Текст книги "Громкая тишина"

А этим «недалёким, чёрствым» людям больше всего на свете хотелось выпустить моего «талантливого» мальчика из стен школы и забыть о нём, как о страшном сне. И я могу их сегодня понять. Наша школа не приспособлена к обучению нестандартных детей, к тому, чтобы с ними нянчиться в ущерб всем остальным. Ну нет на это у учителей ни времени, ни сил. И я ни в чём их не могу упрекать, просто язык не поворачивается. Менять нужно всю систему, а не отдельно взятого педагога. Или менять свое отношение к ней. Что я в результате очень долгих мучений и терзаний в конце концов и сделала.

Когда Тим оканчивал девятый класс, его классная руководительница, учитель русского языка, которая, как мне казалось, просто не выносила одного только вида моего сына, вдруг подошла ко мне, обняла.

– Вы знаете, Анна Михайловна, я уверена, что мы все ещё будем гордиться вашим сыном.

Я онемела. И даже закашлялась, силясь что-то сказать в ответ, но какой-то колючий комок застрял в горле и не дал мне произнести ни слова. Я только что-то промычала нечленораздельное. Через много лет мы с сыном и дочерью придем на юбилей нашей школы, и я буду метаться в толпе учителей с вопросом: «Где Надежда Ивановна? Она что, не пришла?!» Пока кто-то наконец мне не скажет: «А она умерла… уже несколько лет назад». И тогда мне по-настоящему станет горько и обидно, что она так и не увидела подтверждения своих пророческих слов. Но, может быть, она всё-таки об успехах своего не очень покладистого ученика знает и видит его достижения, и гордится им… Там.

Выпускной из девятого класса сын отмечал с… одиннадцатиклассниками. И по возрасту он был им ближе, но и не только. В последний год обучения в школе ребята-старшеклассники привлекли его в свою музыкальную группу, как ударника. Я всё время по этому поводу вспоминаю шутку Юрия Никулина, который на вопрос, чем занимается у него сын, в то время игравший на ударных в ансамбле, всегда отвечал: «Он у меня ударник!» Вот и я теперь могла так сказать. Это была симпатичная школьная группа, были у них и клавиши, и скрипка, и несколько гитар, словом, всё как у взрослых. Концерты те я, конечно же, тоже сняла на камеру: Тим за ударной установкой, серьёзный, сосредоточенный – зрелище по-настоящему красивое. И было видно – это занятие действительно приносит ему удовольствие.

О том, как эти полгода я уговаривала его выполнять те задания, которые «от сих до сих» задавали ему на неделю, я, пожалуй, вспоминать не буду. Мы всё-таки через это препятствие, как через окружение неприятеля, прорвались с наименьшими потерями, благодаря во многом терпению всё тех же учителей (низкий им поклон!) и особенности моего ребёнка довольно неплохо работать, что называется, тет-а-тет с учителем. Индивидуальные занятия всегда им воспринимались очень хорошо, не стало исключением и его дальнейшее обучение в колледже. Впрочем, об этом я обещала рассказать позже.

Мы простились со школой. Сегодня, вспоминая то время и имея в своем багаже немалое количество прочитанной и осмысленной литературы по проблеме школьного обучения для нестандартных детей (списком которой я с удовольствием делюсь в конце этой книги и советую всем, кто интересуется этой проблемой, обязательно хотя бы часть из него прочитать), я понимаю, что могла бы избежать очень многих неверных действий и поступков, могла бы не совершить очень многих ошибок… Могла бы. Но, наверное, это тогда бы не была моя жизнь, это была бы жизнь чья-то другая. А моя – вот такая. И пишу я это сегодня не для того, чтобы те, кто продирается через тернии по своему собственному пути на этой дороге, слепо следовали советам прекрасных психологов, написавших эти книги, или моим практическим рекомендациям. Нет, это невозможно! Я призываю родителей, да и учителей, которые, очень бы хотелось надеяться, заинтересуются моими записками, прежде всего ДУМАТЬ. Эта книга – мой призыв к размышлению, осмыслению происходящего с вами и вашими детьми, учениками.

