду как за неисполнение моих приказов».

Попутно заметим, что этой декларацией еще раз опровергаются рассуждения тех, кто сейчас противопоставляет борьбу графа Келлера действиям «непредрешенческого» Добровольческого командования. В то же время реальная координация действий оказывалась практически невозможной, а основным для Федора Артуровича оставался «столичный» боевой участок, от разворачивания событий на котором зависела судьба Киева.

* * *

Не теряя времени, Главнокомандующий отправился на фронт, где в течение всего дня 9 ноября разыгрался второй, после Мотовиловского, бой начавшейся кампании, – причем при непосредственном личном участии Федора Артуровича. Современник рассказывает:

«“Мальчики в касках”, как шутя называли в Киеве добровольцев, вели себя геройски, не говоря уже о командном составе. Ведь исключительными в военной истории являются случаи, когда главнокомандующий сам водил бы в атаку войска, как то сделал гр[аф] Келлер, объезжая фронт Сердюцкой дивизии (Гетманской гвардии. – А. К.). Сердюки, эти молоденькие мальчики, необученные, необстрелянные, имевшие смутное представление о рассыпном строе и сбившиеся в толпу, когда попали под пулеметный огонь, не только перешли в наступление, но и потеснили сечевых стрельцов – пришедших из Галиции ветеранов последней войны – и захватили 4 орудия.

Граф Келлер, опираясь на палку, шел в цепи».

Достоверность картины подтверждается и показаниями противника. Со стороны «республиканских войск» участие в бою принимали Сечевики и «курень» Черноморского коша. На участке Сечевиков столкновение имело неопределенный результат, выгодный скорее для защитников Киева (бой, протянувшись весь день, настолько измотал Сечевиков, что отдельные стрелки к вечеру начинали засыпать прямо в снегу). Черноморцы же потерпели сокрушительное поражение под Святошином, где войскам Келлера удалось разгромить их левый фланг и обратить весь курень в беспорядочное бегство – «дезорганизованные группы» обнаружились под вечер лишь верстах в пятнадцати от места боя; именно тогда были потеряны два (а не четыре) легких орудия. Для Сечевиков, которые утверждали, будто «сердюки, бывшие национально-сознательными, переходили на сторону Сечевых стрелков, а несознательные дезертировали домой», наверное, становилось психологически невозможным признать, что отпор им дали именно Сердюки, – а между тем, похоже, именно так и было… и именно на этом участке присутствовал граф Келлер.

«Героем дня» гетманское телеграфное агентство назвало генерала К. А. Присовского, который сокрушил левый фланг Черноморцев со своим отдельным дивизионом – «Особым отрядом Его Светлости Гетмана Украины» (Гетман писал: «Отдельный дивизион считался лучшей частью, которую я приберег для последнего удара. Она состояла из великорусских офицеров, ее всегда мне хвалили. Я оставил этот дивизион в своем распоряжении и давал его только для специальных задач на фронте…»). Нет сомнений, что присутствие Келлера в отряде Присовского не прошло бы незамеченным и наверняка побудило бы авторов информационных сообщений подчеркнуть роль, сыгранную Главнокомандующим. Это становится дополнительным аргументом в пользу участия Федора Артуровича в бою на центральном участке позиции, где и находились Сердюки, что косвенно подтверждается рассказом офицера из дружины генерала Кирпичева, находившейся на левом фланге: Келлера он не видел, о его присутствии на фронте не знал, да и вообще о соседях справа имел довольно приблизительное представление. Вот какой запомнилась ему картина того дня:

«…Уже светло: сейчас должны идти в наступление сердюки. С краю пурпурового неба выкатилось красное солнце. Справа долетели шумы, говор людей. Это сердюки… Цепи наступают с песнями (как это похоже на Келлера – «как на батальных картинах старой школы»! – А. К.)…

Впереди затрещали винтовки. Сошлись.

Гремит артиллерия с нашей стороны. Долетают, со звоном рвутся на мерзлой земле их снаряды. Трещат винтовки. Бой в разгаре. Уже несут раненых. Они рассказывают, что столкнулись с сечевиками и те не отступают, “здорово дерутся”.

