Текст книги "Громкая тишина"

Как мы не можем найти куртку, но зато находим хороших людей

– Голову Сократа сегодня рисовали, мам!

– Ух ты! – восхищаюсь я. – Ну и как – у тебя получилось?

– Да ты что?! Михал Саныч мою работу всем показывал, сказал – учитесь, вот как надо голову рисовать!

Я радостно удивляюсь, но в последний момент всё-таки вспоминаю:

– Тим, а куртка твоя где?

Тим, весь под впечатлением от похвалы преподавателя, тормозит и начинает беспомощно оглядываться вокруг – словно сейчас увидит убегающую куртку и еще успеет её догнать.

Я начинаю «заводиться».

– Тим, но ведь ты вошел в институт с курткой! Ты, что, её в мастерской оставил?

Он растеряно оглядывает свои руки, только что карманы не выворачивает.

– Так! Возвращаемся в аудиторию, может, ты её там забыл!

Мы бежим по извилистым коридорам института – ещё нужно переместиться из одного корпуса в другой по переходам. Быстрее! Михал Саныч уже мог уйти! Добегаем, запыхавшись, до класса. Слава богу, он на месте!

– Михал Саныч, здрасьте! Вы куртку Тима не видели? Похоже, он её здесь забыл!

Наш преподаватель удивлённо оглядывает зал живописи.

– Да что-то не вижу, – он проходит по залу, заглядывает в углы, поворачивает этюдники. – Нет, её здесь нет… Вспомнил – он пришел ко мне без куртки.

Я стою, обалдевшая, и не могу сказать ни слова. Но Тим чувствует, что назревает буря. Снова пытаюсь воззвать к его разуму.

– Тим, как же ты пришел в мастерскую без куртки, когда в дверь ты вошел с ней?

– Да… Я же её в руках нёс…

– Ну! И где ты её мог оставить?!

Сын пожимает плечами. Это бесполезно, понимаю я. Мы извиняемся и снова идем тем же извилистым путем назад, но уже заглядывая за радиаторы отопления и во все углы. Господи, даже если куртка просто выпала у него из рук, и он этого не заметил, кому нужна не очень новая одёжка 11-летнего мальчишки в институте, где учатся взрослые люди?! Несколько раз мы проходим этот путь, во время которого я опять и опять пытаюсь привлечь сына к расследованию пропажи. Но безрезультатно. Куртка пропала бесследно, как сквозь землю провалилась. Её не видел никто – ни вахтеры, ни уборщица, ни студенты, сидящие в коридоре на подоконнике. Я сдаюсь.

Мы выходим на улицу. Хорошо, что не так и холодно – начало мая, можно добраться домой и без куртки. Но эта мысль – куда же она, в конце концов, делась?! – будет мучать меня еще долго.

Почему вообще мой 11-летний сын оказался в институте, в компании абитуриентов и студентов? Это произошло так.

После психологического тренинга я ещё долго приходила в себя. Я не понимала, как мне выполнить рекомендации психолога: где найти другую школу, а самое главное – понимающего, опытного, с нестандартным мышлением и подходом к детям педагога. Эта задача казалась мне невыполнимой. Вначале, при поддержке мужа, удалось только забрать Тима из школы и перевести на домашнее обучение, благо, показания у него к этому были. Начали мы ходить домой к милой спокойной учительнице, которая удивлённо качала головой и спрашивала после каждого занятия: «А какие у него были проблемы, я что-то не пойму?» Тиму она ужасно нравилась, сын просто воспрял духом, прекрасно решал задачи, писал, читал, словом, выполнял все те требования, невыполнение которых в классе ставили ему в упрек. Мне бы тогда еще задуматься об этой его особенности, да так и оставить на домашнем обучении, но… В голове всё-таки никак не укладывалось, что мой сын другой, и подход к нему другой требуется. Рядом со мной не просто звенел звоночек, вовсю бил набат, но тогда я его не услышала. Эта особенность – восприятие обучения только через индивидуальные занятия – так и останется у сына на всю жизнь. То, что он не может учиться в большой группе, я пока еще не поняла.