Абрахам Маслоу писал: «Поскольку школьное обучение сосредотачивается на поведении, а не на мышлении, ребёнок учится тому, как себя вести, держа свои мысли при себе».1919
  Маслоу А. Мотивация и личность. – СПб.: Питер, 2012. С.207.


[Закрыть] А вам разрешали в школе думать? Не вспоминать мучительно параграф, или цитату из великих, а именно рассуждать, высказывать своё мнение, свои мысли? Не правда ли, знакомо: «А твоё мнение, Петров, здесь никого не интересует!» Я обжигалась на этом, и не раз.

И суть обучения в школе, и здесь я абсолютно согласна с Андреем Максимовым,2020
  Максимов А. Как не стать врагом своему ребенку. – СПб.: Питер, 2014. С. 124.


[Закрыть] несмотря на бесчисленные реформы и модернизации, происходящие в ней, не изменится, по крайней мере, в ближайшее время.

Как я мечтаю о концерте в Колонном зале, но пока довольствуюсь малым

Время на часах угрожающе приближалось к началу экзамена, и я уже не находила себе места. Это были первые экзамены моего сына, которые он сдавал самостоятельно. Или почти самостоятельно. Надо ли говорить, что выпускные из девятого класса (а диких зверей под названием ЕГЭ и ОГЭ тогда еще на просторах образовательного поля не водилось) он сдавал под присмотром учителей, которые не могли дождаться этого благословенного часа – выпуска моего сына из основной школы, поэтому и необходимо ему было решить (изложить, рассказать) самый минимальный минимум из программы. На вступительных экзаменах в колледж таких тепличных условий уже не было, но и на самотёк этот непростой процесс мы тоже не пустили. Тим ходил целый год на занятия по сольфеджио, вокалу и русскому языку. Все эти предметы были ему понятны и особых трудностей не вызывали, так что подготовился он прилично, какие-либо неожиданности мы постарались исключить – уж на твердую четверку вырулить было можно.

Словом, расслабились. Но неприятности, которых мы, как все нормальные люди, стремились избегать, с завидным упорством находили нас сами. Не стал исключением и этот случай. Дней за десять до начала экзаменов я, пребывая в чудесном настроении после хорошо проделанной работы, – все готово, репетиции и занятия идут гладко, никаких эксцессов нет – вдруг получаю информацию от нашей учительницы по русскому (она же и преподаватель колледжа, которая будет принимать экзамен) о том, что сдавать Тиму придётся ещё и… литературу. За пять лет – с пятого по девятый класс! Новость повергла меня в шок. Мало того, что времени для того, чтобы освоить такой объём, было катастрофически мало, но возникала еще одна проблема. Тим ничего не читал из школьной программы по литературе. Совсем.

Конечно, какую-то роль в этом сыграла его дислексия. Ну и мотивация, без сомнения, вернее, ее отсутствие. Никакие мои убеждения не смогли поколебать его веру в то, что и без знания русской классики он сможет заниматься своим любимым делом и быть счастливым и успешным. Правда, забегая вперёд, скажу, что за время обучения в колледже, Тим выучил наизусть «Евгения Онегина»: сцены из него любила ставить со своими учениками заведующая вокальным отделением. И знал еще парочку эпизодов из бессмертных творений классиков, поставленных на сцене. Но это было уже позже.

Сначала на меня накатила волна отчаяния. Кто виноват? Что делать? Неужели мечта, которая кружила белым лебедем над нашими головами, так и улетит от нас, помахав на прощанье крыльями… Нет, этого я не допущу! И я взялась за дело. Понимая, что за такой срок мы не успеем пробежаться даже по краткому содержанию всех произведений, я раздобыла билеты и села писать шпаргалки. Причём, первые варианты сын забраковал напрочь.

– Ты что, мам?! Я это никогда не запомню! – негодовал он, просмотрев несколько вариантов ответов. – Покороче пиши, два-три предложения!

– Достанешь шпаргалку и спишешь! Это же элементарно просто! – вспомнила я свои студенческие годы и то неумирающее искусство «сдирать со шпор», которым к концу четвёртого курса овладела виртуозно.