Бой кончается к вечеру – безрезультатно. Потери, понесенные сердюками, напрасны. Кроме потерь – половина сердюков куда-то разбежалась».

Как видим, оценка произошедшего оказывается явно негативной. Украинский автор, признавая поражение своего левого фланга, общий вывод о результатах боя делает также не в пользу Келлера, считая победу защитников Киева возможной, но… упущенной. В то же время заметим, что русский мемуарист воевать не хотел, в дружину записался в надежде нести службу исключительно по «внутренней охране» города, – и общее настроение его мемуаров поэтому нетрудно предугадать; а украинские историки, конечно, склонны были принизить впечатление от победы Келлера, столь неожиданной для «республиканского» командования после успешного Мотовиловского боя. Но чтобы составить суждение о подлинном значении событий, следует стать на точку зрения русского Главнокомандующего и задуматься, какие цели он преследовал и какой информацией обладал.

Скорее всего, развернутого, детального плана кампании у Келлера просто не было. Силы противника оставались неизвестными, Мотовиловский бой ничем не смог помочь для их выяснения, и говорить о каких-либо перспективах не приходилось. Ситуация прояснилась в результате боя 9 ноября, однако не до конца: было очевидным поражение Черноморцев, но не его степень – по первому столкновению предположить, что противник, получив серьезный удар, тут же пробежит десять-пятнадцать верст, полностью обнажив левое крыло соседей, – было бы непростительной самонадеянностью. На центральном же участке Келлер должен был лично убедиться как в упорстве противника, так и в недостаточной обученности Сердюков, которых можно и до́лжно было водить в атаки, но не бросать на чашу весов с риском общего проигрыша. Добавим к этому сильно пересеченный характер местности, особенно против левого фланга Келлера, ранние сумерки, наступавшие между четырьмя и пятью часами пополудни… и осторожность Федора Артуровича, вообще ему не очень свойственная, начинает выглядеть вполне оправданной, а результаты боя – не такими уж и малозначительными.

«Из-за того, что фронт Черноморцев сломался под натиском русских офицерских частей и запланированное наступление не удалось, дальнейшие наступательные действия против Киева были приостановлены до подхода больших сил», – пишет украинский историк. Но что же представляли собою эти «большие силы», «народные массы», без которых борьба против Келлера явно не получалась? Сами украинские политики, историки, мемуаристы признают, что авторитет Директории среди крестьянства был невелик и строился лишь на отрицании гетманского режима; что дезорганизованными «массами» были затоплены и поглощены крепкие и боеспособные кадры; что ввести нестройный поток в русло регулярных вооруженных сил не удалось… И напрашивается вывод, что пополнения из «крестьянских масс» не столько усиливали, сколько, как ни парадоксально это звучит, ослабляли «республиканские войска», а их победа – взятие Киева – была обусловлена прежде всего слабостью противной стороны… – стороны, слишком быстро лишившейся своего Главнокомандующего.

Действительно, обстоятельства складывались скорее в пользу защитников Киева. Стабилизация фронта с довольно широкой нейтральною полосой позволяла Келлеру провести правильную мобилизацию, пополнить и укрепить киевские дружины и ожидать подхода союзников, если бы он предпочел перейти к обороне; удачный бой внушал надежды, что и те части, которые уже находились на позициях, в твердых руках могли воевать и развить успех; наконец, алчные намерения большевиков распространить свое владычество на территорию «Украинской Державы» могли вызвать раскол в лагере Директории, и хотя на союз с Келлером последняя, конечно, никогда бы не согласилась (чувства были взаимными, но ведь граф и собирался выехать во Псков), – взаимоотношения с Гетманом-федералистом и общая политическая конъюнктура могли бы сложиться совсем по-новому. Именно поэтому бой под Святошином мог оказаться стратегическою победой и, с немалой вероятностью, оказался бы ею, если бы… Федор Артурович остался Главнокомандующим.