Но первый класс подходил к концу. Тим учился в музыкальной школе, по-прежнему много рисовал. А надо было думать о том, к какому учителю и в какую школу он пойдет во второй класс. Об этом думать ужасно не хотелось… Долгими бессонными ночами я вновь и вновь обращалась с молитвами к Богу и Богородице – помогите, не оставьте нас без Вашей милости. К тому времени мы уже совершали паломнические поездки в Задонск, в Рязань, в монастыри, где я горячо просила всё о том же – помогите, святые заступники, найти решение.

Как-то во время длинной монастырской службы в Задонском Богородицком мужском монастыре, которые Тим выстаивал все от начала и до конца, он вдруг потянул меня за рукав, а когда я наклонилась к нему, прошептал мне на ухо:

– Мам, а тётя психолог меня спросила, кем я хочу стать, и я ей сказал…

Он замолчал, и я, не дождавшись ответа, поторопила:

– И кем?

– Я ей сказал – священником…

Тим отодвинулся от меня, нахмурил брови и снова стал внимательно слушать службу. Я стояла, не шелохнувшись. Детская фантазия? Игра? А что, если это не просто мимолётная прихоть, а серьёзная мечта… да ладно, в семь лет! Я не знаю, что это был за порыв тогда, в монастыре, как и до сих пор не могу отмахнуться от мысли – ничего ещё не закончилось, пути Господни неисповедимы.

Надо сказать, что мы в те годы начали строить квартиру, влезли в только создававшееся тогда так называемое долевое участие. Сроки нашего переселения в новый район всё время отодвигались, да и годы на дворе были какие – середина 90-х. То, что дом всё-таки построили, заслуга областной администрации, которой он принадлежал. Это и сыграло немалую роль в том, что нас элементарно не «кинули», как таких же, но менее удачливых дольщиков. И вот в один прекрасный вечер муж позвонил по телефону и возбуждённо произнес:

– У меня новости! Жди!

Заинтриговал, однако. Интересненько… Оказалось, что дом наш готов, и в сентябре мы даже можем туда переезжать! Ого, вот это действительно, новости! А у меня в голове сразу же зароились мысли – школа! Вот где может быть новая школа! Ну и учителей там наверняка много, кого-то да выберем. Однако, оказалось всё не так просто. Район новостроек в 90-годы сдавали без какой-либо инфраструктуры: без поликлиник, школ, детских садов, без дорог и приличного транспорта. Мы оказались в такой новостройке – многоэтажные коробки на окраине города. И всё.

Вариантов со школой было всего два. Да и те находились в нескольких остановках от нашего дома – нужно было ехать на автобусе. Но какую из школ выбрать? Одна поближе к дому, другая дальше, но возле моей работы. Пока я ломала голову, Те, к кому, я обращалась с молитвами, снова вмешались в ситуацию.

Вечером муж возвращается домой, и по его лицу я понимаю, что у него есть ещё какие-то новости.

– Ну говори, что случилось? – в нетерпении тороплю его я.

– Наш друг Холодов стал директором школы, той, что возле твоей редакции! – улыбаясь, говорит муж.

Конечно, учитывая рекомендации Евгении, мы отдадим сына именно к нему! Хотя я себе всё-таки не очень представляю, как мы будем договариваться о «рисовании» отметок, даже с нашим давним другом, но… Об этом я решаю подумать после, как Скарлетт из «Унесённых ветром» – книгу я уже читала. Но ведь ещё нужен учитель, который поймёт нашу проблему. А если такового в школе не окажется? Школа небольшая, не самая «продвинутая»… Но, по крайней мере, одна задача решена, а остальные будем решать по мере поступления, успокаиваю себя я.

Тим вполне прилично оканчивает первый класс, занимаясь с новой учительницей. Нам даже грустно с ней расставаться. Но впереди ждёт новая школа и… новая жизнь. Так хочется думать. Не откладывая дело на август, я решаю прозондировать почву и присмотреться к учителям вторых классов в новой школе. Но тут в редакцию заглядывает моя любимая учительница литературы, которая всегда интересовалась моей жизнью, карьерой и благодаря которой я получила эту новую работу в газете для учителей. Разговорились. И я, конечно же, делюсь с ней моей проблемой – ищу учителя для Тима. Мол, психолог дала такой совет и произнесла страшные слова «сломаете сына», если не послушаю её и сделаю по-своему, а значит, традиционно – отметки, дневник, слёзы, подзатыльник и все остальные атрибуты неуспевающего школьника.