– Ты что?! – Тим сделал страшные глаза, будто я предложила ему не несчастную «шпору» достать, а, по меньшей мере, залезть в карман к преподавателю и стырить оттуда мелочь. – Я никогда не смогу! Лучше зазубрю всё это, как стихи.

Ну да, он прав – мастерством вытаскивания и списывания со шпаргалок владеет далеко не каждый, этому учиться и учиться. И я, скрепя сердце, ужимала великую русскую литературу – типичные образы, сюжеты и проблематику, тематику и изображение нравов – в жалкие пару предложений по каждому произведению, которые Тим заучивал наизусть.

Экзамен он сдал на четвёрку. Шпаргалку так и не вынул, рассказывал то, что вспомнил, да ещё и уверенно нёс всяческую отсебятину. Кстати, вполне прилично «нёс», как потом удивлялась наша учительница. Вот же ведь, а ещё утверждают, что без изучения литературы в школе человек не сможет связать двух слов и будет «изъясняться» междометиями, как гоголевский Акакий Акакиевич.

Я литературу в школе изучала, более того, любила, перечитала гору книг и до сих пор читаю запоем, но так и не могу ответить на простой вопрос, за который меня побьют поборники «широкого» образования: зачем всем знать классическую русскую литературу? Может, оставить ее изучение профессиональным филологам и лингвистам? Впрочем, не только я не могу на этот вопрос ответить, но и специалисты от образования. Но они хотя бы пытаются, пока, правда, не очень вразумительно.

На экзамен по вокалу я не попала, родителей в зал не пустили. Стояла под дверью, что-то слышала, благо у сына был хороший сочный баритон. Стояла и представляла: сижу я, ни больше ни меньше, в зале имени Чайковского или, на худой конец, в Колонном, а на сцене – мой сын! В костюме, с бабочкой, в чёрных лакированных туфлях, как у Хворостовского, высокий, красивый… И потрясающим голосом (Хворостовский при этом нервно курит в сторонке!) поёт… ну предположим: «Parlami d’amore, Mariu!», а потом, после бурных, долго несмолкающих оваций, после выхода на «бис», он вдруг протягивает руку и говорит

– Всем я обязан своей маме, которая сегодня сидит в этом зале!

И я встану, а зрители будут аплодировать уже мне, и я заплачу счастливыми слезами, а потом… Что будет потом, я так и не увидела, потому что экзамен закончился, и уставшие дети буквально вывалились из душного зала в холл. Находясь в сладком плену своих тогдашних фантазий, я и представить тогда не могла, насколько далеки они были от действительности. И насколько суровой и горькой эта действительность окажется…

Впереди ещё нам предстояло собеседование, но было уже ясно – Тим в колледж принят. Сегодня я понимаю, что взяли его, как бы это сказать, авансом, с некоторой натяжкой. Хотя его экзаменационное выступление записать мне не удалось, но были записи первых сессий, и сегодня мне слышно, что голос ещё очень «сырой», не сформированный, о чём нам также будут говорить на различных конкурсах. Но это позже. Специалистам видны перспективы, а это самое главное. По большому счету, на вокальное отделение молодых людей берут лет эдак с двадцати. У мужчин голос окончательно формируется годам к 25—30, поэтому такие условия. Тиму было семнадцать.

Но вот наши треволнения и страхи позади. Мой сын стал студентом вокального отделения музыкального колледжа. Из 16 человек, поступавших на курс, приняли только восемь.

Первые дни и месяцы учёбы были на удивление спокойными. Я даже слегка расслабилась и обрела какое-то новое, неизведанное для меня доселе чувство уверенности: сын наконец-то вырулил на свою дорогу и теперь занимается тем, что ему так всегда нравилось – музыкой, музыкой и ещё раз музыкой. И действительно, Тим с удовольствием ходил на занятия, подружился со своими сокурсниками. Забегая вперед, скажу, что дружба (именно дружба!) с девушкой с редким именем Милана, продолжается до сих пор и сыграла важную роль в судьбе сына. Впрочем, мы об этом и о многом другом ещё не знаем.