* * *

Как видим, генерал вполне подходил для поста, который он принял по настоянию Гетмана, и если гарантировать победу в те дни, должно быть, не мог никто, то увеличение шансов на успех с назначением Федора Артуровича становилось явным. Его авторитет распространялся не только на войска, но и на горожан, не исключая рабочих, которых принято считать носителями революционных настроений. Об этом свидетельствует, например, приказ Келлера, являющийся к тому же наглядной иллюстрацией, почему потерпели неудачу попытки большевицкого и «петлюровского» подполья поднять в Киеве восстание:

«При организации борьбы против повстанческих банд Петлюры встретилась надобность в спешном ремонтировании броневого поезда (он был поврежден злоумышленником 8 ноября. – А. К.).

Рабочие Киевского железнодорожного узла, на коих был возложен ремонт броневого поезда, работая с чрезвычайным напряжением и бессменно, закончили эту работу менее чем в сутки. Отремонтированный броневой поезд немедленно же был введен в дело и оказывал помощь войскам в бою.

Когда рабочим была предложена денежная награда за сверхурочный труд (3 000 рублей; для сравнения скажем, что суточные за «нахождение на позиции и в бою» составляли 20 рублей для командного состава и 10 рублей для остальных чинов. – А. К.), то они отказались от награды в пользу добровольческой армии, заявив при этом, что они выполнили только свой патриотический долг».

Тем более неожиданным стало устранение графа с поста Главнокомандующего, произведенное приказом Гетмана от 13 ноября (на смену Келлеру был назначен генерал князь А. Н. Долгоруков). Самому Скоропадскому оно, однако, казалось естественным и неизбежным.

«Я ему указал, – рассказывает в своих записках бывший Гетман, вспоминая обстоятельства назначения Келлера, – всю обстановку и просил его заниматься войсками, но не менять своими распоряжениями основы той внутренней политики, которой мы придерживались. Его правые убеждения, ненавистничество ко всему украинскому меня пугали. Я знал, что он горяч и что он поведет свою политику, а она до добра не доведет[76]76
  В первоисточнике – «не поведет». – А. К.


[Закрыть]. Он мне обещал, и я успокоился. Но действительность показала другое.

С первого же дня, не имея на то даже права, он отменил все положения, выработанные нами для армии, он вернул все старые уставы императорской армии. Он окружил себя громадным штабом крайних правых деятелей, которые повели политику архиправую. Он издал приказ, которым даже возмутил умеренные правые круги. Слава Богу, что он не издал того приказа, который им был написан самолично. Там он уже совершенно выходил из всяких рамок благоразумия…

Все эти данные повели к тому, что я, дня через четыре после назначения Келлера, попросил его сдать должность… Оказывается, что уже ходили слухи, что при Келлере образовалась какая-то дружина, которая должна была сделать переворот. Я думаю, что это вздор, во всяком случае, это было бы бесконечно глупо, так как решительно никакие организации и партии, кроме самых правых, Келлеру не сочувствовали.

Келлер ушел…»

Действительно, в ноябре 1918 года Федор Артурович – строевой генерал, вполне убежденно не вмешивавшийся в «политику» всю свою жизнь, – посчитал необходимым не только взяться за организацию военного отпора противнику, но и изменить все течение жизни и, в определенном смысле, государственный порядок «на всей территории Украины». На основе воспоминаний генерала Черячукина вообще может сложиться впечатление, что вся деятельность Келлера на посту Главнокомандующего свелась к постоянным конфликтам: «с первых же дней своего назначения он пошел вразрез и с Советом Министров, и с Гетманом, и с немцами, которых он, несмотря на свою немецкую фамилию, не любил». «Они думают, что я буду слушать все их глупости», – говорил граф Черячукину. – «Раз я назначен, я сам буду распоряжаться, а не ожидать, что́ они мне позволят и с чем согласятся»; в результате, считает мемуарист, «самостоятельность графа Келлера настроила быстро против него всех министров. Явилась боязнь его диктатуры. Некоторые видели его уже на месте Гетмана…»

С другой стороны, полномочия, которыми Федор Артурович был облечен по должности Главнокомандующего, согласно приказу самого же Скоропадского нельзя не признать весьма широкими (подчеркнем специальное примечание Гетмана о подчинении графу «всех гражданских властей Украины»). Неудивительно поэтому, что Келлер, не входя в политические тонкости, был искренне уверен в предоставлении ему «неограниченной власти». Провозгласив, «что ему подчиняются не только военные, но и все гражданские власти на Украине», граф взялся за дело с той же решительностью, какая отличала его в военных вопросах. Уже 6 ноября его «посетили некоторые члены кабинета, в том числе и Министр внутренних дел И. А. Кистяковский, и сделали доклад по делам своих ведомств». Это уже начинало свидетельствовать о его превращении в некоего диктатора при живом Гетмане; кроме того, вторжение в чужую сферу имело место в отношении самого амбициозного члена гетманского кабинета – Кистяковского.