Нина Антоновна внимательно меня слушает, и я вижу, что такой совет психолога тоже ставит её в тупик – всё-таки она хоть и была очень современным педагогом, но, что называется, старой закалки, и столь экстремальные педагогические идеи и для неё несколько необычны. Тем не менее, она, немного подумав, говорит:

– А знаешь, Аня, не отдать ли тебе его в вальдорфский класс? В этой школе такой есть – решились на эксперимент. И учительницу я хорошо знаю – это тот человек, который вам нужен!

– А что это – вальдорфский класс? – я впервые слышу это слово.

– Я дам тебе книгу Рудольфа Штайнера, это немецкий ученый, философ, ему принадлежит учение об антропософии. Это очень интересная система! Штайнер предложил свою педагогику как раз для таких нестандартных детей, как твой Тим. Но… есть одна проблема.

Я, уже совсем было обрадовавшись тому, что именно в нашей школе есть какая-то необычная система обучения, настораживаюсь – опять проблема?!

– Дело в том, что учительница, о которой я говорю, Тамара Ефимовна, сейчас набирает первый класс. Это будет её второй набор по этой системе.

– Как – первый?! Но Тим же окончил первый класс и довольно хорошо! – я понимаю, что учительница, которая нам так нужна вместе с её чудной системой просто уплывает от нас за горизонт, прощально помахивая рукой.

– Да ты не спеши! Подойди к ней, поговори, расскажи про Тима. Ведь у него были серьёзные проблемы в той школе. Может быть, это и к лучшему, что он снова пойдёт в первый класс, да ещё и по щадящей программе.

– Но он такой большой… В смысле, рослый… да и старше всех будет на год-полтора, – я ещё сомневаюсь. – И на целый год дольше в школе…

Нина Антоновна ободряюще кладет мне руку на плечо.

– Аня, ты о чём сейчас думаешь – о будущем сына или о том, будет ли комфортно тебе?

Так я познакомилась с Тамарой Ефимовной. Иногда, вспоминая эти события, я словно вижу хрупкие цепочки случайностей, которые мы завязываем в узелки неудач и потерь, а потом пытаемся распутать при каждой судьбоносной встрече, при каждом нашем успехе. И случайности ли это? Нет ли все-таки в этой цепи звена закономерности – в виде небольшой награды, которой ты становишься достоин и которую определяет только Он? За эту цепочку я держалась все последние годы. Она иногда выскальзывала из моих усталых рук. Но проходило время. Я снова её поднимала и, перебирая звено за звеном, продолжала путь вперёд.

Первое впечатление о человеке при встрече, как правило, самое верное. Не обмануло меня мое чутьё на людей и в этот раз. Мы с Тамарой Ефимовной проговорили больше часа, я рассказала всё без утайки – и о проблемах в старой школе, и о «диагнозе» логопеда, и о рекомендации комиссии отправить сына в класс коррекции, и конечно же, о том, как он рисует и занимается музыкой. Промолчала лишь об одном. Сказать этой милой улыбчивой женщине, что мы будем просто сидеть в классе, а отметки вы нам станете «рисовать», не повернулся язык. Ничего о вальдорфской педагогике еще не зная, я решила не спешить и сначала посмотреть, что это такое и с чем это едят, а потом уже действовать по обстоятельствам. И даже думать тогда не могла, что это решение принесет много хороших перемен в нашу жизнь. Но позже и много боли тоже…

Когда сыну было лет восемь, я поддалась на уговоры нашего друга-художника, подарившего Тиму свой старый этюдник, и записала его ещё и в художественную студию в Дом детского творчества. Рисовать он просто обожал, начал писать маслом, а я тратила немыслимые по тем временам деньги на хорошие краски, кисти и бумагу. И дочь, которая всегда хотела рисовать, стала ходить сюда же, и у неё появились неплохие, вполне профессиональные работы. Преподаватель студии сразу обратил на Тима внимание, давал ему отдельные задания. Мы к нему очень привязались, и простое знакомство, как это довольно часто бывает у единомышленников, постепенно переросло в дружбу. Но как-то он пришел на занятия и грустно сказал, что вынужден уйти из студии. Тим, помню, очень расстроился. Да и я тоже растерялась – для сына очень важен человек, который с ним занимается, он с трудом переносил замену учителей, да и вообще какие-либо перемены в устоявшихся ритуалах.