Не знаем и о том, что академический вокал – это не совсем то направление, которым бы Тиму хотелось в дальнейшем заниматься. Но эстрадного отделения ни в колледже, ни в институте искусств в нашем городе не было. Поэтому мы решили, что нужно учиться в реальных условиях, а там… Будем посмотреть, как любил говорить известный классик.

Когда сын оканчивал девятый класс, я подарила изумленным учителям диск… с его песнями. Да, мы умудрились его записать на собственной студии, друзья-полиграфисты сделали для него обложку. Авторская песня там была, правда, одна, понятное дело – о любви и разлуке. Остальные – песни братьев N и любимая мной «Звёздочка моя ясная». Этот диск я храню до сих пор. Конечно, и аранжировка, и текст песни, да и исполнение оставляли желать много лучшего, но тогда я этого не замечала, просто захлебывалась от переполнявших меня эмоций и рисовала будущее сына самыми радужными красками.

Первые его песни мы писали вместе, Тим музыку, а я текст. Ругались из-за каждого слова до хрипоты, на кухне, по ночам – понятно же, что это самое время для творчества.

– Ну как у тебя тут, мам! – Тим вырывает исчерканный листок из моих рук. – «Волны бьют о причал, голос слышен едва…» Ну это же невозможно спеть! Есть определенные законы пропевания гласных и согласных звуков!

– Я что теперь, должна под твои законы свой текст подстраивать?!

– Да, должна! Иначе это будет невозможно спеть!

– А как же раньше стихи писал один человек – поэт, а музыку к ним другой – композитор?!

– Вот и ничего хорошего из этого не получалось!

Я от такой категоричности просто немею.

– Как это – не получалось?! Да я тебе сейчас сто песен найду, настоящих хитов и шедевров, написанных в соавторстве!

Мы уже кричим, в запале доказывая друг другу свою правоту. На кухню выползает сонный муж.

– Люди, а ничего, что три часа ночи, и вы сейчас перебудите весь подъезд?

– У нас творческий процесс, понимать надо! Не мешай!  – отмахиваюсь я.

– Ну-ну, тогда понятно… – муж, позёвывая, удаляется в комнату, бросая напоследок:

– Но вы всё-таки не так громко занимайтесь своим творчеством.

Я поворачиваюсь к Тиму.

– Раз тебе не нравится мой текст, пиши себе сам!

– Вот как раз это я и собирался сделать! – сын торжествующе размахивает каким-то листком. – И даже набросал тут пару куплетов. Мое твёрдое убеждение – стихи к своей музыке должен писать сам композитор! Тогда из этого может получиться хит! Музыка и текст неразделимы, автору их нужно чувствовать также остро, как композитору мелодию, а стихи – поэту!

Я немею повторно. И от самой речи, и от признания Тима, что он пишет стихи. Как стихи?! Ребёнок, который в своей жизни не прочитал ни одного стихотворения, а единственным выученным был «У Лукоморья дуб зелёный», да и то после недельного ежедневного повторения?!

– Покажи!

Я выхватываю у него листок. Хм, а ничего, даже красиво, метафорично: «Мы поднимались на небо к звёздам, мы так хотели сделать лучше белый свет. Но пролетали земные вёсны, и стал лишь памятью невенчанный обет…». Ничего себе!

– Ну вот и прекрасно! – я не показываю вида, что мне обидно: меня, «старослужащего», забраковал какой-то новобранец!

– Значит, ты больше не будешь приставать ко мне – напиши текст, напиши текст, а сам напишешь то, что тебя полностью будет устраивать! В том числе, и по музыкальности слога, – говорю я и гордо удаляюсь.

– Мам, я буду обращаться к тебе за консультацией! – кричит мне Тим в обиженную спину.

Справедливости ради нужно сказать, что и правда, обращался, и даже есть в моем архиве песня «За полем, за рекой», которая была написана Тимом на мои стихи. Но все песни, которые он писал на русском языке – а их около десятка – были с его собственным текстом, и с каждым разом становились всё удачнее, а некоторые сын даже исполнял на публике, на различных конкурсах и концертах.