Удивительно ли после этого, что никто иной, как Кистяковский «через несколько дней» после назначения Келлера Главнокомандующим уже явился к Гетману… «плакаться»? «Кистяковский, благодаря настояниям которого я предоставил графу Келлеру такие широкие полномочия, как смещение должностных лиц министерства внутренних дел, остался со всем своим аппаратом за флангом и не имел возможности работать», – рассказывает Скоропадский, быть может, не без злорадства делая вывод, что министр «фактически был съеден главнокомандующим».

Вряд ли Кистяковский действительно был «съеден», но сам себя он явно посчитал «съедаемым» и, разочаровавшись в планах играть первую скрипку при неопытном в политическом отношении генерале, незамедлительно повел против Келлера интригу. И все же приписать отставку генерала только закулисной работе Кистяковского – было бы неоправданным преувеличением.

Зерна интриги, очевидно, падали на подготовленную почву: резкие высказывания Келлера («эти дураки продолжают играть в Украину и державу» и проч.) безусловно не должны были нравиться Гетману, а рост авторитета Главнокомандующего, который выиграл первый же бой, – мог заставить опасаться за собственное положение. Но для того, чтобы лучше представить себе все мотивы произошедшего (в сущности, переворота), следует лучше рассмотреть преемника Федора Артуровича – князя Долгорукова.

В вину графу ставился его нескрываемый и неумеренный монархизм и тяжелый характер. Однако по обоим этим показателям Долгоруков отнюдь не выглядит более удачной кандидатурой. Сам Скоропадский признает, что он не считал возможным «резко изменять курс» Главного Командования, и потому «приходилось взять человека пока из того же лагеря»: «Долгоруков, тоже очень правых убеждений (как и Келлер. – А. К.), чуть ли не член какой-то правой организации, тем не менее был человек, которого я знал и с которым можно было договориться». В то же время предполагать в новом Главнокомандующем какую-то бо́льшую по сравнению с Келлером уживчивость или менее тяжелый характер вряд ли приходится, – скажем, довольно неожиданные и рискованные действия, предпринятые им на своем новом посту, князь мотивировал с безоглядной решительностью и подкупающей простотою: «он, как игрок, поставил все на карту». Очевидно, под «договориться» Скоропадский подразумевал что-то совершенно определенное.

Понять это помогает прежде всего рассмотрение тех самых «картежных» действий князя Долгорукова и их отличий от политики Федора Артуровича. «Все на карту» новый Главнокомандующий поставил… нанеся удар по представительству Добровольческой Армии в Киеве: по приказу князя был арестован генерал П. Н. Ломновский, уполномоченный Деникиным и de facto признанный Гетманом. Препятствия встретил и организационный комитет по формированию «Юго-Западной Армии», которому Келлер если и не покровительствовал, то по крайней мере не мешал; теперь же, по свидетельству одного из организаторов, «пришлось столкнуться с резко отрицательным отношением… генерала князя Долгорукова, тормозившего деятельность Комитета категорическими требованиями блокирования с монархическими организациями». Умеренно-центристская организация «Национальный Центр» также отмечала разворачивание, после вступления князя в Главное Командование, борьбы между «монархическим блоком», к которому принадлежал и Долгоруков, с одной стороны, и рядом общественных организаций – сторонников объединения всех не-«украинских» формирований под флагом Добровольческой Армии.

Таким образом, получается, что монархизм, который считался одной из причин отставки Келлера, вовсе не был столь уж недопустимым применительно к князю Долгорукову, а украинофильство так же мало может быть поставлено в вину последнему, как и первому. Зато Федор Артурович был готов к сотрудничеству с Добровольческой Армией, если не к прямому подчинению ее командованию, а его преемник немедленно проявил себя как противник Деникина и его представителей.