– А как же мы? – спрашиваю у Михал Саныча.

– Вы… – он на минуту задумывается. – А пусть Тим приходит ко мне в строительный институт, на кафедру дизайна. Я там работаю с абитуриентами в зале живописи, на подготовительных курсах.

– Как в институт? – поражаюсь я. Хотя строительный – моя «альма матер», и я с удовольствием бы прошлась по его коридорам, но 11-летний школьник среди взрослых людей – это я себе не очень представляю.

– Приходите! – нашему преподавателю явно нравится эта мысль. – Я думаю, что Тим не уступит моим ученикам и будет с ними наравне.

Так и получилось. Тим ходил на эти занятия с таким удовольствием, что я уже стала склоняться к мысли оставить музыку – учиться в музыкалке, в художественной студии и в обычной школе одновременно было непросто не только ему: я работала заместителем редактора газеты и с трудом выкраивала буквально куски времени, чтобы возить его везде. Когда только мы успевали делать обычные уроки… А Михал Саныч тем временем все чаще ставил Тима в пример своим взрослым ученикам – ведь на архитектурный факультет, да и вообще в институт в то время поступали не только сразу после школы. Так и с головой Сократа. Когда все закончили работу, он именно на рисунок Тима показал – вот как нужно было это сделать! Сказать, что я гордилась успехами сына – не сказать ничего. Но так было только здесь. Проблемы с обучением в школе несколько притупились, но оставались по-прежнему – невнимательность сына играла с ним злую шутку. Вот как с этой курткой.

Через много лет я спрошу у сына:

– Тим, может, ты хотя бы сейчас вспомнишь, куда делась твоя куртка, пока ты шёл к аудитории?

Но он так и не сможет ответить на этот вопрос.

Как мы находим настоящих профессионалов в обычной школе, а Тима спасают из клетки

Вопрос осязаемо повисает в воздухе прямо передо мной.

Я словно спотыкаюсь о него и притормаживаю.

– Что значит – как мы будем жить дальше?!

Муж задаёт мне этот вопрос внезапно. Ещё секунду назад мы говорили о каких-то мелких бытовых проблемах, варианты решений которых лениво, словно шарики пинг-понга, перебрасывали друг другу.

– Ну я имею в виду, ты уже решила, что Тим пойдёт в этот вальдорфский класс? А может, нужно было со священником посоветоваться. Или к Алексею Фёдоровичу съездить… Я понял, что там какая-то религиозная философия в основе. Но ведь это не православное направление.

Как всякий неофит, муж очень остро воспринимает всё и всех, что и кто не относится к Православию. В первые годы нашего воцерковления он в любом месте начинал вести разговоры о вере в Бога, Православии и о том, как это поддерживает нас в жизни. Да, без сомнения, в очень тяжёлые периоды нашего существования – болезнь Тима, смерть свёкра, обрушение надежд и планов, которые были связаны со светлым коммунистическим будущим – вера поддержала нас на плаву, не дала пойти ко дну и захлебнуться в бурлящем потоке собственных несчастий, как это произошло со многими нашими знакомыми в те тяжелые годы глобальных перемен. Но я не думала, что в своей семье столкнусь с непониманием того, как сейчас это важно – отдать Тима именно в этот класс. Я уже много узнала о вальдорфской системе, прониклась ею до глубины души и даже не представляла себе, что смогу от этой идеи отказаться. А тут – вот такой вопрос. Ведь в Православии, если священник не дал благословения на какое-либо дело, нужно его послушаться и ничего не затевать. Иначе и дело не удастся, да и грех возьмёшь на душу. Тем более, если это Алексей Федорович, Алёша, с которым нас свела судьба или Бог привел. Впрочем, о нём я расскажу позже. Да, это так. Но… Я глубоко интуитивно, своим материнским инстинктом чувствую, что эта система – наше спасение! И если я не получу у священника благословения, я его ослушаюсь и сделаю по-своему. Это будет мой грех и буду за него отвечать я сама.