Это было время нашего увлечения конкурсами самого разного уровня – от областных до международных. О самом первом я узнала случайно – увидела афишу на филармонии, дома увлечённо рассказала Тиму – давай поучаствуем, интересно же! – и мы подали заявку. Это был наш региональный конкурс «Рождественские звёзды». На первом туре Тим собирался петь песню, конечно же, своего любимого исполнителя. С ней он прошёл во второй тур, но я убеждала его взять какого-нибудь другого автора или спеть что-то своё. Тим, сначала прислушавшись к моим аргументам, нашел песню на итальянском языке из репертуара «Il Divo», потом запутался с фонограммой, аранжировать под себя было уже некогда, и он снова ухватился за спасительного N, песни которого знал все наизусть. Вот когда я снова вспомнила его абсолютное неумение запомнить небольшое стихотворение в начальной школе! Пройдёт много лет, и Тим в своей книге посвятит целую главу этому феномену, связанному со взаимодействием определённых областей мозга.

На конкурсе сын занял третье место и должен был выступать на заключительном концерте в областной филармонии. Как я волновалась перед этим вечером! Неужели она сбылась, моя мечта, и мой ребёнок будет стоять на сцене, пусть не во фраке и бабочке, и не в Колонном зале, но всё-таки, всё-таки… Не на самой маленькой концертной площадке в городе! И потом, ему только семнадцать! Словом, его будущее рисовалось мне самыми радужными красками. Я обзвонила всех друзей, взахлёб рассказывая им об этом событии, пригласила на концерт. Не забыла и о директоре школы.

Мой сын! Поёт на «большой» сцене! То ли ещё будет! Вот такие мысли обуревали меня, когда я, лопаясь от гордости, сидела в зале и ревностно оглядывала зрителей – что-то хлопают вяло и «браво» не кричат! Директор нашей школы на концерт пришёл, но отнёсся к событию сдержанно, без особых восторгов. «Можно подумать, у него каждый выпускник на сцене филармонии выступает!» – негодовала я. Словом, я уже плыла на волнах эйфории, зная и видя только одно – мой ребенок самый талантливый, самый лучший, самый-самый и не видит это только эээ… недалёкий человек. Через несколько месяцев я получу хороший отрезвляющий душ на свою пылающую голову и пойму, что до настоящего успеха моему сыну еще ой как далеко, а что успех этот будет лежать совсем в другой плоскости, об этом я даже не догадываюсь.

После концерта ко мне подошла невысокая хрупкая белокурая девочка с карими глазами. «Редкое какое сочетание», – подумала я. Но в Ане, как звали девочку, редким было не только это. У нее был уникальный голос, сценичная внешность, чуткая душа и непростая судьба. Аню вырастила бабушка. Могла ли я тогда знать, что маленькая Анина дочка повторит судьбу своей мамы2121
  Волгоградская певица Анна Артамонова, с которой мы дружили восемь лет, скоропостижно скончалась в возрасте 26 лет, оставив сиротой маленькую дочь.


[Закрыть]… Она пригласила нас на конкурс в Петербург, который проводили её волгоградские знакомые. Так мы познакомились и подружились.

Я с энтузиазмом окунулась в эту конкурсную круговерть. Меня она закружила и дала какое-то ни с чем не сравнимое ощущение возврата в своё детство – концерты, выступления, костюмы… Я бежала в аптеку за каплями от насморка для всей команды, грела чёрное пиво кипятильником в кружке на полу нашего номера в Питере (розетка почему-то была под столом), потому что горячее пиво (бррр, невообразимая гадость!) очень полезно для связок перед выступлением, я знала, чем лечить горло, что такое несмыкание связок и как с ним бороться, я ходила с бейджиком «Руководитель» и ощущала себя в гуще событий, которые мне ну очень нравились!

В Питере мы попали на мастер-класс Рузанны Павловны Лисициан, и, хотя члены жюри ругали Тима за репертуар («Это подражание N, у нас же не конкурс пародий!»), она очень тепло отозвалась и о его выборе песни, и о его голосе. Из первой поездки Тим привез статуэтку – девица с крыльями и надписью «Дипломант Международного конкурса». Она и сейчас стоит на моем столе. Во второй раз жюри было более строгим, и когда Тим не прошел в следующий тур, я не смогла сдержать слёз: «Как же так! Ведь он так красиво пел!» И в этот раз совсем даже и не N, а старая песня из репертуара Яака Йолы «Подберу музыку». Вспоминаю сегодня об этом с улыбкой.

После конкурсных прослушиваний нас приглашают для «разбора полетов». Вслушиваюсь в каждое слово членов жюри. Робко спрашиваю:

– Мы что-то не так делаем?

Строгий профессор из Гнесинки смотрит в свои записи.

– Тим? Нет, почему же, всё у вас хорошо.

– А как же тогда…

– Да рановато ещё ему петь! Голос не сформирован. Подождите годика два-три, чудесный будет баритон.

Я лечу в гостиницу, как на крыльях. Нас приглашают поступать в Гнесинку, в ГИТИС, куда-то ещё… Словом, будущее понятно и определённо.

Как я пытаюсь доказать, что мой сын не чемодан, а место академического вокала у нас занимает академический отпуск

Определённо я ей не нравлюсь. Она окидывает меня таким взглядом, что я хочу сию же минуту превратиться в маленькую мышку и исчезнуть вон в той дырочке в стене. Но нет, исчезать мне нельзя. Иначе – конец. Конец учёбе. Конец всем нашим мечтам и надеждам. Я собираю всю свою волю в кулак и самым умильным и просительным (фу, сама себе противна!) голосом завожу свою шарманку снова.

– Инесса Францевна, я вас очень прошу, дайте, пожалуйста, ему ещё один шанс. Он все сдаст, честное слово! Под мою ответственность!

Господи, где ж я слов-то таких нахваталась – «шанс», «под мою ответственность»… Я исчерпала все человеческие аргументы и перешла на язык делопроизводителя, но как пробить глухую оборону, которую заняла завуч, уже не знаю.

Она приподнимает тонко выщипанные брови.

– Его поведение вызывающе, это уже переходит все границы! Ваш сын не посещает занятия, не сдал сессию, он игнорирует замечания и просьбы преподавателей!

– Мы… я… – вот это точно ни к чему – нервы всё-таки сдают, и я плачу. Давясь слезами, пытаюсь поймать ускользающую здравую мысль: «Нельзя, не показывай ей, что ты слабее – задавит!» Но поделать уже ничего не могу. Ну вот, я всё испортила… Я обречённо поднимаю на неё глаза.

Эффект, однако, оказался обратным. Инесса мрачно хмыкает и делает царственный жест рукой.

– В последний раз! Вы слышите?! Если он не исправит своё поведение, из колледжа будет исключён!

Слова, будто обсыпанные песком, скрежещут по днищу моего сознания, царапая его до крови. Я пытаюсь поймать её взгляд. Но лицо её, только что горевшее отсветом праведного гнева, гаснет, и она начинает что-то с преувеличенным вниманием разглядывать на своём столе, давая понять – аудиенция окончена. Ну что ж, и на том спасибо!

– Мы обязательно… непременно… я обещаю!

Я вылетаю из её кабинета. Мое состояние можно описать двумя словами – неизвестность и бессилие. Бессилие и неизвестность…

Время снова делает петлю Мёбиуса и возвращает нас к отправной точке – дежавю с учебой в школе повторяется с пугающей точностью. Только ещё хуже. Тим категорически отказывается ходить в колледж.

Началось всё с летней сессии на втором курсе. Сначала ничего не предвещало никаких катаклизмов. Мы по-прежнему были увлечены разными конкурсами, Тим пел на всех концертных площадках города, на праздниках и вечерах, его показывали по НТВ, когда он занял призовое место на фестивале «Ялта-Москва-транзит» и выступал в самом большом концертном зале города на одной сцене с известными артистами. Бесчисленные грамоты и благодарности я благоговейно складывала в отдельную папку. Преподаватель по вокалу намекала, что, возможно, будет готовить его к знаменитому студенческому конкурсу «BELLA VOCE». На праздничном концерте по случаю юбилея ансамбля из Дворца творчества, где он солировал, Тим исполнял с оркестром свою собственную песню. Там же, в оркестре, он познакомился с весьма милой девочкой Дашей, которая играла на скрипке и училась в колледже на курс младше. Словом, жизнь не просто налаживалась, она открывалась перед нами новыми, сияющими гранями, мечта моя начинала сбываться, и её радужные отсветы проносились перед моим взором, не давая разглядеть какие-то несущественные, по моему мнению, мелочи.