Я молча иду рядом, а в груди закипают слезы. Мне жутко обидно. Ну как, как мне доказать, что я кожей чувствую свою правоту?! Нет, хоть режьте, но Тим пойдёт в вальдорфский класс! И я начинаю тяжелую артиллерийскую подготовку…

Подключаю к ней подруг. Вот с родственниками хуже – их у меня здесь нет, а многочисленную родню мужа я стараюсь в наши проблемы не посвящать: поймут вряд ли, но «насоветуют» будь здоров! Подруги меня не подводят – они видят мою ежедневную борьбу с нежеланием Тима учиться, и хотя в их семьях таких проблем нет, а совсем даже наоборот – дети приносят из школы одни круглые пятерки, я им до сих пор благодарна за поддержку. И за «подрывную» работу в тылу моей семьи. Хотя моего мужа можно в чём-то убедить, если сильно постараться, но с ним, как, видимо, и с любым другим мужчиной, нельзя ни в коем случае делать лишь одного – давить на него и лишать свободы выбора. Но высший пилотаж – когда принятое тобой давным-давно решение подаётся под остреньким соусом на свежеприготовленном кулинарном шедевре под названием «Как я сказал, так и будет!» Конечно, дорогой!

Справедливости ради признаюсь, что муж мой был прав. Благословение всё-таки взять было нужно, я почему-то уверена, что вдумчивый неравнодушный священник нам бы его дал. Возможно, это позволило бы избежать ещё каких-то ошибок. На собственном опыте я буду убеждаться в этом ещё не раз.

Словом, первого сентября мы начинаем новую жизнь в новой школе. Чем ближе я знакомлюсь и с учительницей, и с самой системой, тем чётче понимаю – это то, что нужно нашему сыну. Хотя, конечно же, для человека неподготовленного вальдорфская школа… ну если не пугающе непонятна, то уж недоумение вызывала точно. Особенно на начальных этапах обучения (приложение 2).

Первое и самое главное – дети не писали никаких прописей по линеечкам. Совсем. А начинали учиться письму… в альбомах, тех самых альбомах, которые предназначены для рисования. Но ведь альбомы не разлинованы – эта мысль и мне не давала покоя. Всё оказалось проще – Тамара Ефимовна специальным синим мелком шириной сантиметров пять проводила в каждом альбоме полосы. Нужно было вписаться в эту полосу, всего-навсего. Тут даже самый отъявленный дисграфик не промахнётся. На несмелый ропот родителей учительница показала тетради её бывших четвероклашек. В «выпускном» классе они писали точно также, как и все, начавшие заниматься по обычной школьной программе. И работали дети в альбомах почти до Нового года. Затем появились тетради размером с лист А4, то есть опять неформат. Сегодня первоклашки пишут именно в таких тетрадях, рисуют в них, выполняют задания. Почти 20 лет назад это было в новинку, тетради для нашего класса специально заказывали и привозили из Москвы, из столичного Вальдорфского центра.

Тамара Ефимовна каждое утро до занятий рисовала на доске забавных гномиков – арифметические знаки: играя с ними, дети изучали математические действия. Необычна была методика обучения русскому языку по учебникам Татьяны Рик, по методу Юлии Поташкиной.1010
  Сегодня в некоторых школах по-прежнему с успехом применяют их методики и учебники.


[Закрыть] Дети рисовали акварелью по мокрой бумаге, вязали спицами и крючком (мелкая моторика!), играли на настоящей деревянной флейте. С первого класса был английский, потом для желающих – немецкий язык. Пожелали все. Да, и самое главное – до третьего класса детям не ставили никаких оценок! Только «молодец», «отлично», «старался», или наоборот «не старался», «будь аккуратнее» и в том же духе.1111
  Некоторые московские школы в 2015 году перешли на безотметочную систему обучения.


[Закрыть] Нечего и говорить, что атмосфера в классе была очень тёплой и комфортной для детей. И хотя в первые же месяцы определились явные лидеры, остальные дети не чувствовали себя изгоями – их никто не теребил, не подгонял, не требовал вписываться в клеточки, которых пока просто не было.

Вот это отсутствие клеточек произвело на меня самое сильное впечатление. Я просто осязаемо ощутила, что мой сын словно освобожден из плена, его выпустили из одной большой клетки на оперативный простор и разрешили писать хоть вдоль, а хоть и поперёк, что он на первых порах и делал. То, что это сыграло значительную роль в его дальнейшей жизни, у меня не вызывает ни малейшего сомнения…

Терпение Тамары Ефимовны к моему сыну было поистине безграничным. Она могла звать его по имени до тех пор, пока он не «возвращался» в класс. Через какое-то время Тим даже перестал так надолго «уходить» и включался в рабочий процесс охотно и даже радостно. Но логопедические проблемы оставались, и, как я сегодня уже знаю, они не ограничивались лишь звукопроизношением. Дети с дисграфией, дислалией (на Западе они объединены в одну группу дислексиков) имеют очень много проблем с письмом и чтением, поэтому начинают отставать от всего класса, а не потому, что отъявленные лентяи и бездельники. Хотя у нас принято сразу навешивать на ребёнка эти ярлыки.

Когда я поделилась этой проблемой с директором школы, он в недоумении произнёс:

– Но ведь у нас работает прекрасный логопед со стажем! Почему ты не хочешь к ней обратиться?

– Да, но мы уже ходили к обычному школьному логопеду, – засомневалась я. – Результат нулевой, даже звуки она не смогла ему поправить.

– Обычный, да необычный! – Холодов хитро прищурился. – Хвалить свои кадры не буду, вот идите к ней на занятия и когда почувствуете разницу, тогда и поговорим!

Мы записались к школьному логопеду, звали её старомодно – Ксения Дементьевна, да и сама она была уже очень немолода. Но с первых же занятий я сразу ощутила, в какие умелые руки мы попали1212
  Работа этого педагога произвела на меня такое впечатление, что много лет спустя я уговорила дочь получить еще одно образование – логопедическое, и это очень пригодилось ей в жизни.


[Закрыть]. Результаты стали появляться прямо на глазах, или уж если говорить применительно к звукам, на губах. Тим через полгода не просто навсегда избавился от своих дефектов речи, но и стал довольно бодро делить слова на слоги, разделять слова внутри предложения и отделять одно предложение от другого. Правда, всё еще мог ни с того ни с сего написать слово внутри предложения с прописной буквы, но это уже были мелочи по сравнению с тем, что нам предвещало клеймо дислексика. Конечно, сама дислексия никуда не делась, но была хотя бы обуздана, стреножена и лишь иногда вырывалась на волю в виде каких-то нелепых ошибок при письме. Да и читать ему было тяжело. Как он признавался позже, через пару предложений буквы разбегались в разные стороны, и пока он их «ловил», смысл ранее прочитанного тоже куда-то исчезал и поймать его было уже непросто – приходилось возвращаться к началу. Тогда я ещё не знала, что дислексикам лучше всего читать печатный текст вслух, так они легче и быстрее понимают, о чём он.1313
  Так учились в школе многие знаменитые дислексики, например, известный актер Том Круз.


[Закрыть]

– Тим, ты чего копошишься! – подгоняю я его как-то утром. – Опоздаем же!

– А, ну и что! – беспечно машет он рукой. – Всё равно Тамары Ефимовны сегодня не будет – заболела. И вообще, когда её нет, можно в школу не ходить, я ничего не понимаю, что от меня другая учительница хочет.

Мы умиляемся такой преданности – дети так привязаны к своей учительнице, что даже отказываются идти в школу, когда её там нет. Я ещё не знаю, какую злую шутку сыграет с нами эта привязанность. Но опять на уровне интуиции чувствую – ой, будут у нас проблемы при переходе в пятый класс, к другим учителям!