У вас когда-нибудь падало из холодильника на пол яйцо? Думаю, да. Вот такой же хрупкой оказалась и иллюзия нашей прекрасной жизни – бац, и всё закончилось. Прокручивая всю цепь событий назад много-много раз, я пыталась понять – что послужило толчком к тем неприятностям, которые снова напали на нас, как враги из-за угла. Какое событие сыграло роковую роль во всей цепочке? Когда Тим пошел на выпускной к своим одноклассникам и на следующий день, пропев и прокричав с ними всю ночь, не смог сдать экзамен по вокалу? Или это случилось раньше, когда мы согласились заниматься в классе у Нелли Владимировны? Или… Толку от таких мучительных экскурсов в прошлое, конечно же, не было. Отмотать назад время я не могла, не могла и ничего изменить.

…Она в ярости и швыряет в меня тяжелыми словами, как кирпичами.

– Тоже мне, композитор гениальный! Слышала я его песенки! Он же не знает, как правильно писать музыку! Что это за песня, которая заканчивается на доминанту?! Лучше бы на занятия ходил, чтобы потом экзамен не заваливать! Он дома у вас когда-нибудь занимается?!

– Ну… да, конечно… просто сейчас у него аллергия, связки опять… И я же вас просила, он очень непростой человек, с ним нужно… – договорить я не успеваю, она буквально взрывается.

– Если он у вас больной, нужно его лечить! А потом можно отправить в пединститут – туда всех берут, прямо с улицы! Здесь разгильдяям не место! И вообще – он просто профнепригоден!

Я задыхаюсь от ужаса: «Зачем?! Зачем она так?!» Я же ей как человеку, как мать матери, рассказала, что Тим сложный мальчик, у него есть проблемы со здоровьем. Правда, удержалась и не назвала, какие, а то бы сейчас она предложила отправить его в психушку. Я никому, даже в школе, не рассказывала о том, что у Тима РАС, меня что-то останавливало, и это было правильно. Но здесь, когда у нас всё так здорово начиналось, когда преподаватель была такой милой и отзывчивой, мне вдруг представилось, что я могу поделиться с ней нашей проблемой, и она станет лучше Тима понимать…

Думала, что так нам легче будет контактировать, она поймёт, что с ним нужно по-другому – нельзя давить, ругать, кричать, оскорблять, как нередко это делают учителя и преподаватели в нашем образовании, хоть в средней школе, хоть в высшей.

Как же я была наивна! Ничем таким с ней делиться было нельзя. В результате я получила своим же салом да по мусалам…

Я просто зашла после экзамена к Нелли Владимировне, чтобы поблагодарить, подарить цветы – приходила на каждый экзамен, снимала Тима на камеру, для «истории». И вот слышу: «Отправьте его…»

– Разве он чемодан из багажа, чтобы его отправлять? – тихо спрашиваю я, когда она на минуту замолкает, и выхожу из кабинета.

Как я добираюсь до дома, не помню. Помню только, что плачу, сидя в маршрутке, плачу дома и просто сваливаюсь в одежде на кровать и забываюсь тяжёлым вязким сном. Не слышу, как вернулся Тим, как муж заходит в комнату и укрывает меня одеялом.

Тим сдал вокал на тройку. Как раз после того злополучного выпускного. Казалось бы, ну что тут такого? Троек, что ли, студенты не получают… Но, видимо, к тому времени интерес к занятиям у сына угас настолько, что он это даже не скрывал. Да и музыкальный колледж, а тем более вокальное отделение – это все-таки не простой вуз или техникум, где можно списать курсовой или пошпаргалить на экзамене. Здесь учеба держится не просто на способностях, а на азарте и драйве, на безграничной любви к тому, что ты делаешь. Иначе ничего не выйдет – серость на сцене никому не нужна, её и так хватает. И если ты этот драйв потерял – лучше уйти. Именно такое решение принял мой сын. Но мы об этом ещё не знали.