И уже ближе к концу четвертого класса я внутренне начинаю паниковать. Я понимаю, что переход из-под уютного крыла Тамары Ефимовны в «большой» мир моему сыну ничего хорошего не сулит.

Тогда же я понимаю, что о совете психолога по «рисованию» Тиму отметок я просто забыла! Их не нужно высасывать из пальца или, давя на жалость, выпрашивать у учителя. Тим учится сам! Да, не очень стабильно, неровно, многое не удаётся сходу, особенно математика (этот предмет и в дальнейшем останется для моего сына абсолютной Terra Incognita, хотя при опредёленном волевом усилии он прекрасно разбирался с довольно сложными задачами), но дислексик, пишущий в четвёртом классе диктанты на пятерки – это был прорыв всех времён и народов!

Сказать, что мы не хотели расставаться с нашей учительницей хотя бы в средней школе – это не сказать ничего о наших желаниях. Лично у меня появилось стойкое ощущение надвигающейся катастрофы, ни больше, ни меньше. Мы с родителями уговаривали директора продлить эксперимент, разрешить нашей учительнице работать с детьми хотя бы до седьмого класса, как это и принято в настоящей вальдорфской школе, но… наши усилия были тщетны. Директор не решился взять на себя такую ответственность. Или ему не разрешили… Пройдет всего несколько лет и такие школы в нашем городе появятся. Но нам это будет уже не нужно…

Итак, я начинаю задумываться о будущем сына, понимая, что переход из таких комфортных условий в обычный режим обучения будет для моего ребенка чрезвычайно тяжёл, если не сказать больше. Пожалуй, я сравнила бы этот переход с падением маленького птенца из гнезда, из-под теплого птичьего крыла: если увидит его добрая душа – поднимет, и он будет жить дальше, нет – погибнет… Наверное, можно было бы перевести сына на домашнее обучение, но неплохие результаты в начальной школе несколько увели меня от действительности, пусть ненадолго, но позволили пофантазировать на тему: «Мой сын – прилежный ученик». Увы, все мои фантазии разбились о реальность, я очень скоро почувствую, как падает, рушиться стена, выстроенная мной из чудесных отметок и успехов сына, стена, за которой я пряталась последние четыре года.

Не помню, кто мне посоветовал сходить к известнейшему в городе психиатру, проконсультироваться с ней. Мы пошли все вместе – я, муж и Тим. Признаться, я очень настороженно отнеслась к этому предложению, памятуя наши предыдущие контакты с различными психиатрами и психотерапевтами. «Ну, что она может сказать нового? Опять будет нас ругать, что мы не занимаемся ребенком. Пустая трата времени, – уныло думаю я. – Небось еще и мегера какая-нибудь!»

Но нас, вопреки моим ожиданиям, встречает миниатюрная, очень милая, какая-то домашняя, уютная женщина с таким же голосом. Знакомимся, я пытаюсь вкратце обрисовать наши проблемы. Но врач останавливает меня и просит подождать нас с мужем в коридоре, пока она поговорит с нашим сыном. Я порываюсь возразить – что он может о себе сам рассказать?! Но эта маленькая женщина твердым голосом настаивает на том, чтобы мы вышли. Уходим, молча ждём в коридоре почти час. О чём она может с Тимом так долго говорить?!

Наконец, дверь открывается, доктор просит нас зайти. Тим сидит в кресле, глаза его блестят, он что-то увлечённо продолжает говорить, но, увидев нас, будто спотыкается и обрывает свой рассказ на полуслове.

– Ну что, уважаемые родители, – психиатр делает небольшую паузу. – У вас чудесный мальчик, мне с ним было очень интересно пообщаться!

Тим сияет, как начищенный грош.

– А сейчас я бы хотела, чтобы кто-то из вас вышел с ним в коридор, а кто-то остался.

Я умоляюще смотрю на мужа. Ему тоже интересно, но он не выдерживает моего взгляда и уводит Тима из кабинета. Врач задает мне несколько вопросов – какие были роды, как развивался, что было в детском саду, что в школе. Про его увлечения не спрашивает, видимо, поговорила об этом с самим Тимом. Потом она вдруг говорит:

– Анна Михайловна, у вашего сына элементы аутизма.

Я непонимающе смотрю на нее.

– А… это что такое – аутизм?

– Это довольно серьезная особенность развития. У вашего мальчика я обнаружила лишь элементы этой особенности, но они есть.

– И что это значит?!

– Это значит, что он не такой, как все. Это заметно уже сейчас, и вы сами наверняка всё видите. В дальнейшем, если ребёнком не заниматься, элементы могут усилиться и перейти в другую стадию расстройства аутистического спектра.

– Что же нам делать? – я испуганно таращусь на абсолютно спокойного врача. – Таблетки нужно какие-то пить?

– К сожалению, таблетками здесь не обойтись, хотя есть несколько препаратов для улучшения мозговой деятельности. Вам нужно в корне изменить ваше поведение и отношение к сыну. Если вы, конечно, хотите, чтобы он вырос человеком, здоровым психически.

– Это… психическое заболевание?! – ко мне подкрадывается старая подружка – паника.

– Не пугайтесь так, это не заболевание, это такая особенность развития. Впрочем, если вам действительно нужно знать и понимать все процессы, происходящие в душе вашего ребенка, если вы действительно думаете о его душевном здоровье и хотите вырастить здорового и физически, и психически человека, приходите на мои лекции.

Я вышла из кабинета, словно оглушённая рыба, выброшенная на берег. Что это такое – аутизм? Где про это можно узнать? Как это нужно лечить?! Слово это пробиралось в сознание, как вор – осторожно и на цыпочках. Но его вдруг стало невозможно не заметить. Оно застревало в мыслях, требовало внимания.

– Без паники, – как всегда, мой муж был прав. – Тебе же сказали – ходить на лекции. Ходи, слушай, записывай, задавай вопросы.

Да, в конце 90-х это был, пожалуй, единственный способ узнать что-то больше об этом аутизме. Я и слова-то такого никогда не слышала!

– Господи, дай сил! Ну что же за напасти, – причитала я до самого дома. И мне тогда было по-настоящему страшно – от неизвестности…

Сегодня родители, столкнувшиеся с таким диагнозом, могут запросто зайти в Интернет, записаться к любому специалисту, получить консультацию, создать группу единомышленников и обмениваться информацией. Книгу, в конце концов, почитать по этой теме – вон их уже сколько.1414
  Список книг, которые я сама прочитала и рекомендую прочитать всем, кто интересуется этой проблемой, приведен в конце книги.


[Закрыть] А еще 15 лет назад литературы на эту тему не было никакой – ни научной, ни популярной. Как-то, уже зная о том, что у Тима элементы аутизма, я ехала в поезде, а напротив сидела женщина и читала журнал. Потом она вышла в коридор, а журнал оставила на столе. Краешком глаза я выхватила на развернутой странице в заголовке знакомое слово – аутизм. Еле дождалась, пока попутчица моя вернулась, попросила разрешения взять журнал и с жадностью накинулась на эту статью. Она была популярной, никаких особых тайн не раскрывала, никаких инструкций не давала, но даже такой информации я раньше найти не могла. Узнавала всё какими-то кусками, урывками – где-то, что-то, от кого-то… Ах, да, я смотрела «Человек дождя», и все мои познания в этой области ограничивались впечатлениями от чудаковатого героя фильма в исполнении Дастина Хоффмана. Это что, и Тим будет такой же чудной?! Нет, стоп, сказала же врач – элементы (много позже Тим пройдет тест Aspie Quiz, и мы узнаем о синдроме Аспергера) (приложение 3).

Я исправно ходила на все её лекции, записывая их в тетрадь. Она хранится у меня и сейчас, хотя в этом уже нет надобности – лекции нашего психиатра записаны на видео и выложены в Интернете.1515
  Беседы Ф. И. Ивановой «Воспитание любовью» выложены на канале YouTube.


[Закрыть] Но тетрадка – напоминание о том, что без этих знаний я никогда бы не смогла преодолеть саму себя, свои стереотипы, связанные, в том числе, с обучением сына в школе. И тогда… Кто его знает, какая была бы у него судьба. Хотя можно догадываться, но думать об этом не люблю – страшно.