И узнали только осенью, когда нужно было начинать учёбу на третьем курсе.

После этого случая на экзамене Тим ходит поникший – понимает, что произошло что-то ужасное. Я молчу – не могу я ему передать весь этот разговор. Несколько раз он спрашивает:

– Мам, что она тебе говорила?

– Я не хочу это вспоминать, сынок, – вяло отмахиваюсь я, а у самой ещё долго слезы наворачиваются на глаза и звенит в ушах: «Подумаешь, композитор! Отправьте его!!!» Обижаюсь я и на Тима – ведь знал же, что на следующий день у него экзамен, одноклассники-то его спать отправились, а он после бессонной бурной ночи должен был петь. От такой нагрузки связки не смыкались, да еще и аллергия началась на спиртное – всё-таки вина он выпил. Но я молчу, понимая, что, если сейчас ещё буду выяснять с ним отношения, Тим совсем замкнётся, и я только всё испорчу.

Лето проходит довольно спокойно. Да и сентябрь не предвещает никаких изменений. Тим идет в колледж, правда, как мне показалось, нехотя, его что-то тяготит, но я списываю это настроение на традиционное постлетнее состояние, которое бывает у всех студентов.

Вроде и ходит на занятия, но я уже чувствую, что с ним что-то не так. Он молчит, я не спрашиваю, словно засунула голову в песок, как страус, – я ничего не знаю, значит, ничего и не происходит.

Как-то вечером звонит телефон и строгий голос в трубке спрашивает:

– Анна Михайловна? Это завуч колледжа, Инесса Францевна. Вы знаете, что ваш сын не посещает занятия и у него хвосты еще за летнюю сессию?

– Ну… да, я в курсе, что хвосты. Но он сдаёт, так он мне сказал…

– Он ничего не сдаёт! Через две недели мы его отчислим!

Тогда я иду в колледж и униженно прошу Инессу дать ему ещё шанс. Пытаюсь контролировать сына, тормошу его, спрашиваю, что происходит и чем помочь. Но Тим замыкается, прячется в свою скорлупку и не хочет из нее вылезать.

Как-то раз Тим приходит из колледжа совсем мрачный. В последнее время у него заметно испорчено настроение, он буквально тащится на занятия, как на каторгу. Это становится уже так заметно, что мне приходится голову из песка вынуть и прямо его спросить:

– Тим, что происходит? У тебя какие-то проблемы?

Он мнется, смотрит в пол, а потом поднимает глаза и говорит, как в прорубь ныряет:

– Да… Я не хочу учиться в колледже. Я понял – это не моё…

Если бы в эту минуту мне на голову стал падать сверхскоростной истребитель, я бы, наверное, не так отреагировала, как после этих его слов. Всё пространство вокруг сужается, сминается, как лист бумаги. Мне не хватает воздуха, я задыхаюсь, и от страха, наверное, в животе начинает расти большой колючий ком, и когда он взрывается, внутри становится звонко и пусто, только остаётся сердце, потому что его слышно так, будто оно превратилось в молоток и лупит что есть силы в грудь.

– Что ты сказал? – только и могу спросить я.

– Я не хочу учиться в колледже, – тихо повторяет сын.

…Вечером, когда муж возвращается с работы, мы собираем семейный совет. Я не могу произнести ни слова, только молча сижу, уставившись в стол. Вся выстраиваемая мной долгие годы конструкция рухнула и погребла меня под своими обломками.

Муж не видит в заявлении Тима никакой трагедии: ну не хочет ребёнок там учиться, пусть уходит. Подумаешь, куда-нибудь еще поступит.

– Поступит?! – эти слова словно отпускают в моем сознании спусковой крючок, и я взвиваюсь, как пружина. – С аттестатом за девять классов основной школы? Ну разве что в ПТУ!